Сальваторе Мадди Теории личности сравнительный анализ

Чтобы мы преждевременно не решили, что это четкое эмпирическое свидетельство в пользу существования защитного механизма вытеснения, нужно понимать, что как только результаты Мак-Гиннеса появились, они были со всех сторон подвергнуты критике. Прежде всего критика отражала распространенное неверие в надежность понятия защиты, поскольку, как представлялось, оно требовало признания существования человека внутри человека. Хаус и Соломон (Howes and Solomon, 1950) квалифицированно и аргументированно высказали такого рода критику. Прежде всего они заявили, что испытуемые вполне сознательно могли знать содержание табуированных слов в течение нескольких попыток до того, как начинали чувствовать уверенность в своем знании достаточную, чтобы произнести это вслух. В конце концов если бы вы были на их месте и увидели что-то, напоминающее какое-то неприличное слово, вы бы не рискнули сказать это взрослому и авторитетному человеку – экспериментатору до тех пор, пока вы абсолютно точно не удостоверились бы, что правы. Но, возможно, потеть вы начали, как только впервые подумали, что увидели именно это слово. Как вы понимаете, это заслуживающее внимания замечание. Если оно справедливо, то более продолжительное экспонирование табуированных слов на тахистоскопе обозначает всего лишь то, что люди решали, какие из своих мыслей и ощущений можно озвучить, чтобы избежать ненужного смущения. Здесь нет ничего, похожего на защиту, в смысле бессознательно протекающего процесса активного препятствования осознанию определенных вещей.

Следующее возражение, высказанное Хаусом и Соломоном, касалось того факта, что частота встречаемости слов в прошлом опыте испытуемого и степень их известности сильно отличалась для нейтральных и табуированных слов, подобранных Мак-Гиннесом. Обратившись к перечню частоты встречаемости основных слов в письменной речи, составленному Торндайком и Лорджем (Thomdike and Lorge, 1944), Хаус и Соломон обнаружили, что табуированные слова из эксперимента Мак-Гиннеса встречаются гораздо реже нейтральных. На основании этого они стали утверждать, что различные по длительности периоды распознавания зависели от того, как испытуемый воспринимал эти слова в прошлом, и не имеют ничего общего с действием защит. Это достаточно общее замечание, его можно отнести и к трем экспериментам, описанным выше. В дальнейшем Хаус и Соломон (Solomon and Howes, 1951; Howes and Solomon, 1951) с еще большей уверенностью показали в своих экспериментах, что длительность предъявления слов на тахистоскопе, необходимая для их распознавания, может быть спрогнозирована по таблицам частоты встречаемости слов Торндайка и Лорджа.

Хотя критика, основанная на частоте встречаемости, является довольно убедительной и частично подтверждена экспериментальными данными, в действительности она не настолько конструктивна, как это может показаться на первый взгляд. Ведь если вы пытаетесь установить частоту, с которой человек сталкивался с каким-то словом раньше, вы должны учитывать не только случаи, когда это слово появляется из внешнего источника, например из книг, речей, высказываний других людей, но также и те случаи, когда человек встречается с этим словом в своем собственном воображении и мыслях. Когда вы осознаете это, очаровательная простота приведенного выше объяснения Хауса и Соломона во многом теряется. Их объяснение, основанное на частоте встречаемости, становится не только неизмеримо сложнее, ставится под вопрос сама его проверяемость. Что, спрашивается, может быть приемлемой мерой частоты встречаемости слова в прошлом опыте? Естественно, здесь нельзя использовать списки Торндайка-Лорджа, поскольку они отражают употребляемость слов в формальных публичных условиях – это тот язык, который мы встречаем в журналах и газетах. Особенно если мы хотим узнать частоту встречаемости табуированных слов, совершенно невозможно доверять спискам слов Торндайка-Лорджа. Такие списки, естественно, недооценивают частоту встречаемости этих слов, особенно если учитывать собственные мысли и фантазии человека наряду с вербальным взаимодействием с другими людьми, носящим неофициальный и личный характер. Рассматривая проблему частоты встречаемости слов под таким углом, невольно начинаешь задаваться вопросом: а что же на самом деле могут значить выявленные Соломоном и Хаусом (1951) взаимосвязи между частотой встречаемости слов по Торндайку-Лорджу и временем распознавания слов на тахистоскопе?

