Со стороны солнца. Крымская тетрадь Первый шаг

Он появился у нас в эскадрильской землянке в один из мартовских дней сорок третьего года — плотный, в белесом от соли реглане, с припухлым от зимних штормов лицом, больше похожий на бедолагу шкипера с какого-нибудь портового катеришки, чем на нашего брата, чье основное рабочее место отделено плексигласом от внешних стихий.

— Старший лейтенант Галухин, — без промаха выделил из однородной компании в летном комэска. — Назначен к вам штурманом звена.

Сел, по-домашнему огляделся, крепко потер ладонь о ладонь и вдруг улыбнулся так весело и счастливо, что и нам на минуту почудилось, будто со стужи попали в уют чуть не родимого отчего дома.

Между тем за окном стоял тихий весенний день, в меру серый и обещающий солнце.

— В "мокрой" летал? — наметанным глазом определил собрата капитан Бесов, сам начинавший войну в гидроавиации.

— Двести боевых, — готовно ответил штурман заодно и на следующий вопрос. И, без стеснения, еще и на третий, прочтенный во взглядах сбившихся в уголке новичков: — Пара Красного Знамени, ребятишки!

Ребята, похоже, успели в него влюбиться. Что-то в нем было, в его улыбке, что позволяло не то что представить, а и как будто припомнить его широколицым задорным мальчишкой, хоть по годам новый штурман скорей подходил к комэску, чем даже к нам, предвоенным выпускникам.

— Будете летать с капитаном Осиновым, — принял решение Федор Михайлович. Выдержал паузу, хмурясь, покосился на лица, невольно оттягивая всем известный и ожидаемый всеми момент. — Для допуска к полетам должны в течение недели изучить район боевых действий, материальную часть и... сдать соответствующие зачеты.

Это и был тот момент, всякий раз с нетерпением ожидаемый не избалованной развлечениями аэродромной публикой, — с тем большим нетерпением, чем более заслуженным казался вновь прибывший. В землянке повисла особая тишина, в нескольких лицах, как в зеркалах, отразилось то самое выражение.

Галухин, однако, обескуражил не только одних эскадрильских весельчаков.

— И по штурманскому делу, — спокойно восполнил пропущенное комэском. — Что, впрочем, должно разуметься само собой.

И улыбнулся еще довольней. И подмигнул молодежи: "Гвардейский порядок! Цените, куда попали, друзья".

В землянку как будто пахнуло весенним ветром. Стало шумно, пошли разговоры наперебой.

Со 119-м морским разведывательным авиаполком у нас была особая, родственная, можно сказать, связь. Вместе мы не летали, и работать на нас ближним разведчикам почти не приходилось, но почему-то именно оттуда к нам чаще всего прибывали летчики и штурманы и — почему-то опять же, — как на подбор, в самом скором времени становились лучшими из лучших. Какую-то особенную закалку характера давала работа на МБР-2, этих юрких летающих лодках, которые, как истинно морские птицы, признавали родными лишь две стихии — воздух и воду, — на землю же выбирались на посторонней тяге и на "чужих" ногах.

Тяжкая это была работа!

...Экипаж уходит на задание со своего морского аэродрома — с бухты Матюшенко, к примеру, у Херсонесского маяка. Здесь с берега в воду уходит огромный дощатый настил, вроде наплавного моста, затопленного весенним половодьем, — гидроспуск. Водолазы в резиновых костюмах с помощью трактора бережно спускают по нему самолет, а затем, когда он встает на редан и начинает держаться на плаву, снимают колесное шасси. Это самое трудное дело. Стоя по горло в ледяной воде, они работают на ощупь. Волны сбивают их с ног, временами накрывают с головой, раскачивают самолет, вырывая из рук рычаги механизмов...

Наконец все готово. Работяга трактор вытаскивает из воды шасси, водолазы, разгребая руками воду, выходят на площадку. Теперь дело за буксировщиками. Их катерок, фыркая и захлебываясь, принимает конец, натягивает буксирный трос. Немало сноровки требуется от моряков, чтобы при ветре и волне оттащить капризную крылатую машину на простор. Но вот буксир отдан, зарокотал мотор. Самолет, поднимая каскады брызг, побежал по воде, вышел на редан и, черкнув по последней волне, взмыл в воздух...

Почти то же и с возвращением. Только катер не нужен, машина подруливает к гидроспуску сама. Зато ставить ее на колеса куда трудней, чем снимать с них...

— А вообще замечательная машина! — закончил свои объяснения Галухин. — При замечательном летчике, штурмане и стрелке. При нечувствительных к холоду водолазах, при виртуозах катерниках и трактористах. Ну и, желательно, при хорошей погоде.

Все расхохотались. Штурман удивленно огляделся, сделал вид, что зарапортовался, и мигом поправил дело своей неотразимой улыбкой.

— А что? Ну обшивка фанерная, так для легкости. Скорость сто шестьдесят... пять...

— ...так для маневренности!

— Ну да. Поднимает четыреста килограммов бомб — это уже для фрица. Для него же имеет два ШКАСа. Что может? Да чуть ли не все! Это теперь в основном разведка, а когда Севастополь обороняли, так и конвои свои от подводных лодок оберегали, и немецкие катера топили, и за штурмовиков на передний край ходили, батареи, аэродромы бомбили... Замечательный, говорю, самолет!

В наш Ил-4 Галухин влюбился сразу. Тем более, что это и в самом деле была замечательная машина. Новый штурман быстро изучил ее, не стесняясь прибегать к помощи рядовых механиков и мотористов. А вскоре ему довелось и лично присутствовать при рождении новых "илов", увидеть те руки, которые их создавали.

В мае сорок третьего года пять экипажей полка вылетели в Иркутск на авиационный завод за новой матчастью. Жили там три недели, бывали в цехах, встречались с рабочими в общежитиях и клубах. Галухин с его обаянием был тут незаменим. В свои тридцать четыре года он успел повидать многое, а боевой путь начал еще в 1929 году, в конфликте на КВЖД, был там воздушным разведчиком, производил фотосъемки объектов...

Когда вернулись в полк, узнали о потерях. Погибло четыре экипажа и среди них — командира второй эскадрильи майора Дмитрия Михайловича Минчугова. На его место назначили капитана Федора Ивановича Федорова, а штурманом эскадрильи стал капитан Василий Григорьевич Галухин.

В свои новые обязанности он вошел сразу — как тут и был. Неторопливый, спокойный, во всем основательный, Василий Григорьевич обладал редкой способностью не только располагать к себе людей, но и оставаться при этом исключительно требовательным начальником. За короткий срок сумел образцово поставить штурманское дело, организовать систематическое обучение молодых.

Одновременно учился сам.

10 августа четыре экипажа, ведомые комэском, вылетели на торпедный удар по конвою противника на траверзе Евпатории. Два транспорта шли под сильным охранением — три быстроходные десантные баржи, шесть сторожевых кораблей.

Галухин впервые выполнял такую задачу. Точно вывести группу в район цели, обнаружить ее — это было для старого разведчика почти пустяковым делом: -Но эффективный торпедный удар...

Атаковать такой сильный конвой возможно только с ходу. Фашистские корабли вовремя обнаружили самолеты, открыли бешеный огонь. Машина комэска шла впереди, Галухин тщательно прицеливался. Один доворот, второй... Боевой курс! Снаряды рвутся рядом, осколки секут обшивку. Высота тридцать метров...

В машину капитана Аристова попадает снаряд, она переворачивается "на лопатки", врезается в воду. Атака продолжается...

Сброс!

Машина Корбузанова тяжело повреждена, тянет на одном моторе, потом отказывает и он. Летчик планирует, садится на воду...

На аэродром на сильно поврежденных самолетах возвратились экипажи Федорова и Скробова. За успешное выполнение задания ведущий штурман Галухин был награжден орденом Отечественной войны I степени...

...Отгремели бои за освобождение Новороссийска и Тамани, началась подготовка к Крымской наступательной операции.

Особое значение в этот период приобрели минные постановки на морских и речных коммуникациях врага, на подходах к его портам и базам.

