Швецов Василий Николаевич Горькая новь

   В 1923 году прошла денежная реформа, и установился твёрдый курс рубля. Пуд пшеницы стоил 50 копеек, лошадь 25 рублей, корова 18 - 20 рублей. В том же году был реформирован Черно Ануйский район и к Солонешенскому присоединили сёла: Чёрный Ануй, Белый Ануй, Каракол, Усть Муту и ещё ряд деревень. А обстановка продолжалась быть не спокойной. В 1925 году мой муж работал кассиром при Солонешенском райфинотделе, тогда в районе государственного банка не было, все налоговые сборы шли через райфо и деньги отправляли почтой в уездный банк, а почту возили на лошадях до соседнего Сычёвского района, а те везли до Смоленского. Почта работала отлажено. Газету "Звезда Алтая" получали в день её выхода. Летом 25 года в Солонешное ночью ворвалась банда, пытались вскрыть сейфы в райфо, а они были привинчены к полу, вскрыть их не удалось. Оставили письмо. "... ждите ещё приедем и сведём с вами счеты". Это была банда Пьянкова. Местные власти организовали патрулирование Солонешного конниками. К этому привлекли коммунистов и комсомольцев, приходилось и нам с мужем принимать в этом участие. В то время секретарём райкома был Иван Никифорович Кудрявцев, председателем райисполкома Василий Филиппович Тришкин, начальник милиции Кондратий Григорьевич Бабарыкин, который в 37 году был взят органами НКВД и расстрелян, а позднее реабилитирован его портрет и сейчас висит в Горно - Алтайском музее. Это же и произошло с одним из первых комсомольцев из Чёрного Ануя Леонидом Таушкановым, я знаю у него было наградное оружие за отвагу, при ликвидации белобанд на Алтае, ну а потом и самого ликвидировали. Есть в Горно - Алтайском музее портреты Солонешенских партизан Кудрявцева И.Н., Филиппова Ф.С. и других.

   В 1925 году в Солонешном было ещё памятное событие. Получили известие, что прилетит аэроплан, надо было приготовить посадочную площадку. Вышли всем селом. Снегу в том году было очень много, морозы стояли лютые. Но всем было интересно посмотреть на это чудо. Самолёт благополучно прилетел и улетел. Помню на нем надпись "Сибревком". В том же 25 году расформировали Сибирячихинский район. К Солонешенскому отнесли Сибирячиху, Вятчиху, Мульчиху, Александровку, Берёзовку и др. Всё это раньше, и Солонешное в том числе, были Ануйской волостью, бесконечные реорганизации во всем продолжались всю мою жизнь.

   Школа работала в две смены, а вечером шла работа в ликбезе. Работали с керосиновыми лампами, иногда и с коптилкой. Срочно пришлось освободить для школы три дома, сколотить примитивные столы. \ освободить - это значит сослать хозяев в Нарым \

   Тогда же и началась коллективизация. Проводилась эта работа по директиве ЦК партии. При сельсовете безвыездно работали уполномоченные из укома партии, райкома, секретарь сельской парторганизации, председатель сельсовета и масса активистов. Созывались совещания для инструктажа людей. На этих совещаниях велась разъяснительная работа о коллективизации, её значении для крестьян и государства. По участкам в селе велась запись в колхоз, если процент записи был мал, то шли по дворам для беседы с хозяевами и так пока не добивались сто процентной коллективизации. Агитаторам приходилось отвечать на сотни вопросов. Были и каверзные. Тогда же прошло и раскулачивание. По строгому учёту с 1920-х годов имеющих не трудовые доходы в хозяйствах, держащих круглогодичных батраков или поденщиков во время уборочной страды, пахоты, сенокоса. Имеющих, кроме хозяйства, кустарные производства: мельницы, крупорушки, маслобойки, кузницы, пимокатные, кожевенные мастерские и другие объекты, где тоже применялся наёмный труд. Такие хозяйства обсуждались активом и были отнесены кулацким.

   И вот в один из дней марта 1931 года собрали весь актив. Распределили на бригады, человек по 10-15 и приказали к 7 часам утра быть в сельсовете. Получите нужные документы и задание по работе. Явка обязательна без опозданий.

   Утром пошли по дворам, которые подлежат раскулачиванию. Хозяевам предъявлялись готовые формы учета и распоряжение о том, что по постановлению совнаркома ваше имущество подлежит изъятию в государственную собственность.

   Немедленно приступили к выполнению задания. Нашлись люди, отказавшиеся от этой работы, им было сказано, что вы пойдёте как депутаты сельсовета, в силу партийной или комсомольской дисциплины и обязанности. Учителя и служащие пойдут, как работники сов. аппарата и как технические исполнители. А кто упорно не желает, садись и пиши заявление об отказе. На месте сами распределяйтесь, кто должен будет учесть крупно рогатый скот, кто лошадей, сбрую, телеги, сани, кошевы и сельхоз инвентарь, машины, дом и надворные постройки. Другие пойдут в амбары замерять и отгружать зерно, муку, мёд, масло, сало кожи. Было приказано отобранное имущество вывозить на лошадях того же хозяина. Если не хватит транспорта, сообщить сельсовет, который даст команду другим хозяевам выделить лошадей. Всё отобранное надо вносить по форме учёта. С одной из бригад шла и я. Пришли в указанный дом, зачитали хозяину постановление, он перекрестился на образа и сказал, что раз есть указ, приступайте, Я сидела за столом в одной из комнат, записывала по графам отбираемое. Работали целый день до темноты, без обеда, не сходя с места, но за день не смогли отгрузить хлеб из амбаров. С утра продолжили и закончили только часам к четырём. Настроение было напряженное, работали без лишних слов и только в кути подвывала хозяйка и детишки. Ведомость учета, за подписью всех присутствующих совершеннолетних, я сдала в сельсовет. Людей, у которых изымали имущество, в последующие дни грузили на подводы и отправляли в ссылку, а куда не известно. Если б они знали, что их ждёт. Позднее знакомая из Лютаево рассказывала, как через их деревню тянулись эти бесконечные скорбные подводы. Кое от кого потом родным приходили весточки из Колпашево, Ново - Кузнецка, с севера Томской области. Из сосланных я уже ни когда, ни кого не встречала.

   ***

   И вот к весне 1931 года начала входить в колею новая колхозная жизнь. Сибирячиха готовилась к севу и опять в селе новость, в колхоз пришёл первый трактор невиданная машина. Объявили праздник первой борозды. Школьники не учились, собралось много народа с флагами пошли все в поле смотреть, как пашет трактор. До поля мы с детьми шли строем, но когда увидели трактор, все бросились к нему бегом. На следующий день только и разговоров, как в школе, так и в колхозе - везде о тракторе.

   Но жить все равно было невыносимо тяжело, и мы решили уехать искать счастья. Поехали туда, где нас нет.

   Позднее я поняла, что это спасло моего мужа от ареста в роковом 37м году.

   ***

   В Алейске взяли билеты до Алма - Аты. В Семипалатинске пересадка там, на вокзале встретили знакомых. Они рассказали, что в Алма - Ате такой наплыв переселенцев, что люди за городом живут в палатках. Уже в Семипалатинске меня удивило скопление разноплемённой толпы. Кроме русских и украинцев здесь были и казахи, узбеки, туркмены, татары, цыгане, евреи. Здесь мы решили изменить маршрут и поплыли пароходом, вверх по Иртышу на Зыряновский золотоприиск. Я с детства была не равнодушна к природе, Иртыш удивил меня своей красотой, быстрое течение Чистейшая вода среди скал с таинственными названиями. Например "Семь братьев", "Семь сестёр". В Зыряновске квартиру не нашли, денег нет, районо закрыто все в отпуске. Муж пошёл в райпотребсоюз, и ему там предложили работу счетовода в селе Мало - Красноярском. Село это расположено на берегу Иртыша, часть района раскинулась в горах и тайге по рекам Бухтарме и Тургусуну, а часть на равнине по Иртышу, где он широко разливался. Квартира была на берегу Иртыша, здесь мы и остановились, а брат уехал в горы в тайгу на лесозаготовки.