К счастью, другие психологи, например Эриксен (Eriksen, 1963), тщательно исследовав данные этих двух экспериментов, разрешили поднятый мною вопрос. Оказывается, что "практически все эти взаимосвязи можно отнести к различиям между словами, имеющими нулевую или очень низкую встречаемость по данным Торндайка-Лорджа, и словами, характеризующимися высокой встречаемостью" (Eriksen, 1963, с. 40). Для слов с диапазоном встречаемости от 10 до 3000 случаев на 1 млн в описанных выше вычислениях практически не было обнаружено взаимосвязи между частотой употребления и длительностью периода распознавания при предъявлении на тахистоскопе! Эта полезная информация означает, что критика Хауса и Соломона может считаться убедительной, только если речь идет о словах с очень высокой или низкой встречаемостью в условиях официального, публичного использования. Более точный вариант этих критических замечаний вряд ли способен свести на нет открытия Брунера и Постмена (1947а, 1947b), Постмена, Брунера и Мак-Гиннеса (1948) и Мак-Гиннеса (1949). Анализируя результаты Соломона и Хауса (1951), Хауса и Соломона (1951), Эриксен (1963) заключает, что "можно отметить, что эмпирические взаимосвязи между частотой встречаемости в прошлом и порогами распознавания были продемонстрированы, хотя важность этих взаимосвязей была, несомненно, сильно преувеличена".

Теперь мы можем возвратиться к другому замечанию, высказанному Хаусом и Соломоном. Напомним: оно заключалось в том, что относительно более длительные периоды экспозиции табуированных слов просто отражают сознательное решение испытуемых не рисковать, чтобы не попасть в затруднительное положение, высказав слово, которое, с их точки зрения, они могли не точно понять. Эта критика звучит вполне разумно, если она нацелена на эксперимент Мак-Гиннеса, но в гораздо меньшей степени может быть отнесена на счет других исследований, поскольку в них использовались не табуированные слова, а слова, способные спровоцировать тревогу или имеющие отношение к ценностям. Испытуемые не должны были смущаться произносить такие слова, даже если они и оказывались неправильно понятыми. Тем не менее именно эксперимент Мак-Гиннеса лучше всего демонстрирует защитный механизм вытеснения и обычно используется в теориях защиты.

Хотя трудно найти какой-то достойный логический контраргумент в ответ на критику Соломона и Хауса, существует одно эмпирическое исследование, посвященное вытеснению, которое от этой критики ускользает. В этом исследовании Мак-Клири и Лазарус (McCleary and Lazarus, 1949) использовали вместо слов бессмысленные слоги. Половина бессмысленных слогов сопровождалась неприятным, порождающим тревогу воздействием, для этого, наряду с односекундным предъявлением слога, испытуемый получал удар электрическим током. Через определенное количество повторений таких предъявлений эти слоги порождали реакцию повышенного потоотделения, что измерялось кожно-гальванической реакцией. Этот эффект возникал каждый раз, когда предъявлялся слог, связанный с ударом электрическим током. После достижения этого условия все слоги, в том числе и та половина, что не сопровождалась электрическими ударами, предъявлялись на тахистоскопе с различными периодами экспозиции, от очень коротких до тех, что в среднем нужны большинству людей для точного восприятия. Как и в эксперименте Мак-Гиннеса, при каждой экспозиции тахистоскопа регистрировалась кожно-гальваническая реакция наряду со словами испытуемого о том, что он видел. В этой части эксперимента удары электрическим током уже не использовались. Как вы видите, этот эксперимент по своему характеру очень напоминает работу Мак-Гиннеса, за исключением того, что вместо табуированных слов здесь использовались бессмысленные слоги, несколько из которых стали источниками тревоги в результате сопровождения их предъявлений ударами электрического тока в первой серии эксперимента. Поэтому нельзя достоверно утверждать ни то, что сопровождаемые ударом слоги, в отличие от несопровождаемых, чаще встречались в прошлом опыте испытуемого, ни то, что они социально неприемлемы и поэтому могли стать источниками смущения. Исследованию Лазаруса и Мак-Клири удалось успешно избежать сделанных Соломоном и Хаусом критических замечаний.