28 ноября полк получил задачу поставить мины в устье реки Ингулец.

С утра вершины гор скрыла густая дымка. Ветер гнал по небу серые тучи, хлестал в лица редким холодным дождем. Вылетавший на разведку погоды экипаж полностью подтвердил данные синоптиков: высота нижнего края облаков двести пятьдесят — шестьсот метров, видимость два — три километра.

— Погодка что надо! — похвастался полковой метеоролог Коля Иванов — так, будто сам заказал ее накануне.

Галухин его восторга не разделил.

— Что надо, что надо... — раздумчиво повторил, колдуя над картой.

— А что, Василий Григорьевич? Ведь минные постановки...

— Постановки-то постановки, да только не днем. И нижний край ваш хваленый до вечера может еще опуститься. Верхнего-то разведчик ведь не достиг?

Опытный штурман, конечно, был прав. В ночных условиях пролететь сотни километров на малых высотах — само по себе не простое дело. А если еще в облаках да с угрозой обледенения...

Были проблемы и кроме погоды. Какими зенитными средствами прикрыт район постановки? Не патрулируют ли в нем ночные истребители противника? Нет ли аэростатов заграждения?

На все эти вопросы точных ответов никто дать не мог.

Вообще-то, не изучив самым тщательным образом противовоздушную оборону района, на минные постановки мы не летали. На этот раз время, видимо, не ждало. Тактику действий предстояло избрать на месте.

Задание было поручено девяти самым опытным экипажам полка. Мне также пришлось участвовать в этом вылете и все его трудности испытать на себе.

Весь день ушел на подготовку. Штурманы тщательно разработали маршрут. Лететь напрямик до Приморско-Ахтарска, затем на запад, пересечь Азовское море до Молочного лимана, от него пройти через всю Северную Таврию до реки Ингулец.

Несколько метеорологических фронтов...

Напоследок начальник штаба полка указал запасные аэродромы: в районах Мелитополя и Ростова-на-Дону.

За час до наступления темноты поднялись в воздух комэски Федор Федоров, Николай Саликов, Евгений Лобанов. За ними — замкомэски Яков Карпенко, Борис Громов, командиры звеньев Валерий Федоров, Александр Жестков, Александр Ковтун. Последним покинул аэродром наш экипаж.

Ночной полет, каждый экипаж действует самостоятельно. Впрочем, в таких метеоусловиях и днем удержать строй было бы невозможно.

Вышло так, как предсказал Галухин. Чем дальше мы уходили на север, тем ниже становилась облачность. На остеклении кабины появились штрихи от дождя. Оставив справа Приморско-Ахтарск, взяли курс на Молочный лиман. Летим на высоте сто метров, как в коридоре: справа и слева низко провисшие облака почти касаются поверхности моря. Дождь усиливается, затем превращается в ливень. Вода пеленой обволакивает фонарь. К тому же начинается сильная болтанка.

— Что будем делать? — советуюсь со штурманом. Тот долго молчит. Затем, против обыкновения, отвечает только на половину вопроса:

— Решай сам, командир. Проводку по маршруту гарантирую.

Теперь задумываюсь я. Спустя минуту включаю переговорное устройство, объявляю экипажу:

— Задание будем выполнять.

Такое же решение приняли и Федоров с Галухиным. Но об этом мы узнали гораздо позже...

Почти весь маршрут им пришлось пройти по расчету, лишь изредка сверяясь со скупыми и неверными ориентирами на земле. В район вышли точно. Для маскировки сманеврировали: на подходе к Ингульцу повернули на юг, набрали высоту, затем легли на обратный. Снизились, благополучно сбросили мину, стали отходить...

И в этот момент по облакам заметались слепящие пятна прожекторных лучей. Два из них схватили самолет и цепко удерживали его в перекрестии. Вспышки разрывов, снопы огненных трасс, сцепленные шары "эрликонов"...

— Напоролись на переправу! — крикнул Галухин. — Уходи в сторону, командир!

Федоров отчаянно маневрировал, пытаясь вырваться из огненных клещей. Раздался оглушительный треск, брызнули осколки плексигласа. Галухин на мгновение потерял сознание. Когда очнулся, понял, что ранен несколькими осколками. Еще разрыв. Затем мертвая тишина в наушниках...

— Командир, жив?

Связи не было. Самолет ковылял, едва удерживая горизонт. Прожектора отстали. Галухин чувствовал, как по телу ползут теплые ручейки, но сознание больше не покидало его. Нашел карту, карманный фонарик. На глаз определил курс, попробовал связаться с командиром по пневмопочте. Это не удалось, да и детальная ориентировка была потеряна...

С поврежденным рулевым управлением и шасси комэск Федоров довел самолет до своей территории, на исходе горючего посадил его на фюзеляж на пахотном поле в районе Донбасса...

Пять из остальных восьми самолетов вернулись с маршрута с минами. Один совершил аварию при посадке, из-за плохой видимости и сильного бокового ветра поломал два самолета на стоянке. Лишь комэску Саликову и мне в эту ночь повезло: сбросили мины и благополучно приземлились на своем аэродроме на последних каплях бензина...

Подлечившись, Василий Григорьевич продолжал водить эскадрилью на боевые задания. Наступила зима, каждый вылет стоил неимоверных усилий. Летали порой и тогда, когда по всем правилам выпускать самолеты в воздух не разрешалось.

9 января сорок четвертого года полк получил задание: подавить артиллерию и прожектора на Керченском полуострове. Цели расположены непосредственно у линии фронта, это требует безошибочного их распознавания и особой точности бомбометания.

А бомбить возможно только ночью.

Закончив постановку задачи, начальник штаба майор Константин Григорьевич Немировский спросил, как всегда, есть ли вопросы.

Всегда находились.

На этот раз — нет.

Полученное задание было, пожалуй, самым трудным и необычным из всех, что нам приходилось выполнять в последнее время. Ночная бомбардировка вблизи переднего края. На тяжелых машинах, приспособленных к действиям на широких морских просторах. С экипажами, не привыкшими или уже отвыкшими — после Севастопольской обороны — различать во тьме извилистые контуры траншей и ходов сообщения, а главное отличать свои позиции от чужих. "Ил" — не По-2, чтобы крутиться над передним краем часами...

Исполняющий обязанности командира полка майор Александр Васильевич Корнилов, нахмурившись, смотрел в карту.

— Ну, если все так понятно... И вдруг встретил спокойный и ясный взгляд Галухина.

— И вам все понятно, Василий Григорьевич?

— Пока — почти ничего. Но до ночи еще есть время. Надеюсь, что будет понятно, товарищ майор!

— Я тоже на вас надеюсь, И очень прошу: как следует поработайте со штурманами.

Взлет был назначен на вторую половину ночи. Под каждую машину подвесили по шесть соток и по две двухсотпятидесятикилограммовые фугаски.

И вот самолет комэска Федорова на старте. Мигает зеленый огонь, взревывают моторы, срывают тяжелую машину с места, несут по раскисшей от непогод полосе. Лишь в конце ее самолет тяжело отрывается от земли — это мы узнаем по звуку.

Все облегченно вздыхают, расходятся к своим машинам. Дарьин, Жестков, Ковтун, Киценко, Дурновцев, Ольховой, я...

Ночной полет.

У каждого экипажа свое задание, у каждого свой маршрут.

У каждого летчика, штурмана, стрелка свой личный счет с ненавистными оккупантами...

— Штурман, видишь чего-нибудь?

— А как же, командир! Луна вышла, на счастье. Вон черная змейка... Тень от бруствера! Ракеты большинство на восток, значит их передок пролетаем... Сейчас буду выводить на боевой. Возьми десять вправо...

На артиллерийскую позицию зашли вдоль линии фронта. Несколько напряженных секунд — сброс!

— Во угодили! Прямо в окоп! — кричит Александр Кошкин, начальник связи эскадрильи, летающий с комэском за стрелка. — Точно в окоп, там от луны черная скобочка...

— Ишь ты научился! Не спеши, дорогой, точно пехотка доложит...

