Швецов Василий Николаевич Горькая новь
жүктеу/скачать 1.41 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- - Тётка, зря нас ругаешь, мы не виноваты, мы мобилизованы, нам приказывают, мы выполняем.
- - Лука, ты говори да не заговаривайся. Вот кончится эта заваруха, тебе в ревтрибе эти слова припомнят, клочки - то из тебя полетят. ***
- *На Колесникова в Солонешном наступал 3 - й, особого назначения, Бийский кавалерийский дивизион, под командованием Ивана Пичугина.
- В это время отряд Колесникова уже подъезжал к Тележихе. Поднялись на Язёвское седло, и перед ними открылась, во всём своём великолепии Будачиха. Иван Шадрин стукнул кулаком по луке седла
- Въехали в свою ограду и Авдей с Мартяхой. В седле перед собой Авдей держал "люис", за плечами у обоих трёхлинейки. Выбежали на крылечко их жены, вышла мать и заплакала
- - А где Ларион - Не беспокойся, мама, сейчас подъедет. - Вскоре появился и Колесников. Он был мрачнее тучи.
- - Ларион, оставь хотя бы ребят, не бери ты их с собой на погибель. - Не твоего ума это дело, больше об этом не напоминай. Лучше расскажи, что в деревне.
- - Живём и трясёмся, многие тебя ругают. Ведь всех поубивают и останутся вдовы да сироты. - Ларион Васильевич хмурился и отводил глаза.
- В закрытые на крючок двери дома Новосёлова раздался стук. Чутко спавший председатель, босой, выскочил в холодную веранду. Посыльный прокричал
- - А вот и наш председатель - сказал Колесников. - Здравствуй Иван Родионович, надо поговорить. - Слушаю, Ларион Васильевич.
- - Ларион Васильевич, да у меня дома хоть лазарет открывай, жена болеет, шестеро детишек базланят, да и дед уже редко поднимается. Уж, пожалуйста, уволь, ради семьи.
- - Артамон Васильевич, - заговорил Бурыкин, - мы восстали за народ, против грабежа и насилия, надо ли нам объединяться со старыми врагами беляками. Поймут ли нас люди.
- *Подъесаул Кайгородов родился в 1887 году в Катанде, в семье крестьянина переселенца из Томской губернии. С германского фронта вернулся полным Георгиевским кавалером
- - Как не помнить, всё до последней ниточки помню, Ларион Васильевич, но ведь сейчас, однако, что - то не то.
- - Да, в прошлом все были в партизанах, а теперь будут убивать нас. Если бы, Силыч, тебя взяли в чон, ты тоже бы стал убивать нас
- Разговор прервали разведчики, они доложили, что чонори выехали из Солонешного в неизвестном направлении. Вскоре выяснилось, что их отряд вошёл в Тележиху. ***
- - Сдавайся бандит, а то стрелять в окна будем и избушку подожжём!
- - И какой дьявол затащил меня к этой бабёнке, и всё распаляясь, он ушёл искать свою шапку.
