— К Чайковскому позвали Бертенсона652!
— Да не может быть?!
Г н Бертенсон — хороший доктор.
Но доктор! Бертенсон — последнее, что видит на этом свете выдающийся русский ученый, писатель, художник, музыкант, артист.
Он является ко всем умирающим знаменитостям.
У человека под ногами осыпается земля. Ноги проваливаются в какую-то яму.
Что это? Могила, — или удастся выкарабкаться?
И все, что видит человек, — бледное небо, чахлая трава, — полно такой прелести…
И так страшна вечная тьма…
Так хочется жить, как еще никогда!
Человек судорожно хватается за отходящую жизнь.
И в эту минуту видит подходящего к постели, улыбающегося доброй улыбкой доктора Бертенсона.
Даже спокойствие разливается по лицу тяжко больного ученого, писателя, художника, музыканта, артиста.
Все ясно. Все определенно.
— Уж Бертенсон пришел.
Нет больше борьбы.
Бессильно лежат руки и ноги.
Больной почти спокойно скользит в могилу. Унося в гаснущих зрачках образ доктора Бертенсона.
К постели Чайковского подошел Бертенсон.
И в двух угловых окнах верхнего этажа большого дома на углу Морской и Гороховой653 на всю ночь загорелся яркий свет.
Замелькали огоньки восковых свечей.
Словно там была елка.
Чайковский умер.
А еще дней за пять до этого я видел его вечером, после театра, в ресторане Лейнера654.
Он ужинал с друзьями и ел ту самую куриную котлетку, которая оказалась для него роковой655.
Черт знает что такое! Котлетка может оказаться роковой для гения!
Ищите, если хотите, после этого в жизни смысла и красоты!
{267} Я сидел за соседним столом, как раз против Чайковского, и смотрел на этого «певца Онегина с душой Татьяны». Мечтательной и печальной.
Он был весел в тот вечер.
Он смеялся, и от его глаз расходились частые узенькие морщинки, как у смеющихся.
Было что-то милое и детское в этом седом человеке.
И если какие звуки проносились в его голове, — то, конечно, не хватающие за душу аккорды:
«Что день грядущий мне готовит!»656
В Казанском соборе была масса народу657, — и похоронное шествие растянулось больше, чем на версту.
Впереди играла музыка.
Несли на руках фоб, покрытый золотою парчой.
Ехали колесницы, увешанные венками.
Народ толпился по тротуарам и говорил:
— Кого хоронят?
— Генерала, с музыкой.
Многие перегнали шествие, и собрались в Невской лавре658, у забора, вокруг вырытой желтой могилы.
Неподалеку была гранитная глыба, — памятник Мусоргского.
Печальный, без солнца, серый петербургский день в 3 часа уже клонился к вечеру.
Принесли гроб.
Но гроба Чайковского не было заметно за г. Фигнером.
Г н Фигнер хлопотал659, суетился, был у всех на виду и на первом месте.
— Можно подумать, что хоронят Фигнера! — улыбнулся кто-то.
Гроб опустили в могилу, и раздались первые аккорды того света.
Земля зашумела о гроб.
Кругом заплакали старые люди.
Один из друзей выдвинулся вперед к выросшему желтому холмику.
— Прощай, дорогой Петр Ильич… Прощай… прощай…
Он всхлипывал.
— Прощай…
И вдруг раздался молоденький звонкий голосенок:
— Он умер, наконец…
Все с изумлением повернулись к выкрикнувшему такую изумительную фразу.
Розовый, розовый юноша. С пушком на лице. Длинные волосики как проволока. Иззябший, в синеньком пальтеце.
{268} Впоследствии известный декадентик660.
В руках бумажка.
К нему с испугом метнулся г. Фигнер.
— У вас стихи?!
Таким тоном, словно:
— У вас динамит?!
— Стихи с! — звонко ответил иззябший мальчик.
— Подождите с! Подождите с!..
Г н Фигнер мягко отодвигал его от могилы.
Вышел другой из друзей Чайковского.
— Ты был, незабвенный Петр Ильич… был нам… ты был нам… ты…
Он всхлипывал.
— Прощай… прощай, дорогой Петр Ильич…
И едва он замолк, как пронзительный тенорок вскрикнул:
— Он умер, наконец…
Г н Фигнер в ужасе кинулся:
— Подождите! Подождите… Дайте…
Вышел третий из друзей.
Рыдания душили и этого.
— Петр Ильич!.. Петр Ильич!.. Прощай!..
И снова звонкий тенорок крикнул:
— Он умер, наконец…
Иззябший юноша начинал уже интересовать всех. Вокруг могилы расцвели улыбки.
— Кто это?
А сумрак сгущался.
Один за другим выходили старые друзья. И находили больше слез, чем слов у этой могилы.
И все рвался вперед иззябший юноша, и каждой речи аккомпанировал удивительным выкриком:
— Он умер, наконец…
Наконец, г. Фигнер отодвинулся перед ним в сторону.
— Вам с. Пожалуйте!..
Юноша шагнул к могиле.
И торопливо зачитал:
«Он умер. Но конец печальный»…
Под чтение его стихов стали расходиться.
На могиле вырос огромный курган, словно костер из венков. И наполнил воздух печальным запахом лавров и вянущих гиацинтов и роз.
Все расходились, и он остался один под душистым курганом лавров и цветов, на который сыпалась мелкая, холодная изморось.
{269} Серый туман чернел. Шумели мокрые деревья. Скрипели мокрые листья под ногами.
И казалось, что в воздухе звучат печальные крики улетающих лебедей из «Лебединого озера».
Чайковского не стало.
И вы на каждом шагу встречаетесь с ним.
С его призраком.
По всему миру носится его печальная тень.
И из всех уголков мира, со всех концертных эстрад стонет и жалуется, и плачет его полная печали, задумчивая славянская душа.
Петр Ильич, смеявшийся детским, милым смехом, евший котлетку у Лейнера, звавший доктора Бертенсона, умер, — и над его могилой прочли:
«Он умер. Но конец печальный
Дней унылых…»
Или что-то в этом роде.
Чайковский остался бессмертен. На свете иногда бывает — справедливость сменяет тысячи несправедливостей.
Достарыңызбен бөлісу: |