Однако и в голосе штурмана явное удовлетворение. Просыпаются зенитки, вспыхивают лучи прожекторов.

— ...Пять, семь, девять! — подсчитывает Галухин. — Может, ударим по ним, командир? Гостинцев я сэкономил. Специально для наших лучших друзей приберег...

Снова боевой. Плотная завеса сверкающих молний, неистово пляшущие лучи...

— Скоро, штурман?

— Так уже сбросил. Еще две осталось, давай на повторный заход.

— Ну и... хозяйственный ты человек, Василий Григорьич! Вот влепят самим...

— Это возможно. Пять влево возьми... Еще один... Так держать!

Корректирует точно как днем.

— Подавили зенитную батарею, — докладывает скромно. — Можно идти домой, командир!

Вернулись последними. У стоянки Галухина ждали все штурманы. Набросились, обнимали, жали руку. Стоявшие в стороне техники удивлялись: не группой же действовали, ночной полет...

Федорову с трудом удалось вытащить штурмана на доклад к начштаба. По дороге и сам не мог не спросить:

— За что они к тебе воспылали такой любовью?

— Да так, пустяки вообще... Кой-какие секреты дела. Мы-то на своих штурмовиках фанерных в Севастополе, бывало, чуть не каждую ночь передок щупали. Ну научились кое-чему...

И вот наступил долгожданный день. Войска 4-го Украинского фронта перешли в решительное наступление на группировку противника, зажатую в Крыму. Лозунгом черноморских летчиков в эти дни стало: "Не выпустить из Крыма ни одного гитлеровца!"

10 апреля в полк поступило приказание: нанести удар по пяти транспортам противника в районе Сулинского гирла. Выполнение этой задачи поручили второй эскадрилье — она находилась в тридцатиминутной готовности.

Первым обнаружил корабли комэск.

— Видишь цель, штурман?

— Видеть-то вижу, — в голосе Галухина прозвучало разочарование, — да только что.

Майор вгляделся и чуть не плюнул с досады. Между Сулинским гирлом и островом Змеиным ползли шесть барж и два буксира.

— Да, маху дали разведчики! Должно быть, молодежь...

— А может, и не дали...

— То есть как?

— А так, что иная баржонка может большого транспорта стоить. Особенно в такое время, когда... Во, видал? Рассредоточиваются, гады! Верно, груз не простой... Сейчас такой огонек дадут, небу жарко станет! Давай, командир, сигнал: бомбить звеньями!

"Клин" эскадрильи раздвинулся, разделился на тройки. С кораблей открыли бешеный огонь. Галухин вывел свое звено на цель с ходу: главное не дать пристреляться зениткам.

— На боевом!

Нажал кнопку сброса, приник к остеклению.

— Есть! Влепили в одну! Прямое! — захлебываясь от радости, докладывал Кошкин. — И две накрыты серией...

— Молодец, внимательно наблюдаешь, — скупо похвалил Василий Григорьевич.

В результате бомбоудара была потоплена одна баржа-лихтер, одна повреждена. Но и эскадрилья понесла тяжелую потерю: в машину летчика Шеховцова попал снаряд, она взорвалась при ударе о воду.

Галухин трудно переносил гибель друзей. Однако долго предаваться печали не позволяла война. Через два часа он уже получил приказание возглавить подготовку штурманов к ночному вылету на постановку мин в бухтах Севастополя...

И так день за днем...

В мае, когда бегство оккупантов из Крыма приняло панический характер, приходилось делать по два, по три вылета в сутки — с торпедами, с бомбами, с минами...

Как-то, после очередного доклада Галухина об успешном выполнении задания, наш полковой замполит Иван Григорьевич Шевченко воскликнул, невольно залюбовавшись спокойным, приветливым лицом любимого штурмана:

— Эх, знали бы гитлеровцы, видел бы сам их безмозглый фюрер, какой хороший, добрый человек отправляет на дно корабли с его вояками!

— Вынужден отправлять, — застенчиво улыбнулся Галухин. — Не мы начинали. А кончать некому, кроме нас...

Этот разговор я услышал 11 мая. Тогда мы еще не знали, что потопленный нами накануне крупный вражеский транспорт был новейший дизель-электроход "Тейя" и на его борту находилось три с половиной тысячи гитлеровских солдат и офицеров...

Три с половиной тысячи!

Участником того вылета довелось быть и мне. Во второй эскадрилье оставались одни молодые летчики, и в пятерку для усиления был включен наш экипаж, из первой. Галухин прекрасно подготовил штурманов к удару, с ходу вывел бомбардировщики на цель и первым сбросил бомбы, ювелирно выполнив все расчеты. Транспорт получил огромные пробоины в борту, накренился, начал тонуть на глазах у летчиков...

Это было 10 мая сорок четвертого года.

А на другой день Василий Григорьевич совершал свой последний боевой вылет в качестве штурмана эскадрильи: вскоре его назначили начальником бомбардировочной службы авиадивизии. Уже был освобожден Севастополь, оставалось два дня до того, как последний гитлеровский солдат поднимет руки на полуострове Херсонес.

В тот день группы полка уже сделали шесть вылетов. В семнадцать часов поступило еще одно донесение: транспорт, груженный войсками, под охраной сторожевых кораблей, обнаружен в открытом море. Нанести удар было приказано комэску-два, в качестве его заместителя снова послали меня.

Молодые штурманы собрались вокруг Василия Григорьевича. Мне всегда доставляло огромное удовольствие наблюдать за его работой. Вводная за вводной, вариант за вариантом, и в каждом свое, оригинальное решение. И рождается оно как бы общими усилиями, и первую мысль подает не опытнейший флаг-штурман, а какой-нибудь вчерашний новичок с горящими азартом глазами...

В семнадцать тридцать группа была в воздухе. Через час обнаружила конвой и с ходу устремилась на него. Над кораблями барражировали Ме-110, зенитки постановили мощный заградогонь. Но недаром Василий Григорьевич готовил свои варианты. "Мессеры" оказались много ниже нас, искусный противозенитный маневр с последующим выходом на цель сбил с толку вражеских артиллеристов. Транспорт мы потопили, потерь не понесли. На аэродром вернулись уже в сумерках.

Вот тут и состоялся тот упомянутый разговор. Галухин застенчиво уклонялся от поздравлений, подталкивал вперед молодых. Но от Ивана Григорьевича еще никому не удалось отвертеться.

— Какой симпатичнейший, черт побери, человек! — призвал он меня на помощь. — И как топит, как топит! Ну-ка придержи его, Минаков, а то убежит. А у меня к нему не одни комплименты...

Я придержал, И темпераментный наш замполит смог по порядку поздравить скромного штурмана и с потоплением транспорта, а с двести тридцать седьмым боевым вылетом, и... с представлением к третьему ордену Красного Знамени.
Пятнадцать вылетов Дмитрия Старикова

О небе над Эльтигеном особенно отличился однополчанин Литвинчука командир звена Дмитрий Стариков. Только за один день 6 ноября сорок третьего года, прикрывая десантников с воздуха, он уничтожил четыре вражеских самолета.

Диму я знал давно, еще по Ставрополью. Простой рабочий паренек, по комсомольской путевке попал в аэроклуб в Черкесске, затем в Ейское военно-морское авиационное училище. Окончил его накануне войны летчиком-истребителем. В июле сорок первого включился в боевые действия в составе 32-го истребительного авиаполка — будущего 11-го гвардейского. Вылетал на штурмовку вражеских колонн, смело вступал в бои с "мессерами".

"У Старикова рука сильного человека и глаз снайпеpa. В бою не подведет". Так охарактеризовал молодого пилота замкомэск Владимир Снесарев.

Дмитрий был невысок, коренаст, курнос. Сведенные в линию брови над светло-серыми глазами, твердые скулы, твердая черточка губ — результат постоянных предельных нагрузок. В деле сурово сосредоточен, в часы отдыха мягок и незлобив.

В июле сорок второго был назначен командиром звена. Это совпало с удивительным взлетом личного мастерства Димы. За короткий срок, с 17 июля по 10 сентября, он сбил десять самолетов противника! Бесстрашно навязывал бой, бил напористо, метко. Надежным щитом его был ведомый Сурен Тащиев.

