§5. Любовь к родине, патриотизм

§5. Любовь к родине, патриотизм

На международном семинаре его участников спрашивали, какое ка­чество самое главное для дипломата и разведчика. Все давали разные ответы: ум, рассудительность, выдержка, знание языка... Но русский профессиональный дипломат и разведчик Николай Сергеевич Леонов сказал: «Любовь к родине». И пояснил: «Все остальное часто бывает делом наживным. Все трудности можно преодолеть, а вот патриотизм — необходимое качество. Если его нет, вы будете или серой мышью, мало кому нужной, которая жует свое собственное зернышко, или, еще хуже, потенциальным предателем»⁴⁷.

Высокий статус патриотизма как национальной черты подтверждает и лингвистический эксперимент (см.: ч. I, гл. 2, § 5), суть которого заключается в том, что студенты должны записать первые пять слов, ко­торые приходят им в голову по ассоциации с названиями какой-либо страны и ее народа. Русскоязычные (русские? российские? наши? — рань­ше было удобнее — советские: это включало все и исключало многое) студенты, говоря о России, на втором месте по частотности дают слова родина и патриотизм. На первом же месте идут слова великий, огром­ный, необъятный, или по-английски great, huge, large, что, по существу, также ассоциация с родиной, с Россией. Таким образом, даже наша мо­лодежь, растущая в обстановке жестокой и часто несправедливой крити­ки своей родины, на первое и второе места ставит патриотизм, любовь к этой самой раскритикованной политиками и журналистами родине.

Русский язык неопровержимо свидетельствует о такой черте русского национального характера, как открытый патриотизм, словесно вы­раженная любовь к родине. Особенно ярко эта черта проявляется при сопоставлении русского языка с английским. Действительно, русский язык изобилует эмоционально окрашенными словами, обозначающи­ми место рождения человека, край, страну, где человек родился: роди­на, родная страна (сторона/сторонка), отечество, отчизна. Эти сло­ва и сочетания с ними имеют положительные коннотации, делают речь более эмоциональной, приподнятой.

Россия с ее бескрайними землями всегда представляла собой со­блазн для завоевателей со всех сторон света, кроме разве что севера, где просто никого нет, кроме белых медведей. Неудивительно поэтому, что словосочетания защита родины, защита отечества; защищать родину/отечество; родина/отечество/отчизна в опасности устойчи­вы и регулярно воспроизводимы.

Всем этим русским высоким и, несмотря на это, широко употреби­тельным словам в английском языке соответствует одно-единственное

нейтральное cлoвo country. Человек без родины — это a man without a country. За Бога, царя и отечество — for God, my country and the tzar. В английском языке существуют слова motherland и fatherland, но они практически никогда не употребляются англичанами о своей собствен­ной родине. В полном соответствии с тенденцией английского языка к «недосказанности», «недооценке», understatement, для выражения лю­бого «накала чувств» по отношению к своему отечеству англичанам вполне хватает одного-единственного слова country.

Для русского человека характерно очень личное и открытое (в сло­весном плане) эмоциональное отношение к родине-матушке, к свято­му отечеству. Русский язык свидетельствует: любовь к родине/отече­ству/отчизне — это абсолютно устойчивые словосочетания, которые клишировались от регулярного воспроизведения в речи. Словарь Даля регистрирует: И кости по родине плачут (по преданию, в некоторых могилах слышен вой костей); Рыбам море, птицам воздух, а человеку отчизна вселенный круг (комментарии вряд ли требуются); За отече­ство живот кладут (о воинах).

Брюс Монк, автор популярнейшего школьного учебника «Happy English», говорил в лекциях о современной русской культуре на факуль­тете иностранных языков МГУ:

Понятие родины в русских пробуждает много эмоций. Родина — женского рода, часто воспринимается как мать (родина-мать, родина-матушка). У нас другое отношение к своей стране. Нам никогда не пришло бы в голову назвать ее «матерью-землей». Ваши люди испыты­вают ностальгию, проходя трехнедельный курс английского языка в Оксфорде. Я прожил в России, вдали от родины, девять лет, и у меня не было ностальгии. У нас с родиной совсем другие отношения.

Действительно, тоска по родине — это устойчивое выражение, за­регистрированное словарем под редакцией Д. Н. Ушакова. Интересно, что менее употребительное, чем родина и отечество, слово отчизна в том же словаре Ушакова, изданном в 1938 году, имеет пометы «устар.» и «ритор.». Однако в более позднем словаре Ожегова, изданном в 1949 году, это слово дается без этих помет. Можно предположить, что слово отчизна перестало быть устаревшим по социокультурным причинам: между выходом в свет второго тома словаря Ушакова и словарем Оже­гова прошла Великая Отечественная война, вызвавшая огромный подъем патриотизма, на что язык немедленно отреагировал оживлени­ем (не хочется говорить реанимацией, но по сути именно так) или, вер­нее, омоложением устаревших слов.

Новая, гораздо более активная речевая жизнь началась и у слова отечество и его производного отечественный после распада Советс­кого Союза. Широко употреблявшееся прежде слово советский, удоб­ное по ряду причин (например, в вопросах национальности и граждан­ства, по контрасту с нынешней ситуацией разнобоя и путаницы между Русским и российским), во многих контекстах заменилось словами оте-

Итак, у англичан, по выражению Брюса Монка, «другие отношения со своей страной» — более дистантные, чем у русских, не такие близ­ко-интимные (женский род, матушка, целый ряд одновременно высо­ких и теплых слов), что вполне укладывается в стереотипы соответству­ющих национальных характеров и объективно подтверждает их.

