Сайт «Военная литература»: militera lib ru Издание

1944

6 января 1944 года. Ординарец сообщил мне о том, что сегодня военнопленным будут показывать кино. Я пошутил с ним, что хотел бы услышать, чтобы он таким же радостным тоном сообщил, когда мы сможем возвратиться домой.

Картина «Ленин в 1918 году» в основном всем генералам понравилась больше, чем последняя («Свинарка и пастух») картина. Артисты лучше играют, а также у них более хорошие технические данные.
7 января 1944 года. Генералу Пфефферу ночью даже приснился Ленин — надо меньше смотреть советские фильмы; так можно незаметно стать коммунистом ленинистом сталинистом.
15 января 1944 года. Лагерь опять посетил генерал Мельников. Я сильно нервничал, пытаясь догадаться о причинах его посещения.

Я ожидал, что Мельников подвергнет меня и других генералов пропагандистской экзекуции. К счастью, этого не произошло, но тон разговора, в котором происходили беседы с генералами, оставил неприятное впечатление и показал неприязненное к нам отношение. Это свидетельствует о хороших (для русских) делах на фронте и неважных для нас.

К стыду некоторых генералов, они заставили меня краснеть. Ведь я же предупреждал, чтобы не соблазнялись мелочами, но, видимо, плен на некоторых подействовал дурно.
17 января 1944 года. До чего мне надоел этот плен! Хотя бы узнать, что делается дома… Нет, все таки нам не так уж плохо здесь.

Судя по последнему номеру газеты, наши дела неважные. Если действительно они и дальше пойдут так плохо, то не взять ли нам это дело в свои руки? Во всяком случае, мы не меньшие патриоты, чем они, эти болтуны, Зейдлиц и другие. Ведь ясно, что русские используют их лишь постольку, поскольку они им сейчас нужны.

Поражение в войне все явственнее проявляется. Я лично считаю приемлемыми государственные формы Адольфа Гитлера, его социализм… Поэтому надо сожалеть и даже бороться с противоположными мнениями. Я не могу быть в претензии к фюреру. В 1941 году невозможно было все предвидеть.

Но в тоже время я не могу себе этого представить — фюрер и высшие инстанции должны же знать действительное положение вещей… Русские наступают в Румынии безо всякой опасности для себя. Допустим, выступила румынская дивизия. Это выступление русским ничем не грозит.

Они были вынуждены вступить на румынскую территорию. Русские, может быть, и не думали об этом, но в борьбе против Германии это просто необходимо.

Мы бывали и не в таком положении. У нас всегда находились силы, чтобы оправиться. Они найдутся и на этот раз, мы сумеем снова встать на ноги.

У фюрера сейчас одна задача — склонить на нашу сторону французов. Ведь высадка, по всей вероятности, будет произведена во Франции, куда они придут в роли освободителей… Если можно было бы сейчас с уверенностью сказать, что в случае вторжения англо американских войск во Францию все французы будут на нашей стороне, то нет сомнения, что мы успешно прогнали бы их с материка.

Это будет поворотным пунктом войны… Высадка должна произвести ошеломляющее впечатление — только в этом случае она может быть успешной…

Они превосходно вооружены. Это вооружение нам бы на Восточный фронт, тогда бы все вскоре закончилось. Ведь в самолет грузоподъемностью 8—10 тонн можно погрузить и орудие, и что угодно…

В Англии в настоящий момент 50 американских дивизий. Подумать только, но это не шутка — 50 дивизий…

5 мая 1944 года. Болье сказал мне здесь, что история Германии полна примеров предательства и нарушения клятвы. Этот вывод он сделал из докладов Армина, что вы на это скажете? Конечно, бывают и такие политические положения, при которых нужно выдержать во что бы то ни стало и не потерять голову, тогда приходится искать новые пути. Когда Болье излагал мне свои взгляды, казалось что он читает газету. Он представляет себе, что так можно разговаривать с маршалами…

Я сказал бы, что в этом человеке есть что то французское. Чтобы не переживать таких разочарований, нужно вдуматься в ход мысли другого, обращаться друг с другом по товарищески. Нам всегда кажется, что в других странах лучше, чем у нас. В этом отношении я завидую англичанам. Правда, я не люблю их высокомерие, но они так уверены в себе.

В конце концов, мы все взрослые люди. Пленение действует на каждого различно. Настроение подавленности может иногда брать у нас верх, но мы все должны обладать достаточной твердостью, чтобы не поддаться уговорам русских.

Если учитывать особые условия войны, то дело затянется до следующей зимы, но и тогда мы не все еще проиграли, хотя нужно признать, что русские нас превосходят. Это они доказали в течении трех зим: 1941, 1942, 1943 годов.

Если рассуждать трезво, надо себе сказать — приближается наше время, наш ход. Если принять во внимание, что мы потеряли огромное количество техники, то все, что сейчас производится, является последним словом техники и компенсирует потери. Поэтому дела теперь пойдут в нашу пользу.

Крайним сроком нашего ответа может являться октябрь—ноябрь, и такого положения, как было в 1918 году, когда у нас не хватало орудий и других средств войны, теперь не будет… Если только наши дела не совсем уж плохие, то летом, самое позднее — осенью должен произойти перелом.

Как стремительно они продвигаются вперед… С чем они это будут сравнивать? С Наполеоном сравнить нельзя: это другие условия, другое время года. Когда они писали обо мне, то также сравнивали Сталинград с Каннами. Это было смешно, но занятно, в том смысле что вождь, командовавший битвой под Каннами, носил мое имя…

Боже мой! Что будет с нашей родиной? Началось то, что я предполагал и чего больше всего боялся. Русские продвигаются неимоверно быстро, мы отступаем еще быстрее. Это означает, что Восточный фронт на грани распада.
19 июля 1944 года. Роске сегодня рассказал, что в Москве перед генералом Петровым продефилировали 20 генералов и 50 000 военнопленных из под Минска…1 Если это правда, тогда Германия погибла. Это — народ рабов. Они воспитаны рабами. Мазарини рассказал об этом Пфефферу. Он не поверил. Посмотрим, где здесь правда… Тот спросил: как же они маршировали? Со шпагами или нет? Возмутительный народ эти румыны…

Я вообще не хотел бы иметь с ними дел. Даже заметил, что, вероятно, генералам сказали, что им покажут Москву. Они и повели своих солдат. А между тем их там фотографировали. Если это правда, тогда надо завтра заключить мир. Они ждали, что я скажу на это, но я молчал, я не сказал им, что я об этом думаю… Говорят, что это передали по радио, а снимки будут распространены в газетах всего мира. Если русские дойдут до Рейна, тогда Англия погибла, уж Индию она, во всяком случае, потеряет. Англия не может этого допустить. Но, может быть, в этом заинтересованы американцы…

Все эти обстоятельства свидетельствуют об ослаблении Германии и ускоряют ее катастрофу и распад.

Сегодня Зейдлиц, после получения информации о покушении на Гитлера, сидел за столом, охватив голову руками и восклицал: «Боже! До чего этот негодяй довел нашу армию. Ведь это балканские нравы! Офицер бросает бомбу в главнокомандующего».
24 июля 1944 года. Если сведения о выступлении Браухича соответствуют действительности, то положение в Германии чрезвычайно тяжелое, так как Браухич пользуется огромным влиянием. Но этого не может быть. Я хорошо знаю Браухича и не допускаю мысли, чтобы он сделал такой шаг.

Мне трудно высказать свое отношение к событиям в Германии, так как я не располагаю достаточной информацией. Если Браухич, фон Бок и Кейтель действительно участвуют в восстании против Гитлера, то им виднее, как там поступать.

Я с самого начала принял твердое решение — не принимать никакого участия в политической жизни, пока я являюсь военнопленным. Это решение я не намерен пересматривать и в данный момент, в связи с событиями в Германии. Моя предстоящая поездка в Москву не внесет никаких изменений в принятое мною решение.
26 июля 1944 года. Сегодня полковник Адам, в присутствии фон Зейдлица, заявил о своем вступлении в «Офицерский союз». Это заявление Адама я воспринял абсолютно спокойно, заявив, что я понимаю его шаг, но что касается меня, то я хочу получить ясное представление об обстановке.

Сюрпризы на этом не закончились. В тот же день мне было вручено обращение 16 военнопленных генералов, которое произвело на меня более сильное впечатление. Я хотел бы по этому поводу побеседовать с этими генералами, так как генерала Мюллера я знаю лично.

Обращение 16 немецких генералов — «удар в спину германской армии», и объясняется это тем, что генералы подписали его под сильным впечатлением поражения. Сам я такого шага сделать не могу, так как это противоречило бы моим убеждениям.

Единственный вопрос, над которым я хочу подумать, — это вопрос участия в органах самоуправления на освобожденной территории Германии. Хотя этот вопрос является трудным, я еще не могу найти линию, которая бы позволяла мне принять активное участие в работе администрации на оккупированной территории Германии и одновременно не нарушала бы государственные законы моей родины.

Говорят, что Турция разорвала дипломатические и экономические отношения с Германией… Вероятно, за этим разрывом следует ожидать высадки союзниками десанта на Балканах; наряду с другими целями, этот разрыв преследовал и удаление из Турции официальных немецких представителей и агентуры, которые могли обнаружить подготовку десанта.

Я спросил его: «Какие предвидятся изменения в уже начертанной судьбе Германии, если я присоединюсь к движению?»

Он ответил: «Ваш призыв к армии означает спасение многих немецких жизней, ибо поднимает голос человек, которого уважает и знает вся армия. Он показывает выход из катастрофического положения.

С вашим присоединением к движению представительство новой демократической Германии становится серьезным фактором, который нельзя будет обойти, когда будет решаться судьба будущей Германии».

Я, усмехнувшись, спросил: «А заслуженные господа из Национального комитета?»

Полковник: «Заслуженные господа из Национального комитета заслужили себе полное право требовать от вас, чтобы вы присоединились к ним и стали во главе движения».

Я: «Но мне же говорят, что у меня нет совести…»

Полковник: «Вы должны понимать, что с вами говорил представитель государства, которое твердо хочет, чтобы это бессмысленное кровопролитие прекратилось — дискуссия по этому вопросу ведется с вами уже год, а вы выставляете наивные и смешные аргументы, чтобы обосновать вашу отрицательную позицию.

Положение выглядит так: 27 генералов немецкой армии говорят и пишут: «Необходимо убрать Гитлера — он нас вел и ведет в пропасть», — а вы — маршал — молчите… Ваше молчание равно громкому призыву в этом специфическом моменте, призыву к продолжению кровопролития, а этого не допустят ни генералы, ни мы. Вы должны сказать решительное слово».

Я: «Если вы так ставите вопрос, то вы должны и понять, что я не могу менять свою позицию под нажимом ультиматума — я должен подумать; бесспорно, что беседа с генералом Мюллером внесла в мою концепцию новые элементы ориентации, но я должен их еще обдумать. Я должен всем этим поделиться со своими друзьями в Войково; потом я могу принять решение. Скажите, как обстоит вопрос с формированием немецкой армии из числа военнопленных?»

Полковник: «Насчет армии я точно не могу вам сказать, но, видите ли, до сих пор ее не сформировали, несмотря на то что массы немецких военнопленных требуют от нас создания такой армии — они хотят драться против Гитлера.

Но Красная армия исходит из эгоистических интересов при решении этого вопроса — она не заинтересована в том, чтобы немец стрелял в немца, но что во время оккупации Германии немецкие части будут нести службу внутреннего порядка — это не подлежит сомнению».

Мне понравился ответ на последний вопрос, и напоследок я ему сказал, что будущая дружба между нашими народами была бы в опасности, если бы Красная армия допустила такое положение, чтобы немец стрелял в немца и отвлекался от главной цели — Гитлера. Жаль только, что нет сведений из Германии и что русская пресса очень мало приводит сообщений по вопросу «путча».
8 августа 1944 года. Мне трудно писать эти строки. Видимо, такова моя судьба, если она приготовила мне такой крутой поворот. Сегодня я решился выступить против фюрера.

Я так и не понял, почему так быстро, слово к слову, строка к строке, сложилось мое заявление. Если оно действительно поможет хотя бы одному человеку в этом мире, то значит, что я писал его недаром. О судьбе Коки, Зюсси и других мне очень трудно думать, но я все таки надеюсь, что с ними все будет в порядке.

Вероятно, это удел всех «путчистов» — если не физическая, то моральная смерть… Впрочем, посмотрим, что будет дальше.
9 августа 1944 года. Сегодня вечером, в 22.30, я пригласил в гостиную господина полковника, чтобы побеседовать с ним. В ходе беседы я сказал, что решил оставаться жить здесь, на даче. В состав своего «штаба» я отобрал следующих лиц:

1. генерала Зикста фон Армина

2. генерала Штреккера

3. генерала Лейзера

4. полковника Шильркнехта

5. полковника фон Бело

6. денщика Шульте.

Для размещения этих лиц я попросил, чтобы предоставили верхний этаж дома. Самый умный генерал — это Зикст фон Армин — он будет моим советником.

Перейдя к вопросу положения Северной группировки, я сказал, что существует историческая аналогия между положением армейской группы в Прибалтике и войсками корпуса генерала Йорка в районе г.Тильзит — в 1813 г.5 Надо будет сделать все, чтобы эти войска отказались от Гитлера, то есть в пропаганде надо будет использовать эту историческую параллель. Полковник ответил, что мне нужно будет свое заявление написать от руки. Я дал свое согласие.
10 августа 1944 года. Сегодня, с согласия русских, я назначил генерала Лейзера старшим по режиму. Лейзер будет согласовывать все хозяйственные вопросы с администрацией объекта.

Кроме того, я и генералы постановили отказаться от этой роскошной жизни, которую они здесь ведут. Генералы в лагере № 48 живут гораздо проще — они могут потом упрекать нас, что одновременно с изменением своей позиции я изменил и свой скромный образ жизни.

Генерал Лейзер сегодня передаст составленное им меню, которое не отличается от меню для генералов в лагере № 48. Я попросил господина полковника, чтобы в будущем придерживались этих норм.

Вечером 10 августа генерал Лейзер зачитал составленное им меню:

1. Завтрак — хлеб, масло, чай или кофе.

2. Обед из 3 блюд — первое, второе, третье.

3. В 5 часов вечера — чай или кофе, кекс.

4. Ужин — каша, чай.

Что касается спиртных напитков, то не нужно их ставить на стол каждому; кто хочет пить, может сам открыть шкаф (который стоит в столовой) и выпить рюмку.

Далее генерал Лейзер мне сказал, что генерал Штреккер очень переживает, он не мог еще примириться с новым положением в связи с изменением моей позиции, выраженной в заявлении.

Вечером того же дня я получил папку с бумагой — для подготовки заявления, которое нужно обязательно написать от руки. Первый важный документ всегда пишется от руки— это уже такое архивное правило.
11 августа 1944 года. В 7 часов вечера я поехал с господином полковником в Москву, в санчасть НКВД (стоматологическая клиника). В автомашине я сказал, что меня занимает теперь вопрос, как включаться в активную работу, чтобы помочь своей стране.

Господин полковник ответил, что окруженная группировка в Прибалтике — это большой объект для активной помощи и я должен найти способ и слова к этим обреченным солдатам и офицерам, чтобы их спасти.

В этот же день я пригласил генерала Зейдлица на воскресенье к себе. С Зейдлицем должны приехать господа Пик и Вайнерт. Я хочу обсудить вместе с ними все вопросы моего сотрудничества в Национальном комитете, а также воззвание к окруженной Северной группировке.

Теперь я также жду с нетерпением результатов поездки генерала фон Армина в лагерь № 48, в Суздаль. Кроме того, я хотел бы еще встретиться с полковником фон Бело, чтобы узнать, согласен ли он работать вместе с нами.

Прием в стоматологической клинике и работа врача произвели на меня очень хорошее впечатление. В Германии редко можно найти такое прекрасное техническое оборудование.
12 августа 1944 года. Я сегодня гулял с генералом Лейзером. Он мне рассказал, что результаты поездки генерала фон Армина в лагерь № 48 — плохие. Только генералы Роске и Дреббер согласились с моей новой позицией. Они хотели ехать в Москву, остальные генералы не отказались совсем, но и не решились на этот шаг.

Лейзер объяснил это тем, что они все ненавидят «Союз немецких офицеров» и поэтому сдерживаются, но все они против Гитлера. Он, Лейзер, об этом знает.

Затем он меня спросил, что произошло с генералом Роденбургом. Я ответил, что Роденбург потерял свою честь генерала, занимался темными делами — заговором и бегством. После того как он вернулся из Войково, он начал преступную деятельность, наверное, по приказу некоторых войсковых генералов. Это двурушничество было быстро установлено, и мы, по ходатайству «Союза немецких офицеров», его послали в Суздаль, вместо того чтобы его судить.

Генерал Лейзер сказал: «Да, Роденбург склонен к авантюризму». Тут я сказал, обращаясь к подошедшему гос подину полковнику: «Ну, что вы скажете о результатах поездки генерала фон Армина? Я очень удивлен, почему полковник Шильдкнехт отказался ехать ко мне — он был бы здесь очень полезным».

Господин полковник ответил, что для него совершенно ясно, что люди в лагере № 48 не смогли так скоро пересмотреть свою позицию.

Генерал фон Армин должен был несколько дней там побывать и обстоятельно с ними побеседовать. Я уверен в том, что генералы и полковники скоро напишут письмо с известием о том, что они меня поддерживают.

Кроме того, я хотел бы послать генерала Штреккера в лагерь № 48. Ему, Штреккеру, наверное удастся переубедить генералов и Шильдкнехта.

Позднее генерал Штреккер согласился поехать на некоторое время в лагерь № 48, чтобы там уговаривать остальных генералов.

Уж если я решился на этот шаг, невзирая на мою семью, то я хочу довести дело до конца, я хочу объединить всех генералов и включиться в активную работу. У генералов из Войково такие же тормоза, какие были и у меня, а именно — уверенность в том, что:

1. Работа «Союза немецких офицеров» ведется на разложение армии;

2. Наши семьи, которые, без сомнения, попадут под террор Гитлера.

Но все таки надо решаться. Я поинтересовался, почему не доставляют нам информацию (сводки германского командования и радиоперехваты).

Господин полковник ответил, что на следующей неделе мы их получим точно; что на этот счет уже дано указание, но это будет начиная с понедельника.
13 августа 1944 года, воскресенье. Сегодня вечером я спросил господина полковника: «Для принятия участия в активной работе обязательно ли быть членом „Союза немецких офицеров“?»

Я спросил об этом потому, что некоторые генералы не питают симпатии к «Офицерскому союзу», но хотят работать под руководством Национального комитета. Например, генералы Зикст фон Армин и Штреккер говорят, что нельзя же считать «Офицерский союз» принудительной профсоюзной организацией.

Господин полковник ответил, что нельзя сравнивать «Офицерский союз» с принудительной профсоюзной организацией. «Офицерский союз» выполняет в рамках Национального комитета определенные задачи уже целый год, что он ведет разъяснительную работу среди армии и офицерского корпуса — своей открытой легальной работой он завоевал себе авторитет в широких кругах армии.

Сам генерал Хофмайстер рассказывает, что эсэсовец, генерал Барнт, попав в окружение, сказал Хофмайстеру: «Если будет туго, я перейду к Зейдлицу». Это значит, что армия прислушивается к словам Зейдлица, как президента «Союза немецких офицеров».

Если генерал фон Армин теперь выдвигает какие то новые мысли, которые компрометируют «Союз немецких офицеров», ибо быть генералу членом Национального комитета и одновременно отмежевываться от «Офицерского союза»— это явление компрометации Союза. Этого не допустит ни Национальный комитет, ни «Союз немецких офицеров».

Они предпочтут совсем отказаться от генерала фон Армина, нежели допустить, чтобы он организовывал какую то новую группу офицеров вне «Офицерского союза». Еще он добавил, что «надо быть последовательным и забыть старые ссоры, тогда вы увидите, фельдмаршал, что „Союз офицеров“ — это нужная и необходимая организация».

После ужина мы сидели в столовой, вместе с Латтманом и Лейзером. Зашел господин полковник, и я пригласил его сесть со мной вместе за маленький стол в углу столовой. Латтман и Лейзер в это время стояли у окна и разговаривали, поэтому мы были наедине.

Я спросил мнение господина полковника относительно письма, написанного мной к генерал полковнику Шернеру, командующему армейской группой «Норд».

Господин полковник похвалил соответствующими словами содержание и стиль моего письма, но добавил, что полковник Швец опасается, что командующий, генерал полковник Шернер, как убежденный гитлеровец, сорвет это мероприятие — он это письмо отправит Гитлеру, не познакомив с содержанием ни одного из подчиненных ему генералов.

Я согласился с этим мнением и добавил: «По крайней мере, я тогда сделал все так, что моя совесть будет чиста». Господин полковник ответил: «Если заранее известно, что мероприятие не увенчается успехом, так как этот Шернер его сорвет, то совесть не может быть спокойной, пока не будут исчерпаны все возможности».

Полковник Швец думает, что обращение к генералам и офицерам группировки «Норд» за подписью фельдмаршала, во главе всех генералов из движения «Свободная Германия», может принести желаемый успех.

Разумеется, что содержание этого обращения должно быть свободно от мелочной пропаганды, направленной на разложение армии.

Мне нужно самому найти его форму, чтобы сказать командующим и офицерам правду об их положении и показать им выход, ссылаясь на условия, которые предоставляет им Красная армия. Тогда, по мнению полковника, можно сказать, что совесть чиста — сделано все.

Затем полковник добавил, что его руководство уверено: такое мое обращение может увенчаться успехом, тем более что, по данным русского Генерального штаба, некоторые командиры дивизий и штабные офицеры из группировки «Норд» расположены положительно к заявлению 17 генералов.

Было бы непростительным упущением, если бы мы лишали их возможности познакомиться с нашим коллективным мнением, так как генерал полковник Шернер вряд ли передаст им содержание моего письма.

Я подумал и сказал: «Правильно, я подумаю еще над этим. До какого срока я должен бы написать такое обращение?» Господин полковник ответил: «Вы знаете, нельзя терять время, это должно быть готово завтра».

Я подумаю еще, как это сделать.

Вечером я передал господину полковнику текст моего обращения к группе армий «Норд». Оно получилось небольшим по объему, но довольно емким по содержанию. Я думаю, что обращение найдет должный отклик как у генерал полковника Шернера, так и у солдат и офицеров его армейской группы: как мне сообщил господин полковник, оно будет посредством радио передано многократно на разных частотах.

После собрания некий лейтенант Бисманн заявил: «Если Паулюс еще не был сумасшедшим, то в Москве его теперь свели с ума», а некий лейтенант Крегер сказал: «Можно себе представить, что через 1,5 года Паулюс дал себя сломать». Ему вторил якобы некий обер лейтенант фон Буркерсроде: «Паулюс несколько дней тому назад вступил в СНО, у него слегка крыша не в порядке». Вот вам и субординация…

Да, работать с таким контингентом очень сложно — у Гитлера было значительно больше времени для их воспитания.
31 августа 1944 года. Радостная весть — группа военнопленных офицеров румынской армии, под воздействием моего и группы офицеров заявления, в количестве 27 человек, подали заявление с ходатайством об отправке на фронт, в Румынию. Они рассматривают заявление как шаг к общей победе над врагом свободолюбивых народов.

Однако не все так хорошо. В лагере № 160 у группы офицеров мое заявление вызвало растерянность.

Сталинградская битва имеет три периода: наступление, оборона и преступление. Сколько этому человеку ни делай, он все говорит: мало, достань луну с неба! Между любовью и ненавистью расстояние невелико. Теперь моей ненависти нет пределов.

Вечером, в беседе с генералами, снова затронули эту тему. Я сказал, что до последнего момента все думал, что у Гитлера самые лучшие намерения, что правительство все же перестроится каким либо образом и отступится от своей политики. Сегодня мы можем оставить эту мысль, как совершенно бесполезную.

Признаваясь откровенно, я должен сказать, что верил в национал социализм. Все генералы не должны забывать, что были под его влиянием, так как перед нами стояла большая сила, которая, казалось, была способна достичь поставленных целей, а цели эти были прекрасные…

Никто из генералов не мог предполагать, что таков будет исход, так как нельзя же требовать, чтобы человек был пророком — ведь все могло сложиться совершенно иначе. Я был убежден в том, что не должен примыкать к движению.

Я говорил себе: положение таково, что со спокойной совестью я не могу участвовать в этом движении, так как не знаю, как обстоят дела на родине. Однако настоящее положение вещей доказывает, что я глубоко ошибался.

Убедительным моментом явилось открытие второго фронта, а также мысль, на которую меня навели генералы — просто невозможно в настоящее время действовать в соответствии с чисто военными законами. Все эти моменты побудили меня с тяжелым сердцем отойти от прежнего убеждения и прийти к другому.

Если уж я вступаю в борьбу, то я не могу играть роль, которую мне предписывают, иначе я не что иное, как объект, который используется организацией. Я сказал, что полностью включился в движение, но нужно же иметь какую то точку опоры, за которую можно было бы держаться, так как я не могу так просто выставлять свое имя, как если бы поставили во главе лейтенанта или ефрейтора — это было бы совсем другое дело.

Здесь дело не в формальностях, а в моем отношении к «Офицерскому союзу», в моем положении.
23 сентября 1944 года. Сегодня господин полковник кратко проинформировал меня, что мое вступление в «Союз не мецких офицеров» и воззвание к германскому народу произвели на военнопленных лагеря № 97 большое впечатление.

Профашистски настроенная часть немецких офицеров с возмущением встретила мое воззвание, тогда как раньше (до воззвания) эта часть офицеров всегда ставила меня в пример.

В то же время, как только стало известно о моем вступлении в СНО и воззвании к немецкому народу, эта профашистски настроенная часть изменила свою точку зрения и начала меня характеризовать как плохого командующего, называя «изменником». Таковы уж реалии нашего времени. Впрочем, их мнение меня волнует мало.
14 октября 1944 года. Сегодня беседовали с генералом Штреккером насчет того, чтобы новые генералы в прямой и ясной форме просили об их вступлении в Союз. Они должны и уже готовы сделать, наконец, решительный шаг во имя спасения Германии, так как настоящие события требуют этого, ждать больше нельзя и колебаться тоже.

Поговорив с каждым из генералов в отдельности, я убедился, что они так и поступят.

После разговора с новыми генералами я еще раз пришел к выводу о том, что война для Германии окончательно проиграна, что правительство бессовестно обходится с народом и старается выгородить себя. Несостоятельность гитлеровского правительства очевидна. Факт повешения фельдмаршалов возмутителен — это переходит всякие границы. Безумное руководство — трезво мыслящий человек даже представить себе не может подобного безумия.

Кроме всего, зверства. В Белоруссии нашими истреблено 800 000 евреев. В этом виноват прежде всего Гитлер, потому, что именно он в войне с Россией сделал виновным весь свой народ.

26 октября 1944 года. Сегодня я дал согласие господину полковнику выступить по радио с ответом на гитлеровскую пропаганду, обвиняющую «Союз немецких офицеров» и его президента — генерала фон Зейдлица в предательстве. Через два дня это выступление многократно передавалось по радио.
7 ноября 1944 года. Сегодня в беседе с генералами Штреккером, Лейзером и полковником Болье затронули румынскую тему.

Я сказал, что румыны очень непостоянные люди: они то за одних, то за других. Сначала были врагами русских, теперь друзья. Умеют нравиться, если им нужно. Вежливы, приятны, но и хитры.

Потом поговорили о демократии. Сошлись во мнении, что Англия и Америка хотят создать в Германии демократическое правительство, но они себе мыслят иную демократию, нежели Национальный комитет. Германии нужна своя демократия, немецкая задача Национального комитета — помочь народу преобразовать Германию, растолковать ему все прежние ошибки.
16 ноября 1944 года. Сегодня посетили объект № 20. Да, время мы провели хорошо. Но, как и везде, на 20 м объекте говорят об одном и том же. Все о демократии. Но не все имеют ясное представление о том, что значит демократия. Если перестроить государство и создать там демократическое правительство, то здесь возникает вопрос — какая демократия будет? Буржуазная или пролетарская?

Никто этого вопроса пока не разрешил. А вообще на 20 м хорошо. Тут приятное общество. Мне генералы сразу же сказали: «Вам, фельдмаршал, мы во всем доверяем». Правда приятные люди.

Русские правильно распределяют пайки — генеральские, офицерские и солдатские. Что же, генералу и солдату давать одно и то же? Каждый получает по чину, и это правильно.
28 ноября 1944 года. Во время прогулки ко мне подошел генерал Латтман, и мы вновь говорили о личной ответственности перед народом и перспективах нашей работы. Когда же я подписываю листовку, я должен знать, к кому я обращаюсь, нужно быть убежденным и уверенным в том, что ты предлагаешь.

Я говорю: «Долой Гитлера!» Но это нереально. Почему? Потому, что я ничего не предлагаю реального для осуществления этого лозунга. Народные комиссии? Они делу не помогут, следовательно, предлагаемое мной нереально.

Я говорю: «Переходите!» Но как могут переходить генералы? Это же нереально. Этот лозунг ни в коем случае не подходит к генералам. Генералы не могут сделать этого.

Мы должны знать точное положение вещей у нас на родине, а отсюда мы этого не видим. А поэтому с нашими знаниями обстановки на родине мы создадим такое настроение, которое, кроме вреда, ничего не принесет. Эти народные комиссии вообще нереальны.

Офицеры и солдаты должны сплотиться и, обратясь к народу, сказать ему: вот к чему мы пришли, благодаря национал социализму. А все эти дороги должны найти люди, которые хорошо знают положение вещей на родине. Мы же внесли в это дело свою лепту тем, что открыто заявим свое мнение. Что может сделать маленький человек? Ему ничего не остается, как добросовестно выполнять свой долг…

Сегодня в очередной раз выяснилось, что я совершенно не могу говорить экспромтом. Со мной это было и прежде, но теперь я особенно остро это чувствую. У меня фразы противоречат одна другой…

Ночами я не сплю…
1 декабря 1944 года. Опять с генералами Латтманом, Лейзером и полковником Болье рассуждали о будущем Германии. Все сошлись во мнении, что Германия будет оккупирована, а мы должны будем там работать на службе у русских или англичан.

Предположим, что мы принимаем это предложение. Будут говорить, что вы — оплачиваемый агент. Оккупация продлится, ну скажем, три года. Войска покинут Германию. Будет новое правительство. Те, которые имели дело с русскими, останутся. Как на нас будут смотреть?

Но мы должны взять на себя всю тяжесть этого положения. Может так случиться, что, несмотря на все мои желания, я не смогу помочь моему народу. Я помогу тем, что в моих силах, но потом я буду выброшен, как использованный человек. А может быть, нет? Как говорят русские, «поживем — увидим».
20 декабря 1944 года. Я получил письмо, которое меня весьма порадовало. Я даже переписал его содержание в дневник полностью. Итак:

«Господину генерал фельдмаршалу Паулюсу.

Москва, п/я 11.

Господин фельдмаршал!

Ваше решение бороться против Гитлера вызвало среди нас, солдат Вашего прежнего местопребывания, большую радость. Всем солдатам известно, насколько труден был для Вас, господин фельдмаршал, этот шаг. Теперь вы узнаете, насколько необходимо было поднять кулак против Гитлера— этого предателя народа — чтобы освободить Германию от войны, террора и нищеты.

Мы все приветствуем Ваше решение и верно стоим на Вашей стороне. Ваши солдаты из лагеря 48 от всего сердца желают Вам, господин фельдмаршал, наилучшего здоровья и успеха в борьбе за будущее Германии.

Когда настанет время освобождения Германии, мы просим включить нас в ряды борцов. Мы все готовы и ждем Вашего зова.

Хайне Альфред, 1 я рота, 255 й саперный батальон, и еще 38 человек (солдаты, ефрейторы и унтер офицеры)».

Это мои солдаты, солдаты Сталинграда! Значит то, что я и другие генералы делают, кому то, кроме русских, все таки нужно!