   В начале августа в одну из ночей случилось землетрясение. Не знаю, на сколько баллов. Но это был кошмарный ужас. Мы похватали детей и выскочили на средину ограды, чтобы ни чем не придавило. Казалось, что земля вот - вот разверзнется, река со страшным шумом плескалась на берег. Мы присели на корточки. Лошади ржали и срывались с привязи, коровы мычат, куры и гуси галдят. И продолжалось это, может быть, минут 15, можно сойти с ума. Уже всё стихло но мы, дрожа с час сидели на одном месте. Это было часа в три ночи. Я в оцепенении сидела, а муж унёс в дом детей и уговаривал меня идти. Больше мы не спали. На следующий вечер часов в 11 всё повторилось, только уже значительно меньше. Я боялась ложиться и уговаривала мужа лечь среди ограды. Он сказал, что комары заедят. Тогда же решили, что здесь не останемся. Да ещё на работе он разбирался в шкафу с архивом и вдруг на него выпрыгнул огромный паук тарантул. Он рассказывал, что сначала подумал, что это мышь, ведь ядовитые же они, но говорят, что укус смертелен только в мае. У нас на Алтае, ни какой подобной твари не водится. Помещение саманное, полно двоехвосток и макруш. А у нас даже комаров не водилось.

   С лесозаготовок вернулся брат, мы посоветовались, по - детски посчитали наши финансы, на карте прикинули до куда их хватит вниз по Иртышу и поплыли до Павлодара,. а там по пословице была бы шея хомут найдётся. До Павлодара путь не близок, вниз по течению километров семьсот. От Семипалатинска Иртыш течёт по равнине, многоводный, по пути в него вливается много рек и речушек, самая большая из них Бухтарма.

   В 1931 году Павлодар был маленьким городком. Приехали как раз к началу учебного года. Сразу же с пристани муж с Михаилом пошли в горно насчёт работы. Им дали направление в село Ямышево, что в семидесяти километрах от города. Там открывалась школа крестьянской молодёжи. Василия Николаевича назначили на должность заведующего, а Михаила Анатольевича в село Чёрное, заведующим начальной школой..

   Ещё на пристани мы узнали, что здесь сильная засуха, ни хлеб, ни овощи не уродились, даже сено было только на пойменных лугах. Ночевали на пристани, а утром наняли пару лошадей, чтобы ехать до места. Километрах в пятнадцати от города подъехали к селу Подстёпное, что на берегу Иртыша. Село очень хорошо застроено добротными домами по плану, в несколько улиц, что у нас на Алтае не наблюдалось. Но оказалось, что там совершенно ни кто не живёт, ни людей, ни животных. Было жутко. Ямщик казах рассказал, что село это на казачьей линии, жили здесь казаки. До революции такие линии имели оборонительное значение. Здесь было своё управление, подчинение станичному атаману. Село Ямышево, куда мы ехали было как раз станицей. Здесь в Подстёпном многих побили в гражданскую войну, оставшихся раскулачили и сослали, многих взяли по линии ОГПУ, остальные разбрелись кто куда. Русские казаки всю жизнь были военизированы, постоянные сборы, смотры, маневры. Всегда вооружены, всегда наготове лошадь. В 1918 - 1919 годах они служили у Колчака под командой капитана Анненкова. Раньше земли им отводились лучшие в большом количестве, рядом жили казахи они то и работали у казаков по найму. В 19 веке, даже и в начале нынешнего, были частыми стычки. Казахи, зная, что казаки на сборах, проводили набеги, угоняли скот, грабили. Казаки возвратившись, в свою очередь уже в открытую нападали на аулы без разбора убивали и забирали их скот. Казачьи линии были и у нас на Алтае по Чарышу, Бии и Катуни.

   Советскую власть казахи приняли от души, но коллективизация им обошлась очень дорого. В полутора десятках километров от Подстёпного, подъехали к аулу. Лачуги построены из самана. Здесь тоже ни кто не живёт. Ямщик поведал, что скот обобществили не оставив в личном пользовании ни одной животины. А казахи кочевники посевов не имели жить им совершенно нечем, и они разбрелись, куда глаза глядят. Некоторые ещё кочуют с остатками колхозного скота. А в ауле ни кустика, ни деревца, ни оград, ни огородов. Глинобитки с маленькими окнами, как для скота, так и для людей. Пристройки одна к одной. Всё это под сплошной крышей, иногда тянется чуть не на полкилометра. Этот посёлок выглядит дико, не приветливо. Возница рассказал, что на пути есть ещё одно селение, в котором живут старик со старухой. Лошади устают, и нам придётся там ночевать. А завтра часам к двенадцати будем в Ямышево. Не доезжая, есть ещё село, там украинский колхоз.

   Ещё на пристани я слышала, что в окрестностях есть разбойники, которые грабят и убивают. Ямщик казался нам не надёжным человеком, мои мужчины имели оружие. В поселке нашли стариков. У нас был запас сухарей, мы их угостили и стали просить ямщика ехать до украинского села. С большой неохотой он согласился. Километров через восемь действительно показалось село с белёными хатками с зелёными палисадниками, огородами и даже садами. Остановились на ночлег. Муж попросил для детей молока, но хозяева сказали, что они и рады бы покормить да не чем. Живут плохо овощи и те не родились. Картофеля нет, по три четыре картофеленки с голубиное яйцо в гнезде. Девочка с огорода принесла детям паслён, и они покушали. Утром часам к одиннадцати мы приехали в Ямышево.

   Дома стоят на берегу Иртыша. При въезде большая кирпичная, красивая церковь. Село в несколько улиц, с большими домами, большинство из них под железными крышами. У каждого отдельная кухня, хорошо огорожены, с тесовыми воротами, палисадниками огородами и разными надворными постройками амбарами и конюшнями. Людей не видать ни скота, ни птицы, нет даже собак. Необычная тишина видимо ни кто не живёт. Вдали идёт женщина, свернула в улицу, окликнули, не реагирует. Брат спрыгнул с телеги, догнал её, спросил, где школа. Оказалась полу глухая старушка, показала, где школа. Люди в селе есть, но мало. Взрослые на сборе арбузов, дети с ними. Есть магазин, но продавец тоже в поле. В школе есть сторож женщина, но она тоже в поле. Сейчас в селе только она и ещё одна женщина, что сегодня родила, а ключи от школы у этой женщины живущей рядом со школой.

   Подъехали к школе, рассчитались с возницей и зашли в класс, расположились, и стали обсуждать, куда нас занесло, что делать и как дальше жить. Обошли школу и двор. Здание очень хорошее четыре классных комнаты, учительская, квартира для сторожа, есть баня, сарай для дров, есть и не много дров. Согрели чай, затопили баню, за долгую дорогу были под толстым слоем пыли. Миша взял ружьё пошёл к озеру, через короткое время прозвучал выстрел, вернулся с убитой уткой, мужчины утверждали, что дикая. Вечером пришла уборщица, ещё не старая женщина. Выяснилось, что председатель сельсовета только что приехал, живёт не далеко и лучше сейчас его застать дома. Председатель встретил хорошо. Учителей, работавших ранее нет ни одного, все разъехались. Жители тоже выбывают. Сейчас в колхоз объединили семь сёл, весь скот согнали в одно место. Стараемся задержать людей, не даём документы, но по ночам они уходят. Остались коммунисты и комсомольцы, дежурят. Организовали конные разъезды. Для школы колхозной молодежи выделим общежитие. Районо обещает снабжение для учителей и учащихся. Духом не падайте. Будем надеяться, что государство окажет помощь. Сам председатель большой энтузиаст, коммунист, много воевал в первую империалистическую. В гражданскую был приговорён колчаковцами к расстрелу, но удалось бежать. Что касается квартиры, то занимайте любой свободный дом, желательно, ближе к школе. Устраивайтесь, о топливе не заботьтесь, есть во многих домах, найдём и для школы, спишем пустые дома на дрова. Что касается продуктов, то кроме арбузов ничего нет, их берите сколько угодно.

   На следующий день мы пошли посмотреть себе квартиру по ближайшим домам. Входишь в калитку крыльцо с верандой, обычно всё хорошо покрашено, в комнатах хорошая мебель: столы стулья диваны, кровати, серванты с посудой, стенные или настольные, хорошие часы, дорогие картины, портреты, иногда книги. В кухнях посуда. На Алтае в крестьянских домах мы такого не видали. Но поразила не обстановка а отсутствие хозяев, казалось, что они на минуту вышли и сейчас вернутся. И стало жутко, что мы зашли в чужой дом без разрешения. Прошли домов десять, картина одна и та же. Квартиру не выбрали. Совесть не позволяла войти в чужой дом не свободный от мебели и вещей. Очень удивлялись, как жили русские казаки даже несравнимо с Алтайскими крестьянами, которых раскулачивали. И было чему удивляться. А какие надворные постройки и благоустроенные бани. Вернувшись в школу, мы были ошеломлены и расстроены. Не знали, как быть. Я горько плакала, куда мы попали - дурные головы. Зайдём мы в чужой дом, а хозяева где - ни будь на острове или в степи. Казаки народ отчаянный ночью набегут и отрубят нам головы и правы будут. Мы еще не успели опомниться от гражданской войны и банд в своём районе. Муж пошёл в сельский совет обсудить, где разместить общежитие и столовую. Председатель спрашивает:

   - А сами вы устроились?