Еще одно языковое явление, ярко свидетельствующее обо всем ска­занном выше, неожиданно попало в центр внимания борьбы полити­ческих сил России. Речь идет о манере говорить о своей стране: по-русски — наша страна, а по-английски — this country [эта страна]. Рус­скоязычных студентов, изучающих английский язык, всегда приходится специально учить, что если речь идет об англичанах и Англии, то не нуж­но употреблять словосочетание our country [наша страна], как в рус­ском языке говорят о России: англичане в соответствии со своим наци­ональным характером проявляют обычную сдержанность и в отноше­ниях со своей родиной, называя ее очень нейтрально и подчеркнуто отдаленно this country. По-русски до самого последнего времени о сво­ей стране можно было сказать не наша страна, а эта страна только в резко негативном контексте, подчеркивая, что говорящий уже не явля­ется или не считает себя принадлежащим к России: в этой стране жить невозможно. Обычно так говорят за рубежом, в отдалении от страны, и это говорится как эмигрантами, так и нашими (не этими же!) соотече­ственниками. На международном симпозиуме по преподаванию англий­ского языка как иностранного в Самаре в 1998 году одна из российских докладчиц, говоря о пропаганде против России средств массовой ин­формации за границей, сказала: «Когда я там смотрю телевизор, мне страшно возвращаться в эту страну».

Интересные данные приводит В. Н. Телия в своей работе «Наимено­вание POДИHA₁ как часть социального концепта "Patria" в русском язы­ке». По ее мнению, «оязыковление понятия "patria" в русском языке представлено четырьмя активными наименованиями: родина₁, роди­на₂ — отечество, отчизна. Причины такого номинативного расчлене­ния понятия "patria" и соответственно — концептообразующих его об­ластей имеют глубокие социально-исторические и культурные корни. Эти понятия развивались и расширяли область в конкретных социаль­но-исторических условиях, вбирая в себя ценностные и духовно-куль-

турные ориентиры лица и его кровно-родственных связей, его общнос­ти не персональной — национально-территориальной (что характерно для структуры знаний, воплощенной в наименовании родина₂), затем — общности не персональной же — государственно-геополитической (от­раженной в структуре знания, соотносимой с именем отечество), в фо­кусе которой — „дела во благо Отечества", и наконец — общности на­ционально-геополитической, хранящейся в исторической памяти народа как великие дела отчизны, начиная с „давно минувших дней». Ниже приводятся (в самом общем виде) основные концептообразующие сфе­ры наименования родина₁..

РОДИНА₁ — это всегда личностное, персональное восприятие „сво­его" демографического пространства, отражающее следующую струк­туру знания: место (и/или места), ценностное отношение к которому для субъекта X определяется тем, что: X родился здесь и с детства ощу­тил себя в кровно-родственной связи с окружающими и с ушедшими поколениями; в этом месте X впервые воспринял себя как „часть" окру­жающей природы (микро- и макрокосма); X впервые обрел здесь дру­зей и близких и стал „частью" этого неформального социума; X осознал „свой внутренний мир" среди родных и близких на родном языке и вос­принимает себя как „часть" этого общего с ними мира; X овладел здесь родным языком и стал „частью" говорящих на нем; X испытал здесь и продолжает испытывать эмоционально положительное отношение к родным местам, к своим родителям и кровно-родственным „корням", к близким людям, к знакомым с детства традициям, к родному языку.

Pодина₁ — это всегда „персональное", „свое" („мое") личностное место или места, архетипически противопоставленное „чужому" месту, чужбине — обычно это родные края, родная сторона, сторонушка, род­ные и близкие для него люди, родные могилы, где родные березки, род­ные осины; воздух родины.

Poдина₁ ассоциируется с родной землей как кормилицей и поили­цей, а тем самым — с матерью-прародительницей. Отсюда образ роди­ны-матери, восходящей к архетипу праматери как началу и источнику всего живого, и как концу жизненного пути — возвращению в лоно ма­тери сырой земли.

Концепт родина₁ является как бы персональным остовом для всех остальных наименований концепта "patria", если речь идет о личност­ной сфере субъекта. В этих случаях "малая родина" (родина₁) сопри­сутствует в "большой родине" как часть структуры знаний, присущих в скрытом виде остальным наименованиям. Наименования родина₂, оте­чество, отчизна фокусируют прежде всего пространство общее, не пер­сональное, принадлежащее всему народу, живущему на этой террито­рии („наше"), так как эти концепты ориентированы на контекст госу­дарственно-исторического единства не только территории, но и всего социума, на нем проживающего (ср. Наша родина <отечество, отчизна> — великая страна).

Итак, наша родина, наше отечество, наша страна — общеприня­тые, узуальные, до недавнего времени единственно возможные слово­сочетания. Однако ныне языковая ситуация изменилась вследствие изменений социокультурных.

Несмотря на открытый патриотизм как черту русского национально­го характера, слова патриот, патриотизм, патриотический приобре­ли в последнее время особые, политические коннотации: они ассоции­руются или, вернее, определенные политические круги ассоциируют их с национализмом, шовинизмом, что вызывает, естественно, яростные протесты оппозиционных политических кругов.

Журналист университетской газеты «Татьянин день», берущий ин­тервью у Н. С. Леонова, доктора исторических наук, генерал-лейтенан­та в отставке, проработавшего разведчиком более 30 лет, формулирует свой вопрос следующим весьма показательным образом: «Сейчас сло­во „патриотизм" стало чуть ли не ругательным, в лучшем случае — ста­ромодным. Вам не кажется, что для нынешнего мира характерно пре­дательство во всех областях жиз­ни — от политической до духов­ной?» Ответ Н. С. Леонова также весьма показателен: «Да, уже дав­но началось, как говорят, „идеоло­гическое охлаждение общества", потеря каких-либо духовных цен­ностей. А с перестройкой началась и своего рода экуменизация наше­го сознания: когда нам вместо на­циональных черт стали прививать общечеловеческие, которые никто в мире не проповедует. Только без­дарные политики России могли создать и навязать этот лозунг: „Наш путь — к достижению обще­человеческих ценностей". Что это? У китайцев одни ценности, у амери­канцев — другие, у испанцев — третьи, у арабов — четвертые. Какому индюку удалось найти эти общечеловеческие ценности, где они?» ⁴⁹

В расколотой на два лагеря России идет политическая борьба меж­ду «патриотами» и «демократами». Обратите внимание: оба слова — «очень хорошие», за ними стоят благороднейшие понятия любви к ро­дине и справедливости, но демократы называют патриотов национали­стами и фашистами, а патриоты демократов — предателями и губите­лями родины.

