Сказка глава Отец

Мама предложила оставить дочку в Одессе — дорога далекая и трудная, с пересадкой, а вы, мол, вскоре приедете. Подумалось, это разумно. Перед выходом на вокзал присела, как полагается, перед дорогой и вдруг услышала, как, уткнувшись в угол дивана, заскиглила моя дочь, точно как я в 36-м, когда увели маму. Этого я выдержать не могла: «Быстро собирайся, едем» — и мы уехали вдвоем.

После нашего отъезда к маме приехал муж, который зарабатывал пенсию в Лемью. Их совместная жизнь началась в 1948 году, когда я уехала в Ленинград. Знакомы были еще с начала лагерной жизни.

Владимир Иванович Пальшков происходил, по-моему, из состоятельной семьи. В гражданскую войну командовал чем-то в кавалерии. Потом работал в РКИ — рабоче-крестьянской инспекции. Сидел по удивительной статье: СОЭ — социально-опасный элемент. Вот за эту «потенциальную опасность для советского общества» получил десять лет каторги и пять лет поражения в правах. Что значит «поражение в правах»? На мои вопросы отвечали: «Не избирать и не быть избранным». Но кого волновали наши так называемые выборы. Наверное, это все-таки, бессрочная ссылка, это жизнь в минус сотне городов, это запрет на учебу и т. д. и т. п. В общем, лишенец, и не на пять лет, а на всю жизнь.

Маму он искренне любил. Они прожили вместе более тридцати лет. Страшно горевал после ее смерти. И вскоре умер.

В 1948 году Владимир Иванович, еще будучи зэком, работал снабженцем на «501-й стройке». «501-я» — это строительство железной дороги Салехард-Игарка. Но и до Салехарда тогда дороги не было. Строили ее через долину с символичным названием Халмер-Ю, что по-ненецки «Долина Смерти».

14 июня 1960 года в «Известиях» была напечатана заметка «Мертвая дорога»: «На севере Тюменской области несколько лет назад (в действительности в 1947 году — Л. А.) начали строить железную дорогу Салехард-Игарка. На сотни километров уложили рельсы, построили поселки железнодорожников, железнодорожные станции, мосты. Стройку прекратили за ненадобностью дороги. Увезли технику, ушли люди. Сотни километров рельс ржавеют».

В газете указали скромно — «север Тюменской области». Дорогу строили за Полярным кругом, по тундре с ее вечной мерзлотой, где зима длится десять месяцев, морозы доходят до шестидесяти градусов, а снежный покров — до полутора метров, пурга метет неделями. Зимой край лишен воды: реки промерзают до дна. Летом тундра превращается в сплошные болота, озера и бугры вспучивания, покрытые неисчислимым множеством комаров, укусы которых болезненны. Строительного камня в крае нет. И самое главное — край совершенно не заселен, кочуют редкие ненцы с оленями.

В 1964 году «Новый мир» напечатал воспоминания начальника изыскательной экспедиции «501-й стройки» А. Побожия «Мертвая дорога»¹. Он пишет: «В 1947 году на совещании Совета министров Сталин сказал: ”Русский народ давно мечтает иметь надежный выход в Ледовитый океан”.

Я думаю, а А. Побожий косвенно подтверждает, что «мечта» русского народа, вернее, товарища Сталина была куда грандиознее. Дорога ему нужна была на Чукотку, а тайная его цель — война. Паранойя!

Постановление Совета Министров за подписью Сталина предписывало строить дорогу Салехард-Игарка, не считаясь с затратами, главное — в срок. А сроки чиновники в теплых московских кабинетах, назначали, не принимая во внимание экстремальные природные условия, лишь бы не рассердить капризного заказчика.

И погнали на Север технику, топливо, продовольствие, одежду, обувь и рабочую силу. В общем, все, чего так не хватало в 1948 году, через два года после войны, «мечтательному» народу.

В Москве легко решали, потому что рабочая сила, самое дорогое и незаменимое в любом строительстве, у них была — бесчисленная, бесплатная, бессловесная — армия з/ков. Думаю, вольных строить там дорогу нельзя было бы заставить ни за какие деньги.