   - Да нет ещё.

   - Почему?

   - Не нашли свободного дома.

   - Как? Кругом свободные.

   - Да, но не вывезены вещи.

   - А что у вас так много своих, так выбросьте чужие, куда - ни будь в сарай, под навес.

   У нас в Солонешенском районе, когда раскулачивали, то всё из дома вывозили, вплоть до веников. А здесь курочили иначе. Уборщица выслушав меня, сразу всё поняла и подсказала, что вот рядом с сельсоветом на углу есть дом, хозяев увезли, а мать старуха где - то в городе была на похоронах, вернулась, а дом пустой, ждёт когда её сошлют, но кому она бабка нужна. Пошли мы к этой старушке, не пустит ли она нас на квартиру. Она запричитала:

   -Дом теперь не мой, скоро и отсюда выгонят. А дело к зиме, не знаю куда пойду.

   - Бабушка, если не возражаете жить с нами, то у нас есть дети и их держать на руках уже не надо, а нужен только догляд, пока мы будем в школе.

   Она заплакала.

   - Видно моя молитва дошла до бога, и он послал вас ко мне, одна я горюю целыми днями. Семью потеряла, не знаю где они, живы ли. Если вы ко мне перейдёте, то по гроб буду благодарна. Одна беда, продуктов у меня ни каких.

   - Мы, бабуля, питаться будем вместе, дадут какой - то паёк, конечно, его не хватит, но какую - то зарплату будем получать, уж какая бы не была цена на рынке в городе, возможно на пуд муки хватит.

   На том и решили квартирный вопрос. Оказалось, что в колхозе есть артель рыбаков в семь человек и рыба есть. Казахи, почему - то, рыбной ловлей не занимались и рыбу не ели. На молочной ферме нам стали давать по два литра молока. В сельпо привезли муки, которая даже не была мукой, а какой - то смесью. О масле не было и речи. Хозяйка кухню взяла на себя и наотрез отказалась от моей помощи.

   Приехали ещё учителя - два паренька лет по восемнадцать. Занятия в школе начались. В начальных классах набралось из окрестных сёл человек двадцать и в старшие классы съехалось около двадцати пяти человек. Ребята в большинстве лет по пятнадцать - семнадцать. В те годы в первый класс приходили в основном десятилетки. Обеспечили их общежитием, отдельно для ребят и девчат, и столовой с трёх разовым питанием и самообслуживанием. Создали комсомольскую организацию и ученический комитет. Сказались организаторские способности мужа. Учителя часто ходили на охоту в поля на рябчиков и не безуспешно. В школе работа наладилась. А в колхозе дела были плохи. Скота много, а ходить за ним не кому. Ребята из ШКМ по четверо, пятеро ежедневно дежурили в колхозе, работали на фермах. Корма не заготовлены в нужном количестве. Скот, ещё с засушливого лета, был отощавший. Не знаю, чем руководствовалось правление и свыше, но всем было ясно, что кормов на такое стадо не хватит, лишних животных надо было забить и кормить работающих людей. Падеж скота начался уже с осени

   Падаль вывозили за село, закапывать некому. Ямышево расположено на тракте, по которому часто тянулись изможденные бродяги. Когда начались морозы люди, в основном казахи, падали по дороге и замерзали. Утром прямо по селу лежали трупы. Была организована специальная подвода, чтобы убирать трупы. А кому подбирать? Опять же, мальчишки из ШКМ. Собирали каждое утро. Иногда два, три, а иногда и десять. Отвозили на казахское кладбище и складывали как поленницу. Закапывать не было сил. Было страшно. Голодные иногда стучались в квартиру. Хозяйка закрывала ворота и двери на все запоры и окна на ставни. Запоры задвижки и болты были прочнейшие. Как - то, когда я шла из школы, ко мне подошёл казашонок лет шести и стал просить есть. Хотя он говорил по - казахски я понимала, что ни о чём кроме еды он не мог говорить. Завела домой, покормила, он обогрелся и ушёл. Такое повторялось много раз. Хозяйка на меня ворчала, просила этого не делать, голодных тысячи, всех не накормишь, вы сами умрёте вместе с ними с голоду, подумайте о своих детях, ведь не мы же в ответе за эту беду. Я умоляла мужа, взять хотя бы одного себе в дети, но он не согласился. Чужих не спасём, и своих погубим. Когда садились обедать я не могла есть, сидела и плакала. Муж и хозяйка ругали меня, сейчас я понимаю, как рвала им душу.

   Хотя мы сильно и не голодали, но обстановка была тяжелая. Много горевали - вот уехали с родины искать лучшего, так нам и надо. Зимой из обкома приехала комиссия из шести человек, три врача и три начальника. Начальство разместились у председателя колхоза, а врачей на ночлег позвал к себе муж. Поужинали, распили бутылку, и они стали рассказывать о своей работе. Проехали много сёл, обошли в каждом по нескольку домов, люди больны, обессилены, умирают с голода. Действительно ничего нет съестного. Нужно писать акт обследования. Указывать причины смерти и болезни, а начальство жмёт на нас, пишите - эпидемия. Говорим, какая. А это уж вы медики, решайте сами. Уже две недели лаемся с ними, думаем перестреляемся. Не знаю, какой они составили акт, но люди не молодые семейные. Тогда зачастую брали народ по линии ОГПУ. Дело касалось не только их жизней, но и жизни их семей.

   В школе дети выбывали, пришлось объединять начальные классы. Муж поехал в горно вместе с председателем колхоза у того большой хороший дом в городе, там и ночевали. Возвращение было безрадостным, приказали кого - то из учителей сокращать, учеников осталось совсем мало. Сократили меня - по моей настоятельной просьбе. И муж сказал, что придёт весна, начнёт таять, будут разлагаться трупы людей и животных и начнётся эпидемия. Надо во время зимних каникул договориться с начальством и отвезти вас к родителям хотя бы до Бийска, а может, удастся и до Тележихи. А ещё он рассказал о своей поездке в город. Приехали в городе к нашему председателю колхоза, и знаешь, у него в квартире я увидел целый склад вещей, настоящий музей. Таких вещей я не видывал. Множество настольных и настенных часов, зеркал разных форм, кругом ковры, несколько швейных машинок и ещё всякая - всячина. А я думал он настоящий коммунист, а он просто хапуга, хуже всяких кулаков, видеть его не могу теперь. Там живут его взрослые дети сын и дочь. В Ямышево он поселился в лучшем доме, жил вдвоём с женой.

   Чуть позднее дом, где жил председатель, ночью вспыхнул, как свеча, сам и его жена едва успели выскочить. К счастью не было ветра и сгорел только один этот дом.

   Ещё хочется написать о церкви. В первые дни, как приехали, пошли к ней. Ворота не закрыты, вошли, двери в храм тоже нараспашку. В детстве мы же ходили в нашу Тележихинскую церковь и молились. Школьники обязаны были ходить на молитву с учителем, строем, строго дисциплинированно. Как говорили нам: "со страхом и верою в дар божий". И сейчас мы, уже неверующие, входим тоже со страхом. В церкви все иконы, подсвечники, люстры, аналои, знамёна, вся церковная обстановка, всё на своих местах. Зашли в алтарь, там тоже, как и должно быть и ризница, и разное одеяние, ризы шитые золотом и шелками, и ещё разные принадлежности. Платы и салфетки тоже дорого расшитые. Зашли в боковую комнату, довольно большая с одним узким окном, стена кругом с потолка и до пола уставлена стеллажами, складная удобная лестница, по средине стол. Огромные книги все пронумерованы и разложены по годам, отдельно книги метрических записей. У нас же в Солонешном по указу правительства, когда церковь была отделена от государства, все метрические записи были переданы совету да там и сгинули. Эта же судьба постигла книги, которые мы держали в руках. Книги трёхсотлетней давности. Тогда все государственные указы шли через церковь и там же их зачитывали народу. В Тележихе церковь была новая, построена в 1910 году. Тогда были уже земские управы и указы шли через них. А здесь старинные указы писаны на старославянском языке, гусиным пером. Бумага такая, как сейчас обёрточная, серая, толстая. Обложки деревянные обклеены такой же бумагой. Читать там у нас не было времени а взять с собой не решились. Позднее не раз ещё ходили в этот архив, читали указы ещё Екатерины 11 и Павла 1, о налогах и разных пошлинах, о дорожном строительстве, о рождении царских детей и внуков, чтобы молились за здравие новорождённых. Читали указы о сословиях т.е. князь, дворянин, купец, крестьянин. Кто, какое право имел носить какую одежду, из каких тканей, с какими украшениями. О разделении купцов по гильдиям, в зависимости от доходов, их относили к первой, второй или третей гильдии. Указ о том, какое сословие имеет право ездить на скольких лошадях в упряжке и как должна быть украшена сбруя и карета. По сословию же расписано, какое количество лакеев могут сопровождать хозяина. Указы о ценах на соль, о карантине во время чумы. Особенно внимательно читали указ о вымерших домах и их имуществе в нём говорились, что кто будет входить в такие дома и что - либо брать там, будет наказан, вплоть до смертной казни. Долго и много ещё чего читали о российской жизни. На церкви кресты и колокола, и тогда же нам пришла мысль, что наверняка, в этом храме были золотые и серебряные сосуды, кресты украшенные драгоценностями. И всё это разграбили хапуги, как наш председатель колхоза.