17 июля истребители прикрывали наши корабли на переходе в Новороссийск. Пара Старикова барражировала поодаль от конвоя — гитлеровские бомбардировщики ожидались со стороны моря. Дмитрий первый заметил вырисовывающиеся в дымке силуэты — девять Ю-88 под прикрытием восьмерки "мессеров". По четыре на каждого? Но медлить нельзя. Когда их увидят, будет еще труднее.

— Сурен, прикрой, бью ведущего бомбера! Преимущество в высоте было за ними. Диме хватило мгновения, чтобы с близкой дистанции поразить "юнкерс". Тот взорвался в воздухе. Остальные бомбардировщики нарушили строй, начали метаться, пытаясь маневрировать в одиночку.

— Теперь будем драться, Сурен!

Противником Дмитрия оказался ведущий группы "мессеров". По его почерку Стариков понял: противник тяжелый, искусный боец и отличный пилотажник. Тащиев маневрировал за хвостом друга, отвлекая на себя других фашистов. Стариков попытался набрать высоту, враг опередил его. Стариков вышел из горки мертвой петлей, стараясь зайти ему в хвост, гитлеровец четкой полубочкой обошел его слева. Стариков почувствовал преимущество врага в технике пилотирования. Явственно представил его волчью усмешку: победа над молодым советским пилотом была для него несомненной. Можно, мол, и позволить себе поиграться, как кошка с мышкой. Тем более, что и со стороны ничего не грозило: там метался одинокий "як" в окружении семи "мессеров".

"Ну, ну... поразвлекайся", — каменно сжал челюсти Стариков, давая немцу зайти с задней полусферы. И тут

же, крутым разворотом, бросил свою машину в лобовую атаку. Секунда, вторая, третья... На бешеных скоростях двое мчались навстречу друг другу. Исход поединка решала отчаянность. Оказалось, что немец ценил себя дороже: в последний момент рванул вверх. В более удобной позиции оказался Сурен. Ударил из всех точек. Трассы уткнулись в желтое брюхо "мессера".

— Спасибо, дружище! — крикнул Стариков. — Ныряй в сторону, наши идут!

Подоспела подмога — группа "яков", вызванная с аэродрома. Гитлеровцы, не приняв боя, поспешили ретироваться...

...б августа группа, в которую входил Стариков, прикрывала транспорты, идущие в Геленджик. Истребители, маневрируя, вели круговой обзор.

После тридцати минут барражирования, когда им на смену должна была подойти другая группа, увидели около сорока бомбардировщиков Хе-111 в сопровождении "мессеров". Гитлеровцы шли четырьмя группами. Первым на одну из них ринулся Стариков. Сбил ведущего, внес растерянность в строй остальных. Но три группы продолжали идти на наши корабли. Стариков атаковал еще одну и вновь поразил ведущего.

Вдохновленные его удачей ястребки за несколько минут расстроили боевой порядок "хейнкелей", не дав им возможности отбомбиться прицельно, а затем вступили в бой с "мессерами". Схватка была ожесточенной. Стариков с Тащиевым связали боем шесть истребителей противника. Пользуясь преимуществом в числе, те несколько раз пытались зайти в хвост "якам". Стариков каждый раз успевал развернуться и ринуться в лобовую. Тогда "мессеры" стали в круг, прижимая пару "яков" к воде. Горючее у наших было на исходе, это, кажется, поняли немцы. Ждали, что "яки" будут вырываться вверх и окажутся в "вилке". Стариков и Тащиев не торопились. Немцы увеличили радиус круга, стремясь заманить их в него. Стариков принял их "предложение", другого выхода не было. Еще на вираже выбрал цель, открыл огонь. Атака оказалась успешной: гитлеровец задымил и скрылся, снижаясь. Круг на какое-то время разомкнулся, затем сомкнулся вновь. Стариков резко развернулся и снова устремился в атаку. Фашисты, видя решимость советских летчиков драться до конца, выпустили их из круга. Стариков и Тащиев вернулись на свой аэродром с совершенно сухими бензобаками...

...8 августа. День клонился к закату. На аэродром, затерявшийся среди прибрежных гор, возвращались "яки", ходившие на прикрытие кораблей.

— Нам лететь на смену, — предупредил Сурена Стариков.

— Есть, командир! — готовно откозырял Тащиев и обнял за плечи друга. — После драки поужинаем, да? Угощу шашлычком тебя. Собственного приготовления! С поваром договорился: если, говорит, фрица собьете, пущу к плите.

— Не мало берешь за фрица?

— Что ты! Едва сторговался, он требовал двух! Трудно, казалось, найти столь различных людей, как эти двое. Стариков серьезен, сдержан, молчалив. Тащиев — веселый, темпераментный южанин. А может быть, различие в характерах и сделало их неразлучными друзьями? Как бы то ни было, но в бою они понимали друг друга без слов.

Корабли шли в Цемесскую бухту. Едва развернувшись в сторону моря, друзья увидели группу "хейнкелей". Бомбардировщики охранялись восьмеркой "мессеров".

— Атакуем, пока нас не видят, — как всегда, решил Дмитрий, заходя со стороны солнца.

Вечернее небо прочертили молнии. Две из очередей вонзились в крыло и фюзеляж фашистского бомбардировщика. Разваливаясь, он рухнул в море. Остальные начали сбрасывать бомбы в воду. "Мессершмитты", разделившись на две группы, набросились на дерзких советских летчиков.

В кабине Тащиева раздался хлопок, в лицо брызнули осколки плексигласа. К счастью, в глаза не попали. Через несколько секунд от его меткой очереди задымил один из "мессеров". Третью вражескую машину сбила подоспевшая четверка "яков", возглавляемая комэском Борисом Литвинчуком. Гитлеровцам пришлось отступить обратно в море.

В этот день Тащиев сбил свой второй самолет, Стариков — шестой.

— Зря торговался с поваром, — посетовал Сурен, когда друзья направлялись в столовую.

...9 августа. В полуоткрытую дверь землянки заглянул солнечный луч, закружил золотые пылинки. На аэродроме заработали моторы.

— Подъем, Сурен! Опоздаешь на завтрак.

— Будь добр, захвати сюда, Дима...

Через час летчики собрались у КП уточнить задание. Последним появился Тащиев. На смуглом небритом лице — густо-зеленые пятачки.

— Что с тобой, Сурен? — посыпались вопросы.

— Решил воздействовать на фрица психически. Ведь непременно хоть на секунду реакцию потеряет, правда? Тут я ему и влеплю!

— А что, братцы, идея! — одобрительно подхватили летчики. — Хитер Сурен!

— Доктор и вовсе хотел замотать башку, как горшок с кашей. Пожалуй, еще бы страшней было, а?

— Не горюй, в следующий раз попробуешь!

— Нет уж, в следующий раз — твоя очередь. Мне еще, может, жениться придется.

— Ну так тоже рябую бери.

Стариков в этом вылете шел ведущим четверки. Задача — обеспечение действий группы лейтенанта Виктора Щербакова, назначенной на практике кораблей в районе Туапсе.

Но через несколько минут после взлета поступил новый приказ:

— Следуйте в район Анапы на перехват бомбардировщиков противника. Идут на Новороссийск!

— Вас понял, — голос Щербакова.

— И возможно скорей!

Необычное напоминание. Командир полка Наум Захарович Павлов своих летчиков знал...

Видимость прекрасная, чистая голубизна неба пронизана лучами уже поднявшегося над горизонтом солнца. Внизу просверкала серебром Цемесская бухта, в дымах проплыл Новороссийск. Над Абрау-Дюрсо высоко кружились, поблескивая, четыре "мессера". Бомбардировщиков не видно. Однако "мессеры" сразу пошли навстречу. Неспроста!

Стариков развернулся, передал Щербакову:

— Витя, не отвлекайся, хитрят! Уже в ходе схватки заметил на небольшой высоте в стороне группу "хейнкелей". Так и есть!

— Атакуй, не оглядывайся! Прикрою!

