Сборник Константина Рассадина «Вечерняя тишь»
жүктеу/скачать 0.54 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- ОСТАНОВКА «ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ВОКЗАЛ»
- ОСТАНОВКА «ГОРОДСКОЙ ЗАГС»
- ОСТАНОВКА «ВТОРАЯ САДОВАЯ»
- ГАЛИНА Реквием по утраченной любви Черемшан
УЛИЦА СОВЕТСКАЯ От остановки к дому №6 Дойти мне хватит и одной минуты. Полвека минуло, когда ютились здесь Артисты цирка – люди лилипуты. А вот акация по-прежнему цветёт И в ней припрятан тот же тайный столик… Исчез бесследно маленький народ – Наверно, затерялся на гастролях.
Безгрешного взросления начало, Как сказочная дива шапито Меня наливкой сладкой угощала. Как призрак, бестелесна в красоте Воздушная гимнасточка Мальвина. И в нежный вырез платья – декольте Я лез нахальным носом Буратино. Но хоть акация по-прежнему в цвету, Виденья юности давно уже некстати, И, если говорить напрямоту, На кукле-девочке повылиняло платье. Не веселить наливочке любовь – Бокал невыпитый на столике оставил… На всё – судьба. Ты ей не прекословь: Никто менять её из нас не в праве. Уехал цирк, а может быть – исчез: На всё срока имеются и мера. -39- Был молод я – видать, попутал бес И глупые мечтанья Гулливера. Но так и хочется за столик мне присесть И бросить взгляд нахальный, молодецкий На девушку из дома № 6, Что в трёх шагах на улице Советской. -40-
УЛИЦА БЕЛОГЛИНСКАЯ Фонарь на Белоглинской Пронизывает мрак. Гадливый исполинский Змеёй ползёт овраг. Трамвайный смолк селектор – Не до огласки тут: Овражный частный сектор – Татары здесь живут. Угрюмые и злые, Не дать-не взять – орда. Во времена былые Зорили города. Пожарами пытали К Москве разбойный путь, Топтали копытами Мою мордву и чудь. Но есть во мне отвага: - А ну, трамвайчик, стой! Я выйду у оврага Иных времён герой. Пойду проулком мглистым, Приблизившись к окну, И вызову я свистом Татарскую княжну. Догадка сердце нежит – Себе я добрый льстец: Иль голову отрежут, Иль женят, наконец. -41- ОСТАНОВКА «ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ВОКЗАЛ» По вечерам терзает сердце смута: На час свободы вырваться из дома, И по стезе заветного маршрута Добраться до ночного гастронома… На мир взглянув почти благоговейно, Я сделаюсь весёлым пилигримом: Куплю себе бутылочку портвейна И, выпив, закушу табачным дымом. И кану я в таинственную полночь – В ней сумерки и призраки иные: Хранит мой город дерзкую бессонность, И в ней порхают «бабочки ночные», Они в фонарном свете у дороги, Прикрытые цветной полоской ткани… У них от шеи вырастают ноги, Как в Голливуде – на киноэкране.
Все женщины, что грезятся поэту, Но я не в счёт: в трамвае «зайцем» еду, Тая в кармане рубль всего с полтиной… Во времена придавленного неба Мне строго-настрого супруга наказала Грамм двести колбасы купить и хлеба
В дежурном гастрономе у вокзала… -42- ОСТАНОВКА «ГОРОДСКОЙ ЗАГС» На стыке двух осенних луж, У «нарсуда» на перекрёстке, Стояли молча: бывший муж И разведёнка в новом лоске. Он — в ожидании такси, Она — привычного трамвая. И слово мёртвое «прости!» Их разделяло, провожая. И всё, что связывало их, Теряло смысл предназначенья: Его почти бессмертный стих Во власти бракозаточенья. Недописал, недосказал Он о своей Прекрасной Даме… Стоят и ждут: он – на вокзал, Она – к привычной женской драме. И подкатил, звеня, вагон… И как бывает в жизни часто, Наверно, тот, в котором он Когда-то ехал с ней до загса. -43-
В туманных утрах вышита заря, Но даже в полдень пасмурно и грустно На улочке Тараса-кобзаря. И тяжело и странно для поэта В его отнюдь не солнечной судьбе Взирать сегодня чинно с постамента На особняк острожный КГБе. Вот почему так грустно бабке Зине И сумеречно сердцу моему Цветы живые приносить в корзине К печальному и скорбному – ему. О внуке собственном тревожится старуха: Ровесник мой, он сгинул в Воркуте, И от него ни слуха и ни духа – Писал стихи он, видимо, не те… Как и Тарас, он времени не в милость – Не любят вольнодумцев на земле… И вновь державно в мире повторилось: Поэт – в неволе, памятник – во мгле. Старуха памятник пытает бесновато, А я знаменье крестное творю: Быть может, проболтались супостаты О сгинувшем поэте кобзарю. Прислушаюсь к старушечьим я бредням: И что-то проясню в своей судьбе О первом вольнодумце и последнем, А дальше – мрак: лишь зданье КГБе. -44-
Её я встретил на 2-ой Садовой – Посудомойщицу из заводской столовой, Мне показалось, в нимбе золотом. Наверно, солнце заплело лучи Вокруг головки в форме диадемы… Я шёл домой, уставший, после смены – Я на заводе делал кирпичи. Работа скверная – сплошной здоровью вред, Но за неё мне хорошо платили… А тут такое чудо в ретро-стиле! – Полубогиня, источающая свет. И, оробев, я опустил свой взгляд. И свет в глазах угас, как бы в окошках. О, женщина!.. в резиновых сапожках, А я-то думал – туфельки парят… Вот так меня ударили кнутом, Когда я встретил на 2-ой Садовой Посудомойщицу из заводской столовой, Мне показалось, в нимбе золотом… И стал мне свет оранжевый не мил. Я был исполнен мести и отваги: На Кировском в большом универмаге Античной женщине я туфельки купил.
Мне нравилась судьбы метаморфоза, В которой славно рифмовалась проза, Похожая немного на стихи. -45- ПРОСПЕКТ КИРОВА На проспекте Кирова – на «броде», – Вежливый, стою на переходе К свето-музыкальному фонтану, Где фотограф носит обезьяну. Жарко на плече сидеть макаке В беленькой манишке и во фраке, Но такая у неё работа… Это надо ж? – с чудом-юдом – фото! Обезьяньи хороши ужимки – Весело с ней рядышком на снимке. Понимаешь: дарвинскою связью Присовокупился к безобразью… Ах, какие чувственные рожи! – Как родные братья, мы похожи. Я смотрю с тревогой и печалью На породу нашу обезьянью: - Ну давай, мечтательный фотограф, Выдай персональный мне автограф! В виде фотки девушке на память – Всем другим соперникам на зависть… -46-
И не ведя годам суровый счёт, Я говорю тебе: «Когда-то Пусть непременно всё ж произойдёт Свиданье наше В доме на Свинцовой - У гулкого трамвайного кольца, Где так давно счастливые подковы Звенели на копытах жеребца...» Катила улицей цыганская кибитка. И женщина, черней, чем чёрный цвет, Червонец выманив, Устроила мне пытку, Что из меня получится поэт… Что я прославлю городок районный И стольный град России покорю... И он стоял, обманом покорённый, Как будто приведённый к алтарю.