   Вокруг церкви массивная чугунная ограда. У входа вместо первой ступени огромный металлический брус метра три в длину и пол метра в ширину. В ограде захоронения тоже с чугунными крестами и плитами. На одном из совещаний сельского совета муж сказал, что церковь открыта, а там много имущества и огромный ценный архив, где есть исторические указы трёхсотлетней давности. На это заявление председатель колхоза сказал, что ризы нужно увезти в клуб, возможно, пригодятся в драмкружке. А архив, тоже мне - ценность. Царские указы следовало сжечь ещё в 1917 году, а вы готовы ещё их хранить, вместо того, чтобы собрать школьников, вытащить всё во двор и сжечь. Василий Николаевич сказал, что пусть нам не нужна история, как вы говорите, но там тонны бумаги, а это ценная макулатура и с 20 го года её нужно сдавать. Уже зимой приехали из города люди, чтобы снять с церкви колокола и кресты. Остатки сельчан пришли смотреть на это. Я не пошла.

   Церковную утварь и одеяния свезли в клуб и бросили кучей в угол. Что стало с архивом, я не знаю, но тогда же кроме колоколов и крестов увезли на металлолом и огромный брус от крыльца, и ограду, и чугунные могильные плиты, и надгробные кресты. Ещё осенью мы часто ходили на берег Иртыша, по берегу было много белых камней, самой причудливой формы, иногда очень красивой. Это был алебастр. Он хорошо резался и полировался. Брат Миша сделал мне из него чернильницу, я налила в неё чернил и поставила на скатерть. На утро обнаружила, что чернила пропитались насквозь, скатерть промокла. Берег Иртыша напротив церкви был выложен кирпичом километра на два в длину. Кирпич же был примерно на метр в воде, и в этой стене мы обнаружили дверь, окованную железом или чугунную, вероятно, отсюда подземный ход вёл к церкви. Мои мужчины бродили около этой двери, но отпереть её не могли и решили, что она заперта изнутри. Ещё нас очень удивил кирпич, настолько прочный, что не только не размок, но не разобьешь, и при ударе только звенит. Так и стоит в памяти этот храм с прекрасной архитектурой и огромным архивом. Как сказал поэт: "Не жаль мне растоптанной царской короны, но жаль мне разрушенных белых церквей."

   В дальнейшем одолевала только одна мысль, как бы быстрее выбраться отсюда. Мама писала, что на Алтае урожай хороший, сено поставили. Но план хлебосдачи такой, что на трудодни ни чего не останется. В то время она работала на зерноскладе весовщиком. У нас зимние каникулы в школах района отложили на конец января. Приехал брат Михаил и сообщил, что меня срочно вызывают в райно, и так же рассказал, что бессемейных мужчин учителей мобилизуют и отправляют куда - то в Караганду. Там строится новый город. Через день он уехал.

   У нас, в Бийском уезде, кроме Ойротской области во всех школах преподавали на русском языке. А в Павлодарской области были немецкие сёла и казахские, и украинские, и русские, и везде преподавали на своих языках, причём во всех школах был казахский обязательно. Мне интересно было побывать на такой разноязычной конференции.

   24 января 1932 года мы выехали из Ямышево в Павлодар на учительскую конференцию. Я же с детьми и вещами уезжала совсем. Хозяйка провожала меня со слезами, мы с ней очень сдружились, хотя мне было двадцать три года, а ей за шестьдесят. Она мне много по рассказывала о жизни русских казаков, о своей молодости и детстве. Я очень любила дружить с пожилыми, и старыми людьми. Таких случаев у меня было несколько.

   ***

   На следующий день приехали в Павлодар. Я пошла в горно, забрать удостоверение об увольнении. Горно занимало две больших комнаты, и в обеих было полно детей от года и до семи плачущих, ревущих. Мы спросили инспектора, что это детдом переселяется что ли. Да нет каждый день такое. Голодающие матери, в основном казашки, приносят их сюда и оставляют без всякого оформления и согласия. Вот и занимаемся их размещением.

   А город забит людьми. Муж купил билеты на поезд, но его предупредили, что это не главное, надо ещё суметь сесть в поезд. При отправке, ни какая милиция не в состоянии навести порядок, такая бывает давка, люди лезут без билетов. У мужа было оружие и с большим трудом нам удалось пробиться. А буран всё бушевал. Из Павлодара ехали на Новосибирск, а затем пересели на Бийск. Железнодорожные пути занесены снегом, снегоочистители не успевали и поезда задерживались. На станции Кривощёково произошло крушение пассажирского поезда шедшего впереди. Три вагона сошли с рельс, много было погибших и раненых. Наш поезд надолго задержали. В Новосибирске так же множество народа. На Дальнем Востоке создали Биробиджанскую автономную область и туда переселяли еврейские семьи с Украины. Все много семейные. На вокзале детский крик и гвалт. В Бийск поезд прибыл в десять часов вечера. Взяли подводу до дома крестьянина, мест там не оказалось. Кое - как упросили дежурную, чтобы на полу разместиться до утра. Утром она отвела нам на четверых две койки, мы их сдвинули. Пошли обедать, в столовой хоть на первое, хоть на втрое дают баланду в глиняных чашках с деревянными не крашеными ложками, видимо, выстроганы ножом. В 1929 году мы были в этой же столовой, тогда подавали хорошо приготовленные блюда в хорошей посуде, куда всё девалось, как быстро дошли до первобытного состояния. В тот же день нашли попутчика до Солонешного на порожней паре лошадей. Он ехал до хутора Глиняный, что в семи километрах от Тележихи. По пути от Бийска в сёлах было оживлённо, ходили по улицам люди, пели петухи, бегали собаки, наши детишки в один голос кричали - Мама, мама вон телёнок! Погода прояснилась, потеплело. Наконец мы дома! Родная Тележиха! При въезде в село собралась большая толпа и громкие крики. Подошли. Из района пришло распоряжение забрать у населения коров, что оставались после коллективизации в личном пользовании. А вдова Елена Тимофеева не отдает свою корову. Стоит с топором у сарая и кричит, что зарубит всякого кто к ней подойдёт. Позднее мы насмотрелись ещё и не такого.

   Мама нас встретила с радостью и с плачем. У неё было ещё не много хлеба, и картошки, и только что отелилась корова. Но зря радовались, корову на второй день со двора увели. В селе ежедневные аресты в основном мужчин. Приходят ночью и забирают неизвестно за что, беспартийных и партийных. Хлеб из колхоза вывезли весь. Всё считают, что план государству не выполнен. На трудодни дали только отходы. Муж торопился на работу и на второй день уехал. А я с сестрой поехала в Ойротию к тёте.