— Понял, — спокойно прозвучал ответ друга.

Ударная четверка обрушилась на "хейнкели" сверху. Стремительная атака ошеломила врага. Только два бомбардировщика сбросили бомбы на порт, остальные — куда попало. Два Хе-111 загорелись.

В разгаре боя Стариков заметил еще одну группу бомбардировщиков — они уже подходили к Цемесской бухте. Что делать? Резким рывком он выводит машину из боевой "карусели". Оставив троих ведомых связывать боем "мессеры", в одиночку устремляется на перехват.

Атака, вторая... Один бомбардировщик задымил, остальные развернулись в сторону Анапы. "Мессеры", выйдя из боя, последовали за ними.

Стариков быстро собрал свою четверку, бросился вдогон. На подходе к Анапе прошел фюзеляж еще одного из бомбардировщиков. Стрелок из горящего "хейнкеля" успел послать в него очередь. Мотор продолжал работать, машина хорошо слушалась рулей. Однако горючего оставалось лишь на обратный путь. Подал команду на сбор...

Подходя к аэродрому, проверил шасси. Заклинило! Приказал ведомым садиться, сам начал выполнять каскад фигур, стараясь высвободить колеса силой инерции. Тщетно. Тогда приземлил машину на фюзеляж...

...10 августа. Стариков с Тащиевым вылетели на патрулирование. Перехватили шестерку Хе-111, направляющуюся на удар по нашим кораблям. Заставили противника сбросить бомбы в воду далеко от транспортов. Дмитрий пристроился в хвост к одному из уходящих на запад "хейнкелей" и с короткой дистанции поджег его. Опытный фашист сумел скольжением сбить пламя. Стариков вновь зашел ему в хвост и поливал огнем из всего бортового оружия до тех пор, пока бомбардировщик не перешел в крутое пикирование и не врезался в воду. Убедившись, что кораблям больше ничего не угрожает, друзья взяли курс на восток. Неожиданно со стороны солнца на них свалилась пятерка "мессеров". Завязался жаркий воздушный бой. Одному из гитлеровцев удалось незамеченным зайти в хвост Старикову. Тащиев бросился на выручку, не обращая внимания на то, что в тот миг ему самому в хвост нацелились два фашиста. Подойдя вплотную, выпустил длинную очередь. "Мессер" стал на крыло и рухнул вниз, как сорвавшийся со скалы камень. Должно быть, только это и спасло Сурена: фашисты, уже поймавшие его в прицел, от неожиданности запоздали нажать на гашетки...

Стариков никогда не уставал в полете. На аэродроме, шагая своей легкой походкой несколько впереди Сурена, не оборачиваясь заметил:

— Между прочим, учти. Если бы тебя срезали...

Горячий Сурен попытался что-то возразить, но вдруг увидел окаменевшие скулы друга.

— Учту, командир. Спасибо...

...12 августа. В летную книжку Старикова вносится запись об уничтоженном "юнкерсе".

Утром он вылетел во главе четверки на прикрытие кораблей, идущих в Новороссийск. В районе мыса Идокопас встретил большую группу "мессершмиттов": фашисты намеревались расчистить воздушное пространство для беспрепятственных действий своих бомбардировщиков. Молниеносно оценив обстановку, скомандовал:

— Атакуем с ходу!

Четверка плотным строем понеслась в лобовую.

— Беру ведущего!

"Мессер" быстро увеличивался в размерах. Дмитрий шел как на таран. Нервы фашиста не выдержали, он взял ручку на себя. Этого мгновения оказалось достаточно: в сетке прицела возникло желтое брюхо, последовал разящий залп...

В стороне падал еще один сбитый самолет противника.

— Молодцы, ребята! — крикнул Стариков, разворачиваясь для новой атаки.

Строй вражеских истребителей рассыпался. Вскоре, разбившись на мелкие группы, фашисты уже удирали.

— Не отвлекаться на преследование! И в самом деле, не успел он собрать свою группу, как в наушниках прозвучал голос одного из товарищей:

— Командир, слева девятка "юнкерсов"!

Фашисты шли стороной, словно давая понять, что бомбить корабли в их задачу не входит.

— Извиняются, видел? — ехидно заметил Сурен. — Еще бы крылышками помахали.

— Разговоры! Рассредоточиться!

Фашисты развернулись, строем устремились на корабли. Шесть "мессеров" прикрытия пытались навязать бой четверке Старикова. Но в этот момент неожиданно для всех сверху спикировала еще одна пара "яков" — подтянулась с аэродрома — и с ходу сбила двух фашистов.

Воспользовавшись замешательством врага, Стариков увернулся от боя, направил свою группу на "юнкерсы". Несколькими очередями прошил хвостовую часть ведущего, его кормовой пулемет захлебнулся. Потянулись трассы с соседних "юнкерсов". Дмитрий пробил левый мотор бомбардировщика, показался дым. Опытный гитлеровец попытался спастись пикированием. Снизившись до бреющего, змейкой уходил в сторону моря. Но Стариков и Тащиев не теряли его из виду. Группа вражеских бомбардировщиков, лишившись вожака, стала расползаться.

— Сурен, добей гада! — крикнул Стариков, решив вернуться к охраняемым кораблям.

Догнав противника, Тащиев нажал на гашетки. Оружие молчало: кончились боеприпасы! Стариков успел это понять, вышел из разворота и, прижав "юнкерс" к воде, поливал его огнем до тех пор, пока тот не врезался в море...

Трудные это были дни. Кровопролитные бои шли южнее Краснодара, Майкопа, на перевалах Главного Кавказского хребта. И особенно — на новороссийском направлении. Враг бросал в бой все новые и новые силы, нашим войскам приходилось беспрерывно восполнять потери. Большое значение приобрели морские коммуникации: по ним осуществлялся подвоз живой силы, техники, боеприпасов, горючего. Удары по нашим плавсредствам стали едва не основной задачей фашистской авиации. Флотские истребители самоотверженно защищали свои корабли.

Два дня у побережья стоял густой туман. К утру 15 августа погода улучшилась. Полк подполковника Павлова начал свой очередной боевой день.

Первой ушла в воздух эскадрилья капитана Литвинчука. Ее "дежурство" прошло спокойно: над морем еще висела голубоватая дымка, бомбометание по точечным целям было фашистам затруднено.

Двум звеньям второй эскадрильи "повезло" больше: видимость улучшилась, встречи с противником надо было ждать с минуты на минуту.

Стариков первым заметил двенадцать "хейнкелей" — двумя группами они заходили на удар по нашим транспортам.

— Атакуем! — скомандовал своему звену.

Вдвоем с Тащиевым свалились на ведущего: "хейнкель" загорелся. Затем Сурен на резком снижении догнал второго. Очередью с тридцати метров сбил и его. Подоспевшее другое звено решило участь третьего фашиста. Остальные девять, беспорядочно сбросив бомбы и не нанеся никакого урона нашим кораблям, поспешно ушли на запад...

Снабжение наших войск, сражающихся в районе Новороссийска, производилось почти исключительно морем.

5 сентября очередной караван транспортных судов совершал свой опасный рейс на прибрежной коммуникации. В воздухе появился "Фокке-Вульф-189" — наводчик вражеских бомбардировщиков. Этот отлично вооруженный, защищенный броней и исключительно маневренный самолет-разведчик считался у немцев неуязвимым и действовал без прикрытия.

Задача уничтожить "раму" была поручена Старикову и Тащиеву. Через две минуты друзья были в воздухе. Набрали высоту, пошли на сближение. Двухмоторный, двухфюзеляжный разведчик почти неподвижно висел над кораблями. Дмитрий с ходу устремился в атаку, Сурен, искусно маневрируя, стал отвлекать на себя огонь противника.

Нетрудно было представить, с каким волнением наблюдают за этим боем со всех корабельных палуб: ненавистную "раму" знал каждый боец и моряк, но едва ли кому довелось ее видеть сбитой.

