Сборник Константина Рассадина «Вечерняя тишь»
жүктеу/скачать 0.54 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- РАЗДУМЬЕ
СВЕКРОВЬ В ДОМЕНе надо жизнь придумывать. Грешно. Сама напишет скетч смешной и драму. Приспело время вспомнить мою маму, Хоть я детдомовец… подраненный давно. Сейчас я крепок, но болеет мать – За сотни вёрст в пустующей квартире. Придут знакомцы: выпьют – отгостили, Она ж – на одинокую кровать.
Мне ночью млечной уши зашептала: - Прости её… живём ведь очень мало!.. Как не ряди, ведь матушка она. Ты не впадай в обманный раж и пыл: Пусть виновата… Кто из нас не грешен? Тот застрелился, а другой повешен… Наверно, тоже маму не простил… И я простил. К нам в дом свекровь привёз Капризную, больную интриганку… Что ж ублажай, Галина, грубиянку, А я понежу душу средь берёз. Что мысли пустяками забивать? – Поэт глобально мыслит в этом мире… Орёт, скандалит старая в квартире, Галина – с валидолом на кровать. -171--
Как кобра приготовится к укусу: И то не так, и это не по вкусу, И на ристалище - на лавочку во двор. Старуху станут слушать мужики За водочку-палёнку нахаляву, Как сын её – Змеюка Одвухглавый! – Зажал больную женщину в тиски: - Весь пенсион до мелкого гроша Побрал у страждущей, подлюка, А я молчи, как пугало и бука, И только в плаче мается душа. А сношка? Та… как тень ему: Чего скажу – огреет сковородкой… Ох, человек, сходи ещё за водкой! Ох тошно, люди, сердцу моему! Возьми тыщёнку – «фирму» покупай… - Откуда, бабка, деньги-то такие? - Так с пенсии… Они ведь молодые: Прокормят старую, не завтра же мне в рай… Так проболталась… замолчала зло, Но мужикам дворовым – всё по фене: Бала бы водка в бабкиной таверне, Пусть врёт старуха – им-то повезло…
Прям, на глазах, как будто свечка, тает И тихо-тихо молится… мечтает
Сварить свекрови дрязги на обед… -172-
Всю ложь её в немереный сосуд… «Сварю, - смеётся, - тщательно, однако, И брошу это варево собакам… Хотя собачек жалко – ведь помрут…» Но больше плачет, в комнатке таясь, Как повелось, по-девичьи в подушку, Чтоб муж не слышал глупую простушку, Чтоб в добром сердце не скопилась грязь, Чтоб дочка, Танечка, бабулю не кляла, Чтоб ничего не ведала, не знала: - Мы все живём так скоренько, так мало, И вертимся у общего стола… А о себе подумать – нас на это и нет. Когда же думать? – сонно улыбнулась, В далёкую свою вгляделась юность: - Пойду готовить к празднику обед. Ах, завтра мне, девчонке, пятьдесят! Подружек позову – затеем песни, И с Костенькой по маленькой мы треснем, И пусть бокалы весело звенят… Так хочется сердечную обнять! – Конфет купить и скромный тортик к чаю. Нет, не тебя я, мама, вспоминаю, Своей дочурки солнечную Мать. -173-
Себе, великому, в восторге дифирамбы, Чтоб захотелось вновь по вечерам бы В тиши мне «муки творчества терпеть». Не позволяет жизни спешной кутерьма: Поэтам вдохновение – по брони… Мы едем в поезде в нетопленом вагоне – Суровая за окнами зима. На Дон мы едем – в южный городок, Там в эту пору градусов двенадцать: - Не будем, Галочка, Морозко мы бояться! – В степи донской он вовсе не ходок. Другое дело в наших Жигулях… Ты помнишь, милая, как я писал об этом? – Но что ей помнить? – доверять поэтам, Заблудишься у дома в тополях… - Да ты послушай! – музыка души… А слог какой! – Есенин отдыхает… Жена ко мне, прижавшись, затихает: Дыши моими строчками, дыши! «В моей душе слежалый поздний снег - Ты приезжай к моим последним бедам: И так мне зябко, что почти неведом Который час, и день какой, и век... Прошу тебя, хотя бы от безделья И скуки ради навести меня. По мне давно уж плачет богадельня, И близкая, и дальняя родня. -174-
Ты приезжай. Пришла пора, поверь мне, Осуществить наш давний уговор: Напиться вдрызг, совсем утратить время, И запалить любовный наш костёр. Костру доверясь весело и просто - Его короткой гибельной судьбе, Выпрашивать я стану, как Морозко: - Ну что, красавица, не холодно ль тебе? Ты приезжай. Дровишки обеспечу - Не все сгорело у меня в груди... Я шубу распахну тебе навстречу, А под нее хоть голая входи. О, Женщина, устроим быль и сказку В лесу продрогшем - прямо на снегу... А то ведь век мой скоро под завязку, И я костёр затеять не смогу». Вот напросился: сам себе не рад, В купель такую – в снежную аллею… - Не надо, Костенька: примёрзну, заболею… - А глазки-то бесовские горят… Чего не натворишь, когда любовь… - Ну ладно, миленький, я… согласна! Писать стихи отнюдь не безопасно… Притом зиме Руси не прекословь… Женатому не нужно лезть в пургу: Ждёт пуховик – под потолок постелька, Но в рифмах пусть останутся аллейка, Мороз, костёр и шуба на снегу… -175-
* * *
Какая женщина, таким и будет муж: Добра она, и он почти не жаден. Коль чистый снег лежит среди распадин, Жди по весне зеркальных, светлых луж. Она завистлива, и он – как ржавый гвоздь По шляпку вбит в трухлявую теснину. Вот так порой трясёт от злости псину, Когда другому достаётся кость. * * * И он не свят, коль женщина блудит: За первой повторяется измена. Текла река, а стала по колено, И зря рыбак на бережку сидит. Ворует женщина, и муж в смурной нужде: Несёт домой с работы мелочёвку. Сороку знают люди за сноровку, Всё что ни есть, украсть в чужом гнезде.