   Тётя Оля встретила нас со слезами радости. Вот, гости мои дорогие, неожиданные, а у меня работа неотложная, нужно идти детей кормить. Мы и попросились провести вроде экскурсии посмотреть на алтайских детей. По указу о всеобщем начальном обучении их собрали в общежитие из разных аилов. Алтайцы тогда ещё вели кочевой образ жизни, жили в юртах, крытых корой. И по всей зиме сидели у костров. Коллективизация и здесь прошла своим катком. Построить им жильё не было ни средств, ни времени. А вот детей у них собрали в общежитие. Поселили в русских сёлах, кулацких домах отдельно мальчиков и девочек. Вот уж было слёз и рёву у матерей алтаек. Мальчишки алтайцы носили тогда косы. Их вымыли в бане, косы обрезали, шубы прожарили. Поскольку другой одежды не было, так и жили в шубах. В столовую мы зашли раньше детей, уселись в сторонке. Привела их воспитательница девушка алтайка. Рассадила, разложила им ложки, попросила взять их в руки. А когда им принесли что - то мясное, то они стали есть руками, припивая сурпу через край посуды. Потом дали кашу, а это без ложки уже сложнее. Раньше они не имели представления о каше, хлеба тоже не едали. Мы спросили у воспитательницы, почему они в шубах обедают. Ответила, что зимой ни когда и ни где не раздеваются. Школой служит пока что клуб, а там холодно, лишь в общежитии, перед сном я их раздеваю. После обеда воспитательница сказала, что сейчас будем мыть руки, но они всё равно сначала руки вытирали об свои волосы, потом шли к умывальнику. Ещё я узнала, что здесь у них не обобществили весь скот, оставили по корове, иногда и по две, где большая семья и по лошади для подвоза топлива. И поэтому здесь не умирали с голода как в Казахстане и у нас в Западно-Сибирском крае. От автономной области нашлись грамотные с высшим образованием люди алтайцы Алогызовы два брата, они жили в Москве, вроде полпредов, от области. Лично встречались со Сталиным, сумели доказать, что их люди не выживут, если сразу всё взять. Скотоводы не имеют ни птицы, ни огородов. И на местах в советах не поступили так глупо, как в Казахстане. Этим преимуществом воспользовались и русские, жившие в Ойротии, даже овец и коз оставили в личном пользовании. И жили они, как в другом государстве, даже в Великую Отечественную.

   Девятого марта я вернулась домой, а десятого поехала в Солонешенское районо, и получила назначение на работу в Лютаевскую начальную школу. Квартиру пришлось снять частную. Продуктовый паёк выдавали на семью, поэтому взяла с собой детей и свекровь. Начиналась весна, подтаивало, а я в зимней одежде и валенках. Мой багаж куда - то заслали по железной дороге. У детей по одной смене белья и нет демисезонной обуви. В магазинах райпо и сельпо, ни за какие деньги, не купишь ни одежды, ни обуви. Проработав неделю, я тяжело заболела малярией. Зав школой отправил меня в больницу, пролежала двадцать дней, стало лучше, но через неделю снова заболела и снова в больницу. Новый врач, внимательная пожилая женщина, осмотрела меня и сказала, что у меня не только малярия, но и нервы не в порядке.

   Моя сестра дала мужу телеграмму, что я тяжело больна, что дети без догляда. Свекровь засобиралась домой в Тележиху, надо садить огород. Люди в сёлах района доедали последние остатки овощей со своих огородов, начинали голодать. Уже в апреле, когда стаял снег, пошли по полям собирать прошлогодние колоски. В мае начался сев. Семена были протравлены. Если на гектар полагалось рассеять десять пудов, они рассеивали по восемь, остальное приносили домой на еду. И началось повальное отравление, скоропостижная смерть. В Тележихе паника. Ведь ни кто не говорил, что они травятся хлебом, да в это и не поверили бы. Во все времена от хлеба ни кто не болел. В мае зашёл ко мне на квартиру человек, вроде бы знакомый. Я спросила, что ему нужно. Он очень смутился: - Не узнаёшь? Я Пушкарёв Григорий, хотел попросить что - либо поесть, иду пешком из Бийска.

   В этом худом изнурённом человеке с потухшим взглядом трудно было узнать когда - то красивого парня. Он рассказал, что работали в бригаде на посевной и все в раз заболели. Сразу умер Кондратий Загайнов, потом Игнатий Березовский. Сам он не помнил, что с ним было, но отвезли его в Бийск, в психбольницу. В себя пришёл только через две недели. Когда узнал где есть, чуть снова с ума не сошёл. Вот выписали, но всё ещё тошнит и кружится голова.

   Я не пригласила его отдохнуть хтя бы сутки, у меня была маленькая комнатка, да и по молодости постеснялась свекрови, а потом очень переживала. Это когда - то был мой кавалер. Вскоре узнала, что по возвращении домой он умер.

   Знали ли врачи и начальство причину смерти народа? Людям ни кто не говорил, что они травятся. Пошли разговоры о чуме. Вымершие дома заколачивали. В двадцать два года умерла сестра мужа. Выменяла на какое - то платье муки, состряпала лепёшки, поела, ни на что не жаловалась, оделась, дошла до дверей упала и умерла, не издав ни стона. Свекровь ушла из Тележихи в Солонешное нанялась в домработницы. Мама тоже оставила свой дом, и всё что в нём было, и больше ни когда не вернулась. Люди разбредались кто куда. Спохватилось районное начальство, оставшимся стали выдавать молока из колхоза. Примеров трагедии тех лет можно привести множество. Перечислять фамилии умерших знакомых ни к чему, вряд ли это кому - ни будь интересно. Вымирала вся страна.

   Мой муж, получив телеграмму о состоянии моего здоровья, с большим трудом уволился, не закончив учебный год, и выехал в Бийск. Узнав о положении в уезде, а в частности в Солонешенском районе, решил не возвращаться. В то время началось строительство военного Чуйского тракта до Монголии. Строить планировалось силами заключенных Сиблага. Но требовалось много и вольных специалистов. Василий Николаевич пошёл в управление шосдорстроя. Ему предложили ехать в Ойротию в село Онгудай, там намечалось основать дорожный рабкооп с торговыми точками от Бийска до монгольской границы. Его поставили на должность главного бухгалтера. Вскоре выслал нам посылку с обувью мне и детям.

   Я всё продолжала страдать тяжелыми приступами малярии, врачи говорили, что нужна хина, а её не было. Пила окрихин, полынь, но не помогало. Болела не одна я, а очень много людей. В стране с 1917 года свирепствовал брюшной и сыпной тиф. Эта эпидемия длилась до 23 года и унесла много жизней. Наверное, не меньше чем первая мировая. И вот новая эпидемия малярия. От голода холода и грязи.

   После разрухи гражданской войны, при НЭПе, люди обзавелись скотом, сеяли хлеб, коноплю. Крестьяне всегда сами себе шили одежду, и обувь, и шубы. Из шерсти и льна ткали всё вплоть до белья. Всегда были сыты и тепло одеты. С 1923 года развернулась кооперативная торговля, в магазинах появились спички, керосин, а то много лет сидели с жировкой и огонь добывали кресалом. Появились ситец, сатин, шерсть и шелк. После миллионов прошла реформа. Курс рубля был высок.

   В 1930 году после коллективизации в магазинах стало пусто. В личном пользовании скота нет, нет ни кож для обуви, ни овчин для шуб, ни шерсти для пряжи, ни земли. Нет ни льна, ни конопли. Колхозы не стали сеять лён даже ни шнурка, ни верёвочки не сплетёшь, не из чего - удавится не на чем. Топливо из леса на себе не притащишь. Стали жечь городьбу, бани, амбары благо сыпать в них нечего. За каких - то два года стали все разуты, раздеты, оборваны, голодны, больны. И смерти, смерти...

   ***

   Хины я не выпила, но удивительно то, что за два дня, пока ехали до Бийска, у меня не было приступа. Два дня прожили в Бийске, пока не пришла дорстроевская машина. Погода была дождливая. Ехали старым Чуйским трактом на грузовой трёхтонной машине. Автобусов тогда ещё не было, да и грузовики я впервые увидела. Ехать страшно, по грязной просёлочной дороге машина часто буксовала. На второй день к вечеру приехали в Онгудай, прямо на базу шосдорстроя где и была контора. В ограде полно народа. Был выходной день, здесь же стояли бараки для рабочих. Отдельно лагеря для заключённых. А впереди была Великая Отечественная. Но это уже другая история."

   ***

   70й был юбилейный год, страна праздновала столетний юбилей вождя мирового пролетариата, товарища Владимира Ильича Ленина. Я тогда начинал работать в районной газете и фотографировал деревенскую жизнь, начиная от открытия какого - нибудь ларька и до зачуханных совхозных коров и таких же доярок и скотников. И тогда казалось, что ни кто в мире не живёт богаче и счастливее нас. За мой "самоотверженный" труд, дали мне тогда юбилейную медаль, и моему щенячьему восторгу не было предела и думалось: - вот бы дедушка Ленин вышел из мавзолея, посмотрел на нашу счастливую жизнь и порадовался сделанному.

   Осознание же сущности нашей жизни приходило постепенно. То, вдруг, узнаёшь, что учёный с мировым именем оказывается русский эмигрант. То книги интересного писателя вдруг повсеместно начинают изымать из библиотек, или радиостанция "Голос Америки" расскажет, что в восемнадцатом Маннергейм предлагал Колчаку выставить против большевиков стотысячный корпус, но с условием, что после разгрома большевизма Колчак даст независимость Финляндии. На что верховный ответил, что он Россией не торгует. Наивные люди! Большевики и так дали независимость Финляндии, а заодно, чтобы спасти свою поганую власть, отдали Германии Польшу, всю Прибалтику в придачу с Украиной. Когда два государства Антанты, Франция и Англия с 1918 года начали получать от разгромленной Германии контрибуцию, то Россия вышедшая, по милости большевиков, из тройственного союза, платила контрибуцию Германии и контрибуцию не малую, хлебом и золотом. Русское золото Германское правительство вынуждено было прямым ходом передавать странам Антанты. Над таким положением вещей потешался весь мир. И это было только началом маразма, который России предстояло пережить в двадцатом веке.

   Благодаря завоеваниям социализма Советский Союз стал могучей ядерной державой. Что же получил народ, кроме военного могущества страны? В своей книге "10 дней, которые потрясли мир" Джон Рид привёл следующие данные по заработной плате и ценам на продукты питания и товары первой необходимости, которые сложились в России на август 1914 года.

   Дневной заработок каменщика равнялся 2 руб. 35 коп, а чернорабочего - полтора рубля, плотника - 2 руб. Килограмм говядины стоил 53 копейки, килограмм масла сливочного - 1 руб. 10 коп., яйца по 30 коп., за десяток. Из этих данных не трудно сравнить реальную зарплату советского инженера или врача, которую они получали в годы развитого социализма, и зарплату чернорабочего при царе - батюшке. За что боролись?

   А по радио семьдесят лет бодро пелось "...будет людям счастье, счастье на века! У Советской власти сила велика"!

   В 1913 году Россия была в пятёрке ведущих мировых держав. Перед первой мировой войной урожай зерновых в России был на треть выше, чем в США, Аргентине и Канаде вместе взятых. Европа не жила без российского хлеба.

   Пролетарский писатель М. Горький писал: "Мне отвратительно памятен тот факт: в 1919 году в Петербурге был съезд бедноты. Из северных губерний России явилось несколько тысяч народа и сотни из них были размещены в Зимнем дворце Романовых. Когда съезд закончился, и эти люди уехали, оказалось, что они не только все ванны дворца, но и огромное количество севрских и саксонских ваз загадили, употребляя их в качестве ночных горшков". Можно, конечно, построить современные фабрики и заводы, восстановить церкви, но генофонд интеллектуалов уже не вернуть.

   Большевики дошли до такого кощунства, что в Церкви Рождества Богородицы в Москве, где захоронены герои Куликовской битвы иноки Пересвет и Осляба, устроили компрессорную станцию завода "Динамо".

   Были разграблены и уничтожены усадьбы великих людей России.

   ***

   На протяжении почти уже века промышленность нашей страны работает в основном на, так называемую, оборону. Самая великая армия в мире с тысячами ракет, сверхсовременных танков, боевых самолётов стратегической авиации, с бомбами способными расколоть земной шар. Подводные и надводные ракетоносцы бесполезно \и, слава Богу\ гниют на просторах страны. И всё это необходимо снова резать и переплавлять, чтобы построить новые, ещё более мощные, ибо от единожды брошенного лозунга "весь мир насилья мы разрушим" не избавиться, потому что "мир насилья" по нашей прихоти не хочет разрушаться. И мы сейчас ни как не можем решиться попроситься в НАТО. Пусть бы тогда японцы размахивали руками и кричали, что НАТО движется на восток. Но нет, современным правителям России хочется самим порулить.

   ...Большевики за 70 лет отучили народ самостоятельно думать и работать. А когда пробил час, разбежались, оставив страну на растерзание и растаскивание, которая, вернулась к границам 16 века.

   В своё время нам доходчиво обьяснили, что банкиры, заводчики и фабриканты нас считают быдлом и рабочим скотом, и если мы этих кровососов уничтожим, то кто был ни чем, тот станет всем. Кровососов уничтожили, при этом прихватили и священников, и интеллигентов, и русских офицеров, и самых работящих крестьян. Но, наверное, Бог есть, и он шельму метит. Только через полсотню лет Советской власти, наконец, отступил голод и в 60 - х годах прошлого века, наконец, стало возможным купить в одни руки больше одной буханки хлеба. Тогда же появилась замечательная одежда - великолепные кирзовые сапоги и фуфайки, и что примечательно, в одну цену по 16 р. И шапки, которые надо было покупать на два размера больше, сядут - станут как раз впору.

   Вдумайтесь, какую Россию за прошедшее столетие угробили, сколько умных, цепких в работе мужиков уничтожили и ради чего?

   В 30х годах прошлого века, например, в восьми километрах от райцентра, с бугра, над бывшим поселком Глиняным, было видно сразу четыре деревни. Внизу располагался Глиняный, в километре за рекой Нижнее - Черновое, слева там, где впадает речка Дрезговита в Ануй, это буквально в трёх километрах, была деревенька Кудряшовка. От нее чуть выше по Аную, на другом берегу, большая часть Искры. Ныне от тех деревень остались только воспоминания. Здесь жили люди, они растили хлеб, рожали ребятишек, имели кооперативы, облагораживали землю, строили на речках мельницы, разводили пчел. Но надо было додуматься до построения коммунизма.

   Где пахари, населявшие эту землю, которые кормили себя и державу? Какое такое татарское иго, в кратчайший срок, поглотило наши сёла?

   При Советской власти это называлось "ликвидацией бесперспективных деревень", а ещё урбанизацией. Но при этом молчали, почему же стала бесперспективной жизнь на этой благословенной земле. Мы ещё не раз пожалеем, что потеряли и от чего отреклись.

   Семьдесят лет искоренялась из сознания понятие и сама жизнь крестьянина. Тюрьмы и лагеря, ссылки и расстрелы. Мощная пропаганда, на которую были брошены лучшие писатели и сценаристы страны советов. Стиралась и сама память о единоличнике земледельце. Искоренили и заменили коммунами, колхозами и совхозами. И все эти коллективные хозяйства, как только государство перестало вливать в них денежные средства, развалились буквально в два года. Семьдесят лет и два года. И за всем этим миллионы загубленных крестьянских жизней.

   Да, русская деревня Тележиха жила трудно. Но с годами село расширялось и богатело. Селяне ещё до переворота построили себе школу, маслозавод, церковь с тридцатиметровой колокольней о семи колоколах. К сельской сборне, пришло голосовать более девятисот человек, когда проходили выборы ещё в ту российскую думу 1917 года, а всего в деревне тогда проживало около двух тысяч человек. В своих воспоминаниях Василий Николаевич рассказывает, о прибытии в Тележиху красноармейского отряда Петра Сухова, вспоминает, как перетянутый ремнями, стройный и ладный товарищ Сухов выступал перед жителями. Он говорил, какая прекрасная будет жизнь после победы Советской власти. Митинг проходил около здания сборни, и Сухов тогда стоял возле высокого тесового крашенного забора. И беда в том, что за семьдесят с лишним лет Советской власти крашеных заборов в Тележихе уже больше никогда не появлялось. Да и сама деревня уменьшалась, как шагреневая кожа. К годам развитого социализма здесь оставалось около 300 жителей, а сейчас доживают свой срок двести десять, в основном пенсионеров. А ещё есть у Швецова строчки, что 1919 год был последним нормальным годом в жизни Тележихи, а если сказать точнее, то в жизни всех сёл района ну и, естественно, страны.

   Позднее Василия Николаевича послали работать секретарём сельского совета в Сибирячиху. В то время, это 20е годы, к Сибирячихинскому сельскому совету относились ещё Гордеевка, Вятчиха, Александровка, Калиниха. В этих сёлах тогда было 906 дворов. И население, соответственно, около пяти тысяч жителей. Этих деревень давно нет, урбанизация же. А в Сибирячихе сейчас осталось восемьсот сорок человек. Швецов писал, что когда происходило раскулачивание, то из Сибирячихи в один день, в северные регионы вывезли семьдесят семей. По семьдесят семей едва ли наберётся сейчас в большинстве сёл района.

   Василий Николаевич Швецов вспоминал, что даже в нашей, не большой сибирской деревне Сибирячихе в тридцатых годах, из отобранных книг была создан библиотека в пять тысяч томов. Это очень много, если учесть, что среди тех книг не было многотомных собраний сочинений Ленина, Сталина, Хрущёва, Брежнева, Косыгина и прочих образцов словоблудия.