Первая атака успеха не принесла: "рама" вильнула, хладнокровно отстреливаясь. Искусно сманеврировав, Стариков и Тащиев взяли ее в клещи. Одна очередь угодила в фюзеляж. Подбитый "фоккер" вывернулся, стал уходить. Стариков выбрал удачный угол: вражеский стрелок заслонен правой балкой фюзеляжа. "Рама" накренилась, открыла стрелку обзор. И фашист, и Стариков ударили одновременно. Дмитрию хорошо были видны трассы своих пулеметов. Мимо... мимо... Но вот попала одна. Стариков ударил из пушки. "Рама" описала нелепый полукруг, встала на крыло, дымя и кувыркаясь, обрушилась в море...

Враг рвался на приморское шоссе. Наши войска упорно держались в Новороссийске. Кровопролитные схватки происходили уже у цементных заводов.

10 сентября утром командир полка вызвал капитана Литвинчука.

— Погода — сами видите. Однако местами возможно, наверно, пошарить.

— "Свободная охота"?

— Кого в напарники возьмете?

— Старикова.

— Из второй эскадрильи? — Наум Захарович улыбнулся.

— Погода, сами видите, — его же словами пояснил свое решение самолюбивый комэск-один.

Старикова он нашел у хозяйственной землянки — тот самозабвенно рубил дрова. Кажется, из всех "земных" дел он больше всего любил эту работу.

— Сходим на охоту, дровосек?

— Со мной?

— Со мной.

Стариков оглядел небо, с сожалением вогнал топор в чурбак.

Кисея дымки висела низко, на взлете Литвинчук едва не задел за дерево. Стариков, взлетев вслед, поскромничал:

— Я привяжусь...

И весь полет держался как на буксире.

То и дело приходилось вести машины по приборам. Только опытнейших своих пилотов мог командир полка выпустить в воздух в такую погоду.

На подходе к Анапе разглядели колонну грузовиков. Проштурмовали с ходу. В районе Геленджика, у Цемесской бухты, на малой высоте встретили "Гамбург-138". Огромная четырехмоторная двухкилевая летающая лодка. Размах крыла тридцать метров. Экипаж из шести человек, отличный обзор, сильнейшая броня, три пулемета, пушка. Боевое применение: разведка на коммуникациях, поиск подводных лодок, наводка торпедных катеров и бомбардировщиков на обнаруженные цели, спасательные операции, прикрытие кораблей... Как-то этого крокодила видели у самого нашего приморского шоссе: лежа на воде, спокойно корректировал огонь с моря...

— Это тебе не дрова рубить!

— Не дрова.

— Атакуем?

— Атакуем.

Ринулись с ходу, без подготовки. Враг такой дерзости не ожидал. Но изготовился моментально! Ответные пушечные и пулеметные трассы прошили небо. Одна из очередей ударила в крыло Старикова.

— Видал, гад!

— Видал.

У самой воды вышли из атаки. "Гамбург" продолжал полет в том же направлении.

— Повреждение есть?

— Консоль крыла.

— Управление?

— Нормально.

— Повторяем?

— Есть. Разрешите мне первым? Литвинчук помедлил.

— Ладно, руби давай! Я отвлеку.

Стариков развернулся на заход, Литвинчук сделал вид, что атакует. Гитлеровцы ударили по нему, он использовал дымку. Стариков приближался с другой стороны, держа в прицеле один из моторов "Гамбурга". Вот он, как на ладони! Пора... Огненные струи впились в капот. Перенося трассу на второй мотор, прошил бензобаки, Взрыв...

Когда последний пылающий обломок воткнулся в море, в наушниках прозвучало:

— ...и вечная память! Большая была машина. В первую эскадрилью не перейдешь?

— Не стоит, пожалуй. Там и своих самоубийц хватает. К тому же не актуален вопрос...

— А что, не дотянешь, думаешь?

— Вообще-то надо бы дотянуть. Дровишки там не дорубленные остались. Повар, пока спохватится, задержит ребятам обед...

Прошел год. И какой! Разгром гитлеровцев под Сталинградом, грандиозная победа под Курском и Орлом...

Успешно развивались события и на юге. Большая часть Северного Кавказа была освобождена, наступление на Украине создало благоприятную обстановку для разгрома немецко-фашистских войск на Кубани и освобождения Таманского полуострова. Главный удар в районе Новороссийска было решено нанести с трех направлений: с моря, со стороны цементных заводов и с плацдарма Малой земли. Операция началась в ночь на 10 сентября сорок третьего года.

...После ночного вылета на поддержку морского десанта гвардии лейтенанты Стариков и Тащиев вновь заступили на дежурство на прифронтовом геленджикском аэродроме. Замаскированные ветками, их ястребки стояли под деревьями, винтами к взлетной полосе.

Сидя на крыле своей машины, Стариков беседовал со стажером, инструктором летного училища, прибывшим на боевую практику.

— Что нового в тактике вражеских, истребителей? — спрашивал тот, с уважением глядя на скромного лейтенанта, на личном счету которого было больше сбитых самолетов, чем у командира эскадрильи.

— С тех пор как утратили господство в воздухе? Угощайся, — Дмитрий протянул собеседнику огромное спелое яблоко, сорванное в брошенном хозяевами саду. — Как сказать... Еще злее стали. Как мы в сорок первом, когда фриц нас одолевал. Ну и, конечно, хитрее. — Откусил яблоко, похрустел. — Много новичков. Как и у нас, впрочем. Поэтому надо стараться бить ведущего. Срежешь туза — успех обеспечен.

— Ну это для вас... — стажер невольно перешел на вы, незаметно оглядывая скромную фигуру прославленного морского аса — не богатырь, лицо простого крестьянского парня: чуть курносый, с шелушинкой от солнца нос, выгоревшие брови, простецкие скулы. Сидит, как на завалинке, жует, болтает ногами...

— Во, так и знал, — вдруг забросил недоеденное яблоко в куст.

— Что, товарищ гвардии...

— "Фокки"! Сейчас сыпанут, гады... Сурен, за мной!

Стажер удивленно оглядел совершенно чистое небо. Лишь через минуту с ветерком долетел до ушей обрывок гула. "И ведь жевал, с хрустом..."

Взвилась ракета. Тащиев замешкался с парашютом и едва не угодил под бомбы "фокке-вульфов", вывалившихся на большой скорости из-за гор...

Когда фашисты были отогнаны, с земли последовала команда:

— Отставить преследование! Идите на прикрытие войск в район Новороссийска.

Город увидели издали — он был весь в дыму. Пожары, разрывы снарядов, бомб... Приблизившись, осмотрелись, определили места самых ожесточенных схваток — у цементных заводов, возле Федотовки, в порту.

В районе Гайдука встретили два истребителя ФВ-190. Пошли на сближение. Немцы не рассчитали маневр, разделились. Стариков оказался выше ведомого, выпустил длинную очередь. "Фоккер" отвильнул и совсем оторвался от своего ведущего. Теперь его спасение только в глубоком, с максимальной перегрузкой, вираже или отвесном пикировании. Фашист выбрал первое: расчет на то, что русский не выдержит, сорвется в штопор.

Стариков обернулся: Сурен уверенно следовал за ним, Перегрузка вдавила в сиденье, стало трудно дышать. Круг сужался. Немец оказался искусным пилотом. Менял высоту, надеясь, что русский запоздает с маневром и оторвется. Стариков, в свою очередь, усиливал давление на ручку, вламываясь внутрь виража. "Та-ак... — машинально выдавливал сквозь зубы. — Силен, силен... пять с плюсом... А ну-ка..."

Чуть спрямив вираж, нашел прицельный ракурс, Увидел, как враг втянул голову в плечи, уменьшил крен, резко вскинул тупой сизый нос машины. Смертельный рывок оттянул его конец на секунды. Едва "фоккер" сорвался в пике, Стариков хладнокровно поджег его.

Снял палец с гашетки, распрямился, покрутил головой, разминая одеревеневшую шею. Из-под шлема текло, во рту было солоно. То ли от пота, то ли от крови из прикушенной губы. Размякшей перчаткой вытер лицо, оглянулся.

— Здорово, Дима! Высший класс! — раздался в наушниках веселый голос Сурена.