В такой политической обстановке неожиданную остроту приобрел упомянутый выше языковый факт: как говорить о России, о своей роди­не. Раньше вариантов не было — наша страна. Однако под влиянием английского языка и заложенного в нем социокультурного, идеологи­ческого содержания в русском языке все чаще стало мелькать в устной

и письменной речи эта страна, что всегда предполагало негативный контекст и негативные же коннотации. Патриотическая и, впрочем, вся­кая другая, в том числе и «независимая», пресса немедленно откликну­лась.

Александр Чачия, академик Академии социальных наук, в статье под названием «На холмы Грузии легла от фески тень» в разделе с подзаго­ловком «Где гордость, великороссы?» обращается с вопросами: «Как можете вы, великая нация, терпеть, глядя на российских министров, согнувшихся в три погибели и шаркающих ножками перед клерками из МВФ или Всемирного банка? Как можете молча взирать на кучку прохо­димцев неведомого рода-племени, растаскивающих ваше, народное добро и при этом презрительно насмехающихся над „этой страной", „этим народом"? Какую страну приняли вы от отцов ваших и какую ос­тавляете детям вашим? Испытывая горечь поражения на начальном эта­пе Отечественной войны 1812 года, генерал Петр Иванович Багратион писал: „Скажите ради Бога, что наша Россия — мать наша — скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам?"» ⁵⁰

Обратите внимание на слова Багратиона: «Наша Россия — мать наша». Настоящему патриоту России захочется плакать от восторга и умиления, от любви к родине, от связи времен и поколений. А теперь — маленький лингвистический эксперимент: замените слово наша на эта — и что вы почувствуете, и что вы подумаете про Петра Иванови­ча?

Еще пример, из статьи Виктора Кожемяко «Мусор на могилу»: «Ну а все же — в душе-то за кого? Как-никак на волоске была судьба нашей страны — быть ей или не быть. Нашей... У Р., как и у многих сегодня, чаще звучит по-иному: „эта страна". И, когда он будет повествовать еще об одном разговоре Сталина с Трумэном, вы его внутренние симпатии и антипатии поймете совсем четко» ⁵¹.

А вот что читаем в статье Нади Кеворковой «Чистеньких всякий по­любит» с подзаголовком «Апология нового русского»: «Новые русские очень часто не новы, то есть не юны. Они, с чьей-то предвзятой точки зрения, могут быть не стопроцентными русаками, кажутся порчеными евреями, татарами, грузинами; порчеными, потому что связывают свои дела с буднями не ЭТОЙ, но НАШЕЙ страны. Не бледнеют при употреб­лении местоимения МЫ, не отягощены семантическими ассоциациями с прозой Замятина, хотя некоторые знают, о чем речь, и не соблюдают натужной корректности, называя россиян русскими. Наша страна для них не синоним утраченного рая, но и не средоточие мрака и дебилиз­ма, прорастающее со страниц журнала с аналогичным названием» ⁵². Не пропустите «натужную корректность». По-видимому, все-таки кор­ректность не в том, чтобы россиян называть русскими, а в том, чтобы нерусских, живущих в России, называть россиянами, а не русскими.

В наши дни по нашей или этой стране определяют «своих» и «чу­жих» так же, как по обращениям господа или товарищи. В русском язы­ковом — и неязыковом — мышлении настолько привычно и правиль-

⁵⁰ Завтра, 1996, № 53 (161).

⁵¹ Советская Россия, 1997, №41 (11479).

⁵² Независимая газета, 02.12.97.

181

но выражение наша страна, что не знающим английский язык трудно представить, что возможны и приняты другие формы отношений со сво­ей страной. В этом плане забавно, или, вернее, трогательно, звучит впол­не идеологически верное противопоставление Англии и России в ста­тье Валерия Ганичева «Из Англии, но не о ней»: «Отличительной чертой первых лиц английской политики всегда было служение главным целям Англии, государства и, если хотите, народа. Нет — они употребляют все краски, чтобы опорочить политических оппонентов, но никто не назы­вал и не мог назвать Англию „эта страна"» ⁵³.

Называют, называют — именно this country, потому что не имеют другого варианта и потому что именно такого языкового выражения отношения к своей стране требует национальный характер.

Означает ли это, что англичане не любят родину и что английский язык это подтверждает? Очевидно, что с любовью к Англии у англичан все в полном порядке: они завоевали в свое время полмира и все куль­турные и материальные ценности от Египта до Индии свезли на свой остров. Свидетельства их прочного «романа» с родиной — это Британ­ский музей, может быть, самый богатый музей мира, где с большим вку­сом, ученостью, пониманием и огромным патриотизмом собраны сокро­вища: от рукописей Улугбека до древнегреческих храмов (не обломков колонн, как в других музеях мира, а целиком храмов); это игла Клеопат­ры на набережной Темзы, на которой указаны имена английских моря­ков, отдавших свою жизнь при перевозке памятника через проклятый штормовой Бискайский залив, и многое, очень многое другое. А как же язык? Где же его свидетельство? Где английские эквиваленты родины-матушки, отчизны, отечества, родимой сторонки, нашей страны?

Есть, есть языковое свидетельство, не будем волноваться. Просто английский язык, отражая английский национальный характер, «пошел другим путем». Пылкое открытое словесное выражение любви, пусть даже и к родине, не в духе англичан. Их знаменитая «языковая сдер­жанность», «недосказанность», «недооценка» — understatement — накладывает свой отпечаток и на любовь во всех ее проявлениях.

По-русски можно сказать не только «я люблю суп», но и «я обожаю суп», если вы его действительно очень любите. По-настоящему англий­ский ответ дала мама моей подруги Джуди Уокер, когда в ресторане официант предложил ей суп: «I do not dislike soup [Я ничего не имею против супа]», — сказала миссис Уокер, которая на самом деле очень любит суп. Разумеется, сказанное отнюдь не обозначает, что англича­нин не может сказать «I adore soup! [Я обожаю суп]». Может, сказать можно все или, во всяком случае, многое, но речь идет о тенденциях, о «больше — меньше» а не «все или ничего». Этот последний подход во­обще к языку неприменим, что блестяще показал замечательный амери­канский лингвист Дуайт Болинджер в своей небольшой, но очень ем­кой работе ⁵⁴. Поэтому не нужно присылать «опровержений» с приме­рами «как они говорят» — язык слишком многообразен, чтобы его можно было целиком и полностью загнать в какие-то научные или наукооб­разные рамки, он все равно где-нибудь вылезет, как тесто из квашни.

Джорж Микеш, или Майке, венгерско-английский журналист, уже цитировавшийся выше, описывает объяснения в любви под прессом understatement, противопоставляя их «переоценке», overstatement кон­тинентального (а значит, и русского) языкового мышления:

«The English have no soul; they have the understatement instead.

If a continental youth wants to declare his love to a girl, he kneels down, tells her that she is the sweetest, the most charming and ravishing person in the world, that she has something in her, something peculiar and individual which only a few hundred thousand other women have and that he would be unable to live one more minute without her. Often, to give a little more emphasis to the statement, he shoots himself on the spot. This is a

normal, week-day declaration of love in the more temperamental continental countries. In England the boy pets his adored one on the back and says softly: „I don't object to you, you know". If he is quite mad with passion, he may add: „I rather fancy you, in fact".

If he wants to marry a girl, he says:

„I say... would you?.."

If he wants to make an indecent proposal:

„I say... what about..."».

У англичан нет души; ее заменяют сдержанные высказывания (букв. недооценки).

Если молодой человек с континента хочет признаться девушке в люб­ви, он встает на колени и говорит ей, что она самое милое, обаятель­ное и восхитительное существо на свете, что в ней есть нечто, нечто особенное и неповторимое, чем обладают лишь несколько сотен тысяч других женщин, и что он больше не может ни минуты прожить без нее. Часто для того, чтобы придать больше выразительности высказыва­нию, он пускает себе пулю в лоб. Это обычное, заурядное признание в любви в более темпераментных континентальных странах. В Англии молодой человек потреплет свою ненаглядную по плечу и скажет: «Знаешь, я против тебя ничего не имею». А если он с ума сходит от страсти, то добавит: «Ты мне даже очень нравишься». Если он хочет жениться на девушке, он скажет: «Ну, ты пойдешь?..»

А если делает непристойное предложение: «Ну, а как насчет...»

В качестве иллюстрации недооценки — understatement, свойствен­ной английскому языку, и переоценки — overstatement, которой часто «грешит» русский язык, могут послужить следующие «функциональные эквиваленты»:

Английский язык: I am a bit unwell [Я не очень хорошо себя чувствую]; Русский язык: Чувствую себя ужасно: голова раскалывается, еле ноги таскаю, утром думала — не встану...

Вернемся к любви к родине, проявлению патриотизма как черты на­ционального характера. «Другой путь» английского языка заключается в том, что у британцев любовь к родине выражается через нескрывае­мую антипатию к иностранцам и всему иностранному. Соответственно, слова foreign [иностранный] и foreigner [иностранец] имеют отрицатель­ные коннотации. Эти оттенки неприязни так сильны, что даже совер­шенно, казалось бы, нейтральное терминологическое словосочетание the faculty of foreign languages [факультет иностранных языков] вытес­нено в современном английском языке более нейтральным: the faculty of modern languages [факультет современных языков]. В этом плане раз­личия между английским и русским языком как отражение различий между соответствующими национальными характеристиками еще бо­лее углубляются.

183

Русскому национальному характеру свойственны повышенный ин­терес, любопытство и доброжелательство к иностранцам и иностранно­му образу жизни, культуре, видению мира. Соответственно, слова инос­транный и иностранец не имеют ингерентных (то есть изначально присущих независимо от контекста) отрицательных коннотаций, ско­рее наоборот. Это слова, возбуждающие интерес и повышенное внима­ние, настраивающие на восприятие чего-то нового, увлекательного, неизвестного.

Английские слова foreign и foreigner употребляются, как правило, в отрицательных контекстах. В иллюстративной фразеологии английских словарей foreigner [иностранец] предстает в явно негативном свете:

Anne's father would not consent to her marrying a foreigner [Отец Анны не согласился бы на ее брак с иностранцем] (ALDCE, иллюстрация к сло­ву consent 'соглашаться');

Не has a distrust of foreigners [Он не доверяет иностранцам] (ALDCE, иллюстрация к слову distrust 'недоверие');

Foreigners are not allowed to own land [Иностранцам не разрешено владеть землей] (LDCE, иллюстрация к слову foreigner);

Could you help me, please? I am a foreigner, and I can't read signs [Будь­те любезны, не могли бы вы мне помочь? Я иностранец и не могу прочи­тать вывески] (DELC, иллюстрация к слову foreigner).

Иногда дело доходит до курьеза (курьеза, разумеется, с точки зре­ния русского менталитета): «William III was not a popular ruler owing to his foreign ways (he was born in the Hague) [Вильгельм III был непопу­лярным правителем из-за своих иностранных манер (он родился в Гаа­ге)]» ⁵⁵. Даже своему королю, имевшему неосторожность родиться в Нидерландах, англичане не могли простить его «иностранности».

Крупнейший английский драматург Том Стоппард в одной из недав­них пьес вложил в уста своего героя, известного специалиста по антич­ной поэзии, весьма пренебрежительную оценку римских поэтов: «Romans were foreigners who wrote for foreigners two millenniums ago [Римляне были иностранцами, которые писали для иностранцев два тысячелетия назад]». Это напоминает известный анекдот об английс­кой даме, которая во время пребывания в Венгрии, говорила о венграх, презрительно называя их these foreigners [эти иностранцы]. Когда ей осторожно и вежливо объяснили, что в Венгрии она сама иностранка, дама очень удивилась и ответила, что, поскольку она англичанка, она нигде не может быть foreigner: это весь остальной мир — иностранцы.

Питер Устинов в своей автобиографической книге «О себе любимом» пишет о своем пребывании в английской школе в качестве иностранца: «„Растяпа!" — кричали разгневанные зрители, когда я чуть ли не в ты­сячный раз уронил мяч во время одного из моих последних крикетных матчей в школе мистера Гиббса. Мне хотелось улыбнуться. В душе все знали, что я обязательно уроню мяч, и никто не ожидал, что я смогу играть как следует. Иностранец, что вы хотите?» ⁵⁶ И там же: «История, которую мы учили в тот момент, была исключительно английской, слов­но детей в этом юном возрасте не должно травмировать существование

иностранцев и их прошлого — за исключением тех случаев, когда они мимолетно появлялись в качестве врагов, чтобы англичане могли нане­сти им поражение» ⁵⁷.

...with witches, demons, werewolves, basilisks, foreigners, and (of course) papists; Catholics were «dogs, swine, unclean beasts, foreigners and strang­ers from the Church of God» [...с ведьмами, демонами, оборотнями, васи­лисками, иностранцами и, конечно, папистами; католики были «для Божьей церкви собаками, свиньями, грязными животными, иностран­цами и чужаками»].

...are thrown together on a case involving drugs, foreigners, lots of fights and guns... [...были объединены на предмет наркотиков, иностранцев, бесчисленных драк и пистолетов...].

...and national purity — women, homosexuals, foreigners? [...а чистота нации — женщины, гомосексуалисты, иностранцы?]

Now that sounded a little like «Foreigners Go Home!» [Теперь это про­звучало как «иностранцы, убирайтесь восвояси»].

...a lust including women, animals, madmen, foreigners, slaves, patients and imbeciles... [...список, в который входили женщины, животные, су­масшедшие, иностранцы, рабы, больные и дебилы...].

...a quiet child with the natural distrust of foreigners peculiar to the French of his class... [...тихий ребенок, с естественным недоверием от­носящийся к иностранцам, что свойственно французам одного с ним сословия...].

Fear of foreigners [Страх перед иностранцами].

Abroad is also tiring and confusing and full of foreigners... [За границей к тому же очень утомительно, много непонятного, и там полно иностран­цев...].

...we must be sacrificed to the evil intentions of foreigners... [...нас должны принести в жертву жестоким намерениям иностранцев...].

The intrusion of foreigners onto Chinese soil [Вторжение иностранцев на китайскую территорию].

...throw France on the mercy of foreigners... [...оставить Францию на милость иностранцев...].

...enjoyed massaging the paranoid prejudices of foreigners... [...с удо­вольствием развивали параноидальные предубеждения иностран­цев...].

They're suspicions of foreigners [Это подозрения иностранцев].

Feelings of xenophobia — a fear or hatred of the foreigner — can so readily by whipped up [Чувство ксенофобии — страх или ненависть по отношению к иностранцам — может быстро развиться].

When I was foolish enough to believe that the foreigners were the great curse of the British [Когда я был так глуп, что верил, что иностранцы — великое проклятие британцев].

...the cat, who is suspicious of this foreigner as the natives... [...кошка, которая не доверяет иностранцу так, как местным жителям...].

Really, he was very hostile to foreigners [На самом деле он был очень враждебно настроен по отношению к иностранцам].

I still couldn't imagine my mother mixing with foreigners anywhere [И пo сей день я не могу себе представить, чтобы моя мать вступала в какие-нибудь контакты с иностранцами].

Американский вариант английского языка, более ориентированный на «политическую корректность» (об этом см.: ч. II, гл. 2, § 3), уже ввел

в обиход некий эвфемизм, политически более правильный вариант, смягчающий негативную окраску слова foreigner, которое как это яв­ствует из приведенных примеров, звучит обидно, грубо, оскорбитель­но. Этот«мягкий», необидный вариант: alien [незнакомец] или newcomer [приезжий, нездешний].

Совершенно очевидно, что все социокультурные коннотации слова foreigner отсутствуют у иностранца, то есть у его русского эквивалента.

Таким образом, любовь к родине как черта национального характе­ра у русских выражается в языковом плане открыто, набором широко употребительных эмоциональных синонимов — слов и словосочетаний, а в английском языке — очень сдержанно и в форме нелюбви к нерод­ному, к иностранному.

Язык раскрывает определенные черты национального характера. Он не только подтверждает само существование национального характера как явления, но и высвечивает его малозаметные аспекты и грани. Мож­но даже провести некую параллель или выявить закономерность: раз­личие языков свидетельствует о различиях национальных характеров.

§ 6. Улыбка и конфликт культур

Ей некогда лясы точить.

Н. А. Некрасов. «Мороз, Красный нос».

Одна из странных особенностей представителей русской культуры в гла­зах Запада — это мрачность, неприветливость, отсутствие улыбки. В наше время, когда международные контакты становятся все более мас­совыми и интенсивными (обе стороны наверстывают упущенное за де­сятилетия изоляции), проблема улыбки неожиданно встала особенно остро.

Русские не улыбаются (а отсюда уже — «мрачные дикари», агрес­сивные от природы и тому подобный вздор), they are an unsmiling nation [они неулыбающаяся нация] и поэтому нужно быть с ними настороже: от этих мрачных типов можно ожидать чего угодно. Как это ни смешно Для русских, но фурор, произведенный М. С. Горбачевым в Англии в де­кабре 1984 года, с которого началось его «триумфальное шествие» в западном мире, был вызван, в частности, приятным сюрпризом — улы­бающимся советским правителем высокого ранга.

Вот как это описывается в американском научном труде «„Red Star Rising": The Coverage of Mikhail Gorbachev by U.S. network television, 1984-86». Раздел об освещении визита Горбачева в Англию западными средствами массовой информации имеет в нем весьма многозначитель­ное название: «Entera Bear Smiling [Явление Медведя улыбающегося]». Форма сценической ремарки, не изменившаяся со времен Шекспира, подчеркивает, что на международной арене появляется новое лицо.

«Hursts report next moved into a more detailed discussion of the new-style Soviet:

Gorbachev [sic] is not from the mold that gave the world generation after generation of stodgy, dour So­viet leaders... Gorbachev is a boun­cy man, quick with a smile and self-assured, apparently confident of his position.

The NBC report accompanied these words with film of a smiling, jovial Gorbachev, taken as Gorbachev posed for cameras while arriving for his visit with the British Foreign Secretary... The presence of a Soviet leader's wife, particularly a young and pleasant looking one, reinforced the idea that leadership in the Soviet Union was undergoing a change» ⁵⁸.

Однако одной улыбки было мало, чтобы рассеять подозрения запад­ного мира:

Потом в репортаже Хёрста шли подробные рассуждения о советских людях нового типа:

Горбачев отлит не из той формы, что поколение за поколением давала миру грузных, угрюмых советских лидеров... Горбачев — подвижный человек, всегда готовый улыбнуться, уверенный в себе, уверенный в своем положении.

В репортаже NBC этот текст сопровождался пленкой, показывающей улыбающегося, радостного Горбачева, снятого, когда он позировал пе­ред камерами, прибыв на встречу с министром иностранных дел Вели­кобритании... Присутствие в кадре жены советского лидера, особенно такой молодой и симпатичной, усиливало впечатление, что руковод­ство Советского Союза заметно меняется.

«Hurst's report finished with the conclusion that there was unlikely to be a change in substance despite Gorbachev's change in style from previous leaders: Gorbachev [sic] may turn out to be the smiling messenger with words in the West no­body wants to hear, words that impose, in Washington's view, unacceptable preconditions on arms talks, talks already stalled for more than a year» ⁵⁹.

Газеты, радио, телевидение, политики и политологи бурно обсужда­ли улыбку русского медведя: «In a two minute report on December 17,

Fenton explained that Gorbachev had opened a diplomatic offensive in Britain against Star Wars that seemed to be working:

„Enter a bear smiling". That's how The London Times describes Gorbachev's visit to Britain. But the big question is why is he smiling. He won over the British press, which is something to smile about. He won over Britain's „Iron Lady", which is certainly something to smile

about... And he seems to be exploit-Ing a potential division in the West­ern alliance, and that is something to make him smile all the way back to the Kremlin.

The pictures backed up the text. Gorbachev appeared in six shots in Fenton's report and he was smiling broadly in five of them (in the sixth, he was merely listening to someone else). As Fenton started his report, for instance, viewers saw „the Bear", Gorbachev, enter a room, take off his coat and warmly greet Foreign Secretary Howe — these were the same pic­tures of the smiling confident Gorbachev that NBC used. The report then alternated between the smiling Gorbachev, the smiling Thatcher, and the news media, which the text declared Gorbachev „charmed". The images, regardless of text, seemed to present a reason to like this smiling visi­tor» ⁶⁰.

Репортаж Хёрста заканчивался выводом о том, что существенные изменения вряд ли последуют, несмотря на то, что по своим манерам Горбачев значительно отличался от предыдущих лидеров: Горбачев может оказаться улыбающимся посланником, доносящим слова, которые никто на Западе услышать не хочет, слова, при помощи которых, по мнению Белого Дома, навязываются предварительные условия переговоров на военные темы, переговоров, тянувшихся уже больше года.

В двухминутном репортаже 17 декабря Фентон объяснил, что Горбачев начал в Великобритании дипломатическую атаку против «звездных войн», которая, похоже, оказалась эффективной: «Явление Медведя улыбающегося». Так газета «London Times» харак­теризует визит Горбачева в Великобританию. Главный вопрос — поче­му это он улыбается. Он завоевал расположение британской Желез­ной Леди, что само по себе уже дает повод улыбаться... К тому же он, кажется, использует возможное разделение e Западном союзе, а это повод улыбаться всю обратную дорогу до самого Кремля. Текст сопровождали фотографии. В репортаже Фентона Горбачев зас­нят на шести кадрах, на пяти из них он широко улыбается (на шестом просто слушает кого-то). В начале репортажа Фентона зрители увиде­ли, как «Медведь», Горбачев, входит в комнату, снимает пальто и тепло приветствует министра иностранных дел Хоу — те же кадры с изобра­жением улыбающегося, уверенного Горбачева, что использовала теле­компания NBC. Затем в материале речь идет то об улыбающемся Горба-

чеве, то об улыбающейся Тэтчер, то о средствах массовой информации, которые в тексте названы очарованными Горбачевым. Одни фотогра­фии, независимо от текста, уже давали повод полюбить этого улыбаю­щегося гостя.

⁵⁸ B. Knobel. «Red Star Rising»: The Coverage of Mikhail Gorbachev by U.S. network television, 1984-86. PhD thesis. Harvard University. Cambridge, Mass., 1991, p. 89.

⁵⁹ Ibid, p. 90.

188

Итак, претензия Запада к «загадочной русской душе»: почему не улы­баются? Тысячи иностранных туристов, особенно из англоязычных стран, уезжая из России и восторженно отзываясь об увиденном, сетуют в кон­це: но только почему люди на улице такие мрачные, почему не улыба­ются?

Наоборот, русские люди, попав в англоязычный мир, недоумевают по поводу улыбок. Когда меня, счастливицу, вернувшуюся из стажиров­ки в Лондонском университете по линии Британского Совета, коллеги спросили, что же меня поразило больше всего, я ответила сразу: «Они улыбаются. Везде: на улице, в поликлинике, у лифта, абсолютно повсю­ду улыбаются совершенно незнакомым людям». Такая реакция была тем более удивительна, что это было в 1973 году, когда культурная пропасть между советским миром и «миром кап. стран», как мы тогда выража­лись, была бездонной. И все-таки в «самое поразительное» попали не головокружительное изобилие продуктов, товаров, книг, не чудеса тех­ники, сервиса, удобств и не многое другое, от чего у меня несколько месяцев был культурный шок, а улыбка.

25 лет спустя, в 1998 году, совершенно другое поколение России — юные студенты МГУ писали в своих сочинениях об американской куль­туре: «Another example is how often people smile for no reason; that seemed pretty weird to me [Еще пример — люди часто улыбаются без повода; это мне показалось довольно странным]» (Дмитрий Акопов, студент факультета иностранных языков МГУ).

Итак, они огорчены, возмущены, шокированы (нужное подчеркнуть) тем, что мы не улыбаемся; мы с удивлением отмечаем, что они улыбают­ся всем, всегда и везде. Решение этой «загадки» очень простое и лежит на поверхности: это типичнейший пример конфликта культур.

В западном мире вообще и в англоязычном в особенности улыбка — это знак культуры (культуры, разумеется, в этнографическом смысле Слова), это традиция, обычай: растянуть губы в соответствующее положение, чтобы показать, что у вас нет агрессивных намерений, вы не со­бираетесь ни ограбить, ни убить. Это способ формальной демонстра-

ции окружающим своей принадлежности к данной культуре, к данному обществу. Способ очень приятный, особенно для представителей тех культур, в которых улыбка — это выражение естественного искреннего расположения, симпатии, хорошего отношения, как в России.

Вот и все. Это совершенно разные улыбки в разных культурах. В за­падном мире улыбка одновременно и формальный знак культуры, не имеющий ничего общего с искренним расположением к тому, кому ты улыбаешься, и, разумеется, как и у всего человечества, биологическая реакция на положительные эмоции; у русских — только последнее. И не надо по этому поводу ни волноваться, ни пожимать плечами, ни по­дозревать в кознях — все нормально, все естественно: в одной культу­ре — так, в другой — иначе.

В картине американского мира у русских студентов слово smite [улыб­ка] прочно занимает самые частотные места. Знаменитая американс­кая улыбка вызывает разную реакцию у русских: одни восхищаются при­ветливостью (принимая ее за естественную положительную реакцию), другие недоумевают, третьи не одобряют и относятся подозрительно.

Свидетельство русского языка: словосочетания дежурная улыбка, вежливая улыбка имеют отрицательные коннотации: дежурная — зна­чит, по обязанности, вежливая — значит, не от души. Сатирик Михаил Задорнов назвал американскую улыбку хронической. Комментарии из­лишни: хронической в русском языке бывает только болезнь.

Один наш преподаватель-англичанин от Британского Совета сказал по поводу американской улыбки: «В Америке дантисты очень дорогие, поэтому американцы улыбаются, чтобы показать, что у них достаточно денег для ухода за зубами. Это способ продемонстрировать свое фи­нансовое благополучие».

Другой, прожив в Москве год, удивил нас своим откровением: «А мне нравятся ваши продавщицы. Они естественные. В конце дня, когда они устали от тяжелой работы и уже ненавидят всех покупателей, у них это открыто написано на лице. А наши стоят с фальшивой приклеенной улыбкой, а в душе — такая же ненависть, как у ваших».

В западной культуре улыбка — обязательный компонент обслужи­вания. В Чейз Манхэттен бэнк висит объявление: если наш оператор Вам не улыбнулся, заявите об этом швейцару, он Вам выдаст доллар (из материалов проф. И. А. Стернина, Воронежский университет).

На фотографиях в прессе американские деятели улыбаются счаст­ливой белозубой американской улыбкой. В культуре Америки улыбка также и социальный признак преуспевания. Если вы выдвинули свою кандидатуру на любой общественный пост, вы должны улыбаться на всех фотографиях, чтобы будущие избиратели видели: у этого человека все в порядке, у него есть деньги, успех, спокойная совесть, он улыбается, он доволен, ему можно довериться. Автоматизм американской улыбки настолько велик, что жена президента Хилари Клинтон улыбается фо­тографам даже на траурной церемонии похорон принцессы Дианы.

Keep smiling — девиз американского образа жизни: «что бы ни слу­чилось — улыбайся». Этот призыв учит: не сдавайся, не поддавайся

ударам судьбы, не показывай людям, что у тебя что-то не в полном порядке, не подавай виду — улыбайся, keep smiling. Напускной оптимизм в любой ситуации (don't worry, be happy! keep smiling! [не беспокойся, радуйся! улыбайся!]) — вот та черта американского национального харак­тера, которая официально одобрена и внедряет­ся всеми средствами, в том числе и языковыми.

Американская улыбка играет важную роль в идеологической пропаганде, навязчиво внушаю­щей мысль жителям США (особенно «новеньким», то есть недавно иммигрировавшим) о том, какое это счастье, удача и привилегия — быть гражда­нином этой страны (см.: ч. II, гл. 2, § 2). Показа­тельна в этом отношении приписка, которой аме­риканские коллеги сопроводили вырезку из газеты со статьей о секре­тах счастья: «From this article you can see how we Americans are „brainwashed" into the smile and being happy [Из этой статьи вы узнае­те, как нам, американцам, промывают мозги, чтобы мы улыбались и были счастливы]».

У русских совершенно другой менталитет, другие традиции, другая жизнь, другая культура — в этом вопросе все прямо противоположное. Чем выше общественная позиция человека, тем серьезнее должен быть его имидж. Если вы претендуете на высокий пост, вы должны показать будущим избирателям, что вы человек основательный, серьезный, ум­ный и, следовательно, сознающий, какое сложное дело вам предстоит, какие серьезные проблемы придется решать. Улыбка в такой ситуации неуместна, она только покажет, что человек легкомыслен, не сознает ответственности своего дела и поэтому довериться ему нельзя.

Из материалов профессора И. А. Стернина: «Американке в Петер­бурге старушка сказала: „Чего ты лыбишься?" Призыв Карнеги „Улы­байтесь" приводит к реплике: „Чему улыбаться-то? Денег не платят, вокруг проблемы, а вы — улыбайтесь". Обращает на себя внимание упот­ребление местоимения чему: русское сознание не воспринимает улыб­ку как адресованную кому, как бы не видит в ней коммуникативного смысла, воспринимая ее как отражательный, симптоматический сигнал настроения — благополучия».

Кстати, портреты и фотографии американских президентов показы­вают, что улыбка как обязательный атрибут, символизирующий процве­тание и успех политического деятеля, появилась относительно недав­но, в середине XX века. На официальных фотографиях улыбаются пре­зиденты от Рузвельта (тридцать второй, 1933-1945) до Клинтона (со­рок второй, с 1993 года до настоящего времени). Предшествующий 31 президент — от Вашингтона до Гувера — в мрачной серьезности не уступают русским политическим деятелям. Исключение составляет То­мас Джеферсон (третий президент, 1801-1809), на лице которого вид­но некоторое подобие улыбки.

Сейчас, в новых условиях постоянных контактов, в том числе и дело­вых, проблема улыбки осложнилась. А. В. Павловская пишет по этому поводу в «Путеводителе для деловых людей»: «Поведение русских в общественных местах и на улице также требует особого пояснения. Часто пишут об особой „мрачности" русских, связанной с определен­ной традицией поведения. Причина здесь не в особенностях характера русских, а в особенностях их поведения. В России не принято улыбать­ся посторонним. В лучшем случае, это воспринимается как проявление глупости, но улыбка незнакомому человеку в определенной ситуации, в темном подъезде, например, может стать и опасной. В русском языке есть поговорка: „Смех без причины — признак дурачины". Когда в Рос­сии открывался первый Макдональдс, его русских сотрудников учили постоянно улыбаться клиентам, что вызывало большое количество слож­ностей, ибо, как сказал один из молодых сотрудников, „люди подумают, что мы полные дураки". Серьезное, сосредоточенное выражение лица русских на улице — не признак их особой мрачности, а лишь традиция, считающая улыбку чем-то сокровенным и предназначенным близкому и приятному человеку» ⁶¹.

Традиция эта имеет глубокие корни. Улыбка и смех — только в ми­нуты радости, отдыха, легкости души. Во всех остальных случаях это глупость. Мудрое слово Древней Руси учит:

Сын мой, среди людей находясь, к ним подходя — не смейся: ибо в смехе рождается глупость, из глупости — ссора, а в ссоре — свара и драка, в драке же смерть, а в убийстве и грехи свершаются («Повесть об Акире Премудром», XII в.);

Светлой улыбкой легко показать душевную радость... Ибо когда веселится сердце, расцветает лицо (Св. Василий);

Кто хочет смеяться вместе с детьми, укоризну и поношение на себя навлечет («Мудрость Менандра Мудрого», XIV в.);

Смехи да хихи вводят в грехи;

Велик смех, не мал и грех (из пословиц XVIII в., Мосхион) ⁶².

В словаре В. И. Даля глагол улыбаться определяется как 'ухмылять­ся', 'смеяться молча, про себя', 'показывать выражением уст и лица расположение ко смеху'. В качестве иллюстративной фразеологии при­водятся примеры: Где грех, там и смех; Набьет и улыбка оскомину; Сме­хом сыт не будешь; Смех до добра не доводит.

На этом культурном фоне понятна реакция сотрудников Макдональ­дса: «люди подумают, что мы полные дураки». Действительно, с какой стати улыбаться незнакомым людям?!

В популярных нынче инструкциях, как нужно себя вести «для благо­приятного имиджа» «новых русских» учат: «Улыбка приветствуется, но стоит помнить, что постоянно улыбающийся человек производит впе­чатление несерьезного. Лучше улыбку „дозировать" — это покажет, что вы знаете себе цену» ⁶³.

Возможно, в дворянских и интеллигентских кругах дореволюцион­ной России существовала и формальная улыбка, улыбка вежливости ев­ропейской культуры. Этот вопрос должен быть отдельно исследован.

⁶¹ А. В. Павловская. Как делать бизнес в России. Путеводи­тель для деловых лю­дей. (В печати).

⁶² Мудрое слово Древней Руси. М., 1989, с. 185, 328, 391, 358.

⁶³ М. Привезенцева. «Поза Наполеона» повредит имиджу успешного человека // Капитал, 10-16.03.1999, с. 9.

192

Мне известно лишь одно, косвенное свидетельство. В неопубликован­ных мемуарах Любови Дмитриевны Менделеевой-Блок, дочери великого русского ученого и жены великого русского поэта, отмечено в каче­стве черты нового, нарождающегося советского общества: «ушла улыб­ка». Если ушла, значит, раньше существовала. Можно предположить, что ушла именно та формальная, светская улыбка, которая живет в за­падных культурах. Однако повторюсь, вопрос этот нуждается в специ­альном исследовании.

Впрочем, улыбкой сейчас занялись в России и культурологи, и поли­тологи, и «имиджмейкеры», и специалисты по бизнесу. В Таможенной академии, например, обсуждался вопрос: должен ли улыбаться тамо­женник?

Подведем итоги.

1. Улыбки бывают разные.

«Улыбка формальная» — в западных культурах вид приветствия не­знакомым людям, попытка обеспечить безопасность в незнакомом месте с незнакомыми людьми. В русской культуре это может иметь прямо противоположный эффект. После моего восторженного рассказа (в 1973 году) про то, какие «там» все милые, культурные, приятные, улыбающи­еся, моя подруга сказала мне с обидой: «От твоих историй одни непри­ятности. Я улыбнулась в магазине стоявшему рядом покупателю, так потом еле отвязалась от него».

«Улыбка коммерческая» — требование современного сервиса. Она насаждается в России иностранными фирмами и уже не кажется такой непривычной.

«Улыбка искренняя» — проявление хороших чувств, хорошего от­ношения. Эта естественная человеческая реакция на положительные обстоятельства, она не обусловлена культурой. Этот вид улыбки при­сущ всем человеческим сообществам, независимо от культурных услов­ностей. Именно этот вид улыбки характерен для русских.

2. Разница в улыбках — это разница культур.

3. Всем людям необходимо научиться понимать и принимать другие культуры, без этого невозможны ни межкультурная и международная коммуникация, ни сотрудничество, ни мир во всем мире.