По всей трассе были устроены лагеря. Работали, даже если градусник показывал ниже сорока градусов (на Воркуте — тридцать пять градусов мороза был актированным днем). Работали вручную. Вот как описывает строительство Побожий:

«За Назымом насыпали насыпь. Рабочие катили тачки по деревянным трапам на высокую насыпь. Они медленно двигались один за другим, низко опуская голову, напрягая все силы. Свалив грунт, каждый получал бирку (от количества бирок зависела густота баланды). В стороне у дымокура сидели стрелки ВОХР. ”Гражданин начальник, — обратился пожилой з/к к прорабу, — подъем положе бы сделать, а то все жилы надорвем”.

- Не велика беда, — равнодушно бросил прораб и зашагал дальше».

Правильно. Помрут эти, посадят других. Посадят столько, сколько будет нужно. В плановом государстве сажали по плану.

Строители всегда укладывались в назначенные Москвой сроки — не отрапортуешь и будешь ту же дорогу строить уже с тачкой и в бушлате. Поэтому на все приказы все и всегда отвечали: «Есть, будет исполнено», даже если знали, что сделать невозможно. Делали, как получится. Проехав с инспекционной поездкой по линии, Побожий увидел осевшие насыпи, вдоль которых тянулись размытые водой овраги, утонувший в растаявшей мерзлоте рельсовый путь со шпалами, небрежно построенные деревянные мосты с уже изношенными опорами. И все это на еще не работавшей дороге.

«Начальник строительства и одновременно начальник Енисейского лагеря Антонов был характерной фигурой того времени. Этого полного человека огромного роста подчиненные называли «восемь пудов номенклатурного мяса». От начальника охраны лагеря до начальника строительства он быстро продвинулся за счет беспрекословного повиновения вышестоящему начальству и неукоснительного соблюдения лагерного режима. Дослужился до чина генерала МГБ, несмотря на четырехклассное образование. Антонов был чрезвычайно груб со своими подчиненными, заставляя беспрекословно повиноваться бесправных людей. Это были лучшие специалисты страны, еще тянущие лагерную лямку или «бывшие», не имеющие права покинуть Север. Это они руководили строительством. Свой рабочий день Антонов начинал, как все, в девять утра, а кончал поздней ночью, но днем он долго обедал, а с шести до девяти спал. Потом он появлялся в кабинете отдохнувший, свежевыбритый и до глубокой ночи «разгонял пургу»: вызывал в кабинет усталых людей, устраивал долгие бесполезные заседания. Бесполезные, потому что все вопросы линии уже были решены днем и без него».

С 1951 года объемы технического и финансового снабжения сократились — на Волге и в Средней Азии начались новые «великие стройки».

Вскоре после смерти «мечтателя» строительство дороги прекратилось.

«И вот дорога брошена. Возить из тундры некого и нечего. Остались в тундре рельсы, поселки, паровозы, вагоны и ...безымянные могилы!». Сколько жизней поглотила никому не нужная дорога! Сколько мук от холода, голода и непосильного труда приняли здесь люди! А страна до сих пор страдает от бездорожья!

А. Побожий пишет, что его отец очень недоброжелательно отнесся к 501-й стройке. Он жил в Алтайском крае в двухстах километрах от железной дороги, к которой не вела ни одна дорога с твердым покрытием. Мой однокашник из Вологодской области рассказал , что от его села дороги нет и двести километров до станции он шел пешком. А нищета в селе была такая, что на билет в Ленинград всем селом не смогли насобирать. Деньги выписал местком по его телеграмме. Это был сентябрь 1949 года.

В 1970 году случайно разговорилась с человеком, который солдатом стройбата строил дорогу на Севере — все та же «501-я стройка». Это было время Брежнева. Кончилось время политзэков, и руководство страны нашло новую дармовую бесправную рабочую силу — солдат. Он рассказал, что солдаты в Заполярье жили в палатках. По уже проложенным рельсам за ними двигались платформы со строительными материалами. В конце состава двигались три цистерны со спиртом, который раздавали без ограничения. Многие офицеры были из Средней Азии, а солдаты — славяне. Офицеры были грубы и безжалостны. В заключение сказал: «Не дай Бог, никому служить в том стройбате».