Эти результаты должны представлять для нас особый интерес в свете анализа проблемы эмпирической надежности понятия защиты. Давайте сначала рассмотрим попытки, когда испытуемые давали неправильные речевые ответы. В ходе этих попыток было обнаружено, что потоотделение выше для тех слогов, которые раньше сопровождались ударами током, чем для слогов, которые не сопровождались такими ударами. Мак-Клири и Лазарус (1949) приходят к выводу, что "при скорости тахистоскопа, слишком высокой для сознательного распознавания... испытуемый все же способен отвечать реакцией распознавания". Они предложили термин субцепция для обозначения очевидно самостоятельной, возможно подкорковой формы восприятия. Совершенно ясно, что эти результаты поддерживают теорию защиты в той ее части, где речь идет о тонкой чувствительности какой-то части организма к потенциально пугающим образам восприятия, так чтобы от них можно было бы защититься. Но этот эксперимент не показывает, что слоги, ранее сопровождавшиеся ударами тока, требовали для своего точного распознавания более длительной экспозиции на тахистоскопе, чем не сопровождавшиеся ударами тока слоги. В действительности был получен противоположный результат, более согласующийся с представлением о перцептивной бдительности, чем о перцептивной защите! В общем и целом это исследование можно считать лишь частичным подтверждением существования вытеснения как одного из аспектов защиты. Может быть, это связано с тем, что было потеряно в ходе разработки программы эксперимента, способного обойти критические замечания Соломона и Хауса. Хотя слоги, сопровождающиеся ударом тока, – это, несомненно, неприятные стимулы, совершенно неочевидно, что они как-то сильно связаны с теми интенсивными основными конфликтами, которые, с точки зрения всех сторонников теории защиты, и должны приводить в действие защитные механизмы. Исследование Мак-Клири и Лазаруса – это, как и большинство лабораторных экспериментов, лишь бледное подобие жизни, и как только мы это понимаем, становится даже удивительно, что субцепцию как защиту вообще оказалось возможным продемонстрировать.

Другой пример попытки обойти критику Соломона и Хауса (1954) – работа Коуэна и Байера (Cowen and Beier, 1954). Они решили использовать в качестве стимулов табуированные и нейтральные слова, что повышает вероятность вовлечения глубоко лежащих конфликтов по сравнению с возможностями, предоставляемыми методом Лазаруса и Мак-Клири. Вместо предъявления слов на тахистоскопе эти ученые достигли похожего эффекта, используя расплывчатые машинописные надписи, сброшюрованные в буклеты. Брошюровка была сделана так, что страницы шли от очень размытого начертания слова к очень ясному. Важную информацию предоставляли страницы, которые испытуемым приходилось переворачивать, пока им не удавалось правильно определить слово.

Чтобы избежать критики, связанной со степенью известности слов, Коуэн и Байер подсчитали коэффициент корреляции между количеством перевернутых до правильного определения слова страниц и частотой использования слова из списка Торндайка и Лорджа. Они обнаружили, что коэффициент корреляции для использованных ими слов равен нулю. Чтобы избежать критики, связанной с тем, что испытуемый может испытывать смущение при произнесении табуированных слов, исследователи варьировали пол экспериментатора, в результате половина испытуемых сообщала слова экспериментатору того же пола, а другая половина – экспериментатору противоположного пола. Кроме того, все экспериментаторы читали испытуемым весь список используемых слов, включая табуированные, до начала эксперимента. Коуэн и Байер утверждали, что сочетание этих двух процедур должно снизить влияние фактора смущения до той точки, когда его уже нельзя использовать для объяснения результатов. Кроме того, они также показали, что в одно- и разнополых парах экспериментатор-испытуемый они не получили значимых различий в результатах.

Главный результат этого исследования заключался в том, что табуированные слова действительно требовали для своего правильного распознавания большего числа перевернутых страниц, чем слова нейтральные. Эти результаты подтверждают открытия Мак-Гиннеса, причем эксперимент был построен таким образом, чтобы избежать критику Соломона и Хауса. Рассматривая эти результаты наряду с данными Лазаруса и Мак-Клири, чье исследование также обходит критику, можно заключить, что эмпирические подтверждения существования защитного механизма вытеснения выглядят достаточно убедительными. Об исследовании Коуэна и Байера все еще можно сказать, что фактор смущения мог там играть определенную роль, хотя экспериментатор и предупредил испытуемых о том, какого рода слова он будет использовать, но это гораздо в большей степени можно считать мелкими придирками, чем когда речь шла об исследовании Мак-Гиннеса.