- Чем я буду кормить детишек, что я буду сеять! Вы тут нас грабите, а дома ваших родителей, поди, тоже грабят! Что же вы делаете, о чём думаете своими зобубёнными головушками, куда вы смотрите? - Тётка, зря нас ругаешь, мы не виноваты, мы мобилизованы, нам приказывают, мы выполняем. - Заткнулся бы ты, мордастый, это кто может приказать отобрать у бабы с пятью маленькими ребятишками, последнее. Этот произвол творит местное начальство и активисты из комбеда вон вроде Кольки Лунина. Им самим жрать нечего, вот и нашли способ поживиться. Работать надо, а не баб обирать! - Лука, ты говори да не заговаривайся. Вот кончится эта заваруха, тебе в ревтрибе эти слова припомнят, клочки - то из тебя полетят. *** Разъехавшиеся по сёлам, уполномоченные не знали о восстании и проводили работу в сельских советах по продразвёрстке. Не знал об этом и Михаил Иванович Егоров, который был три дня в Большой Речке. Не любили его мужики, был груб и беспощаден. Последний пуд выколачивал, не смотря ни на какие обстоятельства. 21 декабря, закончив командировку, он поздно вечером возвращался в Солонешное. На паре резвых, с колокольцами, в кошеве он подъехал к мосту на Ануе. Его встретил вооруженный пост из четырёх человек. Они остановили пару и спросили кто и откуда. Не зная о событиях последних дней, чувствуя себя волревкомовским начальником, по своей грубой натуре он заорал: - Что это за пьяная ватага? Разойдись и дай дорогу! - Узнав Егорова, ему сказали, что вот его - то, как раз и надо. Моментально выдернули из кошевы, сдёрнули тулуп и начали старательно метелить. Били нещадно, на смерть, разорвали в клочья пиджак и рубашку. Сначала Егоров орал и звал на помощь, а потом, весь окровавленный, только стонал. На крик подъехали ещё вооруженные всадники, самосуд прекратили. Забросили избитого в кошеву и привезли в волость. Узнав о самосуде, Колесников затребовал всех четырёх караульных: Сафронова, Огнёва, Пшеничникова и Менухова, строго их отсчитал и предупредил, что если такое повториться, то разговор с виновными будет другим. Рано утром 22 декабря площадь перед церковью была заполнена повстанцами. Возле конторы многолавки, шум, гам, двери в магазин были распахнуты, валил густой пар. Каждый что - то выносил, что именно, в предрассветном сумраке, рассмотреть невозможно, а подойти ближе боязно. Но потом стало ясно, что сам Колесников, оповестил всех своих соратников, чтобы подъезжали к лавке. Открыл замки и приказал раздать товар. Кто брал кожу на обувь, кто полушубок, кто тащил фигурный самовар, а кто, что досталось. Растащили быстро и всё, это был грабёж! Но всем было уже привычно - грабить награбленное. Постоянно заседал повстанческий штаб. Продотрядовское начальство с квартиры Сергея Манохина ещё с вечера перевели в каталажку. Начали ходить слухи о приближении из Бийска отрядов чон. После разграбления магазина здание волости снова заполнилось вооружённым народом. Всем волостным работникам было приказано выйти на улицу. Одевшись, мы вышли и нас, семнадцать человек, загнали в амбар, где помещался архив, туда же вскоре привели и продотрядовское начальство. В амбаре темнота и собачий холод. У дверей поставили охрану. Выбраться ни какой возможности, ведь раньше амбары рубились добротно и крепко. Было ясно, что стучать, кричать или что - то требовать бесполезно. Стали определяться, стаскивать со стеллажей связанные кипы бумаг и на них рассаживаться. Самочувствие и настроение самое упадочное. Все гадали и в мыслях и вслух, что же с нами сделают. Пинаев утверждал, что расстреляют, но в это ни кто не верил. Мы с Митей Гусевым расплакались, но на нас кто - то рявкнул, чтобы заткнулись. Эдуард Иванович Ранкс, по национальности латыш, человек в обычной жизни весёлый. Он и в тёмном амбаре сыпал шутками и анекдотами. Некоторые смеялись, но большинство бранили. Больше всех на него ругался председатель трибунала Клоков. Во второй половине дня за селом, со стороны Медведевки, началась стрельба.