Все эти годы народ ничего не знал ни о своей «мечте», ни о ее бесчеловечном претворении в жизнь — ни в прессе, ни по радио не было сказано ни единого слова о «501-й стройке». И только в декабре 1996 года по телевизору показали эту дорогу, безжизненную, брошенную. Человек, родившийся в лагере на дороге, топая ногой по шпале говорил: «Всех, кто умер на дороге, хоронили в насыпь». Дорога буквально лежит на костях!

То, что написала о дороге, навело на размышления. Удивительно, но я ни разу не услышала сомнений в том, что в Советском Союзе был социализм. Режим называют казарменным, сталинским, но социализмом.

Историк Карлейль считал, что режимы гибнут от лжи. Режим в Советском Союзе полностью опирался на ложь...

Первая ложь.

Советский Союз — социалистическое государство. Да, в Советском Союзе не было частной собственности, все принадлежало государству. Но государством распоряжался один человек. Он и был хозяином, собственником всего достояния огромной богатейшей страны. Какой же это социализм? Скорее, это монопольный капитализм, доведенный до абсурда. А пресловутая «общественная собственность» — что это физически? Бесплатное образование и здравоохранение, что вроде бы от социализма, оплачивал народ, получая нищенскую зарплату за полноценный труд.

Вторая ложь.

Политический строй Советского Союза — диктатура пролетариата, осуществляемая партией. Никогда пролетариат не диктовал свою волю. А бывшие рабочие, взобравшиеся повыше, не являлись пролетариатом.

В 60-е объявили переход к «общенародному государству», ничего не изменив в отношениях власти и народа.

Третья ложь.

В Советском Союзе — власть Советов. В том, что у Советов, даже у Верховного, никогда не было никакой власти, никто не сомневался. Власть на местах по указаниям сверху осуществляли комитеты партии разных уровней. Но даже то малое, что находилось в компетенции Советов, решали не «избранные» депутаты-«кухарки», а исполкомы, назначенные и крепко ухватившиеся за привилегированные кресла.

Четвертая ложь.

Выборы в Советском Союзе проходят на основе прямого всеобщего, равного избирательного права при тайном голосовании. Это было декларировано всеми конституциями Советского Союза и программой РСДРП 1903 года. Кто сомневается, что выборов в СССР практически не было? Во все выборные органы — Советы всех уровней, комитеты партии и профсоюзов вплоть до ЦК и Политбюро — назначались отобранные, проверенные до четвертого колена и утвержденные безальтернативные кандидатуры.

Из выборов устраивали праздник — музыка, буфет. И это опять ложь, потому что явка была обязательной, иначе тобой могут заинтересоваться компетентные органы. Им нужно было, чтобы 99,9 % населения публично продемонстрировали свою покорность.

А на Воркуте после смерти Сталина более 50 % избирателей вычеркнули знакомую фамилию. Выборы того же кандидата повторили еще дважды с тем же результатом. Но это «бывшие» и на Воркуте!

Пятая ложь.

В Советском Союзе единый профессиональный союз — ВЦСПС — стоит на страже интересов трудящихся.

Профсоюз — достижение человечества, завоеванное в кровавых битвах с собственниками и властями, в Советском Союзе утратил свое назначение. В демократических странах профсоюз защищает наемных работников от работодателей, стремящихся заставить работать по двадцать четыре часа в сутки и платить, как можно меньше. В Советском Союзе работодатель — государство. Профсоюз как отросток правящей партии помогал давить на трудящихся: соцсоревнования, трудовые вахты, соцобязательства, стахановцы, ударники и т. д. и т. п.