Жене лет двадцать я не изменяю С тех самых пор, когда с апреля-мая С ней об руку по жизни я иду. * * * Мужчина не драчлив, жена его тиха: С приветным словом каждому навстречу. У дома взглядом ласковым привечу – Звенит в серёжкам нежная ольха. -176-
Любовь да ласка ей головку кружат. Пьют соловьи весну из красных кружек, Когда заря окрасится едва. Мужчина честен, и жена честна: Последний рубль от мужика не прячет. Конечно, деньги мало чего значат, Но и без них избёнка не красна.
Мужчина любит – жёнка молода, И дети, словно ангелы, красивы. В саду цветут и яблони, и сливы, Красы не ради, ради лишь плода.
Моя любовь – прелестница-царевна. В моей судьбе одна лишь перемена: Росточком маму дочка догнала. Раскроют рты, как жабы, зеваки: - О, девочки, наверно, вы сестрёнки? Я постою чуть-чуть от них в сторонке И загоржусь, расслабив желваки. …Ведь это я так тщательно берёг В саду своём две яблоньки для счастья, Чтоб даже в пору грустного ненастья Их обдувал весёлый ветерок. -177-
Глава седьмая
В грехах своих в Великую Субботу. То бросьте меня в волжскую волну. О, сколько я поднакопил грехов! Считай, что с малолетства был пристрастен К вину и табаку и был опасен Для всех в округе тихих простаков. Наверно, про таких и говорят, Что пить, курить взялись одновременно… Взорвётся милицейская сирена – И я – в галоп, хоть к чёрту наугад. На поездах мотался по стране, Как ангелочек, на вагонной крыше. Я – птица вольная: пусть небо рядом дышит, А не мелькает в запертом окне. Вот, собственно, каким бродяжкой рос: Вполне по меркам времени нормален… О, как судьбе безмерно благодарен, Ещё бы миг – и шкету под откос… Несло меня, дурилу, напролом В колонию для резвых малолеток. Но чем, скажи, средь тополиных веток Светлей и лучше мой сиротский дом? – Детдом – казенный, серенький приют, Где каши-пшёнки ложки две на брата… И потому братва и воровата, Что в животах соловушки поют… -178-
Невмоготу терпелось… и в бега. И так однажды парням на потеху Решил обворовать би-бли-о-теку, А в ней Есенин – русские снега… Берёзы, степь и голубая Русь, Тоска и грусть, и прочая потреба, А главное – такой кусочек неба, Давно которому я в таинстве молюсь. И замер я, и распахнулась грудь, И словно душу всколыхнуло светом: - Я буду, как и он, певцом-поэтом! – С меня довольно пальцы в веер гнуть. Стихи… Стихи… Звезды зовущий свет… Я помню, как тщедушная училка Сочила омерзительно ухмылку: - Какой кошмар! Ещё один поэт… Из этих самых грубых и шальных – Из подворотен улицы кабацкой… И всё трясла на шее модной цацкой, Как будто ей ударили под дых. * * * Прощения прошу за этот тяжкий грех Я у людей… и, кажется, у Бога… У женщины, торившей мне дорогу Среди земных божественных утех. Душа моя стремится каждый миг Её коснуться где- то в занебесье, И если слышно ей, и близко – рядом! – если, Пусть голос мой летит к ней напрямик:
-179-
Поэт – объект почти что бестелесный: - Жена моя, мой ангел поднебесный, Я над тобою душу распростёр…
Граммулички спиртного для веселья… Под Новый год справляли новоселье Лихой пиит с беременной женой. Сидели на кровати. Стульев нет Да и стола, и прочей мебелишки. Зато стопой в углу скопились книжки, Под потолок подняв авторитет… Великих классиков – писателей Земли От Пушкина, Шекспира, Льва Толстого До нынешних, несущих в массы слово, Что рядом осязаемо прошли … Под потолок – Есенин, Тютчев, Блок, И местные, как я, провинциалы, Что не вошли в толстенные анналы, Но их я тоже бережно берёг. Жена сказала: «Рядышком друзья … Всё для тебя! По-моему – неплохо. … Там, за окном, смердила соцэпоха – Партийцы лезли в русские князья. Лихие Горбочёвские года… Последние потуги «левых маршей». «Нам повезло в любви последней нашей, - Ответил ей, - Везёт же иногда! -180-
И «вертухай» не прячется за вышку». Стихи супруга собирает в книжку – Беременная верная жена. Она таила от меня секрет, Шесть месяцев живя в волшебной сказке, Моля у Бога, чтобы после Пасхи Дочь и стихи увидели бы свет. * * * Второй мой грех – пришёл к тебе больным По горевых потерям и обидам Нуждавшимся в уходе инвалидом, Неся с собой табачный грустный дым. И ты не спорь со мною. Это так. Пристроился, супругой первой брошен – Бабёнкой зряшной – из гулёных кошек, На зов идущих спешно за пятак… Житейская привычная мура… Хирург ударил приговором-словом, Что буду вечно к койке я прикован… Она ж решила: «Кончилась игра В любовь и преданность… Прощайте, Константин! Стучите, не стучите – не открою…» И я на жизнь махнул тогда рукою И доживал-дожёвывал один.