* Снаружи начался галдёж, звучали команды. Вскоре загремели запоры, дверь распахнулась. На крыльце и поодаль, стояло несколько повстанцев, сердито и злорадно глядевших на нас. Нам приказали выходить и, окружив кольцом, повели на площадь не через здание, а через калитку. С площади быстро погнали к Аную на Язёвскую дорогу. Мысли в голове метельшили, вот выведут за село и расстреляют. Разговаривать не разрешали, повстанцы группами и в одиночку двигались впереди и сзади. Колесников, Дударев и Загайнов замыкали колонну. О чём тогда думал Ларион Васильевич? Какие мысли терзали его душу. Дома у него осталась жена с маленькими ребятишками, впереди шли два старших юных сына. Может, думал о том, что напрасно поддался на уговоры возглавить это самоубийственное восстание. Всё повторялось по той же схеме, как и тогда, когда восстали против Колчака. Но тогда я не видел ни разу его таким угрюмым и мрачным. А может, думал о своём родном брате Игнатии, которого позволил убить за то, что тот помогал колчаковцам против Советской власти. На протяжении всей своей последующей жизни, я неоднократно размышлял о нем, старался поставить себя на его место. И не раз себе говорил, что не дай Бог, оказаться на его месте, хоть на несколько минут. Сейчас мне ясно, что и те две сотни мужиков, его соратников, были тоже отчаянно - смелые сорви головы с обострённым чувством справедливости. И они, ох как, пригодились бы стране в годины тяжких испытаний. Но их выбили, в том маразме, десятками тысяч по всей матушке России. *На Колесникова в Солонешном наступал 3 - й, особого назначения, Бийский кавалерийский дивизион, под командованием Ивана Пичугина. Со всех улиц и переулков выходили на лёд Ануя повстанцы. Отряд вытягивался по дороге на Язёвку. Нас без конца подгоняли, сзади ехала охрана, держа перед собой винтовки. На другом конце села слышалась стрельба, как оказалось, это был отряд чона.* В нашей колонне впереди ехали Бурыкин и Уфимцев. Ваньков и Буньков, дав нам дорогу, поджидали Колесникова. Чоновцы вошли в Солонешное и с Ануя, вслед нам, началась стрельба, засвистели пули, две лошади упали. Не доходя с километр до паскотины, нас отогнали на речку Язёвку и бросили, охрана и сам Колесников галопом понеслись в сторону Тележихи. Вскоре подошли красноармейцы. Нас вывели обратно на дорогу и отправили в село. Отряд чоновцев был большой. Повстанцы рассыпались по логу, некоторые поворачивали и санной не торной дорогой уходили Макаровой и Кашиной Ямой в Тележиху. Лошадь Уфмцева была убита и он, по глубокому снегу, лез в гору. Снизу подъехали всадники, сделали несколько предупредительных выстрелов и приказали ему спускаться. Видя безвыходное положение, он сжег, бывшие при нём списки восставших и прочие бумаги. Об этом, гораздо позднее, рассказывал мне сам. В этом же логу поймали ещё восемь человек. Среди них были и раненые. Вслед за нами часа через два их пригнали в волость и посадили в холодный амбар, в котором только что сидели мы. Через двое суток всех отправили в Бийскую тюрьму. Продотрядовцы разошлись по своим старым квартирам. А в здании школы поселились Чоновцы, они были набраны из разных волостей уезда. Командир отряда некто Иван Темнов, заместитель Оболенский. Оба они были в армейских белых полушубках, перепоясаны ремнями с шашками и наганами. Их штаб расположился в доме раззорённой семьи Абламских. Погоня за повстанцами была приостановлена, и все чоновцы вернулись в Солонешное. В это время отряд Колесникова уже подъезжал к Тележихе. Поднялись на Язёвское седло, и перед ними открылась, во всём своём великолепии Будачиха. Иван Шадрин стукнул кулаком по луке седла: - За смертью мы идём сюда! - Он повернулся к Першину, - Санька, зачем мы убежали из своих домов, побросали семьи? Ну, взяли у нас хлеб, отобрали продукты, но руки ноги целы, не пропали бы. Что теперь делать? Ведь власть считает нас бандитами, а бандиту две дороги - на тот свет или в тюрьму. У меня и баба болеет, некому за скотиной ухаживать. Першин вполголоса сказал: - Согласен, наша беда, живём задним умом, сначала