Я бросился в обманчивый простор... И всё оно - гадливое гаданье Цыганки пёстрой, словно мухомор. Вот почему, не уточняя дату И не ведя годам давно подсчёт, Он говорю тебе: «Когда-то Пусть эта встреча всё ж произойдёт…»
И большего, судьба, не пожелай! Уложишь спать ты мужа и сынишку, Достанешь с полки тоненькую книжку... И прозвенит за окнами трамвай». -48-
УЛИЦА ЧАПАЕВА Если б глупая псина к весне не линяла И при встрече со мной подавала бы лапу, А потом бы не грызла клочок одеяла И мою подгулявшую к вечеру шляпу. Если б только она не была любопытна — Не крутилась бы вечно с женой у стола, — Почему бы не взять мне её под защиту?.. Мне хорошие хочется делать дела! Среди такс и болонок, и пуделей всяких, Напоказ выставляющих праздную злость, Молчаливой, печальной бродячей собаке Возле обуви пыльной местечко б нашлось. И собака бежала, за нашим трамваем. Рыжей вспышкой надежды в метельном снегу. - Ничего, мой дружище, мы лучше бываем! - Мне собаке бы крикнуть, но я не могу. Отзвенел наш трамвай, и пропала собака. Только зря со словами затеял возню. - Неплохие стихи, - мне заметил редактор, - Но концовки в них нет. Без неё не возьму. Да, конечно, он прав – этот мудрый очкарик! И на красные уши надвинул я шляпу. И собаку нашёл. И назвал её Шарик. И пожал её рыжую добрую лапу. О такой бедолаге дочурка мечтала, А собака девчонку такую ждала… А потом она грызла клочок одеяла, И стихи воровала мои со стола. -49-
Завершён удачливый маршрут, Смысла нет в обратном направлении. Храм Христа. И, значит, нужно тут Опуститься тихо на колени. Рядом с ним музейный особняк – Таинство истории и славы. Я свечу поставлю за пятак За покой и здравие державы. Перед вечным Временем склоню Голову, присыпанную снегом, Душу от грехов обороню, Воедино слившись с русским небом. И грехи неспешно замоля, Превращусь в лихого ротозея: Огляжу былинные поля В древнем краеведческом музее. Прикоснусь я к ратному мечу С озорством весёлого мальчишки И отмечу: князь мне по плечу… Вовсе не Добрынюшка из книжки. Мы не мельче на родной Руси… В пух и прах мы ворогов изрубим, На земле и там – на небеси Чтим своё Отечество и любим. …Крутится веков веретено, Я его в музее только видел… Но звучит – красиво, и оно На меня за это не в обиде. -50-
С обязательным пивом к лещу, Завершаю стихи о трамвае И о юности горько грущу. Так, наверно, крестясь на иконку, Памятуя о божьем рабе, Отпевал легендарную конку Прадед мой в безответной мольбе. А доселе – ретивых «почтовых» И другой на Руси эстафет… Мимо трактов асфальтовых новых, Где торят «мерсы» сказочный след.
Подрезает «Калину» «Рено»... Отбелел наш мятущийся парус, Да и буря утихла давно. Нас — отпевших! – давно не слыхали, А услышат — так это не в счёт: Не надейся в погибшем трамвае На простой человечий народ. Улыбнусь поэтическим бредням Оглянусь — заграничная Русь! Я бегу за трамваем последним И за сердце тревожно держусь. -51-
* * *
За сорок мне. Не за горой полтинник. Внутри меня живёт колючий ёж. Уже не нужен по утрам будильник: Кольнёт иглой под сердце – и встаёшь. Хлебнешь чайку. Закуришь сигарету. Отметишь в зеркале небритый лик. Стареющему скучно жить поэту, Когда к стихам, как к шлёпанцам, привык. И шаркаешь, и шаркаешь по дому… Одни и те же мысли и слова. Наверно, так больной впадает в кому, На жизнь утратив бренные права. Безмолвный, прибываешь без движенья, Но всё же бдишь, как сыч, со стороны: На кромке жизни лёгкое скольженье – Цветочный дух молоденькой жены. Наряды снятся ей и кавалеры, Как пушкинской кокетке-визави. А это тоже, вам признаюсь, нервы - Страдания по поводу любви. Я сам себя терзаю и тревожу, Что, словно мышь в подполье, отшуршу… И мнится мне: в ночи крадусь я к ложу – Изменницу коварную душу. Поговорить бы - прояснить тревогу, Унять в себе скопившийся дурман: Ведь я не мавр безумный, слава Богу, Не Стенька Разин – тот, что атаман. -53- Нет у меня жестоких их талантов – Зла не скопил я к жизни на веку: Не уважаю я комедиантов С кинжалом или саблей на боку. В ином беда и подлое животце – Рутинный быт свой как-то обновить… Когда от пряжи нитка оборвётся, Связать пытаюсь порванную нить. Мне, человеку, ради счастья надо, Чтоб разогнать по грубым жилам кровь, Лишь поворчать для виду до разлада, Поплакаться на тихую любовь. * * * Бужу супружницу - сонливую тетерю: Давно заря украсила пейзаж. Светло в дому, и я уже не верю, Что снился ей блудливый променаж. Жену толкну в бочок легонько, в шутку: - А ну открой хотя бы правый глаз! Кричит петух десятую побудку – Он бабам деревенским, как приказ. Вставай доить пред выгоном корову, Месить в колоде хряку отрубя, Меня кормить… но это так лишь к слову, Могу позавтракать, лентяйка, без тебя.
Перина счастья – белая гора, - И не трухой она набита сенной, А пухом от лебяжьего пера. -54-
По брачному свидетельству жена. Но если вдруг налево иль направо… Тогда, смотри, - останешься одна. Ещё скажу: - Коль упадут надои Красавки нашей этак на стакан, Не потерплю разора в личном доме… Тогда развод: я – мавр и атаман. Катись, хорошая, куда-нибудь подале – В деревне делать нечего тебе.
От перемен неслыханных в судьбе. И надо ж так проснуться в понедельник – Беду стяжать в призывную строку, Не свет заря, бездельник как бездельник В родном селе с женою в отпуску. * * * - Известно, гусь хавронье не приятель… Мобудь, лишь я в товарищах свинье. Теперь, Костяра, ты у нас писатель, А нам – халопьям – век сидеть в говне.
- Читал, читал книжоночки твои, И так скажу, как твой законный шурин: Неправильно ты пишешь о любви. Послухай сам, к примеру, два случая – В селе они не сходят с языка, - Касательно Никиты Молочая И Прохора – эвоного сынка. -55- Я сделал вид, что отродясь не слышал, Чем на селе прославился сей род. И сели мы среди цветущих вишен, Беря семейство это в оборот.
пришёл с войны до срока… С одной рукой, но всё-таки живой… И потому не ждать большого прока От мужика-калеки в травостой. В лугах косою бабы шуровали – Солдат в извозе при телеге был. И если четно говорить, на сеновале Его томил июльский женский пыл. Пред ним они, весёлые, срамные, Виляли задом – юбки под завяз, Ну, точно так, как, в чём попало, ныне На подиуме делают показ… И что ты думаешь, ведь ожил наш вояка, Увечным воротившийся с войны, Хоть ранетый, в башке мысля, однако, На счёт Полины – будущей жены. А девке что? – семнадцатый годочек… Восприняла замужество шутя: Солдат – из хаты, краля – за платочек, И на вечёрку – глупое дитя! Так от венца убёгла в платье белом… И наш Никита гневом закипел: Достал пистоль – трофейный парабеллум – И, как фашиста, девку на прицел… -56-
Мигнул мне мрачным, замутнённым глазом: - Такая вот казацкая любовь… Мужицкая… не та, что в том романе, Когда Онегин Ленского стрелил!
А мне казалось, сад куда-то плыл. И в тягостном молчании минуты Тянулись вечереющей тиши. Да, казачки бывают нравом круты – Характеры непознанной души Живут вольготно – вовсе не с утайкой, У них свои и кодексы и суд: Нашкодишь – так попотчуют нагайкой, Коль не поможет – запросто пальнут. - И я про то ж толкую, - молвил шурин. Пора домой – не спать же под кустом. Допил стакан, и бровь опять нахмурил: - Про Прохора уж как-нибудь потом… Известно, гусь хавроньи не приятель… Читал, читал книжоночки твои… И хоть, Костяра, ты у нас писатель, Неправильно ты пишешь о любви. -57- * * *
Пойму ли я раздумьями томимый В местах, где стебельком на воле прорастал, В своей родне – к обману нетерпимой, Что вот для них писателем не стал. Но, слава Богу, хоть хватает водок… Мужик придвинулся: - Ну, как живёшь поэт?», Какой-то Прохор – вроде одногодок, С которым я гонял велосипед… Возможно – тот, а с ним жена – певунья: Так ладно песню шалую поёт… А за окном – лихое полнолунье: Бесовский час и ведьминский полёт. И в песне той окрашенный багрянцем Кровавый месяц – басурманский нож… Весёлый Прохор выглядит поганцем: Он пьян – не пьян, тут сразу не поймёшь. Мне хорошо. Тишайший, разомлевший, Я в песню окунулся с головой. Плыву с певуньей думой наболевшей: За сорок мне, и я ещё живой… Как Пушкин не застрелен на дуэли, Удавку, как Есенин, не тяну… Мне грезится – почти на самом деле – На лодке я с певуньей утону…
Ведь сам женат… и муж при ней, что кол… -58-
Два яблока накатятся на стол. Довольно, грешная! Я тоже не безгрешен – Встречал не раз с девицами зарю.
Пойду-ка на крылечко покурю. И – баюшки. Укнусь щекою в заводь – В настенный ворс, где лебеди живут. Уж лучше с ними в озере поплавать: Они и ночью к верности плывут. А утром встану, праведный и здравый, Черкну своим писательским пером, Как Прохор мой за женушкой-шалавой По всей станице бегал с топором. -59-
* * *
Может, ангел какой-то бродячий? Знать бы только, не на беду, Обронилась она на удачу.
Небеса оставляя без света. И упала звезда мне на грудь, И зажгла во мне сердце поэта. В удивлении вскинулась бровь: Ну, теперь вся душа на закланье – На лихую судьбу и любовь Загадать расстараюсь желанье. Заживу на земле, как король, Коронованный даром от Бога… Но какую несносную боль Ощущаю в груди от ожога. -61- * * *
Божьей милостью... Что за напасть?! На Руси записаться в поэты, Значит в «странные люди» попасть.
Лоб крестить, и грехи замолить. Ну а он, прокажённый, за бредни Про любовь и про то, как любить. Одурев от слежалого шума Грязной бездны людского жилья, В пустошь неба глядит он угрюмо С тихим выкриком журавля. Лишь потом донесётся из дали И поверится людям земли, Что опять над поэтом рыдали Поднебесные журавли... -62-
Вхожу, застенчивый, на несколько минут. Глядит Есенин пристально с портрета, Но мне не водку - чай лишь подадут. Вот так - со мною! Я - пока не гений, А в стихотворцы лезущий нахал. Здесь никогда своих шальных творений Хозяйке дома милой не читал. Я на судьбу не сетую, не жалуюсь, Но иногда чуть-чуть обидно мне, Что за другого вышла она замуж, Не замечавшего портрета на стене. О, как от времени сумело вылинять Сиреневое зарево в окне! Мне слышится в её погибшем имени Далекое признанье Шаганэ. -63-
И ни слуху, и ни духу... Голосит метель-шалава. Приложу ладошку к уху: - Где ты бродишь, моя слава!
Дела нет до мужичишки, Для другого выпекаешь Калачи свои да пышки. Распахну я настежь двери - Поздороваюсь с метелью, Огляжу свою деревню - Вспомню сказку про Емелю. И казалось, есть и печка, За деревней вьюга - злюка, Но совсем иная речка, А в реке другая щука. Не поймаешь на халяву... А поймаешь, толку нету: Не везут на печке славу К деревенскому поэту. -64-
Любо бражничать поэту Среди братьев по перу. И стихи, как сигарету, Задымить на том пиру.
Ощущая благодать, Скромно так под небесами Себя Пушкиным считать. И стоять на этом твёрдо, В кураже среди чужих... Не поверят, можно - в морду, А они тебя - под дых. Лезть к костру в живое пекло, В горле булькая строку, А потом посыпать пеплом Гениальную башку... Пусть какой–то заведущий Засвистит, как соловей, Мне-то что, когда я - Пушкин - Всех поэтов бронзовей. А когда наступит утро, Протрезвею. Так уж быть, Я пошлю на дальний хутор Всех их бабочек ловить. -65- * * *
Ведаю, свободушку ценя: В клетке выездного зоопарка Серый волк походит на меня. Он глаза прикрыл мохнатой лапой, Не желает видеть мир людей… Вот и я укромно тихой сапой Пребываю в благости идей.
Вот бы как-то сбить дверной засов И сбежать в свою родную стаю, Всей душой откликнувшись на зов… Молодой заждавшейся волчицы Под сосной на огненном снегу… Вырвавшись на волю из темницы, Сердце разорвётся на бегу. - 66-
* * *
Другой кололся – и исчез... Моя судьба иного плана - Идёт с их судьбами вразрез. Пришёл работать я на землю - Лопатой, плугом и кайлом. Я трудовую жизнь приемлю, Пусть даже душу на излом...
Встаёт заря, баржа плывёт… И потому: на сердце лямку, И накренившись чуть вперёд, Тянуть великую державу Из года в год в мой тяжкий век. И не за славу, не за славу, А как рабочий человек! -67-
Пасёт под Сызранью коров. Среди Красавок и Бурёнок Он чист душою, как ребёнок. Кровь с молоком - не пьёт, не курит. Живёт себе и в ус не дует. И ничего ему не надо: Он - как Христос, и рядом - стадо. Но от простой его заботы Совсем невесело мне что-то. И не причём, конечно, тут Литературный институт, Который он по мере сил По коридорам проскользил. Но я невесел потому, Что вот завидую ему. Как не крути, наверняка Он воду пьёт из родника, И человеческое счастье К нему наведывается чаще. Он звонким хлопает кнутом. Он ходит в солнце золотом. Стихи читает он коровам И дышит воздухом здоровым. А мне уже за пятьдесят - Стихи не пишутся, молчат. И дело близится к развязке: Идти к Ивану мне в подпаски. -68- Ц Д Л На бильярде не играю И не «отращиваю глаз»... Я, притулившись где-то с краю, Смотрю с опаскою на вас. И хоть здоровье есть и сила Подковы гнуть, как кренделя, Но здесь такие есть «светила», Что меркнут маковки Кремля. И потому я очень вежливый: За спину прячу кулаки. Мои товарищи по-прежнему Совсем другие мужики. Они - братки мои, сограждане! Моя связующая нить С глубинной родиной овражною, Где им меня и схоронить... Им не ходить по вашей улице, В конце которой ваш Парнас... Они в народе именуются Соборным злом - рабочий класс. И я от них - момент сверхъявочный… Но всё же, вроде неспроста, Сижу на стульчике добавочном, Сомкнув в ухмылочке уста. И нет вопросов у матросов: Вот покурю и ринусь в бой... Я - как Михайло Ломоносов, Ещё неведомо какой. -69- * * * Меланхолическая драма – Моя бальзаковская дама. По вечеру она блистала Среди красавиц в шуме бала, По окончанию, к рассвету, Залезла к Чацкому в карету. А ныне выбралась на Невский, Где Пушкин, Блок, чуть-чуть Макевский. Три раза там меняла шляпки, Приобрела на смерть мне тапки… Я по деревне в них гуляю И нагуляюсь, полагаю, До ранних криков петухов, До грустных собственных стихов. Меж тем «мадама» ногти красит: Сегодня гостем будет классик – Мне неизвестный некто Фет, Но, говорят, и он поэт. В своём невежестве не каюсь: Не с ним я пью и похмеляюсь, Но понимаю, что она Достойно выглядеть должна. Пока пишу свои тома, Пусть расстарается сама: Готов и в Лондон отпустить, Чтоб лорда Байрона смутить. И пусть судачат на селе, Что я опять навеселе, Опять супруга на сносях… И всё-то гении в гостях… -70- МАЭСТРО В доходном маленьком оркестре Его фальшивил саксофон. Но в ресторане воют песни, А подвывать умеет он. И в роли тамады и фата Он откупоривал вино, Не осознав простого факта, Что, как Бетховен, глух давно. И даже больше: глух душою Маэстро - клоун кабака. Но я его не беспокою - Я занят рюмкой коньяка. Я лишь испытываю жалость - Поскольку даже не вопрос, Что Муза всё-таки являлась К нему с букетиком мимоз? ... Лишь для утраченного слуха Сквозит мелодия тоски. Какая всё же Муза шлюха! Какие все мы чудаки! И погибает в пьяной песне Жизнь, богом данная взаймы... В нестройном маленьком оркестре Который год фальшивим мы. -71-
Скупо друг рассказывал про свое житьё. Не копил он зависти белой или чёрной, В крапинку, в полоску - не было её... В голую столешницу уперев уключины Солнышком обугленных остреньких локтей, Так и не сказал он, что судьба подлючая Душу измытарила, выжгла до костей. Под обрыв скатился он с крутого бережка, Но река упавшего всё ж не приняла. Друг сметал в ладошку крошки хлеба бережно С ветхого, дворового, тихого стола. Одежонкой рваною рану ножевую Прикрывал он сердца, улыбаясь мне. Мой товарищ старый на Руси бомжует, И притом счастливым выглядит вполне. Я сидел и думал: «Что же наше счастье?.. Неспроста не просто (вот в чём весь курьёз!) По Руси бродягой Горький Лёха шастал, По земному шарику брёл Иисус Христос». -72-
Драчливых мальчишек забава. Подъездную кошку в квартиру взяла Хорошая женщина Клава. Три дня её мыла шампунем в тазу И феном ей шёрстку сушила. Звериные искры в кошачьем глазу Навеки она потушила. Унылая кошка грызет «Кетикет», Мурлыча печальную песню. И всё хорошо, только радости нет На мягком подрёмывать кресле. И снится мурлыке задиристый кот - Отважный боец-забияка. Когда переулком он смело идёт, То хвост поджимает собака. Подъездная кошка не пьёт и не ест - Противно ей жить на «халяву». Давно бы сбежала в свой грязный подъезд, Да жаль одинокую Клаву. -73-
Под мягким светом лунной акварели Пейзажа среднерусской полосы Шампанское искрилось, и горели В бакалее розы каплями росы. Тянулось бесконечное мгновенье Безвременья эпохи для двоих. Тишайшим выдохом прикосновенья Любовный выговаривался стих. Тягучий блеф в манере декаданса… В нём – женщину, укутанную в шаль, Ласкали вздором глупого романса, В котором блуд творила пастораль. Плела венок прекрасная пастушка, Среди цветов отнюдь не весела: В стране была лихая заварушка – Цена на водку снова возросла. И вроде бы не очень страшно это – Ещё одна расплата за грехи… Но женщине – избраннице поэта… Не пишутся красивые стихи. Молчит поэт, измученный похмельем, Замкнул руками трепетный свой слух. И в результате, что же мы имеем? – Какой светильник разума потух! -74- * * *
Что когда-то ты нравилась мне. До краев два бокала наполню, Посижу я один в тишине.
Белой птицей упав в синеву… И хоть нам на земле не встречаться, Я по-прежнему рядом живу. Лишь какой-то мистический холод Нас на срок небольшой разделил, Только нужно пройти через город К городищу крестов и могил. -75-
Слишком
Гнёздышком своим увлечена… Хорошо живётся воробьишкам На навозной куче у окна.
То кастрюлю новую подай… Хорошо бы с солнышком под горку Закатиться за небесный край. Только бы не видеть и не слышать Твой вопящий в этом мире рот… Хорошо в саду цветётся вишням – Соловей в них песенки поёт. Дура-жизнь, опять ты в ширпотребе Присмотрела скалку в три гроша. Что ж ты, краля, покупаешь мебель?! В доме нет спиртного ни шиша. -76- * * *
В озверелости недельного загула, В этот мир вернуться обезьяной, На спине покачиваясь мула.
Здесь процесс наметился обратный: Иногда мне кажется, что все мы Склоны воротится на попятный… Но пока один я иноходец К предкам с историческим изъяном: Всё же мы - из космоса народец, Прилетели в гости к обезьянам. Протрезвлюсь, побреюсь и забуду Свою рожу злую, обезьянью… Сердцем приобщаясь снова к чуду – К светлому библейскому Писанью. В тишине святых горящих свечек Благостный покой мне даден будет: На земле я – божий человечек, И вокруг меня – родные люди. -77- * * *
Всем супостатам злостным супротив, Я замер призраком в «предбаннике» у мэра, В себе три слова эти воплотив. Я, как солдат, сюда прибывший с марша, Пропахший порохом: и тягостен, и хмур. По телефонам злая секретарша Кровавый расплескала маникюр. Мне наплевать на вёрткую шишигу, Облитую зловонием духов. Я здесь торчу с прошением на книгу, При жизни мной написанных стихов. Мои стихи о здешнем мире страждут, Моей судьбой схороненной слезя. Я знаю, мне сегодня не откажут: Живому можно - мёртвому нельзя. -78-
* * *
Но пусть, пройдя сквозь очищенье, Отпразднует душа моя Своё в Россию возвращенье. И пусть хоть так к душе благоволят Небесной канцелярии чинуши. Моей Руси, готовой сгинуть в ад, Необходимы любящие души. -79-
Судьба – обычная безделица, Но человеку всё же – вольница… И снег горяч. Россия – горница. На чудеса душа надеется.
Звезда зажглась над зябью заново: В закатную реку не канула Любовь вселенского Послания… И в млечном мраке намечается Окно, что настежь в лунной ясности, Не спит со мной в приветной праздности… Горит огонь – и сердце греется. Снежит та самая бессонница: Строкой теснённая и тайная… И феерически фатальная – Мне в ней хмелеть стихами хочется. Оцепенеть, привстать на цыпочки, Причастность к счастью перечувствовать… Пишу… пишу, почти безумствую, Обогащая душу нищую.
-81-
БАНЬКА Брось ты, милая, браниться, Бранью сердце не губи. Банька - лучшая больница От болезней и любви. Если я обидел больно, Что ж бывает! - я блажной, Но не ястреб, не разбойник, Не бурун, что за кормой... Блещет небо голубое... На Руси одна беда: После лютого разбоя Лопухи и лебеда. Жаль людей, бедой побитых! Поблажу по голытьбе - Благо слёз пока избыток, И богатства нет в избе. Растяну в улыбке губы: Божья быль и благодать! Где там веничек из дуба? Аль берёзовый подать? Меда бражного вдогонку - По-боярски с полведра. Банным веничком бабёнку, Чтоб была всегда добра. Для того стихами баю, Чтоб волшебным быть им впредь: Я срубил такую баню - Даже чихом не болеть! -82- * * *
Воля вольная зиме. А моя, как ветер, воля Подневольная в тюрьме.
Что ни попади – волок. Провопил три раза ворон, И примчался «воронок». Волокли меня верёвкой По дороге столбовой. В меня целились винтовки, Подгонял собачий вой. И не верилось мне, вору, Что сбежать поможет Бог. Значит, сбыться приговору На пожизненный мой срок. Вьюга выла, волки выли В диком поле средь дубрав. Вот так, братцы, и женили, Волю вольную поправ. Волком взвоет ретивое, Встретив новую зарю, И поникнув головою, Я на волюшку смотрю. -83-
* * *
Пятки Тани голые. И у бабушки Ягуси Глазки невесёлые…
Ущипнуть дитя грозят, И дочурка без оглядки Побежала наугад. То на горку, то под горку, Огородом и в овраг. Голенастую девчонку Не догонит и гусак. Ай да гуси! Ай да гуси! Не сыскать вредней гусей: Вместе с бабушкой Ягусей Всё огромней и грозней. Вот устроили гоненье… Проворчу себе: «Угу!» Допишу стихотворенье И дочурке помогу. - Ей вы, звери в платье белом! – Гусям гадким говорю, – Отвлекаете от дела… Я вас разом прогоню! Прогоню, и станет горше На душе, как никому: Не прогнать ягусю-тёщу – Гостья грозная в дому. -84- ДУРЕНЬ Деревянный домишко. Древесная дума. И за дверью дощатой задремавшая тьма. Деревенскому дурню живётся угрюмо: Из деревни сбежать не хватает ума.
Звёзды, воздух, деревья почти задарма... Он и сам деревянный, дубовый и древний: Из деревни сбежать не хватает ума. И в полуденной дрёме - в чаду сновидений - Надымит в его душу стишата зима. Но не ведомо дурню: Серега Есенин Дёру дал из деревни в палаты ума... Только дурню дано и бродить по подворью, Дурковато глядеть в небеса-закрома, Водку вёдрами пить, удивляясь здоровью... Из деревни сбежать не хватает ума. А жена-то у дурня сама себе жница: Лягушачью кожу сожгла-то сама. День-деньской надо дурню с Горынычем биться - Из деревни сбежать не хватает ума.
Шуры-муры у них и любовь-кутерьма... От печи дымновато, от меда несладко: Из деревни сбежать не хватает ума. -85- Дверью хлопнет дурак и пойдёт по деревне Вкось и вкривь летописцем шального письма... Лишь душа на последнем удержится нерве: Из деревни сбежать не хватает ума. Дураку хорошо! Соловьём по лазури Он свистит и поёт... и неплохо весьма. Василиса всплакнет: «Никакой он не дурень!» Из деревни сбежит. И ударят грома. -86-
* * *
Век проживающий во лжи, В державе горной и овражной В селе с полоской ржавой ржи, Жду не нужду, а жажду жизни – Животворящих ясных дней… Молю я Боженьку: не выжги Меня до пепла – пожалей!
Вооружаясь до зубов… А я блажным стихосложеньем До жадной жути не здоров. Судьба меня не обижала. Кружила жизнь лебяжий пух. И муха мне стихи жужжала, И жужелица – вредный жук. Но каждый век в миру жестоком – Почти ненужный организм. И проржавевшим кровотоком Течёт безжалостная жизнь. Мстят человечеству скрижали, Рождая жертвенную суть: Живите, мол, но вас не ждали, Творящих ужасы и жуть… -87-
* * *
Взлетев на наш заборишко Кричит петух задористно И будит здешний край: «Вставай, засоня-золотце, По заревому холодцу, По зябкому вставай!» И тихо, словно заюшка, Встаёт моя хозяюшка И ползает козявочкой По знобкому утру. Заботушки не меряно – Хозяйство ей доверено В дому и во двору.
Дыши зазноба-жёнушка, По зёрнышку, по зёрнышку Сбирая закрома. Мне в это утро зыбкое Опять явилась зыбкою Поэзия сама.
И я – лентяй бездобочный! – Запрячусь в сон безоблачный Емелей на селе. Вот так в стихозной плесени Живут-жуют в поэзии Поэты на земле.
Подкожная тоска и мука. И кажется: по окончанье звука Окаменело сердце и не кровоточит. О, привкус предвкушения кончины Классической, как в гадкой сказке... Лишь в раскалённой красной краске В окошке куст окрашенной калины. Кровавый куст - с литой свечой подсвечник. Картавый ворон - чёт и нечет... Покаяться? Но каяться мне не в чем. Но всё же мне вложите в руку крестик... Коль подкатило человека к краю... И не ко времени колокола клокочут. Окаменело сердце и не кровоточит. И я покойника киношного играю. И режиссёр на правду жизни падкий Настаивает вновь на новом дубле. Какая мука так лежать и думать, Что ты здоров и всё пока в порядке. -89-
* * * Дожди лавиною стекли Селу за голенища. Дома стоят, как корабли На луговище. В лугах затопленных плывём Эскадрою в лазури. Легко и счастливо живём… В литературе. Окликнет слава: «Ах! – село С разбойным соловьём в разливе…» Ну да, конечно, весело Плескаться в иле.
Вселенский путь. Лжецам – раздолье: К лести ближе… В счастливой доле Утонуть
В навозной жиже. Беда лавиною стекла Селу за голенища… А где иная плоть села – Лишь леший сыщет… -90-
* * * Млеет молочная речка – Млечный над речкой туман. Мило смотреть мне с крылечка На изморозь и обман. Мыслю, мечтой озабочен, Вымыслом глупым томим: Вымоюсь в речке молочной, Стану опять молодым. Смою отметины-шрамы, Выпрямлюсь в прежнюю стать. Токмо, вишь, омуты-ямы В речке… и дна не сыскать. Мрачно смотрю я на речку Через махорочный дым: Можно в ней кануть навечно, Так и не став молодым. Молодость мимо промчится – Смехом поманит меня… Тёмная в речке водица В мареве млечного дня. -91-
Дарёную навечно мне, Терплю несносную заснеженность И наледь нудную в окне. Терплю нужду, ненастье, прочее Несчастье, немочи в довес, Пока нашёптываешь ночью Стихи, сходящие с небес. Пока с пелёнок связан накрепко С летящим снегом навсегда, В своём и нынешнем и завтрашнем Я буду счастлив иногда. И вновь я наново и набело Стихи нежнейшие пишу. Взглянув с надеждой снова на небо, Себя, смеясь, перекрещу… Пусть не пугает непогодина И Бог, распятый на Кресте, Пока живёшь ты, моя родина, Живу я в ясной простоте. -92-
ПОКРОВ И приятность, и степенность, Благолепье и уют. В пользу выпилось, запелось Даже тем, что не поют. Перво-наперво про вишню Бабы вспомнили куплет: Плачет песня, песня дышит, Осыпая первоцвет. Пожалели девку-птаху… И душой помчались вдаль Первопутком, скопом, с маху, В степь – ямщицкую печаль. Кто каков певун не важно… Праздник русский – пей и пой! Пел, позванивал протяжно Колокольчик под дугой. Всё путём и всё по правде… Пьяный пень и тот не спит. Пляшет тройка в снегопаде – Снег летит из-под копыт. Пусто, призрачно на воле – Перелески, тополя… Полетела песня в поле, Снегопадами пыля. -93- * * *
На подворье хряк да куры, Конь-красавец… рысачок. По утру с похмелья хмурый Хуторянин-казачок. Куры-дуры робко ищут В росной россыпи зерно. Хуторянин тоже рыщет, Где тут спрятано вино. Ни росиночки к моменту! Помирает… недород. Горбачёву-президенту Морду красную набьёт. Истребил чёрт кучерявый Виноградную лозу… Тут неправый да и правый По мордасам по разу… Рысачок, как говорится… Русачок… ядрёна вошь! Правь-ка, парень до криницы – Крепче водки не найдёшь. «За царя! За Русь! За веру!» – Разве эдак?.. всё – не в прок. Что-то ты речист не в меру Говорливый родничок… -94- * * *
Синими снегами осиян, С нищетой и скукой беспросветной Сонный мир безропотных крестьян.
Остаётся слабо сожалеть, Что средь них постылой самокруткой На снегу мне выпало дотлеть. Словно кто меня бесовской силой Сызмала птенцом в силки загнал. Будто я тот самый мерин сивый, Что полжизни солнечно проржал. Саднит сердце глупостью пустою: Совеститься грустно средь крестьян, Что лишь здесь чего-нибудь и стою, Синими снегами осиян. То-то станет жить мне веселее: Снежную изгнав из сердца грусть, По весне я пашенку засею, И взойдёт хлебами снова Русь. -95-
* * * Встану тайно до рассвета Покурить на свежачке. И истлеет сигарета Грустно-тихая в руке. Дело, в общем-то, пустое – Табаком себя травить: Толковать про прожитое И теперешнее – «Жить!» На хребте пуста котомка – Так безжалостно пуста… Тарабарщина и только, Суета и маята…
Я единственный такой, Что в сосцы державы тычась, Занят глупостью пустой. Беспросветным недотёпой В нищете творить стихи, Чтоб опять слезою тёплой Муки творчества текли. Тараторить – спасу нету! – Будто радио во рту. Кто придумал счастье это? – Тараторщицу таку… Я не в чём не виноватый… Я в стране – не вор, не тать… Чтоб себя не слышать, ватой Стану уши затыкать. -96- * * *
В клубе крутят фильм Феллини – Фильм фортовый про любовь. От Феллини до Фаины Всего несколько шагов. Есть такая в местной флоре Фигли-мигли на виду, Что себя фасонит-холит, Как фиалочку в саду. Фая – фифочка что надо! – С тонкой ножкою фужер: С низу, с боку и с фасада Бабам сельским не пример. Оглядишь её фактуру, Так под сердце фиганёт… Футы-нуты, лезешь сдуру За любовь на эшафот… В расфуфыренной фуфайке Фраерком блюдёшь свой форс, И что фофан есть у Файки – Философский лишь вопрос. Да и Файка – вся из фурий – Феерический фонтан… Муж как филин – факт что дурень, Рогоносец и профан. -97- ХРЫЧ Захара хата захирела, На что Захарушке чихать. Хрипит баском: «Какого хрена В село приехал отдыхать?
И захолустной тишиной, А если очень захотится, Кофейной гущей под луной». Хитрющий хрыч Захар хлопочет… И в мутной банке хренотень От хворей разных и от порчи В хозяйстве есть на хитрый день. Хлебнули вдоволь, захмелели, Пора душою отдохнуть: Над коммунистической химерой Окрепшим духом хохотнуть… А в горле хрип и всхлип надсадный: Нехорошо страну хулить… Я до химеры тоже жадный – Мечту не стоит хоронить. Захара хлипкая хоромина Вся ходуном от наших ляс. На букву «Х» одна хреновина И в огороде и у нас. -98- * * *
Купцу платить большой ценой, Когда воистину бесценны Заборчик цепкий, пёс цепной И терем девицы-царевны. Ведь на чеку царица-мать, В загривок царь готов вцепиться, Чтоб цацу их поцеловать, Мне нужно стать крылатой птицей. Не так уж страшен цербер мне – В штаны вцепиться зря нацелен: В любом из царств поэт в цене, А коль влюбился – он бесценен. Хоть посади его в централ, В любовь ценою жизни целя, Высоких чувств церемониал – От зла любого панацея… Так что царевну – украду, От мрака ночи цепенея, Лишь только улицей пройду В конец нецарственной деревни. -99- * * *
Чреслами членил я частокол. Чёт и нечет. Путь торил я к счастью, Но, чудак, селёнку не учёл. Ведь не молод, чтобы так чудачить: Чую – в чащи по уши завяз. Вот чудило!.. и другой в придачу – Чудо-юдо, чучело без глаз.
Ночь в лесу чудовищно черна. Сжавшись в ком, душа моя черствеет – В лютом страхе высохла она. Словно чукча, ввек не позабуду, Как всю ночку чалился в снегу… Но с восходом вдруг проснулось Чудо: Я приполз к родному очагу. Но себя в живых уже не чаю – До бесчувств промёрз, не чуя ног. Водочки налей, а нет – хоть чаю, И поплачь от счастия чуток. При свечах пусть будет чуден вечер, Только – чур! – не надо про любовь. Лучше обними меня покрепче – Чаяньям души не прекословь. -100- * * *
Широко иду-шагаю, Лопушистый шалопай, Вирши первые слагаю, Рот хоть дратвой зашивай. Камыши шуршат, шалея… Но прислушаюсь в тиши К шороху и шевеленью Своей крохотной души. Голос вещий слышу свыше – Расшумелася душа: Шарлатанство эти вирши - Не получишь ни гроша. Себя шлёпну по макушке: - Ты деревню не смеши! Тоже мне нашёлся Пушкин Кучерявенький в глуши. Не к чему душе шушукать Шепотком свои стишки. Чтобы жизнь помять-пощупать, Пашут землю мужички. -101- ЩЕДРОСТЬ Осень – мир увядающий. Пепелище полей. В небе клин улетающий Молодых журавлей.
Стало прошлым уже. И душа запропащая На пустом рубеже. Скоро вьюги засвищут, Снег глаза ослепит, И меня не отыщут Под бураном в степи. Незавидное поприще Мною прожитых лет. В человеческом толпище Затерялся поэт. Всё же ты, моя женщина, В память рюмку налей… Гой ты, Русь-деревенщина, - Пепелище полей! -102-
***
Да по доброй волюшке Платы самотканые Станут девы ткать. На селе с ракитами Песней да молитвами Эти платы вышиты, Краше не сыскать.
В росах розы красные, Васильки-муравушки Да резные камушки Бисером горят. - Эко наворожены! – Словно сказы сложены. То-то глазу глянется: В аккурат на свадебку! – Люди говорят. Расстели в светёлочке Дивный плат Алёнушки Или свет-голубушки Черноокой Любушки И ходи-погуливай, Будто по лужку. Или самой младшенькой, Жигулёвской, нашенской Особливо Грунюшки, Потому как светятся В нём узоры-думушки К милому дружку. -104- Всё о нём – о молодце: О казачьей вольнице С лаской и добром… Экая безделица: Путь дорога стелется Златом-серебром.
На удачу молодца! И Степанов вор – Атамана Разина, Голь и безобразина Жигулёвских гор. И почто ты, девица, В лютую метелицу, В дни свои весенние Дурака весельного Полюбила так? Не нашла достойного Кроме, как разбойного Вреда беспокойного В цену за пятак… Ох, судьба-злодеюшка! Ой, ты, красна девушка, Не ходи у бережка, Парня не зови! Ах ты, Волга-матушка, Не тебя мне спрашивать, Куды волны котятся… Вовсе не воротятся – Тонут корабли. -105-
Вольным людям Разина Пирогов не пробовать, Сладкий мёд не пить… Царь идёт с дружиною Славного разбойника – Казака-колодника В Волге утопить.
Нечего надеется, Что твово залётного Той кровавой водкою Стражи обнесут. Вона волны солоны, Вон и Девья горушка Вознеслася горюшком… Вот и божий суд.
У России царь, А над нами Бог, Но они для нас – Недоступные. А у Груни отец, В рассужденьях строг, Он творит слова Неподкупные.
Но в реке пыльца, - Говорит старик Наставительно, - -106- - Кажна дщерь должна Почитать отца: Хлеб и соль Дитю от родителя. И пока я есть Человек живой, Я скажу про то ж: Ты – волна в реке, Дочь богатая… А Ивашка твой, Хот с лица пригож, На селе
Он голь перекатная. И – шабаш на том, И зевать мне ртом, Как суму нести Непосильную… Не крути хвостом – Запорю кнутом: Ни тебя, ни его Не помилую».
Стал весь мир суров, И черны в дому Подоконники. И пошёл Иван Исправлять изъян В душегубам в стан… Ох! В разбойники. -107-
На заре-на зорюшке Да по доброй волюшке Платы самотканые, Груни красный плат Стелют ветры В горушках Да под ясным Солнышком, И они от небушка Тянутся в закат.
Видит только фигу: Потайными тропами Он ведёт стрельцов. Эхом грозным топают В поисках холопа По прозванью сельскому Ванька Молодцов. Матерь Богородица! Что на свете родится: Глупые придумали Вечную любовь. Где ж она находится? В платах хороводится И поганит девицам Молодую кровь. -108- Дьявольская сила Золото сулила Горным эхом-хохотом Мелкого гроша, Жемчуга дарила, Песней голосила: «Пропадай ты пропадом, Грешная душа!» Мы ж любовь поганую – Ведьму о трёхглавую Вслед за Стенькой Разиным Волоком в Москву, Чтоб царя порадовать, А потом с наградою В кабаке с ребятами Утопить тоску… Молодец-то суженый Весь пострелян ружьями, Весь, как есть, израненный, Загнанный, как зверь. И она бедовая – Дева чернобровая, Вроде на заклание: Пропадай теперь. Он стоит на скалушке. Кровь течёт по травушке. Смотрит он на реченьку, Только видит тьму. Где ж ты воля светлая И любовь приветная? - Не ему дарованы В жизни, не ему… -109-
Тонко вскрикнет иволга Молодец тот бросится В омутовый плат… Сказ такой есть издавна, Сказанный и изданный, Ветрами разносится Сотни лет подряд. Как с соседней скалушки Солнечной журавушкой, Как звезда взошедшая В гибельный рассвет, Упадёт вдруг камушком, Станет вечной, замужней, Груня сумасшедшая Казаку вослед. Вот и вся былиночка, Как в глазу сориночка, Вот и вся бывальшина Славных Жигулей. Тихая грустиночка – На сердце пылиночка, Смута да опальщина Родины моей. Но поныне помнится, Как в поклоне клонятся, Прижимаясь в горюшке, В утренний туман В поднебесном солмнище Звёздной колокольницы Девы юной горушка, Молодца курган. -110- ГАЛИНА Реквием по утраченной любви Черемшан Часть первая Глава первая
Наверно, с речки Черемшан – Река и жизнь одно имеют русло, Но как порой бывает сердцу грустно Смотреть в окно сквозь утренний туман: На миражи плывущих берегов, На силуэты призрачных деревьев… Не зрению, душе одной доверив Предзимние пейзажи на Покров.
Над Русью распростёртый дивным платом – Зарёй неспешной, медленным закатом, Костром ночным, припрятанным в угли. Светло и дивно на Руси душе – Воробушку на ломкой ветке тонкой… О, Божья Матерь, мне с твоей иконкой, Как говорится, рай и в шалаше!
Удачей ли иль Чудом в День Покрова? Я об одном хочу замолвить слово: О Женщине своей и о Любви. Пусть гол и нищ мой тюркский Черемшан – Леса на берегах до срока оскудели, Но всё равно в его родной купели Родится всяк, любовью осиян. -113-
На городские тихие задворки, И окна приоткрыли тайно створки, Скользя глазами в мой двадцатый век.
Дымил ворованной у дядьки сигаретой, Обрызган грязью царственной кареты, Промчавшейся в людской водоворот. Не мог я знать, что в ней везли тебя В кричащей ослепительной пелёнке. Стоял я, возмущенный, чуть в сторонке, Возницу клял лихого ноября: - Куда ты гонишь, пакостный дурило!? – Пора бы совесть всё-таки иметь. А солнце в бойкий полдень восходило, И снежная унялась круговерть… Растаяла от жгучего накала… Передо мною прежний Мелекесс – Провинциальный городишко без принцесс, Хоть говорят, царица в нём бывала… Из Петербурга совершив вояж… Екатерина, кажется, Вторая Устроила себе кусочек рая, Венерой украшая местный пляж. По бережку ходила в неглиже И белы ножки в Черемшане мыла, А что ещё здесь, не было иль было, За далью лет не видимо уже. -114- * * *
6 ноября 1956 год. За далью лет у солнечной реки В старинном граде росов Мелекессе, И с той поры рассказы о Принцессе Роились правде грубой вопреки. Не с тех ли лет мой дивный Мелекесс Иметь желает собственных принцесс? Вот тут-то и Галина родилась… А мать её – царица пищеблока… А батюшка – алтайский смерд с Востока – Шофёр полуторки… Ну, прямо – тюркский князь! Мать грудью кормит царское дитя. Отец стеснительно к жене прижался боком. Ладком-рядком на брёвнышке у окон Сидят они, объятия сплетя. Пусть не высок их терем-теремок И ходит ходуном в осеннее ненастье, Под этой крышей - солнечное счастье, Над этой крышей – пляшущий дымок. Ночной небесный светел окоём. Не грех и рюмку выпить в полнолунье. Грустна супруга – знатная певунья: - Давай с тобой, Николенька, споём… Печальную и долгую про «три сосны» На Муромской дорожке, что стояли: Вы, мужики, поймёте нас едва ли – Мы, бабы, все виновны без вины. -115- И в тишине так тихо начала С тягучего российского распева. Запела женщина… судьбу Руси запела, Что даже в смерти, в гибели светла. И исполать! С седых былин велось Петь о несчастьях, скорби не скрывая. Поёт душа бессмертная, живая О том, что каждый в этом мире гость.
Вот меж хлебов убитый незнакомец… Вот с пьяной дури влез на подоконец С петлёй на шее – и висит мужик… Но больше женщин… Боже мой! Свихнуться можно при лихом подсчёте… И всякая погибшая – в почёте! И плачь-не плачь, а песенку допой. Совсем обмяк серьёзный Николай, А ведь смеялся, веселился давишь: - Эх, Александра, сердце припекаешь… Давай-ка про другое затевай! Рассветный луч в окно едва проник. И Александра выпрямилась статью, Разбрызгала цветы рукой по платью, И что-то в ней сменилось в тот же миг. Наверно, это удалью зовут Иль даже бунтом женщины-гордячки: Душа ль очнулась вдруг от грустной спячки, Иль чертенята душу достают… -116- Багрянцем месяц светит у реки: Там, за рекой, бушует где-то море. Лодчонка утлая на гибельном просторе, И в ней – лишь двое в выплеске тоски. Он и она. И лепет волн у скал. Они, как лебеди, в смертельном ритме танца.
- Ставь парус. Еду я охотно. Всё решено уже бесповоротно, И возращенья на берег им нет. «…Меня обманул ты однажды, Теперь я тебя провела. Взгляни же, вот ножик булатный - Его я недаром взяла. И это сказавши, вонзила В грудь ножик булатный ему. Сама ж с обессиленным сердцем Нырнула в морскую волну. Наутро утихла та буря, И волны, лаская песок… Прибило два трупа холодных И в щепки разбитый челнок». Такие песни на беду поют… Но что поделать, если сердце чует: Беда как ведьма, знай себе, кочует – То там нагрянет, то возникнет тут. -117-
Беды повеет, праздный и невинный… Ты – за топор. Беда же – прёт с дубиной, И ты пред ней – гороховый стручок.
Глазищами искристыми моргает. Её божница вовсе не пугает – Пришла она непрошенною в дом. Поговорить желается Беде, Пооткровенничать, зачем пришла без спросу: Мол, шла и шла по снежному заносу, Всю ночь брела, а обогреться – где? А тут в окошке слабый огонёк – Приют, тепло… и прочее такое… Давай-ка, думала, людей побеспокою – И заползла змеюкой за порог. И к печке тело грешное своё... Потом уж оглядела хату хмуро: Мужчина пьёт. Поёт хозяйка – дура! – Красиво и тоскливо про неё. Потом к кроватке детской подошла, На красоту земную загляделась… И невозможно сильно захотелось Чего-то невозможного со зла. Озлилась лютой мартовской пургой: Мол, память вам такая на дорожку… Плеснула яду девочке на ножку: Пусть станет покороче чуть другой. -118-
Покинула пристанище-жилище. В очах её дымилось пепелище, Змеилась злость на пепельных губах. -119-
В старинном граде русском Мелекессе, И с той поры рассказы о Принцессе Роились правде грубой вопреки. Жизнь – это чудо! Чудо – Черемшан! Река и жизнь одно имеют русло, Но как порой бывает сердцу грустно Смотреть в окно сквозь утренний туман… В нём пустота белёсая и хлад. Собакой ветер воет в лютой злобе. Пред белой шторкой девочка в ознобе, Молитву шепчут губы наугад Извечному над нею в вышине… Свою молитву к Доброму из добрых Из слов надёжных, песенных и гордых, Душой озвученных на донышке – на дне: - Наш Боженька! Отец всех-всех людей! Мой Боженька, я знаю, ты всё можешь, И Ты дорогу высушишь, проложишь Сквозь сто туманов, тысячи дождей! Чтоб папка мой ко мне примчался вскачь На самой сильной и большой машине… Я так устала ждать, как будто я в пустыне, Которой ты ходил, а я в ней – карагач…
А он не едет к хроменькой дочурке… Горят дрова и дышат из печурки, А мне так зябко сторожить беду… -120- Хотя бы дождь уйми, чтоб выпал снег… Ты помоги послушной девочке – калеке… Мой Боженька, как Человек – о человеке… Представь Себе: я тоже – человек! Хотя бы сделай так, чтоб тётка Фатима Не больно на ночь ставила уколы, И все тропинки возле нашей школы Не превращала в катанки зима. Меня толкают. Падаю и плачу. Ох, как грохнулась однажды, ты бы видел… Тиха Галинка. Слёзы лишь в обиде. Слова. Слова. Они ничто не значат. Но, может, завтра утром, наконец, Проезжий тракт надёжно прояснится: Прощай тогда лечебница-больница! – Вези домой дочурочку, отец. -121-
И гул с реки – плывут, качаясь, льдины, И девушки – как будто балерины – В коротких платьях… Кругом голова! В таких прозрачных, словно лепестки Нежнейшей розы в светлой акварели. Приятно мне, рождённому в апреле, На травке-мураве валяться у реки. Писать девчонкам глупые стихи, Всем мелекесским и одной конкретно, А день такой – смешная кинолента Про первые любовные грехи. - Ты целовалась? – слышу шепоток. Зарделась вся. Ответила: - Немножко… Секретничают сёстры у окошка: - А сколько раз? - Наверное, пяток… Завидует младшая сестра – Живёт Надюша бесподобной сказкой. - Везёт тебе, а мне с упрямым Васькой… Хоть просиди до самого утра. Прильнула жаркою спиной к стене, Ждала, пока, хоть чуточку, остынет, Коль не поможет, разом платье скинет, И, как бывало, босой по стерне… -122- * * *
По травушке хожу я босиком, И в голове моей роятся рифмы: Созвучия опасные, как рифы: На них наскочишь – жизнь вся кувырком… Я не том. Я вовсе не хочу Менять строку безвинную на похоть: Жалеть себя, и горевать, и охать, Судьбу свою вручая палачу…
Ещё один грешивший в этой жизни. …Воркует голубица на карнизе – Душа моей Галинки у окон. Моих окон, а значит – и её: В квартире её туфельки и платья, И по ночам, и кстати, и некстати, Сны, уходящие почти в небытиё… А юность что ж? Всё правильно – весна! Черёмуха. Сирень. Пчелиная акация. У дома в палисаде целоваться, Как водится, влюблённым до пьяна... Сирень цветёт. Руладят соловьи - Поют разбойники, и не уснуть девчонке! Художник-ночь рисует кистью тонкой Картину первой вкрадчивой любви. И попрошу я только об одном: Пусть будет не ворованным у мира Безумство достославного Шекспира, Что мы великим чудом признаём. -123-
Да и Галинка не совсем Джульетта… Изыски гениального поэта Теперь живущим вовсе невдомёк…
Шуршащего в кустах сирени платья, И тут пришли разбуженные братья, И старший был особенно угрюм. - Давай, Галина, мигом чтоб домой! А ты Васёк по шее точно словишь! Соседка впряла: - Да имейте ж совесть! Посредь ночи орёте, боже мой!
И до утра в подушку проревела, Лишь звёзды, падая, сгорали то и дело, И кот смотрел из чёрного угла. Он тоже слышал – пели соловьи, Он тоже видел – звёзды в белом вальсе… Мы в первом чувстве все неандертальцы – Особы романтической любви. Я сам когда-то исстрадался в ней: Был робок и застенчив в первом чувстве – Стихи писал не о любви, о грусти, Тревожа мир, как глупый соловей. Но и такой вершит в садах полёт… Робеть и млеть от встреченного взгляда. На лавочке сидеть у палисада, Мечтать о том, что времечко придёт. -124- В далёком далеке… когда-нибудь… Среди цветов, разбрызганных по полю, Девчонка златокудрая позволит Одну лишь пуговку на кофте расстегнуть. А там – хоть чёрт рогатый впереди, Хоть в бой последний! – повоюем… Чтоб первый раз коснуться поцелуем Дышащей зноем девичьей груди.
В дому Ерановых родительский совет: Отец и мать сидят рядком у печки. От папиросы дымные колечки Под потолок, а дальше ходу нет. - Ты б не курил, и так от печки дым, И смрадно на душе – за дочку изболелась… Чего ж теперь, прости за бабью смелость, Справлять, видать уж, свадьбу молодым? Семнадцать ей. Не рано ли, отец, Сушить над печкой жаркою пелёнки: Сама дитя, а думать о ребёнке, А коль Василий скажется подлец?..
Он мыслит тайно, чтобы без подвоха: «Да, парень вёрткий – по всему пройдоха… И весь в отца – лихая голова! Всего лишь метр с кепчонкой на ногах – Для мужика великая промажка: По жизни ползает, как муравей-букашка, Но ушлый, как и батька… при деньгах…» Всё дальше вглубь раздумье тянет нить: « Тот – Духоренко! – в гараже слесарит. -125- Сказать по-честному: башка у дядьки варит – Любой «авто» он может починить… Такой шельмец! Неясным шепотком Попросит рублик, трёшницу в подарок… И мы даём, скрепя душой, «приварок»… Иначе как? Ходи шофёр пешком… Теперь – ему: «Здорово, милый сват! С меня возьмёшь иль задарма починишь? Возьмёт, возьмёт!.. И только глазом вскинешь: Червонец презентуешь в аккурат» Так размышлял сердитый Николай… Жене промолвил нечто из иллюзий: - И я про то ж: не то, порою, грузим, Но вот везём… Не жизнь, ну, прямо, божий рай! Про свадьбу говоришь, и дочь одна? Кто с этим спорит? Экая заноза: Давно ли ты в мой дом вошла с мороза Во сколь годков? Припоминай, жена. - В семнадцать… - То-то же… судья… И закурил в печурку вновь тревожно: - Сыграть, конечно, свадьбу… это можно, Грибы ли будут опосля дождя? Опять решать и мучиться одной: Муж сказанёт, попробуй-ка домыслить? Слова его ведром на коромысле – Неси, крепись и сердцем, и душой. Десятый сон досматривает муж. Заря в окне. Хозяйка за работу: -126-
Три мужика и доченька к тому ж. Обычный день, как пиво на разлив, Что допоздна не кончится в столовке, В которой трудится она, нахмурив бровки, Про свадьбу так ничто и не решив. Пришла домой, а ей навстречу дочь: - Ах, мамочка, поздравь меня… Студентка! - А как же свадьба? Вася Духоренко? - Пусть подождёт… А не дождётся – прочь… Ах, мамочка, чего же думать тут! Он заявил: «Я ждать тебя не буду! Жена в дому – стирать и мыть посуду… Для этого не нужен институт.
Родителям на радость, мне на ожиданье, В который раз живущим в назиданье: Не надо спорить с собственной судьбой. Девчонка счастлива – строчит конспект в тетрадь. Родители покойны и довольны. А я – тем паче: сознаю невольно: Меня, меня Галинка будет ждать.
-127-
жүктеу/скачать 0.54 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|