Гигантскими зигзагами они продолжали ходить над городом. Искали бомбардировщики противника. Вот они — девятка "хейнкелей". За ней вторая. Прикрытие — дюжина "мессеров". Высота шесть тысяч, "хейнкели" идут гораздо ниже. Стариков собрался атаковать, но на врага уже свалилась восьмерка наших ястребков. Стариков и Тащиев получили указание с земли выполнять роль сковывающей группы.

Сковали. Ударная группа атаковала бомбардировщики. Строй "хейнкелей" рассыпался, ведущий их первой группы был сбит. Затем, после короткой схватки, рассеялись и вражеские истребители...

16 сентября Сурен Тащиев облетывал свой самолет над морем. Его прикрывал Дмитрий. Со стороны мыса Утриш появилась группа вражеских истребителей. Шла встречным курсом. У Сурена не было времени раздумывать. Поймав ведущего в прицел, дал очередь из 37-миллиметровой пушки. Встречные пушечно-пулеметные трассы понеслись к нему. Успел увидеть: у гитлеровца снесен фонарь кабины, машина потеряла управление. Строй фашистов мгновенно распался: как потом выяснилось, Тащиев сбил видного руководителя немецких авиационных частей в Крыму.

Очередь, выпущенная фашистом, тоже оказалась меткой: разбил? верхнюю часть кабины, повредила стабилизатор. Сам Сурен был ранен в голову. Машина продолжала полет со снижением, ее неотлучно сопровождал Стариков. Под его прикрытием Тащиев долетел до своего аэродрома и чудом сумел посадить израненный самолет...

Наступление на земле продолжалось. Авиаторы флота, поддерживая сухопутные войска, громили врага за пределами Новороссийска, на перевале Волчьи Ворота, в Неберджаевской, Южной Озерейке, Верхне-Баканской. Срывали готовящиеся контратаки, уничтожали корабли с живой силой и техникой в портах Тамани и Керчи...

22 сентября эскадрилья Пе-2 40-го авиаполка под прикрытием двенадцати истребителей 11-го гвардейского вылетела на бомбоудар по плавсредствам в порту Тамань. Девятку пикировщиков вел комэск капитан Андрей Кузьмич Кондрашин, группу истребителей — сам командир 11-го полка подполковник Иван Степанович Любимов. Истребители рассредоточились по высоте в группах непосредственного прикрытия и ударной; группы возглавляли прославленные мастера воздушного боя Дмитрий Стариков, Владимир Снесарев, Владимир Наржимский.

Ястребки-гвардейцы беззаветно любили своего командира. Любимов был им примером во всем. И в первую очередь в том, чего больше всего не хватало им, молодым и горячим. "Нельзя увлекаться боем до безрассудства, — по-отечески наставлял их Иван Степанович. — Летчик-истребитель должен все видеть, все понимать, до конца сохранять ясную голову".

Сами по себе слова значат не много. Важно, кто говорит. А говорил человек, каждый боевой вылет которого являлся подвигом. И не было ни одного из его подчиненных, кто бы не слышал о его славных делах, не рассказывал бы о них с восторгом и восхищением.

...Это случилось 9 октября сорок первого года. Истребители под командой комэска Любимова вылетели на прикрытие штурмовиков. На обратном пути встретились с большой группой Me-109. Силы были неравными: на каждый наш ястребок приходилось по пять фашистов. В ожесточенном бою самолет Любимова был поврежден, он сам тяжело ранен. Пара стервятников бросилась его добивать. Любимов развернулся и пошел в лобовую. Фашисты струсили. Истекающий кровью комэск сумел перетянуть за линию фронта и посадил машину в степи. Его продолжали обстреливать, ранили еще раз. Около года находился на излечении. Несмотря на. все усилия врачей и самого пациента, пришлось расстаться со ступней левой ноги. В полк он вернулся на протезе, но добился разрешения летать. В октябре сорок второго его назначили командиром 32-го иап в мае сорок третьего полк стал 11-м гвардейским. Много замечательных воздушных бойцов воспитал за это время Иван Степанович. И при каждой возможности выходил в воздух сам. Вот и сейчас...

При подходе пикировщиков к цели группа была встречена четверкой Me-109. За ними вдали "паслись" "фокке-вульфы". Пара "мессеров" пошла в атаку на левое звено Пе-2. Снесарев кинулся на выручку, открыл заградительный огонь. "Мессеры" отвернули. Им на смену пришла вторая пара. Снесарев спикировал на ведущего, ударил из пушки. "Мессершмитт" вспыхнул и завертелся, падая...

Яростно забили зенитки противника. Комэск Кондрашин перевел машину в почти отвесное пикирование, вслед ему заскользили его боевые друзья. Удар был разящим. В порту полыхнули взрывы: часть барж была нагружена горючим. Один из пикировщиков получил повреждения, к нему устремилась пара "фоккеров". Навстречу — Любимов и Наржимский. Первым успел Любимов. Сблизившись с ведущим до предела, ударил из всего бортового оружия. "Фоккер" взорвался. Наржимский круто взмыл вверх, нацелился и тремя очередями зажег второй.

Появилось еще четыре "фоккера". Бросились на тот же подбитый Пе-2, он уже снизился до пятисот метров. Стариков и Тащиев бросили машины в пике. Перехватили атаку фашистов в самый последний момент. Меткой пушечной очередью с ходу Дмитрий буквально развалил один из "фоккеров".

Итогом этого боя было три сбитых ФВ-190 и один Me-109. Все наши пикировщики и истребители благополучно вернулись на свой аэродром.

День 25 сентября сорок третьего года оказался для Дмитрия самым печальным во всей его фронтовой жизни. В полдень с аэродрома Геленджик на бомбоудар по порту Керчь взлетело девять Пе-2. Бомбардировщики вел Герой Советского Союза командир 40-го авиаполка майор Иван Егорович Корзунов со своим штурманом капитаном Иваном Ивановичем Филатовым. Группу прикрывали двенадцать истребителей. Две четверки, составлявшие непосредственное прикрытие, возглавляли капитан Литвинчук и лейтенант Стариков, ударную группу — капитан Карасев.

На подходе к Керчи, на высоте пять тысяч метров летчик-истребитель младший лейтенант Трофимов обнаружил позади себя четыре Me-109. Развернувшись влево, увидел еще два. Доложил своему ведущему младшему лейтенанту Шевцову и завязал бой на виражах. "Мессершмитты" ушли на высоту, Трофимов догнал свою группу. Ведущего пары Шевцова в ней не нашел...

Дмитрий Стариков, находясь в это время над целью, услышал по радио: "Я — Шевцов, я подбит, на помощь..." Но своего места товарищ не указал. Экипажи бомбардировщиков наблюдали падение одного Me-109, сбитого им. Сам Шевцов с этого боевого задания не вернулся...

Пикировщики отбомбились успешно. Потопили три баржи, буксир, катер-тральщик и четыре моторных судна. После удара два Пе-2 оторвались от группы и пошли Керченским проливом в сторону мыса Такил. Стариков и Тащиев направились на их прикрытие. Отбили атаку четверки "мессеров". И почти тут же вступили в бой с шестеркой...

Виражи, боевые развороты, бочки, пикирование, горки, схватки на вертикалях. Одного за другим друзья сбили трех фашистов. Остальные обратились в бегство. Но снизу подкрались два "фоккера". Стариков заметил их, когда они уже сидели на хвосте Тащиева. "Не успею!" — пронзила мозг страшная мысль. Огненная струя уперлась в самолет друга, отбила хвост. Машина начала беспорядочно падать.

— Сурен, прыгай! — отчаянно закричал Дмитрий.

Тащиев не отвечал. Ранен? Убит?

Вокруг беспорядочно падающего изуродованного ястребка беспомощно метался самолет Старикова. "Прыгай, Сурен! Прыгай!.." — кричал, заклинал Дмитрий. Наконец от бесхвостой машины оторвался черный клубок, за ним потянулся грибовидный хвост. В ту же минуту "кобра" упала в воду...