Придя к выводу, что есть, по крайней мере, какие-то эмпирические свидетельства в пользу понятия вытеснения как защиты, мы должны теперь обратиться к неприятной проблеме, созданной открытиями, которые говорят о существовании феномена перцептивной бдительности. Мы уже упомянули вскользь о том, что некоторые испытуемые, как кажется, особенно чувствительны и к словам, относящимся к их доминирующим ценностям, и к словам и бессмысленным слогам, которые способны спровоцировать тревогу. Для нас важно решить, какое значение приписать перцептивной бдительности, поскольку она, как представляется, существует, к счастью или к несчастью, наряду с перцептивной защитой. Но перед дальнейшим обсуждением этой проблемы позвольте мне рассказать об имеющих к этому отношение исследованиях, которые необходимо принять во внимание.

Исследования, которые я имею в виду, касаются воздействия вытеснения скорее на память, чем на восприятие. На самом деле, исследователи стали интересоваться воздействием вытеснения на память раньше, чем проблемами его воздействия на восприятие. Розенцвейгу и Мейсону (Rosenzweig and Mason, 1934) принадлежит первое исследование, которое можно четко отнести к данному направлению. В качестве испытуемых они использовали 40 детей, каждому ребенку предлагалось собрать несколько мозаик, и тому, кто лучше всех справится с заданием, обещали дать приз. Экспериментаторы подготовили все заранее таким образом, что каждому ребенку позволялось закончить половину данных ему заданий, но когда он работал над другой половиной, его прерывали. Причем прерывали так, что дети думали, что им не удается справиться с этими заданиями. После 45 минут работы с головоломками, за которыми следовал перерыв в одну минуту, каждого испытуемого просили назвать те картинки, над которыми он помнит, что работал. Из 40 детей 16 помнили больше завершенных, чем "проваленных" заданий, 13 вспомнили меньше завершенных, чем "проваленных" заданий, 9 вспомнили равное количество и тех и других, а 2 не вспомнили ничего. В лучшем случае только 16 из 40 испытуемых демонстрировали нечто, напоминающее теорию вытеснения. 13 испытуемых оказались особенно чувствительными к своим неудачам, которые должны порождать тревогу. В этих двух группах мы наблюдаем феномены, аналогичные перцептивной защите и перцептивной бдительности. Нельзя считать, что испытуемые, способные особенно хорошо помнить свои неудачи, более точны в восприятии, чем те, кто смогли вспомнить только свои достижения. Психическая деятельность наиболее точно соответствовала реальности больше у тех 9 испытуемых, которые смогли вспомнить равное количество завершенных и неудачно выполненных заданий. То же самое справедливо для испытуемых, демонстрировавших перцептивную защиту и бдительность, хотя эти данные не такие четкие, как у Розенцвейга и Мейсона. Когда человеку для распознавания определенной группы стимулов требуется большее количество подкреплений, он характеризуется избирательной нечувствительностью и, следовательно, неточным восприятием реальности. Когда человеку для распознавания определенной группы стимулов требуется меньшее количество предъявлений, он характеризуется избирательной чувствительностью, а это тоже форма неточного восприятия реальности. Только те люди, кто не демонстрируют ни бдительности, ни защит, обладают перцептивными процессами, точно соответствующими реальности. Хотя, несомненно, такие люди принимали участие в исследованиях восприятия, описанных раньше, они не были выделены для отдельного анализа, как это сделали Розенцвейг и Мэйсон.

Решив, что число проявляющих вытеснение испытуемых может быть повышено по сравнению с исследованием Розенцвейга и Мейсона, если усилить чувство гордости за достижение, Розенцвейг (1933, 1943) разработал другой эксперимент. Он предложил одинаковые картинки-мозаики двум группам взрослых испытуемых, в первой сказав, что это "тест на интеллект", а во второй группе в неформальной манере сделав акцент на самом тесте, а не на результатах его выполнения. Считалось, что в первой группе должно повыситься чувство гордости, в то время как у испытуемых второй группы не создавалось никакой угрозы их самоуважению. Затем, как и в его первоначальном эксперименте, каждый испытуемый выполнил половину заданий и "потерпел неудачу" со второй половиной. В условиях, повышающих чувство гордости, 17 испытуемых запомнили больше законченных заданий, 8 – незаконченных, а 5 человек запомнили равное их количество. В менее стрессогенных условиях только 7 испытуемых запомнили больше законченных заданий, в то время как 19 запомнили больше незаконченных заданий, а у 4 не наблюдалось разницы между двумя видами заданий. Эти результаты четко показывают, что чем больше угроза самоуважению, тем сильнее выражена тенденция к вытеснению. Но все еще можно сказать, что некоторые испытуемые демонстрировали особую чувствительность к своим неудачам, а некоторые не демонстрировали ни чувствительности, ни нечувствительности. Я должен отметить, что эти исследования часто критиковали за использованные методы прерывания выполнения задания (см., например, Sears, 1950), поскольку хорошо известно, что этот метод приводит к преобладающей склонности вспоминать прерванные, а не выполненные задания (см. Zeigarnik, 1927), если только не создается специальной угрозы самоуважению и прерывание не интерпретируется экспериментатором в качестве неудачи. В подобного рода критике утверждается, что бессмысленно пытаться продемонстрировать вытеснение, то есть противоположность воспоминанию, используя такой метод. С моей точки зрения, это не очень разумная критика. Особая чувствительность к незавершенным заданиям так и не нашла удовлетворительного объяснения, и она остается интереснейшим феноменом, поскольку предполагает наличие защит в своей неточной передаче реальности и является аналогом феномена перцептивной бдительности.

Я опишу еще одно исследование, посвященное воздействию вытеснения на память. В этом исследовании Мак-Киннон (MacKinnon, 1933) пытался вызвать чувство вины у своих испытуемых, полагая, что это инициирует защитные реакции. Каждого из 93 испытуемых оставляли поодиночке работать над серией заданий настолько трудных, что решить их не могли практически все люди. За испытуемыми велось скрытое наблюдение посредством пропускающего изображение только в одну сторону экрана. В распоряжении испытуемого имелись решения всех задач в специальном буклете. Им сказали, что нельзя смотреть в ответы во время работы над заданиями. Мак-Киннон полагал, что вытеснение может возникнуть только у испытуемых, которые нарушили запрет (их число составило 43% от выборки), и только в том случае, если они чувствовали вину за свой поступок.

Затем испытуемых просили вспомнить задачи, над которыми они работали. Нарушители (у большинства из них не наблюдалось признаков вины) чаще всего вспоминали решения, которые они видели при нарушении запрета, а наименее часто – задачи, решения которых они вообще не видели. В небольшой нетипичной группе испытуемых, которые нарушили запрет и проявляли признаки вины в поведении и речи, была выявлена склонность меньше вспоминать задачи с подсмотренным решением, чем остальные задания. Эти результаты особенно интересны, поскольку они говорят о том, что можно ожидать появление защитной реакции, только когда какой-то конфликт действительно создается для личности. Я вернусь к этому и сходным следствиям при обсуждении следующего вопроса. А сейчас перейдем к последней группе исследований, посвященных проблеме вытеснения и защит в общем.

Как это часто бывает, в науке должно состояться несколько "разведывательных" работ, чтобы стали понятны методологические и содержательные проблемы разрабатываемой области. Вслед за этими первыми работами появляются более квалифицированные и убедительные исследования. Исследования защит здесь не исключение. То, что исследования защит становятся более зрелыми, ясно видно по работе такого персонолога, как Эриксен, который соединил акцент на восприятии и памяти в контексте более разработанного варианта теории защиты, чем тот, что применялся исследователями раньше. Эриксен (1963, с. 42-43) указывает на то, "что клиническое понятие вытеснения – это нечто более сложное, чем просто предположение, что все люди или даже большинство людей автоматически вытесняют все сексуальные или агрессивные представления или что все вызывающие тревогу мысли или чувства подавляются. Вместо этого вытеснение – это защитный механизм, который иногда используют некоторые люди, чтобы справиться с вызывающими тревогу мыслями или чувствами, чья способность порождать тревогу связана с индивидуальным прошлым опытом данного человека. Поэтому мы не можем ожидать найти большое сходство между людьми в том, что касается характера ведущих к вытеснению стимулов. Более того, теории динамики личности также признают существование и других защитных механизмов. Вытеснение – это не единственный способ, которым люди защищаются от угрожающих эго воздействий.