-181-
Поковыляв у смертушки по краю, Скобой согнутый, всё-таки хромаю На этом свете, вовсе не на том… Гулёной кошки вовсе не судья: Пускай блудит с весёлыми котами…
Пространство между нами, И дикий ор осеннего дождя…
Ты взрослый дядька и неглупый вроде. Дорог не счесть, что около проходят... Не все они приводят в Вечный Рим. И знаешь, как обидно, если так... В пыли бредешь. Одежда вся истлела. Душа и кровь — цена за каждый шаг, Хотя, казалось, пуля не свистела, Но выстрел был. Пороховой дымок Как будто дых от горькой сигареты. Упрямо шёл ты в русские поэты, А не куда-то в Рим на огонёк. Смеялась женщина: и солнечна, и зла, Красива, словно фото из журнала... Женой тебе ни разу не бывала... Но вот любимой женщиной была. -182- Бог ей судья. Я вовсе не о том. Вы были разные в миру житейском люди...
Но женщина она, а женщину не судят... Смеялась зло... и плакала потом…» О, этот смех! — не пожелать врагу. К ушным прижав ладони перепонкам, Теперь сказать себе я не смогу, Когда отстала женщина с ребёнком. Какая бесконечная беда! Моя вина пред мальчиком в панамке... У нас же с ней свои и боги, и гадалки… И вознеслись меж нами города… Вот так-то, дождь! Но если, в свой черёд, Когда у жизни попрошу я малость, Чтоб женщина вдогонку не смеялась, Коль вновь взойду к себе на эшафот… Я по причине этой и затих: Сижу безвылазно в задрипанной общаге, И только строчки-рифмы на бумаге Былым страстям даруют робкий стих. А как иначе? Мне ли ковылять, На ногу припадая, за шуршащей юбкой? А если вдруг опять с больничной уткой Уложат на казённую кровать? Но друг Серёга – богатырь с аршин, – И по фамилии поэтому Аршинов, Сказал мне, шапку на уши надвинув: - Погнали, брат, под золото витрин! -183- * * *
Родная «Лада» - благостный кабак: В нём млеют в ожидании девицы – На день-другой возможно обжениться – Любовь-морковь по съёму за коньяк. Здоровьица тебе, мой милый ресторан! Привет вам, заводные музыканты! – В полоску фраки, розовые банты – Устройте мне, как в юности, канкан… Солист Геннадий песенку запел… Прислушался: он тянет нагловато… Но чёрт возьми! – мои звучат стишата… И без вина – я словно захмелел. Воспрянул духом. Заискрился глаз. «Ах, та в кофтёнке с декольте пригожа! Навыкат грудь и бархатная кожа… Взглянула вроде. Я – обратный пас» - Официант! Шампанского бокал Той знойной даме за четвёртый столик, И мне – грамм двести... Я – не алкоголик: Всего лишь на всего застенчивый баклан… Врубай, Геннадий, снова «Падал снег…»: Решился автор таки, всё ж на танец… Ба! Опоздал! Спешит к ней иностранец – С кавказских гор богатый человек... Закрыт кабак. Под тихим фонарём У врат его неспешно покурили. … А дальше в том же ракурсе и стиле: Общага заводская – славный дом. Вошь на аркане в собственный карман Тащу, смеясь, чтоб не было в нём пусто. -184-
Смотреть в окно сквозь утренний туман.
Мой третий грех – мой самый тяжкий грех! – То личное и личностное «эго»: Люблю себя! – а прочие – из снега: Позёмкою метут лишь для помех. Их жалую любовью и казню… Всю жизнь таким пустым занятьем занят. Но тот – иной, что рядом проживает, Такой же меркой в жизни на кону… Он, как и я – подлец, рукастый хват! Я для него – что лестницы ступенька: Он тоже вор, разбойник, Разин Стенька – Губить людей, топить княжну он рад. Как ни ряди, покуда на Земле Несносным сплошняком крутые эгоисты, Иные под улюлюканье и свисты, Кто застрелился, кто висит в петле… -185-
жүктеу/скачать 0.54 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|