Глава 9. Вернулась

Станция расположилась на высоком берегу Хаджибеевского лимана в восьми километрах за чертой города. Станция состояла из четырех лабораторий, три из которых были в зародышевом состоянии. Начальник станции, инициативный человек, задумал превратить станцию в испытательно-исследовательский центр тракторного производства Союза. Одна из лабораторий должна была испытывать тракторные рамы на прочность, для чего надо было построить полигон. Вторая — ни больше ни меньше, как создать трактор, управляемый по радио. Третья — испытывать гидравлические системы тракторов. Четвертая уже испытывала тракторы в нормальных колхозных условиях. Рэм стал ее заведующим. Он был первым кандидатом наук на станции. Его зарплата триста пятьдесят рублей шокировала технический персонал — лаборанток, трактористов, механиков, которые в основном, жили в соседних селах — Нерубайское, Усатово, Холодная балка. Дамы решали вопрос: заслуживаю ли я таких денег? Еще бы, у начальника станции двести рублей, у завлабов по сто двадцать, у остальных от сорока до восьмдесяти. Чем оправдать такую разницу? И эта разница мелочь. В конце пятидесятых по Союзу из уст в уста передавали разговор Фурцевой, секретаря ЦК КПСС, с рабочими ЗИЛа. Из зала выкрикнули: «Сколько получаете в конверте?» От неожиданности она ответила: «Полторы тысячи». Конверт — сумма, не облагаемая налогом, плюс к зарплате, которая тоже весома. Только для своих и их существование тайна.

В 70-80-е годы маленькая зарплаты подросли, но основной остались пресловутые сто рублей. На сто рублей существовать было можно, жить нельзя. Все необходимое для жизни и ее украшения стало несоразмерно дорого: телевизор цветной -700-800 руб., холодильник — 300-500 руб., стиральная машина — 80-170 руб., автомат — 350 руб., мебель (стенка) — 1000-1500 руб., самая дешевая поездка в Болгарию — 200 руб., по Средиземному морю (только для своих) — 1000-1500 руб., сантехника — на черном рынке втридорога.

Как устроить свою жизнь? Народ нашел выход — «несуны», это и работа на сторону с использованием материала и оборудования госпроизводства, это и работа в двух-трех местах. Масштабы воровства потрясали: С мясокомбината, с кондитерской фабрики вывозили машинами, оплачивая молчание охраны. Не в шутку бытовало проклятие: «Чтоб ты жил на одну зарплату!» У государства активно воровали госчиновники. Каждый официальный посетитель предприяти уносил подношение.

О зарплатах ходила масса анекдотов, особенно много их было о зарплатах инженеров. Народ помнил, что в России инженер был барином и получал кучу денег. При советской власти их напекли великое множество, а инженерную работу получили только немногие. Остальные были мальчиками и девочками на побегушках.

О зарплатах рабочих анекдотов не слышала. Да и какие тут шутки, когда за тяжкий труд платили гроши. В 1951 году я проходила практику на Ленинградском машиностроительном заводе. В литейном цеху отливали мелкие детали в опоки — металлические ящики, набитые специальной смесью, землей. Землю в опоки набивала машина. Готовая опока весили более сорока килограммов. Ее надо было снять со стола машины и оттащить метров на двадцать. Если за смену сделаешь сорок опок, то получишь аж девяносто-сто рублей! На всех трех машинах работали женщины. К машинам рвались девушки, чтобы заработать лишнюю десятку на наряды. Год работы на машине — и рожать она не может.

Говорить о рабочих, особенно о женщинах, больно. Как вспомнишь огромные мрачные грохочущие цеха с черным полом и серыми от пыли стенами, никогда не моющиеся окна, тусклые лампы и непрекращающийся грохот, от которого глохнешь — каторга, только без «колючки»!

В конце восьмидесятых кинорежиссер Станислав Говорухин в интервью о своем фильме «Так жить нельзя!» сказал, что криминальная среда пополняется в основном рабочими. А что бы он хотел? Поработал бы сам в таком цеху за ничтожную плату, не имея права громко возмутиться! В девяностых выяснилось, что преступниками легко становятся спортсмены, сотрудники МВД и ФСБ (бывшее КГБ), люди, привыкшие к хорошей плате за не очень тяжелый труд.

«Самый передовой» отряд пролетариата — ЦК или уже Политбюро, тех, кто распределял доходы страны, положение пролетариата не волновало. Их цели не совпадали с потребностями народа и пролетариата в частности. Все годы они вооружались, теперь мы знаем — 80 % промышленности производило вооружение! Анекдот тех лет: «Тащил с завода по детальке, хотел жене швейную машинку собрать. Собрал пулемет».

Сколько раз слышала в различных интервью: «Советский Союз был великой державой, Все уважали нашу могучую страну!». Нашу большую державу не уважали, а боялись. Мы содержали огромную вооруженную до зубов армию, наклепали танков больше, чем все страны вместе взятые, раздавали задаром оружие арабам для войн с Израилем, неграм для войн друг с другом. А к нам, гражданам могучего Союза, за границей, даже в Болгарии, относились с пренебрежением — мы не платили чаевые, везли в командировки сухой паек, чтобы сэкономить на тряпки. А как нас не любили в Чехословакии, Польше, Венгрии! В глазах цивилизованного мира Советский Союз был жандармом, империей зла! Этого стыдиться надо!

Слышала в Чехословакии зарплата дворника всего в четыре раза меньше зарплаты генерала. Не уверена, правда ли, но мне нравится такое соотношение. Любая работа, выполненная профессионально, должна обеспечивать достойную жизнь, а не полунищее существование. Понимаю, что это прекраснодушие. Но уверена, что не экономика страны определяет уровень зарплаты, не достойный человека, а алчность работодателей и чиновников.

В начале семидесятых в Одессе проходила выставка «Туризм и отдых в США». Гидов, молодых американцев, хорошо говорящих по-русски, постоянно окружали толпа любопытных. Один из гидов сказал: «Наши богатые испугались, что, если они добровольно не поделятся, то будет, как в России. Мы благодарны вашей революции».

В Израиле у генеральных директоров банков зарплата четыреста пятьдесят-пятьсот тысяч в месяц, при средней по стране — шесть тысяч и минимальной — три тысячи, то есть коэффициент 150-180! Откуда такие фантастические зарплаты в банках, делающих деньги из денег? Определенно они грабят клиентов. Не знаю, как с ссудами на бизнес, но условия ссуд на квартиры жуткие. Когда купивший сианет владельцем квартиры и посчитает, сколько он выплатил банку, то прослезится, потому что из него выкачали три-четыре стоимости его квартиры. И стоимость эта, благодаря умелой политике и массовой иммиграции, возросла баснословно и сказочно обогатила банки. Но поделиться своими доходами ростовщикам из банков в голову не приходит.

Хорошо, если минимальная зарплата не унижает человека, а максимальная не возносит над людьми и их заботами.

Нас поселили в станционном поселке на берегу лимана и пообещали квартиру в городе. В поселке из удобств было только электричество. Воду привозила лошадка с бочкой. Самым трудным была доставка продуктов из города. Рядом были крестьянские дома с хозяйствами, но купить там нельзя было ничего. Жители пригородных сел — это особые люди. Это они в 1941 году, в самое голодное время осажденной Одессы, не боясь обстрела, приезжали в город и за мешок картошки увозили все, что видели глаза. В одном из этих домов, в холодных сенях, заваленное грязными тряпками, подойниками и немытой посудой, видела изящное ореховое пианино. Они, боясь продешевить, ничего нам не продавали.

В 1960 году в Одессе было изобилие и дешевизна. «Привоз» шумел, «Привоз» потрясал. Прилавки переливались всеми красками: горы красных вишен, оранжевых абрикос, фиолетовых слив, зеленого перца и т. д. и т. п. И все это по смешным ценам: 20-40 копеек за килограмм. После скудости барнаульского базара глаза разбегались. С «Привоза» уносили огромные плетенные корзины, доверху нагруженные мясом, овощами, фруктами, украшенные зеленью, и все за каких-то пять рублей. Мяса, вечного дефицита в Советском Союзе, было много и любого. Четырехкилограммовый индюк стоил семь рублей, гусь — четыре, говядина, свинина — по два рубля. В редких мясных магазинах тоже было изобилие, вежливые продавцы и отсутствие очередей! Некоторое время я даже покупала мясо, делая предварительный заказ в специальном отделе Центрального гастронома на Дерибасовской. Но так как честность у советских продавцов всегда отсутствовала, пришлось т этого отказаться. Через пару лет, после воцарения Брежнева, продуктовое изобилие кончилось и отдел исчез.

В Одессе можно было купить импортную обувь и одежду. Но цены! Модная английская пара туфель обошлась мне в ползарплаты инженера. Трудно было купить посуду, мебель, хозяйственные и строительные материалы, сантехническое оборудование.

Постоянный дефицит вынуждал идти на всякие уловки. Вместо слова «купить» в лексикон прочно вошло слово «достать». «Доставать» надо было, используя связи и взятки. Проще всего было тем, кто соответствовал принципу «ты — мне, я — тебе». Меня необходимость «доставать» угнетала всю жизнь. В этом отношении мы с Рэмом были белыми воронами — ни связей, ни умения и желания их заводить. Как представишь, что надо улыбаться продавцу за левый товар, становилось тошно. А торгаши чувствовали себя хозяевами жизни. В Барнауле это не было так откровенно выражено, как в Одессе.

Осенью начала работать на станции. Сейчас смешно вспоминать — всю зиму вручную обмеряла кривые осциллограмм. Затем для математической обработки полученных измерений посадили человек десять со средним образованием, которые по формулам множили, складывали и делили, как в школе, на бумажке. Если не получалась проверка, бежали ко мне, я на логарифмической линейке искала ошибку. Такая вот вычислительная техника была в 1961 году.

Советский Союз позорно отстал от цивилизованного мира. Кибернетика, как и генетика, по воле «корифея всех наук», была объявлена «продажной девкой империализма» и запрещена. Может, Сталина сердило, что создатели этих наук Виннер, Вейсман, Морган — евреи? Грубую сталинскую формулировку повторяли, не краснея, с трибун, науку делили на советскую и империалистическую.

К началу шестидесятых годов в Одессе не осталось следов войны. На месте разбомбленных стояли новые пятиэтажные дома с приличными фасадами. Квартиры в этих домах просторные, комнаты с высокими потолками и паркетными полами. Эти дома и сейчас называют «сталинскими». Их мало, можно по пальцам пересчитать. Строили их для номенклатуры и высоких военных чинов.

В конце страшной Водопроводной улицы, которая начинается Чумкой, продолжается кладбищем и кончается тюрьмой, ускоренно застраивался пятиэтажками, прозванными потом «хрущобами», огромный Юго-Западный жилой массив. Его строили на месте села Чубаевка. Еще было жаль хороших крепких крестьянских домов, окруженных садочками и виноградниками. Удивляло, зачем сносят эти дома, когда в Одессе масса таких районов, как Слободка, Бугаевка, Ближние и Дальние Мельницы, Молдаванка, где большинство домов физически и морально давно устарели, да и в центре было полно трущоб.

За Юго-Западным массивом построили жилмассив им. Таирова. Под застройку пошли виноградники и поля, и в магазинах стал редкостью прекрасный виноград «Карабур». Массив им. Котовского вообще построили за Пересыпью и за дачными участками генералов, которые сумели отстоять свою собственность. Город растянули вдоль берега на сорок километров, не позаботившись о транспорте.

Судьба Одессы отцов города волновала мало — это в основном были люди присланные, не одесситы. Они строили не по законам градостроительства, а сообразуясь с личными и политическими интересами. Массивы заселялись в основном приезжими из деревень — городу нужна была дешевая неквалифицированная рабочая сила на тяжелую низкооплачиваемую работу. Одесситов на нее не заманишь, а деревенских жильем в городе можно. Был выход — автоматизация производства, но хлопотно. Одесситы продолжали ютиться в коммуналках и трущобах. В 1980 году, чтобы записаться в очередь на улучшение квартиры, без надежды ее получить, надо было жить в четырех квадратных метрах.

Есть еще версия, объясняющая эту безумную застройку — торговля квартирами на самом высоком уровне. При застройке в городе надо было обеспечить квартирами жильцов снесенных домов, а дома эти, как клоповники. Что же тогда продавать?

В 1961 году обещанная квартира начала приобретать черты реальности. Из Москвы в Одессу пришло указующее письмо — выделить станции двести пятьдесят метров жилой площади. Я не верила, что письмо подействует. Зачем Одессе станция? Не представляла силу московских указаний.