Рационализация, образование реакции и проекция – это те защитные механизмы, которые, скорее, могут привести к повышению чувствительности по отношению к стимулам, связанным с конфликтом. Если взять, например, образование реакции, то демонстрирующий эту защиту человек будет особенно тщательно искать и уничтожать зло, наличие которого он отрицает в себе самом. И в случае проекции считается, что люди, проявляющие этот защитный механизм, очень чувствительны к существованию отвергаемых в себе самих побуждений в других людях. Рационализация часто приводит к значительным предрассудкам, связанным с содержанием отвергаемого побуждения.

Можно ожидать, что эти различия в защитных механизмах будут сопровождаться различиями в протекании перцептивных процессов. В случае вытеснения или отрицания можно предполагать, что испытуемый будет проявлять склонность к избежанию или большей длительности порогов по отношению к стимулам, связанным с источниками конфликтов. С другой стороны, для тех, кто проявляют защитные механизмы рационализации, формирования реакции или проекции, скорее всего будут характерны более низкие пороги для связанных с тревогой стимулов".

В этой цитате содержатся два важных момента. Первый заключается в том, что перцептивная бдительность может отражать повышающие чувствительность защиты, такие, как формирование реакции и рационализацию, в то время как перцептивная защита отражает понижающие чувствительность защиты, такие, как вытеснение и отрицание. Кроме того, я бы предположил, что сенсибилизирующее и десенсибилизирующее воздействие на память в форме сохранения воспоминаний о неудачно выполненных и завершенных заданиях также отражает эти два вида защитных процессов. Второй важный момент, подчеркнутый Эриксеном, состоит в том, что исследование проблемы воздействия защиты на восприятие должно включать независимую информацию о том, какие виды защит данный испытуемый вообще склонен использовать, чтобы возможно было точно спрогнозировать, какие именно воздействия на восприятие вы должны обнаружить. Мне кажется, что это условие также должно выполняться и при исследовании воздействия защит на память и другие познавательные процессы.

Сост. по: Эриксен С.В. Перцептивная защита как функция отторгаемых потребностей // J. Abnorm. Soc. Psychol., 1952.

Сост. по: Лазарус Р.С., Эриксен С.В., Фонда С.П. Динамика личности в слуховом перцептивном восприятии // J. Pers., 1951.

Мы рассмотрим, однако, еще одно исследование, потому что это пример того постепенного расширения, углубления и обогащения, которое происходит в области изучения защит. В этой и последующих работах Эриксену и его коллегам (Eriksen, 1954; Eriksen and Brown, 1956; Eriksen and Davids, 1955) удалось установить наличие взаимосвязей между различиями в повышении чувствительности и вытеснением и различиями истерических и психоастенических тенденциях, выявляемых по тесту MMPI. В современных психоаналитических концепциях неврозов механизм вытеснения в основном связывается с истерией, в то время как рационализация считается характерной для невроза навязчивых состояний или психоастении. Эриксен обнаружил, что испытуемые с высокими показателями по шкале истерии проявляли склонность вспоминать успешно выполненные задании при проведении теста на память вслед за выполнением заданий, в то время как испытуемые с высокими показателями по шкале психоастении обнаружили способность вспоминать неудачно выполненные задания.