пёрнем, а потом оглядываемся. *** Въехав в Тележиху, разнопёстрая армия, не дожидаясь команды, разбрелась по домам. У большинства в избах не согреешься, скотина голодная, нет дров и сена. Ехать за ними в лес и поле, нет ни какой возможности. Рады бабы и не рады, растерянно засуетились, хочется чем - то горячим накормить хозяина. Задымились печки, стало замешиваться из овсянно - ячменной смеси тесто на постряпушки. Въехали в свою ограду и Авдей с Мартяхой. В седле перед собой Авдей держал "люис", за плечами у обоих трёхлинейки. Выбежали на крылечко их жены, вышла мать и заплакала: - А где Ларион? - Не беспокойся, мама, сейчас подъедет. - Вскоре появился и Колесников. Он был мрачнее тучи. - Плакать, Настасья, не надо, бог не выдаст - свинья не съест, лучше что - нибудь приготовь нам поесть. За обедом Настасья снова тихо заплакала. - Ларион, оставь хотя бы ребят, не бери ты их с собой на погибель. - Не твоего ума это дело, больше об этом не напоминай. Лучше расскажи, что в деревне. - Живём и трясёмся, многие тебя ругают. Ведь всех поубивают и останутся вдовы да сироты. - Ларион Васильевич хмурился и отводил глаза. Тележиха замерла, ни какие сельские общественные мероприятия не проводились, ни один уполномоченный не появлялся, не было ни заседаний, ни собраний, не ходили по дворам посыльные. Члены совета сидели по домам, но в сельревкоме было круглосуточное дежурство, несли его женщины и подростки. В закрытые на крючок двери дома Новосёлова раздался стук. Чутко спавший председатель, босой, выскочил в холодную веранду. Посыльный прокричал: - Иван Родионович, вас срочно зовут на сборню. Тревожные мысли роились у председателя, кто бы мог вызывать, он чувствовал себя между двух огней. Не выполнишь задание власти - строго накажут. И не за понюх табаку восставшие тоже могут голову оторвать. Положение было незавидное. Наскоро одевшись, с неизменной суковатой палкой в руках, побрёл на сборню. В зале за накрытым красной тряпкой столом, сидел Колесников, рядом Дударев, с другой стороны Загайнов. - А вот и наш председатель - сказал Колесников. - Здравствуй Иван Родионович, надо поговорить. - Слушаю, Ларион Васильевич. - Не согласишься ли, Иван вступить ко мне в отряд фельдшером? У нас такого спеца нет, а на войне всякое бывает, сам знаешь. - Ларион Васильевич, да у меня дома хоть лазарет открывай, жена болеет, шестеро детишек базланят, да и дед уже редко поднимается. Уж, пожалуйста, уволь, ради семьи. - Ладно, так и быть, не неволю. Но на тебя много жалоб от мужиков. Наряжаешь некоторых по долгу дежурить, у них голодают детишки и скотина. Смотри, чтобы такого больше не было. И особое задание тебе, у многих моих ребят, не чем хаты топить и корм весь вышел, вот список. Сегодня же занаряди и обеспечь подвоз. И, не оборачиваясь, все трое вышли. Штабом Колесников расположился в своём доме, солонешенские члены штаба квартировали у родственников или знакомых, но каждый день с утра собирались к нему. Сюда приходили жители за пропусками на мельницу, за сеном или за дровами, приходили и с разными кляузами на влась. Пропуски он писал сам на простом клочке бумаги. Сегодня, как всегда, Ларион Васильевич пригласил всех в горницу, а жене указал на эмалированный четвертной чайник. Филипповна взяла его и вышла из комнаты. - Проведём совещание, накопилось много разных дел, - сказал начальник штаба. - Мои ребята, Батаев с Сухоруковым сегодня ночью ездили в Солонешное, лошадей оставили на ночь на мельнице у Культи и пробирались в село. Там неразбериха, докладывают, что, по всей вероятности, в скором времени гнаться за нами не собираются. Но и нам долго тут сидеть, тоже толку мало. Прошу высказаться, какие будут предложения. - По моему, надо применять ту же тактику, что применяли против Колчаковцев. Надо атаковать и уничтожать противника, а не убегать, не приняв боя, - раздраженно проговорил Буньков. - Кроме этого надо послать отряды по сёлам и поднимать народ. Кого добровольно, а кого и силой. А так же срочно надо искать связи с отрядом Тырышкина. И может быть уйти партизанскими тропами на соединение с Кайгородовым.* У нас пока народу маловато, да и боеприпасов не ахти. - Артамон Васильевич, - заговорил Бурыкин, - мы восстали за народ, против грабежа и насилия, надо ли нам объединяться со старыми врагами беляками. Поймут ли нас люди. *Подъесаул Кайгородов родился в 1887 году в Катанде, в семье крестьянина переселенца из Томской губернии. С германского фронта вернулся полным Георгиевским кавалером В Солонешенской волости был налётом. В ноябре 1921 года занял Чёрный Ануй, оттуда он двинулся в Топольное, потом в Туманово. они дали ему около ста человек пополнения. Но в Александровке отряд самообороны встретил их пулями. Обстреляв, смельчаки ускакали в Куяган. Ни в Александровке ни в Дёмино ни кто к повстанцам не присоединился. 7 ноября 1921 года занял Тоурак здесь их настигли отряды 186 Алтайского коммунистического пехотного полка. Со значительными потерями повстанцы отступили в Катанду. - Филипповна, тащи - ка чайник. - По - моему, для победы все средства хороши. От боёв уклоняться мы не будем, но и зря на рожон не полезем, а пока надо проводить агитацию и увеличивать численность отряда здесь в окрестных сёлах. Что касается мобилизации, то силой никого принуждать не будем. Если доведётся уходить отсюда, то не рлохо бы иметь при этом несколько сот бойцов. Глухой ночью повстанцы собрались у дома Колесникова. Отряд увеличился всего лишь на шесть человек. По убродному снегу, отряд двинулся по селу вверх, куда пойдут, ни кто, кроме штабных не знал. Снег, валил не переставая, начала мести позёмка. Впереди ехали разведчики. На устье Пролетного свернули с дороги, направились Пановым ключом, и через седловину спустились Сухим логом на большеречихинскую дорогу, Через час въехали в село Большая Речка. След их, буквально, замело. Квартиры занимали сами, громко стучали в окна и двери. Испуганные женщины собирали ребятишек и закидывали их на печи и полати. В большинстве домов теснота. От хозяев повстанцы требовали для лошадей овса и сена, а для себя обед. Но у многих не было ни кормов, ни продуктов, всё выколотили продотряды. Штаб занял здание сельревкома, а дежурившую там девку послали за председателем. В ограде было приготовлено несколько возов сена, к ним и пустили лошадей. Вскоре пришёл лохматый, в драном полушубке, председатель Квашнин. От жировушки было чадно слабый свет не доставал дальше стола. Войдя в комнату, председатель сразу увидел Колесникова и, как мог, радушно заговорил: - Здравствуй Ларион Васильевич, надумал приехать нас попроведовать, милости просим. А от нас только вчера уехал помощник продинспектора Полилуйко, злой хохляга, вот насобирали по его требованию десять возов сена. - Здравствуй, здравствуй Ерофей Силыч, с лошадями мы определились а ты, будь добр, распорядись - ка моих людей покормить. Знаем, что сейчас все ободраны, да обобраны, но как - то надо. Не забыл, как мы казаков под Чарышом лупили, вояка ты добрый был. Быть может, со мной опять пойдёшь, я ведь и коммунистов тоже принимаю. Все заулыбались. Но не до смеха было Ерофею. - Как не помнить, всё до последней ниточки помню, Ларион Васильевич, но ведь сейчас, однако, что - то не то. - Ладно, об этом мы поговорим завтра, а пока иди, распоряжайся. Всем отдыхать. А ты, Петруха, подготовь смену постам. К полудню буран стих, снегу намело чуть не с метр. Хозяева отгребали ворота, да делали дорожки по двору, помогали им и незваные гости. Около полутора десятков мужиков уехали в поле за сеном. На обед хозяева поотрубали бошочки последним курам и гусям. Начальство, покушав у ямщика Оболонкина, вернулись в сельревком. - Ерофей Силыч, сколько коммунистов у вас взяли в чоновский отряд? Ерофей вскочив со скамейки, стал рапортовать, - так значит, у нас в ячейке двенадцать человек, дома - то остались Я, Ефрем, Денис да Прохор, значит, взяли восьмерых. - Да, в прошлом все были в партизанах, а теперь будут убивать нас. Если бы, Силыч, тебя взяли в чон, ты тоже бы стал убивать нас? - Помилуй бог, Ларион Васильевич, за что бы я тебя стал убивать - то, ты мне пока ничего плохого не сделал. Разговор прервали разведчики, они доложили, что чонори выехали из Солонешного в неизвестном направлении. Вскоре выяснилось, что их отряд вошёл в Тележиху. *** Три дня ни кому не разрешалось выезжать из Солонешного. Во всех концах деревни базланили голодные коровы. Кончалась у хозяек мука. Женщины злые. А как не будешь злой, выгнали из села мужей, отцов, у стариков детей. А за что? За своё добро. Каждая в слух думает, как они будут теперь без кормильца жить. Горе безутешное. Чонарей ни кто на квартиры не разводил, они их занимали сами. Если где ещё оставалось сено - брали своим лошадям без спроса. Хозяек называли бандитками и строго требовали готовить сытные обеды и ужины. Грубость в каждой фразе, насмешки и приставания. В занимаемых квартирах вели себя как победители. В каждом доме теснота. Семья размещается больше на печке и на полатях. Бабы остервенели и с пришедшими на их квартиры военными постоянные ссоры и случались даже драки. Когда я пришёл домой на квартиру, то хозяйка пожаловалась на непрошенных гостей. В комнате за столом сидели двое чоновцев, их винтовки стояли в углу. Мы познакомились. Один был из Кокшей - Сергей Пешков, другой Яков Пенигин, а откуда не помню. За скудным ужином мы услышали крик с матами: - Сдавайся бандит, а то стрелять в окна будем и избушку подожжём! - Убегайте у него граната! - и всё смолкло. Яков с Сергеем выскочили и буквально через пять минут втащили пьяного чоновца с бутылкой самогонки в руках и с ног до головы заляпанного самогонной брагой. После того, как умылся он начал чертыхаться: - И какой дьявол затащил меня к этой бабёнке, и всё распаляясь, он ушёл искать свою шапку. Молодежь в селе жила своей жизнью. Начали устраиваться в народном доме вечера с танцами, музыкой, играми. Начальнику отряда Темнову понравилась красивая Солонешенская девушка Варя, он сделал ей предложение, и заработала свадебная машина. Свадьба состоялась, они поженились и вскоре его отозвали из отряда и поставили другого. В управлении налаживалась обычная работа, не было только Александрова и Егорова. Ещё жестче продолжился сбор продразвёрстки. Снова в каждый дом пошли члены сельсовета и продотрядовцы. Снова на заморённых лошадях нагруженные зерном подводы поехали в Усть - Пристань. Сопровождали их в зимнюю стужу замотанные в платки женщины. Давно уже вылез из своего укрытия Этко, последние пару дней своего подполья он просидел в бане, перепрятанный туда хозяевами. Откуда - то появился Александров. Писались от руки и печатались на машинке грозные распоряжения "за невыполнения виновные будут отданы под суд ревтребунала" - всё вошло в наезженную колею. Пинаев был злой, спокойно ни с кем не разговаривал, всех подозревал. У секретаря Фёдорова, видимо от испуга, началась телячья болезнь, от которой он через каждый час пил травяной отвар. Вскоре продотряд уехал из волости. Ушёл в погоню и отряд чоновцев. Село опустело. *** Сразу после нового года, Колесниковцы ушли из Большой Речки, ни один человек не примкнул к отряду, несмотря на длительные уговоры. Направились они в Тальменку. Не задолго до их приезда в Тальменке проводилось объединенное заседание, присутствовал на нём член волревкома Григорий Степанович Беляев. Повстанцы заняли Тальменку и в здании сельревкома всем приказали разойтись по домам, задержали только недавно вернувшегося из Красной армии Казазаева, которого на второй день убили. На следующую ночь колесниковцы снова вошли в Солонешное. От Землянухи, ложбиной, к заануйской горе, что против моста, неслась группа всадников, а со стороны моста на эту же гору взбирался меж деревьев и кустов по круче наблюдатель Сергей Менухов. Он уже дошел до вершины, когда по нему стали стрелять чоновцы и сразу попали, двое поднялись к нему. Сняли верхнюю одежду и сбросили вниз. Труп, со снежной оплывиной, скатился к мельнице. Село со всех сторон было окружено чоновцами. Колесников этого не ожидал, его перехитрили. Началась паника, многие бестолково метались по улицам, не зная куда бежать. Чоновцы гонялись за ними, отбирали оружие и требовали, чтобы все расходились по домам. Я видел, как Пшеничников, видимо спросоня, на своём мышастом коне, старом, как и он сам, без седла вылетел из ворот своего дома и повернул за угол в улицу и сразу же налетел на чоновца Лобакина, который схватил его за портки, сдернул с лошади и заорал: - Иди домой, старый хрен и лезь на печку. По чоновцам застучал "люис", но и они в долгу не оставались. По селу свистели пули, вылетали стёкла. Несколько животных было убито, люди забирались в подполья. Все дороги в Солонешное были заняты. Отряд, во главе с Колесниковым, начал взбираться от "Кореи" узким, крутым логом вверх, с трудом пробивая глубокий снег, некоторые лошади скатывались вниз. Из села, они были как на ладони. Лошадь знамевозца Дударева покатилась вниз, древко переломилось. Часть отряда все - таки добралась до вершины и их позиция стала выгодной, бой длился до трёх часов дня. Чоновцы по каким - то соображениям из заануйского увала отступили в село. В это время отряд Колесникова спустился по южной стороне горы, перешёл Ануй и направился в сторону Макарьевки, за ними пустилась погоня. Проскакав около десяти километров, повстанцы свернули с дороги и направились вверх, по ключу Выдренному. На устье, в пустующей заимке Ермилы Огнёва, оставили Бурыкина, Огнёва, Менухова, Авдея Колесникова и Бунькова. Кроме трёхлинеек у них было два пулемёта. В разведке за ними гнались трое из Тележихи Михаил Пономарёв, Семён Черноталов и Андрей Бабарыкин, из деревни Толстухиной Щербинин и из Малого Бащелака Акимов. Они и нарвались на засаду. Колесниковцы подпустил их к самой избушке и в упор расстреляли. Остальные из разведки повернули назад в отряд и начали организовывать окружение заимки. Пока кнителились, заслон на лошадях ускакал вслед за отступающим отрядом. *** Начинало смеркаться, когда за мной прибежал посыльный. Сотрудников в управлении уже небыло. Меня позвали в кабинет председателя и приказали написать некрологи убитым коммунистам. Их трупы привезли и они лежали здесь же в смежной со сторожкой комнате В открытую дверь не отапливаемой комнаты мы вошли вместе с секретарём Лобановым и председателем Ранксом. Впереди сторож нес семилинейную лампу. На столе лежали пять партбилетов и несколько листов чистой бумаги. Буржуйка не топилась. По углам и у входа пять убитых. Ранкс дал мне наставления и разные указания и приказал всё написать сегодня и сказал, что гробы привезут утром. До сего дня я не могу понять, почему некрологи меня заставили писать в той же комнате где лежали трупы. Надо начинать, цепенею, боюсь. Вот Понамарёв Михаил Васильевич, смотрю на него, ужас, лица нет, от переносья всё раздроблено, замёрзшие сосульки и сгустки крови на усах и на груди. Труп привален к стене, те, кто его занёс сюда, зачем - то старались посадить. На чистом листе бумаги чётко вывожу фамилию имя отчество, год и место рождения, время вступления в партию, номер партбилета. Описываю его революционную и общественную деятельность: партизан, воевавший против белых, председатель сельревкома \после моего отца\, первый председатель коммуны "Красная Баданка", погиб от вражеской бандитской пули в бою. Вечная слава верному сыну партии! Ставлю дату, и место где был убит. В комнатушке холодно, руки мёрзнут. Сторож, дедушка Хромов, растапливает железную печку, спички ломаются, у него трясутся руки не меньше моих. Он всё время цокает языком и повторяет одно и тоже: - Ах, бедный неразумный мужик, за что же ты убиваешь один другого. Пишу некролог Бабарыкину Фёдору Григорьевичу. У него на месте носа кровавый провал, обе челюсти раздроблены, видны клочки порванного языка. Он тоже сидит в углу, ноги согнуты. Пишу по тому же порядку некролог и Черноталову Семёну Прохоровичу. Под ним убили лошадь. Ему из пулемёта, прошили грудь и живот. жүктеу/скачать 1.41 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|