Часть вторая. «Анна на шее»

Учел я горький опыт Первого Юбилея и думаю: «Ко Второму, главному Юбилею, когда мне стукнет на пять лет больше, надо такого не допустить». Заранее к Директору самоиздата подступил как с ножом к горлу: «Издавай то, что выкинул из первой моей драматической книги! Давай из- давай!»…

В состав новой книги как продолжения первой – включил я и новое, и из того, что было уже. Сдал рукопись под названием, взятым из прежде выброшенного: «Пламень Александрии». И стал хорошенько продумывать сам ход Юбилея, естественно, место его проведения, состав участников.

Повторение – явный признак бездарности. «Мы пойдем другим путем», - сказал Ильич. И мы с этим согласны.

Значит так, Второй Ю – би – лей.

Местом проведения Юбилея была намечена областная библиотека имени Бунина, Бунинский зал, с портретом самого Бунина. Дело в том, что мы с Буниным – единственные из писателей, кто родился в Воронеже, а считается писателем-орловцем. К тому же я еще и член французского общества «Друзья Бунина» в Грассе, где Нобелевский лауреат провел двадцать лет в эмиграции.

Теперь о составе участников. Ясное дело, что из моих друзей приглашаются все. Одна Галина Борисовна не сможет прийти по состоянию здоровья (ей уже 97). Но ее заменит Костин Валентин Иванович – тоже доктор филологических наук, тоже профессор. Этот профессор петь любит, с концертами выступает частенько, а перед тем обычно просит меня помолчать. И вот, прежде чем с агитбригадой отправиться в алтайские Стростки, на родину Шукшина, звонит он мне и просит подновить слова к «Моей деревеньке», которую собирается взять туда с собой, спеть под баян на известную мелодию.

И я думаю: «А чего не подновить-то? Я был там когда-то виделся с матерью Шукшина – Марией Сергеевной. Совместно с Бийским пединститутом участвовал в создании музея Василия Макарыча в Сростках. А после написал про это повесть – причеть «Не рыдай меня, мати». Так она уже там, в музее, а это в «Любящей Марии» ее обновленное переиздание. Так чего бы через оказию книжку музею не передать?

* * *

Пришли люди, заполнили зал. Наш стол стоит под портретом Бунина. тут же выставка моих книг, подаренных библиотеке. Пока я готовился к Юбилею, их стало уже около сорока. Одних пьес уже 90, а издано 83. Кстати у Бергмана – 50, у Бернарда Шоу – 51, а у нашего Александра Островского – 40… Всего у меня три эпопеи: в прозе, поэзии, драматургии… Аж в глазах рябит, вот такая цифирь…

Торжество открывает Директор нашего самоиздата, ему и карты в руки, И вот он встает и начинает с паузами, вальяжно этак, как бы жвачку жует, поглядывая куда-то в окно. Вроде за эти пять лет он важным стал - Гендиректором, а я вроде ничего не делал.

- Мы все знаем Леопольда Михайловича как скромного человека… скромная жизнь, никаких особенных происшествий… Но написал - вот видите книги на стенде? И как ему это удается? Только ему одному и известно…

- И вам тоже известно не менее, - говорю я, в мгновение ока оценив ситуацию, ее свежую идеологическую платформу. - Очень хорошо, конечно, известно, - говорю я весело и игриво, входя в раж, вроде я из группы его поддержки. – Мы такие с Буниным, – оборачиваюсь я к портрету. – Родились в Воронеже, а творим в Орле. Климат для писателей тут подходящий, столько классиков, третья литературная столица…

- Как это, как это? – раздаются голоса в наэлетризованной атмосфере. – Для настоящего писателя это как?

- Для автора, - хорошо, - отвечаю я игриво. – А для настоящего – нет, пожалуй… Темновато в городе без электрического освещения. Все музеи, музеи… сами на пьедестале, а других не пускают…

И тут первой, как положено, дается Слово начальнику департамента образования, культуры и велоспорта Людмиле Александровне. Она и говорит:

- Как это так? Вы у нас живой классик. Я вас с детства читала, на ваших книжках росла… Как и многие сидящие в зале…

«Ничего себе, - думаю я. – Пора науке давать микрофон в руки».

И, словно угадав мою мысль, Ведущий, он же Гендиректор, приглашает к столу профессора Костина и тот, глядя за окно куда-то, как в Сростки, рассказывает сначала о «Моей деревеньке», а потом взял и запел «Шумел камыш, деревья гнулись».

Вслед за самим директором Бунинской библиотеки Бубновым, как иллюстрация к его выступлению, выдвигается библиотекарь из Тургеневской библиотеки и начинает вести прежнюю – книжную линию:

- Нет, вы только поглядите какая проза у юбиляра… Какая ритмика, какое упругое русское слово – не читается, просто поется … И действительно современная, люди живые… Вот хотя бы кусочек из «Не рыдай меня мати»: «Сын мой, сын, - шевелятся ее ссохшиеся губы. – Я пришла и тебе, слышишь?»..

И тут, как сговорились, что ли, входит с баяном, припоздав маленько, Виктор Садовский: музыкант, журналист и поэт. Растянув мехи, запевает мою, сочиненную не так давно в его присутствии, песню «Горлинка» - о Малоархангельске…

Закипел народ. И пошло, покатило. Ведущий едва успевает объявлять, а то выступают и сами – с места, а’капелла, без всякого музыкального сопровождения.

Сижу, внемлю, а сам отчего-то на профессоре Костине зациклился, на наших с ним музыкально-лирических взаимоотношениях. Вспоминаю все.

- Да-да, - звонит он мне по телефону и просит меня обновить текст «Моей деревеньки» - песни моей. – Еду в Сростки с концертом, хочу там спеть ее землякам Шукшина. А вы, говорят, там уж были…

Пронесся я мыслью в те годы, побыл там и вернулся. Пятнадцать-двадцать минут, и новая «Моя деревенька» готова. Звоню Костину:

- Вот, записывайте.

Записал он. А через час опять звонит:

- Потерял я стихи ваши… прошу вас, напишите еще…

Что делать? Еще написал, но другой вариант.

«Деревенька моя серединная

И алтайские Сростки, гора над Катунью - Пикет.

Как могла ты добраться сюда,

Путь – дорожка, дороженька длинная?

Дай, подружка, ты мне

Задушевный ответ…»

Может, не лучше того, но все же развитие темы. И тут меня осенило, придало мыслям о Юбилее свежий нюанс, музыкальному движению, так сказать, форте и пиано.

«А не позвать ли, - думаю, - из Москвы сюда Аню с Сережей? Сережа – это племянник жены моей, муж Ани и ее менеджер. Были когда-то они в фаворе Александра Малинина. А теперь выступают отдельно, в концертах и по телевидению».

Поделился я своим планом с женой, а она мне и говорит:

- Конечно, какой разговор! Заодно заедут в тульскую Узловую за Анной Серафимовной, сестрицей моей, Сережиной матерью. И Лидию Серафимовну, другую сестру мою, привезут. Она это любит – выступать на презентациях…

И закрутилось, завертелось все сразу в двух направлениях: одно явное – от СП, как и в тот раз от Директора самоиздата, а другое, неявное – от меня лично.

Итак, миг начинаем.

«Играть, когда точно в бреду я.

Ни слов я, ни поступков своих не понимаю»…

А дальше по ходу Юбилея не Гендиректор, а я уже объявляю. Знаю тут каждого наперечет – свои люди, мои талантливые, гениальные читатели.

«Это еще Аня не выступала, - загораюсь я внутреннее от переполнения чувствами. – Что-то будет, когда выйдет Аня, Анюта – наша артистка московская».