   Два десятка лет не стихал делёж чужого добра и закончился он только тогда, когда разделили последние ухваты и съели последних кур. К началу семидесятых годов прошлого века в Советском Союзе исчезли 580 тысяч деревень. Только в Солонешенском районе не стало Мульчихи, Малиновки, Большой Речки, Вятчихи, Песчанки, Кудряшевки. Я мог бы здесь перечислить ещё полсотни угробленных деревень и помянуть их, как поминают умерших родственников в родительский день, но здесь это сделать невозможно. Наш земляк учёный - эколог Фатей Шипунов вспоминает как, например, в глухой нашей деревеньке Елиново до 1917 года проживало более четырёхсот человек. Они держали шестьсот коров и восемьсот лошадей, в округе было более полутора тысяч пчёлосемей, ну а птицу ни кто не считал. К началу Горбачёвской перестройки здесь осталось несколько полузаброшеных изб и ни одной пчелы. Нужно помнить, что весь маразм происходил каких - то 60 - 70 лет назад. Ещё живо поколение, прошедшее через это. И ему не скажешь - не ворошите прошлое, потому что это их жизнь искалеченная непонятно за что и ради чего. На что было рассчитывать и надеяться в нашей стране, если народный комиссар просвещения Анатолий Васильевич Луначарский писал: "Долой любовь к ближнему. Мы должны научиться ненавидеть, мы ненавидим христиан, даже лучшие из них наши враги. На знамёнах пролетариата должны быть написаны лозунги ненависти и мести". А христиан в России в то время было более ста миллионов человек. Можно представить себе, с каким омерзением и ужасом смотрел на нас весь цивилизованный мир, когда большевики, под руководством Ленина, рушили и оскверняли православные храмы в собственной стране.

   В тридцатых годах закончился разгром всех сельских приходов, и отправлены в лагеря последние, оставшиеся в живых, священники. В нашем районе из семи церквей не осталось ни одной. По канонам православной церкви Ленин не просто узурпатор власти, но типичный сатанист, чёрточеловек, одно из проявлений антихриста. И, вероятно, поэтому его чучело лежит на всеобщем обозрении и его душа не знает покоя. Сам он в страшном сне не мог предвидеть для себя такой участи, какую уготовили ему соратники.

   Более трёх лет страна корчилась в муках гражданской войны, чтобы установить, так называемый социализм, и одного росчерка пера хватило Борису Ельцину чтобы ликвидировать "ум, честь, и совесть нашей эпохи" а заодно и весь социалистический лагерь. И ни один из шестнадцати миллионов коммунистов не вякнул в его защиту ни слова, ни один секретарь райкома КПСС не заперся в своём кабинете, когда его пришли опечатывать, и не спел, хотя бы в форточку, интернационал.

   Сравним некоторые цифры из этого буклета. "В 1924 году был образован Солонешенский район из Солонешенской, Сибирячихинской и Черно - Ануйской волостей. И проживало на этой территории 22762 человека". И далее: "...современная площадь района равна 3654 кв. километров, с каждым годом благоустраивается наш район, сейчас в нём живёт 13800 человек. На его территории расположены 10 совхозов, на фермах которых имеется 25092 голов крупно рогатого скота, 40079 овец, 3910 лошадей. Я взял только те цифры, которые можно сравнить с известными цифрами по Тележихе в которой, например, селяне до 1917 года держали 7000 голов КРС, овец 3000 , лошадей более полутора тысяч. Получается, что четыре - пять таких деревенек, как Тележиха производили больше продукции, чем весь Солонешенский район в годы развитого социализма. Бросается в глаза ещё одна цифра: "...в 1988 году хозяйства района продали государству 425 центнеров мёда". Столько товарного мёда производит сейчас десяток пчеловодов - любителей. Горько сравнивать это, горько представлять, куда был отброшен наш район за годы Советской власти.

   На подъезде к Солонешному, по Бийской трассе, приходиться проезжать мимо доильной площадки, что на пятом километре. Эта дойка бывшего Медведевского совхоза расположилась здесь ещё со времён коллективизации. И тогда и сейчас общественное стадо стояло и стоит по колено в дерьме. И думается, когда же, наконец, они отмучаются и все передохнут.

   Летом этого года бывший совхоз "Медведевский" отмечал пятьдесят лет со дня основания. Вот что по этому поводу написала районная газета: "В период коллективизации в нашем районе было образовано 46 колхозов, которые работали почти до 60 - х годов прошлого века. Тяжелые климатические условия предгорий редко позволяли получать высокий урожай зерновых, делать необходимые запасы кормов. Отсюда и низкие конечные результаты хозяйственной деятельности в основной отрасли - животноводстве. Поэтому не случайно колхозы Солонешенского района во второй половине двадцатого века стали объединять в совхозы, которые государство содержало на финансовых дотациях". Думается, всё - таки, не погодные условия виновны в низких "конечных результатах". Эти конечные результаты, почему - то, были гораздо выше в дореволюционной России. И это правда! А может быть всё это клевета врагов советской власти? Расскажу лучше о том, что видел сам.

   Мне тоже довелось не много поработать в Медведевском совхозе. Это был 1967 год. Сразу после окончания средней школы меня приняли туда электриком. Как раз заканчивалось строительство электролинии на Искровскую ферму. Мы добросовестно и сильно натянули провода, хотели как лучше, а вышло хуже некуда. Зимой 67 - го ударили пятидесятиградусные морозы, линия полопалась в нескольких местах. Нам же никто не объяснил, что провода должны провисать, вот и создали себе трудности, которые в крутой мороз героически преодолевали. А не задолго до этого запомнилось мне пара, не менее "героических" эпизодов. Первый, это когда комбайнеры почти десять дней на территории МТМ, сразу за электростанцией, выстраивали на зимовку в ряд комбайны. Белили колеса, поднимали на подпорки, снимали аккамуляторы, одним словом, консервировали. И как только закончили, инженер по технике безопасности И.И. Повиляев приказал все переставить, они оказались под линией электропередач. Переставляли ещё десять дней. Буквально в эти же дни, прихожу утром на электростанцию, а там аврал. Внутри помещения по колено солярки и её надо вычерпывать ведрами. Причина банальна - пьяный моторист В. Демидов, включил насос, чтобы подкачать топливо из цистерны в топливный бак дизеля, включил и уснул.

   Ближе к весне меня отправили в Бийск, за какой - то мелочёвкой. Возвращался пассажиром на нашем совхозном бензовозе, он вёз горючее. На подъёме в Солоновскую гору, на дороге лежит потерянный кузов с рассыпанным углем, а на горе стоит газик и В. Юдин чешет затылок, это он потерял, да ещё, в придачу, у него застучал движок. Цепляем Володин газик на трос и тащим. На спуске, перед Берёзовкой, из - за поворота лихо выворачивает ГАЗ - 52 и лоб в лоб с нами, а газик Юдина въезжает нам в зад сбивает кран, солярка вытекает. Водитель ГАЗ - 52, как водится, пьян в стельку.

   Вот первые впечатления от начала моей трудовой деятельности. А весной я уже работал в районной газете. В журналистике проработал, как мы тогда любили писать, почти четверть века и подобного насмотрелся выше крыши. В начале все аварии фотографировал - своеобразная коллекция. Сейчас иногда гляжу на эти снимки и бросается в глаза, что почему - то чаще всего опрокидывались гусеничные тракторы, как - то вот не могли пьяные трактористы точно вписываться в повороты и на мостики.

   А коммунизм был уже не за горами.

   Мы жители "страны дураков", воспитанные на незабвенной программе КПСС, которая начиналась словами: "...нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме ..." и даже называлась дата вступления в этот благословенный коммунизм - 1980 год.

   Вместо обещанного большевиками мира, труда, счастья и благоденствия страна получила трёх летнюю гражданскую войну, изоляцию от внешнего мира, голод, отмену всех свобод, плотную сеть концлагерей опутавших всю Россию, уничтожение собственного народа, диктатуру сатанистов - разрушителей, распятую православную веру, раздёрганную культуру, полное разграбление золотых запасов страны. Такое могло произойти только при иноземном захвате. Монолитное единство и единомыслие обеспечивалось тюрьмами, расстрелами и одурачиванием населения. Теоретическая привлекательность коммунистических идей бесспорна. Но все подлости и гадости совершались под лозунгами борьбы за светлое будущее.

   ***

   Сколько же было совершено глупости и маразма в жизни села! Создавались и разваливались коммуны и колхозы, укрупнялись и разукрупнялись районы, объединялись и ликвидировались совхозы, которым давались звонкие названия, зачастую звучавшие горькой насмешкой. У нас в районе только одно название было удачным - это колхоз "Новая жизнь". В те тридцатые годы мужички в сердцах говорили - мать её так... эту "новую жизнь" и потом, когда уже одной ногой стояли в коммунизме, снова костерили "новую жизнь". Нагрянула перестройка и снова началась "новая жизнь", мать её $^&*#!

