Сергей Сергеевич Степанов Век психологии: имена и судьбы

Э. Толмен

(1886–1959)

О выдающихся бихевиористах – Торндайке и Уотсоне, Скиннере и Бандуре – написано много, и ныне их имена известны любому студенту-психологу. Эдварду Толмену, который занимает в этом пантеоне не менее достойное место, в нашей стране «повезло» меньше – из всех его работ на русский язык переведены лишь две небольшие статьи, причем перевод был выполнен специально для хрестоматии по истории психологии и широкого внимания не привлек. И это кажется особенно несправедливым на фоне широкого признания его вклада в мировую науку. Еще в 1952 г. в очередном томе «Истории психологии в автобиографиях» был опубликован его научный «автопортрет», а такой чести удостаивались лишь самые заслуженные; в американском био-библиографическом справочнике «Психология», недавно переведенном и у нас, Толмен фигурирует среди 500 крупнейших фигур мировой психологической науки. Сегодня и мы попробуем восполнить образовавшийся пробел и отдать дань одному из крупнейших знатоков поведения.

Эдвард Чейс Толмен родился 14 апреля 1886 г. в городке Уэст-Ньютон, штат Массачусетс, в семье преуспевающего промышленника. Его отец, президент крупной компании, к своему делу относился очень увлеченно и мог часами с неиссякаемым энтузиазмом рассказывать о нем детям… наводя на них смертельную скуку. Ни Эдвард, ни его старший брат не питали склонности к бизнесу и в итоге отказались пойти по стопам отца, предпочтя науку (брат Эдварда стал известным химиком-теоретиком). Такое решение, хотя и не отвечало родительским ожиданиям, не вызвало в семье конфликта – напротив, братьям на протяжении их учебы оказывалась щедрая финансовая поддержка. Одно это ярко свидетельствует о той либеральной атмосфере, которая царила в семье.

Однако научные предпочтения Толмена определились не сразу. Окончив среднюю школу в родном городе, он поступил в Массачусетский технологический институт. Такой выбор был продиктован не какими-то особыми склонностями к инженерной карьере, а главным образом – пожеланиями родителей. Сказалось и то, что в школе Толмену хорошо давались математика и естественные науки. Семейные связи и собственные немалые способности могли обеспечить ему достойное место в кругу капитанов американской индустрии. Но он предпочел другой путь.

На последнем курсе института Толмен прочитал несколько произведений У.Джемса и под их влиянием принял решение посвятить себя философии и психологии. По окончании института в 1911 г. он отправился в Гарвард и в течение летнего триместра вольнослушателем посещал курс философии, который читал ученик Джемса Р.Перри, а также курс психологии Р.Йеркса. Этот опыт привел его к выводу: хотя философские проблемы ему чрезвычайно интересны, по своему складу ума философом ему не стать, а вот психология в наибольшей мере отвечает его интересам, тем более, что она, как ему казалось, представляет собой связующее звено между философской мыслью и естественнонаучным знанием.

Осенью Толмен поступил в аспирантуру в Гарварде по специальности «философия и психология». Годы его учения пришлись на ту пору, которая характеризовалась «революционной ситуацией» в психологической науке. В воздухе витали идеи бихевиоризма. Но и позиции структурализма оставались достаточно сильны. Вводный курс общей психологии Толмен изучал по учебнику Э.Титченера, который, как он отмечал в своей автобиографии, «на время почти убедил меня в структуралистском интроспекционизме». Этих же позиций придерживался Г.Мюнстерберг, выступавший самой влиятельной фигурой в Гарварде. Эксперименты, проводившиеся в его лаборатории, включая диссертационное исследование Толмена, посвященное влиянию запахов на запоминание бессмысленных слогов, осуществлялись с использованием метода интроспекции. Однако уже в 1913 г. появился программный манифест Дж. Уотсона «Психология с точки зрения бихевиориста», заставивший многих американских психологов критически пересмотреть подход к предмету и методам своей науки. На последнем курсе аспирантуры Толмен под руководством Йеркса уже изучал психологию по книге Уотсона «Поведение. Введение в сравнительную психологию» (1914).