Купол парашюта надулся, слепя белизной, повис в воздухе. Под ним широко и медленно раскачивался летчик. Жив? Стариков подошел ближе. Тело Сурена бессильно обвисло на лямках, голова уронена на грудь, руки и ноги как у ватной куклы. Стариков разглядел окровавленное лицо...

Через минуту все было кончено. Сурен опустился в Керченский пролив и сразу ушел под воду. Вокруг никого не было...

Смертью отважных погиб замечательный летчик, отличный боевой товарищ, великодушный, самоотверженный человек. В час гибели на боевом счету его была дюжина вражеских самолетов, сбитых им лично. А сколько он помог уничтожить их своему другу и командиру, сколько раз выручал его из неминуемой беды...

За боевые подвиги Сурен Амбарцумович Тащиев был награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды.

Тяжело переживал потерю верного друга Дмитрий. Товарищи с трудом узнавали его изменившееся лицо, командиры опасались выпускать его в воздух. Через несколько дней на фюзеляже его боевой машины появилась надпись "Сурен Тащиев". Что это значило, враг испытал на себе не раз.

...б ноября, в канун великого праздника, шла битва на Эльтигенском плацдарме. И битва под ним. На позиции наших десантников с Керченского полуострова вылетела большая группа "юнкерсов" под прикрытием "мессершмиттов". Навстречу с аэродрома Анапа взмыла четверка истребителей во главе с прославленным черноморским асом Дмитрием Стариковым. Его новым ведомым был младший лейтенант Георгий Кочурин — тот самый стажер, с которым два месяца назад он так беззаботно беседовал, сидя на крыле своего ястребка и хрустя яблоком. Потом команда: "Сурен, за мной!.."

Миновали плацдарм, увидели на западе множество черных точек. "Лапотники" — спустя минуту определил ведущий, разглядев характерные обтекатели на колесах пикировщиков Ю-87. Идут густо, эшелонами, над ними роем кружат "мессеры".

Дмитрий прикинул обстановку. Около трех "юнкерсов" идут четырьмя группами, на порядочном удалении одна от другой. Истребители прикрывают их с задней полусферы.

— Боевой порядок — фронт. Идем в лобовую! — принял решение.

Расчет оказался верным. Пока "мессеры" успели опомниться, два "юнкерса" уже задымили, подожженные метким огнем Старикова и Щербакова. Остальные рассыпались, стали поспешно освобождаться от бомб...

С ходу ринулись на вторую группу. Она шла выше, удар пришелся снизу. Еще один "юнкерс", дымя, потянул к земле — его срезал лейтенант Карпунин. Проскочив строй, вышли на истребителей. "Мессеров" было десять, но на помощь им спешило еще около десятка из прикрытия первой группы. Имея подавляющее превосходство в силах, фашисты сразу бросились в бой. Старикову показалась странной такая согласованность в их действиях. Выводя группу боевым разворотом в наиболее выгодное положение, он внимательно осмотрелся. Так и есть! В вышине барражировал одинокий "мессершмитт": управлял действиями своих истребителей.

— Выхожу для атаки на главного, — передал товарищам, уже закружившимся в огненной карусели.

Пока оставшаяся тройка отбивалась от слаженно и неторопливо действовавших фашистов, Дмитрий ушел в сторону солнца, набрал высоту и неожиданно обрушился на увлеченного боем их командира. Ударил наверняка; с пятидесяти метров. "Главный" взорвался. Потерявшие управление "мессеры" вслед за рассеявшимися "юнкерсами" поспешили повернуть на запад...

В итоге этого боя враг потерял три бомбардировщика и один "мессершмитт". На долю Старикова пришлось два самолета.

Второй вылет — в этот же день в шестнадцать часов. Над Керченским проливом встретили десять бомбардировщиков и восемь истребителей противника. Стариков подал команду сомкнуть строй. И вновь повел свою четверку в лоб. Но затем сманеврировал и ударил сзади. Атакованный им "мессер" загорелся, вошел в штопор. Остальные разделились, стали атаковать с разных сторон. На Старикова навалились двое. На выручку поспешил старший лейтенант Виктор Щербаков. С ходу сбил одного.

Но главной целью были "юнкерсы". Стариков оставил пару Щербакова связывать боем "мессершмитты", а сам с Белоусовым устремился на бомберов. В считанные секунды свалил одного. Остальные начали сбрасывать бомбы в море. К группе фашистских истребителей подоспела еще четверка "мессеров", Стариков поспешил н.а помощь товарищам. В неравном бою отважное звено гвардейцев уничтожило еще один "мессершмитт".

Таким образом, за один этот день лично Дмитрием было сбито четыре самолета противника и столько же пришлось на долю его ведомых.

Так сражался отважный черноморский воздушный боец Дмитрий Стариков.

Так вместе с ним — и после смерти своей — продолжал сражаться его незабвенный боевой друг Сурен Тащиев. О бесстрашном советском асе, имя которого было начертано на неуязвимой, внушающей ужас машине. среди гитлеровцев стали распространяться легенды...

Этим и хотелось бы закончить мне свой далеко не полный, заведомо ограниченный рамками немногих боевых вылетов, рассказ об одном из моих боевых друзей — простом рабочем пареньке с "рукой сильного человека и глазом снайпера". И с верным, преданным сердцем, с великой душой. Кончить тем, чем и начал, одним из самых печальных и самых удачных в его боевой жизни дней, когда он впервые вылетел в бой без своего неразлучного друга.

Но... Все равно же возникнет вопрос: а что было с ним дальше?

Дальше все то же — бои и бои... Освобождение Крыма, красный вымпел над Севастополем... На счету Дмитрия Старикова, прославленного воздушного бойца, — четыреста девяносто девять боевых вылетов, двадцать один лично сбитый им самолет — самый большой на то время счет на всем Черноморском флоте. Из поверженных им гитлеровских машин можно было бы составить целую коллекцию: "мессершмитты" и "фокке-вульфы" различных марок и назначений, "хейнкели", "хеншели", "юнкерсы", "Гамбург"...

Сражался, водил в бой друзей, срывал удары вражеских бомбардировщиков по нашим наступающим войскам, обеспечивал успешные действия своих бомбардировщиков и торпедоносцев...

И вот — тишина.

Закончилась Великая Отечественная война.

В эти непривычно тихие дни летчики отдыхали, ждали, куда перебросят, набирались сил. Стояли на старом, многим знакомом еще по довоенным временам, крымском аэродроме Саки.

Один из этих дней оказался для Дмитрия особенно радостным: его отпустили в Краснодар свидеться с женой, она ждала ребенка...

Да... Сколько раз приходилось мне поражаться жестокой нелепости многих смертей. Даже казалось, судьба издевательски выбирает самых умелых, сметливых, отважных, будто бы чтоб убедить остальных: никто на войне сам себе не хозяин.

Но — после войны...

Дима ехал в Симферополь в кабине грузовика. Заранее переживал счастье встречи, радовался жизни, победе. За одним из поворотов шофер притормозил: на дороге стоял с поднятой рукой офицер. По званию он был старше, Дима не раздумывая вылез из кабины, перебросил упругое тело через борт. Скамеек в кузове не было, стал, навалившись локтями на скользкую крышу кабины. И снова — воспоминания, раздумья, мечты, веселый ветер навстречу...

Крымская "серпантинная" магистраль. Изувеченная войной, изъезженная, изрытая...

В полку только и поняли: "Орденов полна грудь... Герой! Не иначе как ваш, наверно..."

Помчались, нашли, привезли...

Наш аэродром от Саки был далеко, я узнал обо всем позже. Но все равно — как удар в сердце: "Дима Стариков, слышал? Под машиной... Да нет, при чем тут самолет, грузовиком на дороге. На повороте выбросило из кузова — головой об асфальт..."

Сколько ни привыкай к смертям, не привыкнешь. И рассказывать о них без нужды не станешь. Но... все равно спросят.

"Полна грудь орденов..."

За свои подвиги летчик-истребитель капитан Дмитрий Александрович Стариков удостоился высшего признания Родины — звания Героя Советского Союза. Был награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени.