ГЛАВА XLVI ЯЗИД ПРОВОЗГЛАШЕН БЕССПОРНЫМ НАСЛЕДНИКОМ. НАСЛЕДОВАНИЕ СТАНОВИТСЯ ПРЕЦЕДЕНТОМ

КАЖДЫЕ новые выборы халифа приносили с собою очередные серьезные проблемы для покоя исламского государства. Предполагалось, что этот выбор остается привилегией жителей Медины, как «граждан», так и «беженцев» из Мекки; однако на практике случались всякие отступления, и это правило чаще нарушалось, чем соблюдалось. Сам Пророк не оставил себе преемника.¹ Абу Бекр, можно сказать, был избран без голосования, просто при всеобщем одобрении. И, в свою очередь, на своем смертном одре Абу Бекр называет в качестве преемника Омара, который, создавая еще один прецедент, отдает право назвать нового халифа в руки выборщиков. Верно, что в обоих этих последних случаях преемники прежних лидеров были с почетом утверждены в Медине; но это было всего лишь формальным признанием уже сделанного выбора. В четвертом случае, выборы Али, хотя и проводились под принуждением убийц предыдущего вождя, отчасти напоминали избрание самого первого халифа. Затем Последовавшее затем восстание под руководством Талхи и Аз-Зубейра проходило под предлогом, что обоих под очевидным давлением вынудили признать Али халифом. После этого разгорелась борьба за первенство между Муавией и Али, закончившаяся так называемым третейским судом в Думе и приведшая к двойному халифату. По смерти Али, отказавшегося назначить себе преемника, халифом был избран его сын Аль-Хасан, но не как прежде, гражданами Медины, но теперь уже жителями Аль-Куфы. И, наконец, в мусульманском мире произошел первый случай отречения, когда Аль-Хасан отказался от своих прав в пользу Муавии, оставив того единственным «халифа», или преемником, Мухаммада.

Какие бы права не имела изначально Медина, теперь обстоятельства существенно изменили возможности для их использования в этом городе. Переставшая быть центром государства, Медина практически лишилась своей привилегии избирать халифов, и даже хотя бы утверждать назначения, сделанные другими. Вступление в должность преемника, как в случае с Аль-Хасаном, неизбежно наступало сразу же после смерти правящего халифа, и у Медины не оставалось иного выбора, как неохотно соглашаться с тем, что уже произошло в каком-нибудь другом месте. Право выбора переходило, таким образом, по воле обстоятельств, к обитателям новой столицы империи, где бы она ни находилась на данный момент.

Опять же те проблемы, что последовали за избранием Али, могли вновь возникнуть в любой момент. Аз-Зубейр и Талха открыто подняли знамя восстания, сославшись на принуждение, тогда как между Али и Муавией последовала затяжная борьба под весьма сомнительными лозунгами. Эти междоусобные войны подвергали опасности само будущее исламского государства. Не только тем, что ряды правоверных серьезно в них редели, но и тем, что, возможно, они давали преимущество в борьбе внешним врагам. Как, например, случилось во время соперничества между Али и Муавией: последнему пришлось пойти на заключение перемирия с византийским двором, из-за того, что в тот момент сирийскому правителю угрожала гражданская война. Но если подобная возможность появится снова, враги арабского государства могут и не проявить подобной сдержанности, а нанести раздираемой внутренними противоречиями империи смертельный удар.

Под влиянием подобных соображений, а также, несомненно, из желания сохранить халифат для собственной семьи, Муавия предпринял определенные шаги, чтобы провозгласить своего сына Язида прямым наследником. Защищенный, таким образом, принесенной заранее клятвою всего мусульманского мира ему на верность, Язид смог бы предвидеть и предотвратить опасность оспариваемых выборов. Зийяд одобрил этот замысел, но предложил не навязывать народу решение, а осторожно разузнать о настроениях в различных провинциях. Он также посоветовал беззаботному в отношении государственных дел Язиду, проводившему весь свой досуг в охоте, начать готовиться ко вступлению на трон, изменить свою манеру поведения и показать всем людям более подходящий для такого высокого сана характер. Аль-Могира тоже благосклонно относился к этим замыслам. Но только после того, как оба этих советника сирийского владыки отошли в мир иной, у Муавии появились условия для воплощения своего плана в действие.

Как только Муавия уверился, что он располагает достаточной поддержкой, и, главное, что Медина не будет противиться нарушению привилегии выбора, бывшей в прошлом у ее граждан,¹ в Дамаск были вызваны представители ото всех провинций и главных городов. Этим делегатам был оказан крайне почетный прием, произведший на них должное впечатление, что не могло не сказаться на их мнении относительно номинации; и соответственно, без дальнейших церемоний, клятва на верность Язиду как следующему преемнику была принесена всеми присутствующими. Сирия и Аль-Ирак и без того были дружелюбно настроены по отношению к Муавии, и он двинулся в Мекку со свитою в тысячу всадников, под предлогом совершения малого паломничества, но, на самом деле, для того, чтобы получить одобрение двух священных городов на избрание Язида в будущем.

Главными противниками этой идеи в Медине были Аль-Хосейн, сын Али, Абд Ар-Рахман, сын Абу Бекра, и два Абдаллы: сыновья Омара и Аз-Зубейра. Вступив в город, Муавия встретил этих несогласных довольно непочтительно, и во избежание дальнейших унижений, они тотчас удалились в Мекку. Все остальные видные граждане Медины согласились с предложением халифа, и, соответственно, принесли клятву на верность Язиду. Продолжив свое путешествие, халиф очень ласково обошелся с гражданами Мекки первые несколько дней, все часы которых уходили на совершение обрядов малого паломничества. Но, когда время его паломничества стало подходить к концу, он изложил им суть своей миссии, и хотя и подсластил свою речь уверениями, что права и привилегии священного города не будут нарушены, народ поначалу встретил его слова молчанием. Затем вперед выступил Абдалла, сын Аз-Зубейра, и заявил, что признание чьего-либо наследника напрямую должно неизбежно противоречить всем прецедентам в исламе. На это халиф ответил предостережением о постоянно грозящей исламу опасности выборов, которые могут быть опротестованы. Остальные арабы сказали вот что: «Мы согласимся на любой из следующих трех вариантов. На первый: поступать так, как поступал Пророк, и оставить выбор за гражданами Медины. Или на второй: следовать примеру Абу Бекра, и назначать преемника из среды корейшитов.¹ Или же на третий: подобно Омару, назначить выборщиков, которые должны определить из своего круга того, кто станет преемником. Только, следуя их примеру, ты должен исключить из числа кандидатов своих собственных сыновей и сыновей твоего отца». «Что касается первого варианта, — отвечал Муавия, — сегодня у нас нет человека, подобного Абу Бекру, чтобы народ мог избрать его. Что же до остальных, воистину, я боюсь, что нам не избежать раздоров и кровопролития, если преемник не будет объявлен заблаговременно». Затем, увидев, что его доводы не пользуются успехом, он призвал своих вооруженных телохранителей и под угрозою меча вынудил весь город принести Язиду присягу.

Примеру Сирии, Аль-Ирака и двух священных городов без промедлений последовала вся арабская империя без исключения. И с тех пор этому прецеденту практически всегда отдавалось предпочтение. Право выбора, которым якобы были наделены все правоверные, видимость которого до сего дня более или менее соблюдалась, пускай и формально, теперь перестало быть реальностью, и всех несогласных без колебаний заставляли приносить клятву верности под угрозой меча. Правящий халиф, таким образом, провозглашал своим преемником наиболее подходящего из своих сыновей: либо рожденного от самой знатной из своих жен, либо пользующегося наибольшей благосклонностью по каким-то иным мотивам. Или же (при отсутствии подходящих наследников), просто наиболее способного человека из своей родни. Ему, как прямому наследнику, приносилась предварительная клятва на верность, вначале в столице, а затем и по всей империи, и прямое наследование пришло на смену прежнему праву выбора. Иногда делалась двойная номинация, предполагающая сразу двух преемников; но такие попытки предвосхитить отдаленное будущее слишком часто провоцировали новые вспышки гражданской войны, вместо того, чтобы предотвращать их. Практика, начатая таким образом Омейядами, была использована в той же мере и Аббасидами. Тем самым, прецедент получил продолжение даже и в более поздние времена.

У Муавии были и другие сыновья, но мать Язида, Мейсун, происходила из очень благородного рода, и потому ее сыну было отдано предпочтение.¹ История этой женщины особенно привлекала раннеарабских стихотворцев. Среди изысканной роскоши Дамаска она тосковала по свободе пустыни и давала выход своей тоске в стихах, примером которых могут послужить следующие популярные и зачастую переводимые на другие языки строки:

«О, шатер, продуваемый ветром пустыни, чудеснейших башен дороже ты мне!

Веселей мне скакать на младом верблюжонке, чем на убранном в злато прекрасном коне.

Дикий вой над родною песчаной равниной слаще слуху, чем пение труб на заре,

Черствая корка в тени шатра бедуина подкрепляет не хуже всех яств при дворе.

Ах! Вот дал бы Господь мне опять в пустыне, в родимом краю побывать!

Не сменяла бы я в другой раз свой шатер на обширных залов красоту».

Стихи этой женщины, дошедшие до слуха Муавии, расстроили халифа. Подобно Али, ставший от роскошной жизни чрезмерно тучным и дородным, властитель правоверных почувствовал в стихах жены горький упрек самому себе. Поэтому он отослал маленького Язида вместе с его матерью к шатрам ее племени, Бени Келб, где еще мальчиком тот приобрел подлинно бедуинский вкус к охоте и кочевой жизни.

ПОСЛЕ долгого правления, принесшего исламскому государству немало процветания, Муавия скончался в возрасте около семидесяти пяти лет. Почувствовав приближение смерти, халиф попросил принести ларец, в котором заботливо хранились обрезки ногтей Пророка. Потребовав хорошенько их измельчить, он попросил, чтобы после смерти его глаза и рот засыпали полученным таким странным образом порошком, и похоронили, облачив в саван, который надлежало сшить из одежды, подаренной ему когда-то Мухаммадом. Судьба была благосклонна к его продолжительному правлению. С момента отречения Аль-Хасана по всей империи арабов надолго воцарился мир. Наделенный мудростью, смелостью¹ и терпением, Муавия умудрялся удерживать даже наиболее опасных смутьянов под контролем; он объединил и расширил и без того обширную территорию исламской империи; всячески способствовал развитию торговли и покровительствовал мирным искусствам, которые великолепно расцвели в его время. Секрет успеха его правления, возможно, заключался в том, что Муавия всегда предпочитал сам на всех нападать первым. На протяжении своего халифата он продолжал вести непрекращающуюся войну против византийского императора. Домашние дела он предоставлял вести своим наместникам. Впрочем, будущее ислама его безусловно тревожило.

Назначение Язида преемником халифа, несомненно, должно было после кончины его отца столкнуться с сопротивлением. Находясь на смертном одре, Муавия отправил послание своему возлюбленному сыну, находившемуся в тот момент на охоте, в котором предостерегал Язида от подводных камней, ожидавших того впереди.

Он назвал трех человек, которых Язиду следовало остерегаться: Абдаллу, сына Омара, и Абдаллу, сына Аз-Зубейра, а также Аль-Хосейна, сына Али. Первого, как излишне увлеченного религией человека, полагал он, Язид сможет легко отодвинуть в сторону. «Что касается Аль-Хосейна, — продолжал Муавия, — неугомонные жители Аль-Ирака не дадут ему покоя до тех пор, пока он не попытается завладеть всей империей; и ты, когда одержишь победу, оставайся к нему почтителен, ибо истинно в его венах течет кровь Пророка. Абдаллу, сына Аз-Зубейра — вот кого нужно бояться больше всего. Он свиреп, как лев, и коварен, как лисица; уничтожь его, выкорчуй его корни и не оставляй от его древа ветвей!»

Первой заботой принявшего пост халифа Язида — это событие произошло 1 vii шестидесятого года хиджры или 7 апреля 680 года от р. Х. — стало приведение в Медине к присяге тех, кто прежде уклонился от клятвы верности; причем указ был написан на листе не больше мышиного уха. Двое из таких «уклонистов», сыновья Омара и Аль-Аббаса,¹ покорились требованию. Но сын Аз-Зубейра вместе с Аль-Хосейном, попросив время на размышление, бежали в Мекку.

Со времени захвата Мекки Мухаммадом ни один враг не осмеливался подняться против Священного города; и заговорщики ощущали себя под его кровом столь же беззаботно, как голуби, порхавшие возле мусульманского святилища. Злоупотребляя предоставленной им полной безопасностью, они вынашивали свои преступные замыслы против государства. Как и предвидел Муавия, честолюбивый сын Аз-Зубейра Абдалла не смог воспротивиться искушению захватить власть в халифате; но, поскольку существовал еще и Аль-Хосейн, он притворялся, призывая всех склониться перед имеющим больше прав на трон внуком Пророка.

Семейство Алидов в Аль-Куфе сохраняло еще до некоторой степени популярность. Аль-Хасан, действительно, не нашел там значительной поддержки во время своего короткого правления; но известные своею чувствительностью и непостоянством граждане этого города теперь весьма охотно обратились к Аль-Хосейну, его брату. Перед ним рассыпались в обещаниях о всяческой поддержке: если только он появится в Аль-Куфе и объявит там свои права на халифат! Его друзья в Мекке умоляли не доверять посланиям с обманчивыми посулами, приходившим из раздираемого междоусобицами города. Но сын Аз-Зубейра, в надежде избавиться от соперника, вынашивал свой собственный тайный план; и Аль-Хосейн, послушавшись его совета в недобрый свой час, поддался искушению, и принял приглашение куфинцев. Его двоюродный брат Муслим был отправлен вперед, чтобы подготовить почву для вступления Хосейна в Куфу.²

Как только о заговоре становится известно при дворе Язида, он переводит Обейдаллу, сына Зийяда, из Аль-Басры (чье управление тем городом было так же сурово, как и правление его отца), чтобы принять управление Аль-Куфой. По его прибытию был организован розыск смутьянов, и Муслима, скрывавшегося под защитой Хани, друга семейства Али, быстро обнаружили. Народ, неожиданно встав на сторону претендента-Алида, поднялся против Обейдаллы и осадил его замок. Удача едва не отвернулась от халифского эмиссара. Эта вспышка, однако, вскоре улеглась. Обейдалла восстановил порядок, а Муслим вместе со своим защитником, предоставившим ему укрытие, был предан смерти.

Тем временем, почти в самом конце шестидесятого года хиджры, в первый день паломничества — это был день, в который казнили Муслима — Аль-Хосейн, не обращая внимания на протест своих верных друзей, выехал из Мекки вместе со своими домочадцами и небольшим отрядом преданных сторонников. Он уже пересек аравийскую пустыню и подходил к Аль-Куфе, когда до него дошли вести о печальной судьбе Муслима. Он находился в шоке, ибо отважиться войти в этот ужасно изменчивый город со всеми своими женами и домочадцами теперь казалось совершенно безумной попыткой. У внука Пророка еще оставалась возможность повернуть назад. Однако собратья Муслима настаивали, чтобы он отомстил за его кровь; кроме того, на обманчивом горизонте политики все еще маячила призрачная надежда, что те, кто заманил сюда Аль-Хосейна своими лживыми обещаниями, не замедлят сплотиться вокруг него, как только он объявится в городе. Но новости, приносимые каждым последующим гонцом, становились все более неутешительными. Аль-Фараздак, стихотворец, случайно проезжавший по этой дороге из Аль-Куфы, мог сказать своему благородному другу лишь эти слова: «Сердце этого города с тобою, но меч его направлен против тебя». Бедуины, всегда бывшие не прочь подраться, охотно присоединялись к Хосейну. За счет этого его небольшой отряд раздулся до внушительных размеров. Но теперь, увидев бесперспективность его предприятия, кочевники просто-напросто разбежались; и Аль-Хосейн, проведший в пути уже две или три недели, остался с теми, кто сопровождал его с самого начала: примерно с тридцатью всадниками и сорока пешими.¹ Один из бедуинских вождей, кстати, предлагал ему изменить маршрут и направиться к возвышенностям Аджа и Селма. «Там, — говорил он, — в десятидневный срок вокруг тебя сплотятся двадцать тысяч острых пик из племени Бени Тай».

«Как я могу, — отвечал Аль-Хосейн, — будучи окружен, как ты и сам можешь увидеть, женщинами и детьми, повернуть с ними опять в сторону пустыни? Нет, я вынужден идти только вперед». И так он двинулся вперед, навстречу своей печальной судьбе. Их группа не проехала слишком далеко, как повстречалась с отрядом куфинских всадников под командою арабского вождя племени Темим по имени Аль-Хорр, который вежливо, но твердо отказал им в дальнейшем продвижении. «Мне приказано, — сказал он, — доставить тебя к наместнику; но если ты отказываешься, тогда можешь повернуть отсюда направо, или же поворачивай налево, как тебе угодно, только не возвращайся в Мекку, этого я тебе позволить не могу». Таким образом, небольшой отряд Хосейна, оставляя Аль-Куфу справа, был вынужден повернуть налево и двигаться день или два по краю пустыни вдоль западного притока Евфрата. Поступая так, Аль-Хосейн не имел, очевидно, никакой другой цели, кроме как избежать нападения из Аль-Куфы. Аль-Хорр держался поблизости, продолжая вести с внуком Мухаммада учтивые беседы.

Но было опасно оставлять претендента кружащим вокруг города, уже и без того взбудораженного случаем с Муслимом. Поэтому Обейдалла отправил Омара, сына Саада, с четырьмя тысячами всадников и новым приказом.¹ Таким образом, задержанный Аль-Хосейн был вынужден разбить свой лагерь на поле Кербелы на берегу реки, в двадцати пяти милях выше Аль-Куфы. На повторных переговорах Аль-Хосейн отказался от каких-либо враждебных действий, которые, разумеется, с его немногочисленными сторонниками и потерянной к тому времени надеждою поднять город на своей стороне, утратили всякий смысл. Он согласился подчиниться, но только на определенных условиях. «Позвольте мне вернуться туда, откуда я пришел, — просил он, — если же нет, отвезите меня к халифу Язиду в Дамаск, и вложите мою руку в его руку, чтобы я мог говорить с ним лицом к лицу. Если же вас не устраивают эти два варианта, отправьте меня подальше на войну, чтобы я мог сражаться, как верный солдат халифа против врагов ислама». Но Обейдалла настаивал на безусловном подчинении; и чтобы добиться этого, не прибегая к оружию, он приказал Омару перекрыть доступ к воде, надеясь, что жажда принудит спутников Хосейна, таким образом, сдаться.

Однако Аль-Хосейн, боявшийся жестокого тирана Обейдаллу горше смерти, твердо стоял на своих условиях. Он даже убедил Омара обратиться с просьбою, чтобы его доставили непосредственно ко двору халифа. Для дома Омейядов бы было гораздо лучше, если бы его мольбу удовлетворили. Но, раздраженный задержкою, Обейдалла вместо этого послал бессердечное созданье по имени Шамир (это имя еще никогда не слетало с уст мусульман без отвращения) сказать Омару, чтобы тот больше не тратил времени на переговоры с Аль-Хосейном, но живым или мертвым доставил его в Аль-Куфу. Если же Омар будет колебаться, то Шамир должен принять у него командование.² Таким образом, Омар был вынужден немедля окружить небольшой лагерь внука Пророка. Аль-Хосейн был полон решимости сражаться до самого конца. Последующая сцена все еще свежа в сердцах мусульман; и как только наступает тот роковой день, десятое число первого месяца, его встречают с безутешным плачем, а тысячи людей приходят в дикое неистовство. Полная душераздирающих подробностей, эта сцена не перестает нагнетать ужас и негодование до предельной черты. В своей любви ко внуку Пророка правоверные забывают, что Аль-Хосейн, возглавив свой мятежный отряд, нарушил свою клятву верности и уступил предательскому по сути, хотя и бесперспективному намерению овладеть троном. Он совершил преступление, которое подвергло опасности все общество и потребовало немедленного противодействия. Эти люди не в состоянии увидеть ничего, кроме жестокой и беспощадной длани, которая покарала за немногим исключением всех тех, в чьих венах текла священная кровь их Пророка. И действительно, эта простая история не нуждается в дополнительном приукрашивании, чтобы тронуть сердца читателей.

Аль-Хосейн добился дневной отсрочки, чтобы отправить своих родных и близких прочь. Но ни один из них не захотел оставить его.

Приготовления Хосейна к защите, 9 мухаррама.
Шатры были грубо скреплены вместе и обнесены завалами из сучьев и тростника: слабая защита от столь превосходящего силою противника. Той ночью Зейнаб случайно услышала, как слуга ее брата чистил свой меч, напевая тем делом строчки воинственных стихов о грядущем сражении. Душа женщины прониклась такою печалью, что она, обернувшись накидкой, выбежала в ночной мрак к шатру ее брата, и, кинувшись к нему в безумном горе, бия себя в грудь и лицо, упала без чувств. Аль-Хосейн смочил ее виски остатками воды; но больше он ничего не мог сделать, чтобы утешить сестру. Али, маленький сын Аль-Хосейна, лежал больной, у него был жар, но они не могли найти больше ни капли воды, чтобы смочить его высохшие губы. Женщины и дети провели эту ночь в плаче, дрожа от ужаса.
Атакован, и вместе со всеми своими людьми убит,
10 мухаррама 61 г. хиджры, 10 октября 680 г. от р. Х.

Утром того рокового дня, десятого мухаррама, Аль-Хосейн повел свой небольшой отряд в битву. Начались переговоры; он опять предлагал удалиться, или чтобы его доставили к халифу. Увидев тщетность переговоров, он слез со своего верблюда; и, окруженный своими родственниками, с твердостью вставшими на его защиту, решил продать свою жизнь подороже. На время наступила тишина. Наконец, кто-то со стороны куфинцев выпустил стрелу, и ее полет возвестил о начале неравной схватки, прошедшей под плач и крики женщин и детей. Летевшие плотной тучею стрелы делали свою кровавую работу. Аль-Касим, племянник Аль-Хосейна, десятилетний мальчик, суженый его дочери Фатимы, был сражен одним из первых, и испустил дыхание на руках своего дяди. Один за другим сыновья и братья, племянники и кузены Аль-Хосейна падали под стрелами врага. Некоторые искали убежища за лагерем. Тростник был подожжен, и огни пламени, охватившие шатры, добавили ужаса разыгравшейся трагедии. Долгое время никто не осмеливался атаковать Аль-Хосейна напрямую, и появилась надежда, что он сможет сдаться живым. Наконец, мучимый жаждою, он отбежал к берегу реки. Враг сомкнул ряды, и внук Пророка оказался отрезанным от своих людей. «Проклятый» Шамир возглавил роковую атаку. Аль-Хосейн, сраженный стрелою, пал на землю, и конница куфинцев растоптала его тело.

Никому из его отряда не удалось спастись. Храбро сражаясь, они оставили на поле боя больше поверженных врагов, чем насчитывалось их самих. Два сына Аль-Хосейна погибли еще ранним утром, а к вечеру они уже лежали среди убитых шести его братьев, сыновей Али; двоих сыновей его брата Аль-Хасана; и шестерых других потомков Абу Талиба, отца Али.

Их головы доставлены наместнику.

Лагерь был разграблен; но выжившие не подверглись никаким оскорблениям. Ими оказались в основном женщины и дети, которые и были доставлены вместе с мерзким грузом из семидесяти отрубленных голов во дворец Обейдаллы. Дрожь ужаса пробежала по толпе, когда окровавленная голова внука Пророка была брошена к ногам наместника. Жестокие сердца арабов при виде такого зрелища не могли не смягчиться. Когда Обейдалла грубо перевернул голову своим посохом (хотя мы должны с осторожностью подходить к подобным сказкам о беспредельно жестоких кощунствах, во множестве распространяемым шиитами), раздался голос пожилого человека: «Нежнее! Это же внук Пророка. О, Господи! Я видел, как эти самые губы сливались в поцелуе с благословенными устами Мухаммада!»

Сестра Аль-Хосейна, его маленький сын Али Аль-Асгар (младший) и две его дочери, оказались единственными из всей его семьи, кому удалось уцелеть. Обейдала обращался с ними с почтением, и отправил их вместе с головой претендента к Язиду в Дамаск. Искренне ли, из-за опасений ли ненависти, которая уже успела распространиться на участников этой трагедии, халиф отрицал свою ответственность за убийство Аль-Хосейна, ругая за все Обейдаллу. Женщины и дети были с почетом встречены домочадцами халифа, и, в конце концов, с полным комфортом и вниманием отправлены к себе домой в Медину. Выбор этого места назначения, сделанный исключительно по доброте Язида, обернулся для дома Омейядов неприятностями. В Медине их возвращение спровоцировало совершенно дикий взрыв горя и причитаний. Ведь там все вокруг лишь усиливало ощущение произошедшей трагедии.

Опустевшие дома, занимаемые прежде семьей и родней Пророка, внезапно овдовевшие женщины и осиротевшие дети — все это добавляло пафоса рассказам об этом жестоком событии. Эта сказка, слушаемая ежегодно группами рыдающих паломников из уст женщин и детей, которые выжили, чтобы рассказать ее — и приукрасить, и неустанно повторять ее со все новыми и усиливающимися с каждым новым повествованием ужасами — распространилась по всей империи ислама. Трагическая сцена повторялась в каждом доме, и рассказы пробуждали жалость к семейству Али. Вскоре стало очевидно, что решительный удар Обейдаллы, стремившегося полностью подавить восстание, пришелся мимо цели. Претензии дома Али на господство, доселе неизвестные, или выслушиваемые только с безразличием, теперь глубоко затронули множество арабских сердец; и по всей стране стала подниматься волна негодования, которая жаждала свержения династии, учинившей такую кощунственную бойню. Трагедия в Кербеле решила не только судьбу самого халифата, но и тех магометанских царств, которым суждено было гораздо позднее появиться на свет, прийти в упадок и исчезнуть.

Никогда еще на Востоке не видано было таких диких и необузданных выражений всеобщего горя, которые стали повторяться каждую годовщину! Мусульмане со всех концов земли проводят всю ночь напролет в бодрствовании, бьют себя в грудь, сопровождая каждый удар совершенно непереносимыми душераздирающими воплями, издаваемыми с четко размеренным ритмом:

«Хасан! Хосейн! Хасан! Хосейн!» И какой житель Востока не сможет понять по этим стенаниям, что династия Омейядов сама вложила страшный обоюдоострый меч, роковое оружие возмездия, в руки своих злейших врагов?¹ В лице Али, маленького сына Аль-Хосейна, начинает виться новая нить в клубке претендентов на первенство в исламе. Его мать была дочерью (как считается) Йездегерда, последнего из Сасанидов. Он располагал, поэтому, определенной поддержкою среди персов, и был признан всеми шиитами четвертым в ряду имамов, прозванным «Зайн Аль-Абидин», то есть «прославленное благочестие».