Мы подошли к окончанию обзора исследований защит, о которых я собирался рассказать. Это не означает, что больше нет подобных исследований, просто то, что осталось, мало прибавит к тому, что мы уже рассмотрели. На основе анализа охваченных работ вполне можно заключить, что существует эмпирическое подтверждение наличия защитных реакций у людей, которые широко проявляются в познавательных, перцептивных и мнемических процессах. Представляется, что существует по крайней мере два широких класса защит, а именно десенсибилизация и сенсибилизация. Конечно, здесь остается еще множество невыясненных моментов, часть из которых имеет отношение к вопросам, которые мы затронем выше. Но относительно нашего текущего вопроса, касающегося того, надежно ли понятие защиты, мы определенно приходим к выводу, что существуют систематические эмпирические данные, свидетельствующие в пользу этого понятия. К счастью, эти систематические исследования согласуются с полуэмпирическими клиническими наблюдениями, с которых мы начали обсуждение данного вопроса. С целью подведения более четкого итога уточним, что действие защит было продемонстрировано и там, где определенные стимулы провоцировали тревогу в результате специально построенного эксперимента, и там, где стимулы выбирались так, чтобы затронуть распространенные конфликты, пронизывающие жизни испытуемых. Было показано воздействие сенсибилизирующих и десенсибилизирующих защит на восприятие, предъявляемых на короткие промежутки времени стимулов и на запоминание этой деятельности. В нескольких самых последних работах было показано, как два эти эффекта имеют место одновременно, причем это согласуется с причастностью различных видов защит к развитию психопатологических тенденций.

Хотя мы можем теперь с определенной долей авторитетности заявить, что существуют свидетельства в пользу защиты как пояснительного понятия, у нас все еще остается проблемой вопрос, лежащий в основе недоброжелательной критики по поводу абсурдности рассуждений, признающих существование человека внутри человека. Теперь, когда есть строгие научные свидетельства в пользу понятия защиты, пора сразиться с этой критикой. Как я предположил ранее, если возможно представить основу для перевода излишне образного языка, постоянно окружающего понятие защиты, на язык описания известных возможностей единого организма, критика человека внутри человека потеряет значительную часть своей аргументированности. Я полагаю, что современные экспериментальные и теоретические разработки в области физиологии делают такой перевод возможным, и предлагаю обсудить сейчас эту проблему. Многое из того, что я скажу, исходит из блестящего начинания Брунера (Bruner, 1957), предложившего понятие апробирования. Чтобы показать направление, в котором родилось представление о стробировании, Брунер цитирует слова физиолога Адриана (Adrian, 1954, с. 238-239), известного своим непревзойденным мастерством:

"Представляется, что функционирование ствола мозга имеет отношение к особым полям сенсорной информации, которые постоянно изменяются, переключая наше внимание. Поступающие от органов чувств сигналы должны по-разному обрабатываться в зависимости от того, уделяем мы им внимание или нет, и если бы мы могли понять, как и где возникают подобные отличия, мы приблизились бы к пониманию того, как достигается уровень сознания. Вопрос в том, всегда ли афферентным импульсам, порождающим ощущения, позволяется достичь коры головного мозга, или иногда они блокируются на более низком уровне. Конечно, мы можем уменьшить поток от органов чувств, закрыв глаза и расслабив мышцы, когда мы хотим спать, и вполне возможно, что чувствительность некоторых органов чувств напрямую может зависеть от центральной нервной системы. Но нет причин полагать, что даже в глубоком сне или коме сенсорные импульсы не достигают центральной нервной системы. На какой-то стадии на пути к осознанности импульсы могут встретить барьеры, которые иногда открыты, а иногда закрыты. Где они, эти барьеры: в коре, в стволе мозга или еще где-то?"

Как далеко это высказывание выходит за пределы старого представления о нервной системе, включавшего немногим более, чем стимуляцию органа чувств, передачу этой стимуляции в чувствительную зону коры, переведение ее в двигательный импульс в моторной коре и проведение этого импульса по периферической нервной системе к мышцам! Адриан совершенно четко утверждает, что центральная нервная система контролирует поступающую в организм стимуляцию. Если такой контроль, названный Брунером стробированием, будет обнаружен, психологическое понятие защиты станет гораздо правдоподобнее. В возможности контроля со стороны центральной нервной системы за периферической стимуляцией кроется основа для перевода понятия защиты в четкую терминологию такого рода, это позволит противостоять критике, обличающей описание человека в человеке.