Несомненное влияние на Толмена оказали и работы европейских психологов. После первого года аспирантуры в Гарварде он отправился на лето в Германию с целью совершенствоваться в немецком языке для сдачи экзамена на степень доктора философии (завидная обстоятельность, особенно в сравнении с нашим «кандидатским минимумом», который реально не гарантирует даже понимание товарных этикеток). В Гессене он познакомился с Куртом Коффкой, видным представителем зарождавшейся гештальтпсихологии, и даже принял участие в его экспериментах в качестве испытуемого. Позднее, в 1923 г. Толмен еще раз приехал в Гессен, дабы углубить свои познания в заинтересовавшем его предмете. Не прошло даром и серьезное изучение немецкого языка, что также, по мнению самого Толмена, оказало влияние на его научное мировоззрение. Английский язык, по его словам, был словно приспособлен для атомизма, рассмотрения явлений в их отдельности. Конструкции немецкого языка подтолкнули Толмена к иному подходу, который он назвал «молярным» – в противовес «молекулярному» подходу Уотсона. Толмену мы, в частности, обязаны и тем, что понятие гештальта, заимствованное им у Коффки и использованное в собственной поведенческой концепции, не было искажено неадекватным переводом на английский, а транслировалось напрямую из немецкого.

В 1915 г. Толмен защитил докторскую диссертацию и приступил к преподавательской работе в Северо-Западном университете в Эванстоне, штат Иллинойс. Этот этап его карьеры трудно назвать удачным. На первых порах молодой преподаватель затруднялся выразить свои мысли, вел себя застенчиво и попросту боялся своих студентов. К тому же полученное в семье воспитание в духе либерализма и пацифизма оказалось неадекватно общественным настроениям в годы мировой войны. Подпись Толмена под антивоенной петицией была расценена университетской администрацией как непатриотичный жест, поэтому не приходится удивляться, что при сокращении штатов в 1918 г. не слишком успешный и не вполне лояльный преподаватель был уволен.

К счастью, Толмену быстро удалось подыскать новое место работы. Таковым оказался Калифорнийский университет в Беркли. Здесь ученый проработал много лет, пока в 1954 г. не вышел в отставку в звании почетного профессора. За эти годы он удостоился многих регалий – стал почетным доктором Йельского университета и Университета Макгилл, а в 1937 г. занял пост президента Американской Психологической Ассоциации. Об этих годах Толмен впоследствии писал: «Переезд в Калифорнию символизировал мое окончательное освобождение от оков консервативного мировоззрения. «Вольный дух Запада» сразу же пленил меня, и я с той поры остался ему верен – хотя по прошествии лет, конечно, начал осознавать: не все золото, что блестит, даже в Калифорнии… Мою психологическую зрелость – а я, кажется, кое-чего в психологии достиг, – я в основном считаю заслугой благоприятной атмосферы Беркли, а также моего необыкновенно счастливого брака».

1920-е годы оказались наиболее продуктивными в научной деятельности Толмена. В духе утверждавшейся бихевиористской методологии он проводил многочисленные опыты на крысах с целью раскрыть основные механизмы научения. Именно благодаря Толмену крысы, которых он считал наиболее подходящими для экспериментирования, воцарились в поведенческих лабораториях, потеснив прочее зверье. Сам ученый поначалу относился к своим «испытуемым» без энтузиазма. «Не люблю их, – говорил он своему другу. – У меня от них мурашки по коже…» Но годы пристальных наблюдений за поведением хвостатых испытуемых заставили ученого изменить свое мнение. В 1945 г. он написал: «В отличие от людей, крысы не напиваются в стельку накануне эксперимента. Они не истребляют друг друга в войнах; они не изобретают машин для разрушения, а если бы даже они это сделали, то уж, конечно, не оказались бы столь беспомощны в управлении этими машинами; они не ввязываются в расовые или классовые конфликты; они избегают политики, не читают и не пишут статей по психологии. Одним словом, они восхитительные, чистые и приятные существа». Однажды со свойственной ему иронией в академическом собрании, где демонстрировался документальный фильм о его опытах, Толмен рискнул вмонтировать в пленку 30-секундный сюжет из мультфильма о Микки Маусе, чем немало позабавил почтенную аудиторию.