   Помню как в один из дней, кажется 1962 года, пришёл отец с очередного партийного собрания и сказал, что собрание, по директиве сверху постановило - всем коммунистам срочно ликвидировать подсобное личное хозяйство, как пережиток прошлого, отвлекающий от строительства светлого будущего. И на следующий день, не обращая внимания на слёзы матери, зарезал сразу всех трёх овец и всех двух поросят. И не было в тот день человека счастливее меня. Потому, что в мою святую обязанность входило ухаживать за этой животиной. Вот так и жили, кто умел, тот играл на балалайке и пел песни, кто не умел, тот пил горькую. Естественно из меня и моих друзей выросло то, что выросло. Редко кто не стал алкоголиком, ну а лодырями стали все. Так отучили работать моё поколение. Поколение наших отцов отучивали ещё круче. У них на глазах, всех или почти всех, зажиточных, трудолюбивых, совестливых расстреляли, посадили, сослали, а у оставшихся уже не поднимались руки, как - то облагородить свою усадьбу, сделать украшение на избу. И не дай Бог, построить себе дом лучше, чем у соседа. Красивая жизнь, даже в таком малом проявлении, обеспечивала прямой путь на Колыму или в Нарым. В нормальных странах в таких жилищах, в каких мы жили в годы развитого социализма, не держат скотину. А сейчас и те халупы обветшали до последней степени. Наши сёла производят жуткое впечатление, в них можно находиться, только по приговору за серьёзное преступление.

   Как работали при социализме не жалея сил и самой жизни мы хорошо знаем только не все сознаёмся себе в этом. Хочу вспомнить ещё один эпизодик из тысяч аналогичных. Везли как - то, в нашем районе, из Казанды, мужички лес на тракторе. Ну, у них, как водится, было. Напились и благополучно из кабины повыпадывали. Ну а трактор покатил себе дальше. По пути, в с. Искра, свернул баньку, и дальше, по льду Ануя, пока не упёрся в мост. И добродушно стоял, буксовал, спасибо заглушил прохожий. Вот так и работали. Но это уже не кровавая сталинская Россия, а безалаберная брежневская. Весело жили. Не даром сейчас с тоской вспоминаем те времена, когда в запойные дни, по три дня мычал не доеный и не кормленный скот, разбивалась техника, сгорали сеновалы, срывались сроки сева и уборки, методично сгорали склады и конторы райпотребсоюза, чтобы прикрыть воровство - только в Солонешном, на протяжении одной пятилетки, было три таких пожара Кругом царило всеобщее благодушие и безответственность, зато всем было хорошо, ведь ещё не известно, что лучше - работать и жить по человечески, или жить так - сяк, зато не работать. Я понимаю, нам хотелось бы гордиться небывалыми успехами социалистического строя, беззаветным коммунистическим трудом но, к сожалению, Советская власть приучила людей быть жуликоватыми, довольствоваться малыми радостями. Провалял день дурочку - слава Богу, упёр мешок комбикорма - опять удача. После развала страны всё уже разворовывалось вагонами и составами, фабриками и заводами, ну а мы здесь в меру сил и способностей растаскивали болты и последние гвозди.

   Разумеется, были и те, кто доил и кормил своё и брошенное стадо, кто пахал землю за себя и за того парня, мы их тоже знаем по именам. И сейчас сидят они в орденах, со скрюченными руками, на мизерных пенсиях.

   Ежегодно проходящие отчётно - выборные собрания, в чудом сохранившихся коллективных хозяйствах похожи, как две капли воды. На этих собраниях рельефно выделяется хвалёный социалистический выбор, их участники, как всегда, режут правду - матку в глаза, не взирая на лица. А правда состоит в том, что рабочие, пропивают всё, что лежит плохо (а плохо лежит всё) работа выполняется тяп - ляп. На сенокос, выходят к одиннадцати утра и в шесть вечера уже дома. О всеобщем благе в масштабах своего хозяйства и не помышляют. Скот дохнет, техника разваливается, пасеки гибнут, Всё это было и раньше, изменилось только то, что государство перестало вливать в этот бардак денежные средства. Приверженцы колхозов и совхозов часто повторяют, что общинное ведение хозяйства было присуще российскому крестьянству. Но мало кто из них задумывается и осознаёт, что являлось ячейкой общины и основой самоуправления. А это, прежде всего, семья, это родственные связи, которые испокон века хранились в деревне. Мы сейчас даже не представляем себе жизнь в многопоколенной семье, в этом русском "колхозе", где председателем был дед, он же был и бухгалтером, и агрономом, и секретарём парткома, и секретарём ВЛКСМ, и рабочкомом и бригадиром, и кладовщиком, и экономистом и т. д. (уму непостижимо как они обходились без этих дармоедов) а сыновья и внуки - работники. Естественно в таком "колхозе" не могло быть речи о воровстве, пьянстве, прогулах и просто отлыниваний от работы. Вот она основа "золотой нивы" порушенная за годы Советской власти. Одно из самых тяжелых наследий социализма это огромный управленческий аппарат, проедающий последние запасы страны. Всё развалилось, а аппарат остался. Взять хотя бы наш район, экономической отдачи никакой, но руководителями пруд пруди. До октябрьского переворота в нашей волости \ сейчас Солонешенский район \ проживало более сорока тысяч населения, и управлял этой волостью староста, урядник и писарь. В первые годы советской власти один чиновник уже приходился на семьдесят шесть человек, а в годы развитого социализма - один столоначальник на пятнадцать душ. И в районе сейчас осталось всего двенадцать тысяч человек и четверть из них старики. Ведь что нужно крестьянину? Школу, больницу, ну ещё, может быть, дорожную службу вот и все. Остальные - захребетники.

   У современных хранителей села сейчас нет техники, для использования в не больших семейных хозяйствах, нет скотных дворов для стада на пятнадцать - тридцать голов, нет компактных доильных установок, нет даже умения и способности работать на себя, да ничего нет. Осталась только растерянность и тоска в глазах.

   Тех хранителей нивы, о которых писал Василий Швецов, давно уж нет и таких, наверное, никогда не будет. Для них труд на земле был естественным и необходимым и другой жизни они для себя не представляли. Не было понятия, что в деревне можно жить и не работать. В громадном большинстве трудились все, кроме убогих умом. Деревня год от года медленно, но верно крепла и богатела, люди жили в ладу со своей душой, Богом и природой. Сейчас мужичков, у которых генетически сохранилось умение жить сельским трудом, остались единицы. Они, как белые вороны, несмотря на то, что их труд неблагодарен, с мизерной отдачей, цепляются за землю, пытаются на ней закрепиться. Закрепится на этом пятачке, дальше которого отступать уже нельзя. Наша деревенька /впрочем, как и все русские сёла/ Тележиха пустеет, и такое чувство, что больше уже не поднимется, но лучик надежды остаётся.

   Когда моего деда Прокопия Архипова расстреляли, то у него кроме семи детишек, коровы и собаки осталось ещё пять колодок пчёлосемей. Их взял к себе его тесть Анфим Епифанович Филиппов. А когда внучка Анфима, Нюрка выросла и вышла замуж, то он отдал этих пчёл молодым. Шли годы, у Нюрки подрастал я, мой отец разводил и ухаживал за переданными им пчёлами. Я же не помышлял оставаться в деревне и, как большинство моих ровесников, уехал в город, нашёл по душе работу и никогда не думал о возвращении. Но наступили смутные времена, страна развалилась. Я оказался за границей, в Казахстане, там работал на студии документальных фильмов. Но и документальные фильмы, в том советском варианте, стали не нужны, и наша студия дармоедов, тоже приказала долго жить. Оставаться в чужой стране страшно, и мы вернулись на малую Родину, а тут умирает отец, пчелки осиротели. Я пчеловодством не занимался ни когда, даже теоретически плохо представлял это дело, но расставаться с ними, было жаль. Есть поверье, что души умерших пасечников, переселяются в пчёл, которых они держали, и я приступил к новому для себя делу. Пчёлы меня приняли, прекрасно развиваются, приносят много мёда. До вывоза на кочёвку три месяца - апрель, май, июнь их приходится держать в огороде, а это центр села и количество их не малое - за сотню семей. И удивительное их миролюбие, такое чувство, что они знают всех чад и домочадцев, и невольно начинаешь верить, что здесь души твоих предков. Когда собираешь рой, то пчёлки, рассыпавшись по рукам, гудят приветственно и трогательно, как будто что - то пытаются сказать. Тогда вспоминаются и родители и деды, и прадеды, и защемит сердце, и становится больно за их спалённую жизнь, за изработанные силы не понятно для чего и ради чего, за загубленную страну.