Людмила Александровна сидит в первом ряду и все громче мне:

- Да вы сами-то спойте, сами… То, что пели в конце мая на Фетовском празднике, в Клейменово… Сначала «Ave Mаria» - Фета, Шуберта. А потом Фета на известную музыку «На заре ты ее не буди…» А потом Фета под свою мелодию.. бесподобно… даже не верится… «Свеж и душист твой роскошный венок»… «Я тебе ничего не скажу»…

- А я вам пока ничего не спою, - улыбаюсь я, лукаво посматривая на зал. – Вон Аня у нас стоит доминантой, дожидается своего часу…

И тут Анна Сизова понимает это как приглашение к микрофону, но ее опережает Лидия Серафимовна, тоже сестра моей жены, тоже родная тетя Сережи – мужа Ани. В общем, хоть всех в семейный альбом. Лида тоже поднаторела там у себя в этой стихии.

- Видите? – говорит она, показывая на стенд с моим книгами. - Вот издание какое солидное – «Прометея». У нас клуб читательский наподобие, с таким же названием. Помните, вы как автор выступали у нас во Дворце при переполненном зале? И что вам сказала бывалый человек, поклонница вашего таланта - учительница литературы? Она сравнила вас с Владимиром Чивилихиным. Жил когда-то такой писатель у нас в Узловой, он первым открыл в своем широко прозвучавшем тогда эссе «Память» роль Ариев, тему Куликова поля, встал на защиту Байкала. Это потом уже был Распутин…

А вы открыли свою тему, вы придаете такое высокое значение прекрасному, полноценному, поющемуся Русскому Слову – нашей Родной Речи. За это вам низкий поклон…

Я был ошарашен. Даже от родственников такое не часто услышишь, из иного человека и слова не вытянешь, если в тебе что-то не то, что-то не так, если в тебе ему что-то не нравится...

И тут, наконец, вылетает к столу к нам сюда, к микрофону, ласточка эта – Аня молодая, Аня – наша артистка московская. Берет меня под руку и, заглядывая в глаза, ажник жутко, запевает величальную, которую певали крестьяне, бывало, Тургеневу:

«Ой ты, роза, ты роза моя,

Ой ты, роза белорозовая!

Ой да кто ж у нас золотой голосок?

Ой да кто ж у нас золотой разумок?..

Ой ты, роза, ты, роза моя…»

И притоптывает одной, и притоптывает другой. А Садовский с баяном уж вьется черным вороном по - над ней, голубушкой, разводя во всю ширь баяновы цветные мехи.

- Ливенку давай! Ливенку! – подают голос из зала.

«- По селу тропинкой кривенькой,

Эх да, в летний вечер голубой

Рекрута ходили с ливенкой

Разухабистой толпой», - запеваю я эту песню на есенинские слова.

А у Ведущего тоже маслятся глазки. И Аня в круг его, к себе ближе, кладет руку ему на плечо.

- А ну дай-ка сюда, дай-ка! – кричит он Садовскому.

И берет в руки баян. Да пальцами как пройдется по кнопкам баяна тульского разливу, итальянского строю.

- Надо чаще играть, - виновато глядит он на Аню.

Садовский принимает баян обратно, как невесту в распахнутые руки свои. А я, наклонясь к Ведущему (тоже, оказывается баянист), говорю ему на ухо:

- Отец у тебя хороший, замечательный просто … сибиряк… Сибирская часть в сорок третьем освобождала наш Малоархангельск… Аня тоже из-под Иркутска, сибирячка, вишь, какая?

- Нет, отец у меня из самого Бийска, - шепчет, слегка зардевшись, Ведущий. – Это мать у меня из-под Красноярска…

- А что ж ты книжку-то тогда так, а?.. На юбилее прямо, соображаешь?

- Соображаю, Михалыч, так вышло.

А Аня – Анюта, москвичка и сибирячка, переодевшись в военное, в защитного цвета платье, подходит ко мне:

- Ну что – споем?

И запевает, мистически угадав, мою любимую песню: из тех еще, военных времен:

- Вьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза.

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

Запеваем-то мы на два голоса, а’капелла. А баян Садовского где-то рядом бродит во широкой степи, в темной ночи, ходит-бродит за песней.

Пой, гармоника, вьюге на зло,

Заплутавшее счастье зови.

Мне в холодной землянке тепло

От твоей негасимой любви.

Подпевает кто-то близко, голос по голосу, поет уж весь зал.

Ты теперь далеко, далеко.

Между нами снега и снега.

До тебя мне дойти не легко,

А до смерти четыре шага.

Баянист смотрит на Анну, на белую жемчужную нитку на ее шее. Одинокая слезинка катится по щеке Ведущего. «Может ведь чувствовать, - думаю я. - Может расслабиться». Оказывается, не все еще потеряно для человека. Как всегда, все еще впереди. Но об этом в следующем рассказе.

- Кто же станет победителем? Кого сочтут из тринадцати? – думали мы все втроем, приникнув к голубому экрану.

По нашему мнению, это был песня под №7 о коне, который идет и идет по степи с человеком. Исполнил песню хор Сретенского мужского монастыря. Как просто, выразимо, естественно. Думалось, второе – третье места свободно можно будет отдать «Трем счастливым дням» в исполнении Филиппа Киркорова. «Мелодии» Александры Пахмутовой и Добронравова.

Победила «Мелодия». И когда ее повторяли как золотую песню «ДоРе» этого года, вникнув в нежность музыки, особую типизацию, духовность слов, в их божественную нерасторжимость с исполнением, я подумал: «Ну, и правильно! Это лучшая песня! Обладает мифически проникновением, попадает в самую душу».

И тут же, как по нотам, по лесенке «до – ре – ми – фа – соль», перенесся я мыслью в другую ипостась – в литературу, точнее, в научную литературу, еще точнее и ближе к нам сюда, к докторской диссертации сына тоже с мифическим, даже с каким-то мистическим усилением. Я условно назвал ее вместе с его непростым жизненным кредо «ДОстоянием Мифа».
* * *

Как у меня какое-нибудь событие в жизни, так Председатель где-нибудь на стороне: то в Якутии, то на Кавказе. На Втором Юбилее, Ведущий прочел его поздравительную телеграмму из Пятигорска. А через день патрон был уж в Орле. Узнав о впечатлении от моего Юбилея, он сказал:

- Надвигаются еще три юбилея: Катанова, Дронникова и мой собственный. Теперь только так и будем делать.

19 декабря 2011 года, 50-летие писательской организации во Дворце пионеров, было превращено в Юбилей Председателя. Ему вручались премии, ему зачитывались телеграммы, в качестве музыкального дивертисмента часа на два с половиной залу было преподнесено громоподобное исполнение оркестром народных инструментов Сухово-Кобылина, т.н. «кантаты» самого Председателя. До сведения присутствующих было доведено, что еще с юности Председатель тяготел к музыке. И если бы не «осенние листья» поэзии, падающие по занавесу тенью к ногам, а не поднимаемые на божественную высоту, на автора было бы рассчитывать даже как на композитора.

Вызвали на сцену и меня вручить какой-то кусочек от целого, все же был когда-то ответсекретарем, все же Дом литераторов в божественный вид превел, где теперь все обретаются. Ну вручили, ну принял… к сведению. А тут микрофон рядом.

«А что, - думаю, - может, в последний раз случай такой подвернулся». Возьми и скажи прямо в микрофон на весь зал.

- Поздравляю, - говорю, - с 50-летием не только организацию, но и ее Председателя с его 70-летием, а также с 17-летним сидением на этом месте, пора и честь знать…

А потом стал говорить о своем гениальном читателе – прорабе Петрушине из малоархангельского «Прогресса», почитателе, сидящем в зале, от которого, бывало, многое зависело. Если вручу, бывало, свой роман вечером, то вопроса нет читать или не читать? Будем читать его до утра. До рассвета читает, а потом спит и опаздывает на работу.

И вот кануло в лету отчетно-выборное собрание. Непростое, даже сложное для Председателя. Пошел он еще на один виток. Как, бывало, Брежнев, Леонид Ильич, сидит уже весь свой период стагнации. Месяца через полтора после всего того, гляжу, зовет он меня к себе в кабинет, сажает на бронзовый стул, а сам садится на деревянный.

- Ну что, Михалыч, - хлопочет он меня по плечу, - поговорим, что ли, с тобой по душам?

- По душам? – говорю. – Ну давай.

- Что бы ты хотел? – спрашивает он меня. – Какие у тебя проблемы?

- А-а, - махнул я рукой в пустоту, - все то комедия, то драма.

- Да ладно тебе, - говорит он, мурлыча, как кот воробью. - Мы же с тобой как-никак спортсмены, знаем, что такое характер.

- Я-то тебе, - говорю я - в жизни два раза сделал добро. От Ивлевой освободил помещение, а то бы до сих пор, она бренчала ключом, бегала бы по начальству… А еще спас тебя как ответсекретаря: было бы не 9 на 7, а 7 на 9.

- Стипендию бы снял.

- Я это предвидел.

- Ну ладно, говори. Чего б ты хотел?

- Да знаю я вас, - говорю я, подстраиваясь под его тон. – У тебя тоже сын. Как сын, так конкуренты… другого давай не пускать…

- У меня сын по инженерной части.

- Сам инженер, - говорю я ему прямо в глаза. – И сын у тебя по инженерной. У Лесныха тоже был по инженерной, у Рыжова – по предпринимательской… А мой, как и я: с малых лет тоже там, где и я. По филологической. Все знают: Высшие Литературные Курсы закончил…

- Так что, в Союз, что ли, его принимать? Ну давай, готовь документы.

Все это было в реальности, так или почти так. А дальше все пошло, как у Гоголя.

Как у гитары без грифа,

Приведенной в состоянии мифа.

Сам до сих пор не пойму, как это все получилось. Хотя по диссертации сына и ознакомлен со всякой мистикой и фантастической русских и даже французских классиков. А вот мифов писателей-современников, так сказать, их плетение Елецких кружевов вокруг горла тех, кто не входит в их «могучую кучку», так и не предвосхитил.

* * *

Секретарша Председателя доброжелательна, поощряет сдавать документы. Обстановка вроде бы подходящая. Однако на всякий случай дай, думаю, прозвоню. Председатель нормально, Директор самоиздата – он же Зампредседателя – тоже не против. Один «гастарбайтер», который, видимо, сам метил на высшее место, выразил недоумение:

- Его дело, - говорю, - сын сам по себе, я сам по себе. В своих научных и творческих изысканиях сын передо мной не отчитывается.

- Сам-то какой? – заезжает тот издалека. – Погреб не в ту сторону.

- Спасибо скажешь.

- За что?

- Потом узнаешь.

Однако червячок в меня какой-то закрался. И секретарша разговаривает уже без прежнего энтузиазма. «Может гопстоп сделать? – думаю. - Вовремя, без всяких фокусов». И тут Председатель назначает дату. «Ну, - думаю, значит, все подготовил»…

Прием у нас всегда идет первым вопросом: судьба человека. Нюх у меня, мистическое чувство. Вижу айсберг плавает на две трети в воде: молниеносные взгляды, кривые улыбки. Однако проходят,, рассаживаются, подают руку мне как рыцарю печального образа. Говорят даже комплименты.

Все идет, как по маслу. Оглашают документы: все в порядке. Книг, публикаций, по науке, по литературной критике более чем достаточно.

Обращаются деликатно, все же доцент, кандидат филологических наук, скоро может быть доктором, лечить будет.

Вопрос к нему:

- Почему идете в Союз?

- Это моя профессия, - отвечает он, - Закончил ВЛК, по специальности литературная критика.

Вопрос ко мне:

- А что скажет отец?

- Я не отец тут, а коллега, товарищ, - говорю. – Конечно, с детства он рос в писательской, литературной среде. «А сегодня, - думаю, - уж четверг. До воскресенье, видно, нам еще далеко».

Атмосфера прямо на глазах меняется, чувствую, происходит что-то в душах усопших, обделенных судьбой и талантом. У иных в глазах страх неуверенность перед дыханием жизни.

- Тучи над городом встали, - мурлычет «госарбайтер», всегда всем не доволен, ничем его не утешишь - Небо над Испанией чистое…

Председатель с Замом ушли в кабинет, принимают по одному…

Объявили итоги: не прошел. Да что тут считать-то! Кто с кем и против кого? При моем-то опыте и интуиции. Фантастика, как всегда: говорят одно, а делают третье. Неявившиеся считаются супротив. Так один, только что принятый, не только не явился, но и прислал письмо, умудрился заранее сообщить результат. Хотя в глаза не видал человека, книжки его не читал…

Что-то даже мистическое, высоко-высоко. Прямо тебе «облако в штанах». «Это, - думаю, - еще ничего. Вот тогда было… «воронок» ездил. А еще до того? Есенина курировал Троцкий, Бухарин - Пастернака, Сталин – лучшего, талантливейшего поэта нашей советской эпохи… Из них только Пастернак да Сталин остались в живых после того…»

И даже не «облако» это в штанах, а достояние мифа. Думать надо, что бы все это значило? Уже потом в Малоархангельске, в цветущем нашем Гефсиманском саду, подошла к нам наша мама Людмила Сергеевна и сказала, может, самое главное:

- Я люблю вас, мои дорогие, еще больше. И вас и ваши фантазии, мифы. До – ре – ми – фа – соль… вашу поэзию жизни, ваши фантастические, даже мистические облака.
РУССКОЕ ПОЛЕ, НЕРУССА-РЕКА
Сначала я счел, что Председатель все это сам устроил. Но вчера, 25 июля 2011 года – в День памяти Владимира Высоцкого, друг его сказал, что Высоцкого чтят мильоны. Сам Высоцкий сказал про себя: «И что? А власти я не угоден».

«Председатель, - думаю, - еще при том режиме в одном городе не помещался, в начальстве его на военном заводе держали». А потом думал я, думал и передумал: «Кабы власть была у него, а то власти у него уже нет. В силу возраста и набора болезней… Не справляется с ситуацией»… Так, у кого ж тогда она, власть-то? А у того, кто не то место метит». Вручил Председатель одному тут, как булаву, Бунинскую премию мира, а тот силу и заимел. А кто еще по прозе у претендента – слева? А кто по поэзии – справа? Триумвират, инициативная группа. Под давлением выбивают денежки себе, премии. И тут: я тебя, а там - ты меня, - в других регионах в качества взаимообмена…

Еще Горький, глядя с откоса на Одесский морской порт, на копошащихся внизу людей и снующие корабли, выразил: «Созданное человеком поработило его».

Вот и он: то себе-то им, то им-то себе, тогда они и ему позволяют. Бартер, взаимообмен. Сухово-Кобылину надо заслуженного, себе надо однокомнатную – для сына… И на это нужны силы… А здоровьишко уже утлое, года ведь, свежесть мыслей потеряна, нюх притупился, перестал выручать… А вы опровергните вслух, если что-то не так…

Вот с такими мыслями мы с наукой, друзьями – читателями и отправились на презентацию «Духова дня» (книги лирики) в той же Бунинской библиотеке. И что увидели в холле слева, на доске объявлений: списки премий и мудрецов. Глаз выхватил: «Директор госуниверситета – премия «Внешние воды».

- Так, значится, - сказал бы Владимир Высоцкий. – А ведь от Гендиректор и этот – Директор нашего самоиздата под эгидой «Внешние воды» - учились ведь вместе, на одном факультете, даже в одной группе. И наш Директор носит тому Гендиректору всякие книги, в тои числе и мои. А тот ответно в группе поддержки… И тут бартер, взаимообмен. И Гендиректор в фаворе у Председателя… Опять лиса из-под Бийска курицу утащила нашу орловскую…

Однако забудем порочный круг. Предадимся общению с малой родиной. Городок наш, домик наш, дача, огород, сад Гефсиманский, наши райские кущи…

А тут у меня свои планы и осуществления. Бибилиотеки с презентациями моих книг, Пушкинских праздников у памятника поэту мне уже мало. Мне система уже нужна, культурно-образовательный центр. И журнал при нем – Всероссийский, на всю страну – «Русское поле». И не менее. В 2009 году был тут сам Президент Дмитрий Медведев и озвучил сельхозпрограмму России на пятнадцать лет в перспективе.

Еще той весной подобрал я себе тут местечко – «базовую» школу, где когда-то учился в начальных классах. Вот за этими тремя окнами Нина Борисовна еще в первом классе, помню, прочитала перед всеми мое первое сочинение. Какие силы нужны, чтобы создать Всероссийский научно-публицис-тический, литературно-художественный, патриотический журнал «Русское поле», а?.. Силы внутренние и силы внешние. Журнала у Пушкина «Современник» вышло пять номеров...

Силы внешние тут, кажется, есть. На другое лето, после визита Президента, опять общество «Агрохим - Щелково» провело Всероссийское Совещание по зерновым на базе сельхозугодий Дубовика, выступали академики опять-таки в городском кинотеатре «Колосс». Вот в развитие этих идей, в осознании культурной роли серединной России, лингвистической сущности коренной нашей общности и должен прозвучать, думаю, на всю Россию этот журнал…

Что такое слово «культура»? Это же изначально и есть культура: зерновые, свекла, кукуруза, люцерна – все, что нас кормит, на чем держимся, основа основ. В том числе и самое первое, что есть у нас, в нашем народе, - Слово.

«Родная речь»

Ты хранись в нас, о русская речь!

Острый меч и испытанный щит.

Нам бы землю родную сберечь,

А уж Русь-то себя сохранит.
Сохранит землю Русскую сын,

Сохранит сына русская мать.

Будем ей молчаливо внимать

Под гортанные скрипы осин.

Под кровавые просыпи рос.

Был мой дедушка великоросс,

Не согласен на малое внук.

Острый меч и испытанный щит.

За нее уж пришлось в землю лечь,

За нее еще будем стоять.

После Президента много тут было, да быльем поросло. Прежнего Главу местной власти, которому эти мои стихи не понравились, выдвинули в область, в департамент опять-таки надо мной. А кому что-то мое приглянулось, куда-то упрятали, с глаз долой. А тут, в Малом городе, на культуру и школу посадили бывшего «деревенщика», сделали Первым Замом. Хотя ему-то стихи эти тогда тоже понравились. Такая-то катавасия.

Говорю Главе муниципального образования:

- Ну, и как с «базовой» школой? С местом для КОЦа (культурно-образовательного центра)… в общем для «Русского поля»?

- Школу-лицей будем делать. Капитально, с колоннами. Предусмотрим и «базовую» при ней, не беспокойтесь… Имейте дело с Первым Замом моим по культуре и образованию…

Имею дело. Жду. Идет капитальный ремонт Хожу мимо и радуюсь. И вот уж июль-месяц. (Не за горами начало учебного года). Иду на базар «Дай, - думаю, - загляну в окно, в класс, где я был первоклассником». Заглянул – ничего не пойму. Зашел внутрь: городухи какие-то, умывальники мужские и женские, туалет. Говорят, комната тут будет для медсестры.

- А там? – спрашиваю я строителей. – В следующем классе?

- Столовая.

- А еще?

Все понял я: «Русскому полю» нет места. На улицу выхода нет, все внутри помещения – это школа, ныне особо охраняемый объект. «И что теперь делать?» Был у меня на презентации Мэр. Хорошо говорил, я к нему:

- Александр Сергеевич! Может, вы найдете для журнала местечко?

- Я-то найду, - говорит. – Да платить кому? Это муниципальные средства.

Позвонил я Первому Заму. Говорит, что и прежде: ждите. Я – к Главе, у него полномочия. Место хотя бы в городе, желательно в центре. Предствляете? Городок «с табуретку». А, скажем, на втором этаже той же «Аптеки» огромными буквами будет: «Русское поле» и поменьше: «Всероссийский журнал»…

- Представляю, - сказал мне Глава муниципального образования. – Да средств на это у нас пока нет. Ни на аренду, ни на содержание.

- Можно, - говорю, - попросить область… включить в план… Орлу, - сообщает пресса, – на 450-летие выделяется миллиард…

- Нам-то до этого что? – пожимает плечами Глава.

- Говорят, откаты из Орла пойдут на Москву, это так? - Никак не могу успокоиться. Рушится все: прямо путь «Из варяг в греки…»

- Не знаю, - встает глава из-за стола, чтобы попрощаться.

После мне тут рассказали – в местной «лавочной комиссии», эти старушки, что сидят везде тут по «лавочкам», и все решительно знают, что и тут у себя, в Малом городе, и в Орле, и даже в Москве. Вот они мне и сообщают:

- На днях тут у нас был Директор Орловского Генуниверситета. Приезжал на предвыборное собрание от «Единой России», от ее Народного фронта… Вошли в зал с Главой муниципального образования, членом Политсовета…. и … и…

Тут меня как прострелило: «Ничего себе, пируэты! Библиотека имени Бунина, «Внешние Воды», Директор самиздата – единый фронт… Бартер взаимовлияния… А мы говорим: «Президент, академики, Русское поле – Нерусса река». А Нерусса – это река такая, течет в Дмитровском районе, отделяя русский город Дмитровск от кромы тогда, от нерусского леса. И у нас оно так в Малом городе: Ока, начинаясь за станцией, впадает в Волгу, а та – в седой Каспий. Тихая Сосна – за святых колодцем Девятая пятница – впадает в Дон, а Тихий Дон – в Азов, Черное море… Ну, а Нерусса – река впадает в Десну, а та уже – в Днепр, а Днепр тоже в Черное море, но то уж совсем другая система...

И сказал я тогда в сердцах самому себе: «Вечно эта Русь раздроблена! Но если ты носишь имя такое Александр Сергеевич, то будь добр, достойно неси. И не менее достойно неси имя Юрия Алексеевича, памятник которому недавно поставили даже Лондоне. Я в двух случаях сожалею, что не так повел себя: что из Ростова-на-Дону не попал в Вешки к Шолохову. А еще не попал в Гжатек, к Гагарину, когда была жива еще его мать и сын приезжал туда к ней, а Нина Родина, жена друга моего Алексея, была их соседкой и ходила к Гагариным запросто, как к себе домой…

«Ладно, - думаю, - буду проводить презентацию этой книги прозы «Ночь светла» уж не в Малом городе, а в Тагино тут близко, в соседнем районе. Тагино значительнее, чем даже райцентр. Во-первых, это пушкинские место, сюда приезжал поэт и передал через Чернышову-Маравьеву послание декабристам:

- Во глубине сибирских руд…

Во-вторых, тут в июле сорок третьего взяли в плен немецкого фельдфебеля, сообщившего о часе немецкого наступления именно тут, в этом мессте, на Орловско-Курской дуге.

В-третьих, в тех же местах захватили когда-то, в 20-е года, неуловимых бандитов Жердова и Корытина. сейчас по ТВЦ повторяется телесериал «Место встречи изменить нельзя», где Владимир Высокий выступил в роли капитана Жеглова.

В-четвертых, где-то поблизости тут был блиндаж Рокоссовского.

В-пятых, во втором Тагинго, рядом со средней школе, на территории бывшего сельхозпредприятия имени Чапаева, до сих пор, в тени елок, стоит памятник Василию Ивановичу работы друга моего – московского скульптора Валентина Чухаркина. Помню, везли мы туда эту работу, ехали втроем, вместе с Сережей Пискуновым – в будущем ректором Орловского пединститута. И Сережа, обернувшись ко мне, сказал тогда мне:

- Медленно идешь, не спеша. Но верной дорогой идешь, товарищ…

И в-шестых, и в седых есть. Где-то недалеко тут родина Николая Семеновича Лескова… И во мне всегда, все в седых хлебах всюду поле. Русское поле. Нерусса – река где-то там. Она разделает берега. И мне уже не свернуть с моей дороги - «тагинки»; она идет тут по хребту, по которому двигались тут когда-то степью конные лавы, танковые армады. Мы тут многое повидали, да и видим сейчас.

С чего начинается Родина?

С картинки в твоем букваре.

И дети в соседнем дворе тоже видят. И спросят когда-либо, кто где сидел и что делал? Чтобы Неруссв не разделяла, а соединяла наши орловские, русские, наши российские, славянские берега.

26 июля 2011 г.,

Малоархангельск.