Результаты опытов Толмена, изложенные в его основной работе «Целенаправленное поведение у животных и человека» (1932), заставили критически переосмыслить краеугольную схему бихевиоризма S – R («стимул – реакция»). Сама по себе идея целенаправленного поведения противоречила программным установкам основателя бихевиоризма Уотсона. Для бихевиористов классического толка целенаправленность поведения подразумевает допущение о наличии сознания. На это Толмен заявлял, что для него не имеет значения, обладает организм сознанием или нет. Как и подобает бихевиористу, он сосредоточил внимание на внешних, наблюдаемых реакциях. Он предположил, что причины поведения включают пять основных независимых переменных: стимулы окружающей среды, психологические побуждения, наследственность, предшествующее обучение и возраст. Поведение является функцией всех этих переменных, что может быть выражено математическим уравнением.

Между наблюдаемыми независимыми переменными и результирующим поведением Толмен ввел набор ненаблюдаемых факторов, которые назвал промежуточными переменными. Эти промежуточные переменные фактически являются детерминантами поведения. Они представляют собой те внутренние процессы. Которые связывают стимулирующую ситуацию с наблюдаемой реакцией. Таким образом, формула S – R должна читаться как S – O – R; промежуточными переменными является все, что связано с О, то есть с организмом, и формирует данную поведенческую реакцию на данное раздражение.

Однако, оставаясь на позициях бихевиоризма, Толмен отдавал себе отчет: поскольку промежуточные переменные не подлежат объективному наблюдению, то они не представляют никакой практической пользы для психологии, если только их не удается увязать с экспериментальными (независимыми) и поведенческими (зависимыми) переменными.

Классическим примером промежуточной переменной является голод, который невозможно увидеть у подопытного существа (будь то животное или человек). И тем не менее голод можно вполне объективно и точно увязать с экспериментальными переменными – например с длительностью того отрезка времени, на протяжении которого организм не получал пищу. Кроме того его можно увязать с объективной реакцией или с переменной поведения – например, с количеством съеденной пищи или со скоростью ее поглощения. Таким образом данный фактор становится доступным для количественного измерения и экспериментальных манипуляций. В теории промежуточные переменные оказались весьма полезной конструкцией. Однако практическое воплощение такого подхода потребовало такой громадной работы, что Толмен в конце концов оставил всякую надежду «составить полное описание хотя бы одной промежуточной переменной».

Полученные в опытах результаты заставили Толмена отказаться и от принципиального для всей поведенческой доктрины закона эффекта, открытого Торндайком. По его мнению, подкрепление оказывает на научение довольно слабый эффект. Толмен предложил собственную когнитивную теорию научения, полагая, что повторяющееся выполнение одного и того же задания усиливает возникающие связи между факторами окружающей среды и ожиданиями организма. Таким путем организм познает окружающий его мир. Такие создаваемые научением связи Толмен назвал гештальт-знаками.

Историки науки высказывают смелое предположение, что отец бихевиоризма Джон Уотсон страдал специфическим расстройством – ан-идеизмом, то есть был начисто лишен воображения, что заставляло его все наблюдаемые феномены трактовать сугубо буквально. Толмену в творческом воображении не откажешь, однако и он свои теоретические рассуждения строил на объективно наблюдаемых феноменах. Что же такого он увидел в своих экспериментах, что заставило его выйти за рамки представлений Уотсона?

Вот крыса бегает по лабиринту, беспорядочно пробуя то удачные (можно двигаться дальше), то неудачные (тупик) ходы. Наконец она находит еду. При последующих прохождениях лабиринта поиск пищи придает поведению крысы целенаправленность. С каждым разветвлением ходов связываются некоторые ожидания. Крыса приходит к «пониманию» того, что определенные признаки, ассоциирующиеся с развилкой, наводят или не наводят на то место, где находится вожделенная пища.

Если ожидания крысы оправдываются и она действительно находит пищу, то гештальт-знак (то есть признак, ассоциирующийся с некоторой точкой выбора) получает подкрепление. Таким образом животное вырабатывает целую сеть гештальт-знаков по всем точкам выбора в лабиринте. Толмен назвал это когнитивной картой. Эта схема представляет собой то, что выучило животное, а не просто набор некоторых моторных навыков. В известном смысле, крыса приобретает всеобъемлющее знание своего лабиринта, в иных условиях – иной окружающей ее среды. В ее мозге вырабатывается нечто вроде полевой карты, позволяющей перемещаться в нужном направлении, не ограничиваясь фиксированным набором заученных телодвижений.

В классическом эксперименте, описанном во многих учебниках, представления Толмена нашли наглядное и убедительное подтверждение. Лабиринт, использованный в этом опыте, был крестообразной формы. Крысы одной группы всегда находили пищу в одном и том же месте, даже если для того, чтобы до нее добраться, им при разных точках входа в лабиринт приходилось иногда поворачивать не направо, а налево. Моторные реакции при этом, понятно, отличались, но когнитивная карта оставалась прежней. Крысы второй группы были поставлена в такие условия, что их каждый раз нужно было повторять одни и те же движения, но пища при этом всякий раз находилась на новом месте. Например, начиная путь с одного конца лабиринта, крыса находила пищу, только повернув на определенной развилке направо; если же крысу запускали с противоположной стороны, то для того, чтобы добраться до пищи, ей все равно нужно было повернуть направо.

Эксперимент показал, что крысы первой группы – те, кто «изучали» и «усваивали» общую схему ситуации, ориентировались гораздо лучше, чем крысы второй группы, которые воспроизводили заученные реакции. Толмен предположил, что у человека имеет место нечто похожее. Человек, которому удалось хорошо сориентироваться в какой-то местности, легко может пройти из одной точки в другую разными маршрутами, в том числе и незнакомыми.

Другой эксперимент исследовал латентное научение, то есть такое, которое невозможно наблюдать в то время, когда оно фактически происходит. Голодную крысу помещали в лабиринт и давали ей возможность свободно бродить по нему. Некоторое время никакой пищи крыса не получала, то есть подкрепления не происходило. Толмена интересовало, имеет ли место какое-либо научение в такой неподкрепляемой ситуации. Наконец, после нескольких неподкрепленных проб крысе давали возможность найти пищу. После этого скорость прохождения лабиринта резко возрастала, что показало наличие некоторого научения в период отсутствия подкрепления. Показатели этой крысы очень быстро достигали того же уровня, что и у крыс, получавших подкрепление при каждой попытке.

Было бы неправильно воспринимать Толмена как «крысиного наставника», далекого от человеческих проблем. Его статья с показательным названием «Когнитивные карты у крыс и у человека» (доступная и в переводе на русский язык) стала не только собранием доказательств против схемы S – R, но и страстным призывом уменьшить уровень царящих в обществе фрустрации, ненависти и нетерпимости, порожденных узкими когнитивными картами. Ввиду того, что этот классический текст рискует так и остаться за пределами круга интересов наших психологов, позволим себе обширную и, кажется, очень важную цитату. Отметив, какой деструктивный характер зачастую носит человеческое поведение, Толмен заканчивает свою статью такими словами:

«Что мы можем сделать с этим? Мой ответ состоит в том, чтобы проповедовать силы разума, то есть широкие когнитивные карты. Учителя могут сделать детей разумными (то есть образовать у них широкие карты), если они позаботятся о том, чтобы ни один ребенок не был избыточно мотивирован или слишком раздражен. Тогда дети смогут научиться смотреть вокруг, научатся видеть, что часто существуют обходные и более осторожные пути к нашим целям, научатся понимать, что все люди взаимно связаны друг с другом.

Давайте постараемся не становиться сверхэмоциональными, не быть избыточно мотивированными в такой степени, чтобы у нас могли сложиться только узкие карты. Каждый из нас должен ставить себя в достаточно комфортные условия, чтобы быть в состоянии развивать широкие карты, быть способным научиться жить в соответствии с принципом реальности, а не в соответствии со слишком узким и непосредственным принципом удовольствия.

Мы должны подвергать себя и своих детей (подобно тому как это делает экспериментатор со своими крысами) влиянию оптимальных условий при умеренной мотивации, оберегать от фрустрации, когда «бросаем» их и самих себя в тот огромный лабиринт, который есть наш человеческий мир. Я не могу предсказать, будем ли мы способны сделать это или будет ли нам представлена возможность делать именно так; но я могу сказать, что лишь в той мере, в какой мы справимся с этими требованиями к организации жизни людей, мы научим их адекватно ориентироваться в ситуациях жизненных задач».

Неудивительно, что именно ученый, исповедовавший такие взгляды, выступил одним из основателей Общества психологических исследований социальных проблем. В годы II мировой войны он опубликовал книгу «Стремление к войне», которая, однако, не прибавила ему авторитета, так как была откровенно пронизана свойственными ученому, но мало популярными в нашем жестоком обществе пацифистскими настроениями. В послевоенные годы, в эпоху разгула маккартизма, Толмен снова рискнул противопоставить себя истеблишменту. Ура-патриоты, призывавшие к искоренению всяческого либерализма и инакомыслия, требовали введения в университетах в качестве обязательного ритуала клятвы верности штату. Толмен увидел в этом псевдопатриотическом начинании опасный симптом тоталитаризма и возглавил кампанию протеста. При этом он, однако, предостерегал молодых коллег от слишком вызывающих жестов и советовал предоставить активную роль в кампании тем преподавателям, у которых было более стабильное положение для ее ведения. Эта самоотверженная позиция снискала Толмену одобрение многих прогрессивно мыслящих коллег.

Эдвард Чейс Толмен умер в своем доме в Беркли 19 ноября 1959 года. К тому времени уже увидели свет несколько книг, которые авторы – ученики Толмена – начинали посвящением своему учителю. Однако вести речь о созданной им научной школе было бы преувеличением. В отличие от прочих мэтров бихевиоризма, Толмен, похоже, не очень заботился о насаждении собственных идей. По мнению одного из его учеников Дональда Кэмпбелла, Толмену не удалось сыграть в науке исключительной роли, поскольку он пренебрег ролью вождя. С этой оценкой деликатно солидаризируются и другие ученики Толмена. Надо однако уточнить, что при этом они признают, что теория Толмена оказалась гораздо более верной, чем теории его былых соперников; они также подтверждают, что Толмена очень любили все: и его студенты, и его коллеги, и его друзья и, коли на то пошло, даже большинство его профессиональных оппонентов.

Разъяснить сложившуюся ситуацию лучше всего словами одного из его учеников:

«Он хотел, чтобы мы стояли на своих ногах и были самостоятельными личностями, а не его собственностью. Любое проявление рабской приверженности его взглядам вызывало у него отвращение. Поэтому те, кому посчастливилось учиться у него, сами пробивали себе дорогу в жизни, и я надеюсь, что мы выиграли как психологи, а еще более надеюсь, что мы выиграли как личности от общения с таким человеком, как Толмен».