Более полное и четкое доказательство того, что центральная нервная система настраивает или расстраивает периферическую сенсорную систему, было получено Галамбосом (1956) в оригинальном исследовании. Используя записывающий аппарат так же, как в своем предыдущем исследовании и в исследовании Эрнандес-Пеона и коллег, Галамбос, кроме того, стимулировал миндалину своих кошек. Миндалина – это основной подкорковый центр слуховой системы. Он обнаружил, что при любой стимуляции этого центра электрическая активность, возникающая непосредственно за кохлеарным центром в ответ на щелчки, раздающиеся перед ухом, существенно снижалась. То есть Галамбосу удалось достичь того же эффекта, что был обнаружен Эрнандсс-Пеоном и соавторами, но стимулируя прямо мозговой центр, не прибегая к стимуляции в неслуховой сенсорной модальности. Эти результаты – важные звенья цепочки, демонстрирующей, как центральная нервная система контролирует периферическую чувствительность.

Те доказательства, которые предоставили нам только что описанные исследования, естественно имеют отношение к воздействию защит на восприятие, но их нельзя столь явно отнести к другим эффектам защит. Хотя это действительно так, я бы хотел, чтобы вы поняли, что существуют другие сенсорные системы, помимо традиционных, очевидных, имеющих отношение к стимуляции, попадающей в организм из внешнего мира. Есть сенсорные системы, обращающие внимание организма к его внутреннему миру, такие, как кинестетическая и проприоцептивная системы. Вполне возможно, что такие системы тоже настраиваются центральной нервной системой. Если это так, то это достаточная основа для более широких эффектов защит, не ограничивающихся лишь экстероцептивным восприятием. Хотя доказательства существования интероцептивной настройки пока отсутствуют, я бы сказал, что революционный шаг здесь уже сделан работами таких ученых, как Галамбос и Эрнандес-Пеон, и теоретическими рассуждениями Адриана и Брунера.

Возможно, то, как экстероцептивная и интероцептивная стимуляции входят в центральную нервную систему, можно сравнить с образцом или моделью стимуляции, существующей в памяти. На этот образец или стимуляцию наверняка оказывает воздействие прошлый опыт побед и наказаний, полученных при взаимодействии с другими людьми. Когда поступающая информация и образец хорошо соответствуют друг другу, никакого стробирования не происходит. В противоположном случае расхождение может породить физиологическую составляющую конфликта и тревоги. Возможно, это расхождение запускает какой-то процесс контроля, сенсибилизирующий или десенсибилизирующий некоторые или все экстероцептивные и интероцептивные сенсорные модальности, так что только та стимуляция, которая лучше соответствует образцу, сможет пройти дальше к головному мозгу. Непропущенная стимуляция, следовательно, останется в бессознательном, потому что, строго говоря, она не попадает в мозг, хотя и находится в организме на уровне органов чувств. Это разрешает противоречие, возникающее при утверждении о возможности существования содержимого психики, недоступного осознанию, то противоречие, которое беспокоило многих критиков понятия защиты. В более общем смысле можно сказать, что критика человека в человеке теряет большую часть своей убедительности, поскольку теперь мы можем говорить более описательным и менее образным языком. Подтверждение существования феномена стробирования делает понятие защиты более правдоподобным, чем это могли признать его противники еще несколько лет назад. На данный момент я готов прийти к заключению, что понятие защиты надежно.

Очевидно, что этот вывод имеет отношение к тем трем моделям личности, которые мы рассмотрели. Естественно, то, что модель включает или даже полагается на понятие защиты, ничего не говорит против нее. Совсем наоборот, эмпирические доказательства существования сенсибилизирующего и десенсибилизирующего поведения в действительности говорят в пользу моделей, широко использующих понятие защиты. На этом основании можно отметить, что модели конфликта и самореализации во всех их вариантах представляются эффективными. Модель соответствия – менее плодотворная, поскольку понятие защиты не является ее составной частью. По крайней мере, это справедливое критическое замечание можно отнести к активационному варианту модели соответствия, рассмотренному теорией Фиске и Мадди. Рассуждая о коррекции расхождений между привычным и актуальным уровнями активации, Фиске и Мадди подчеркивают поведение, обладающее характеристиками сенсибилизирующего и десенсибилизирующего процессов, с которыми мы сталкивались в описанном выше исследовании. Значит, можно предположить, что Фиске и Мадди имели в виду сенсибилизирующее и десенсибилизирующее поведение, хотя и не использовали традиционное понятие защиты с его акцентом на конфликте между индивидом и обществом.