ГЛАВА VI О МОГУЩЕСТВЕ СТРАСТЕЙ

В нравственном мире страсти имеют то же значение, какое имеет движение в мире физическом; движение создает, уничтожает, сохраняет, оживляет все, без него все было бы мертво; страсти оживляют все в мире нравственном. Алчность направляет суда через пустыни океанов; тщеславие заполняет долины, превращает горы в равнины, пробивает пути сквозь скалы, воздвигает пирамиды Мемфиса, выкапывает Меридово озеро ¹* и отливает колосса Родосского. Любовь, говорят, отточила карандаш первого рисовальщика. Любовь же придумала учение о бессмертии души в стране, куда не проникло откровение, чтобы смягчить горе вдовы, оплакивавшей смерть молодого супруга. Энтузиазм, вызванный благодарностью, возвел на степень богов благодетелей человеческого рода, выдумал ложные религии и суеверия, источником которых не всегда были такие благородные страсти, как любовь и благодарность.

Следовательно, сильным страстям мы обязаны изобретением и чудесами искусств, и их следует считать плодотворным зародышем ума и могущественным двигателем человека на пути великих дел. Но прежде чем идти дальше, я должен определить, что я понимаю под выражением сильная страсть. Если большинство людей не могут понять друг друга, то это зависит от неясности значения слов; этой причине ' следует приписать и продолжение чуда, происшедшего при постройке Вавилонской башни.

Под сильной страстью я подразумеваю такую страсть, предмет которой так необходим для нашего счастья, что без обладания им жизнь кажется нам невыносимой. Такое представление имел о страстях Омар, когда он говорил: «Кто бы ты ни был, но если ты любишь свободу, хочешь быть богатым, не обладая имуществом, могущественным, не имея подданных, подданным, не имея господина, дерзай презирать смерть: цари будут дрожать перед тобой, а ты один не будешь никого бояться».

Действительно, только страсти, достигнувшие этой степени, могут порождать великие дела и пренебрегать опасностью, болью, смертью и даже самим небом.

==358

За несколько дней до убийства Цезаря любовь к мужу, в связи с благородной гордостью, побудила Порцию разрезать себе ногу, показать рану мужу и сказать ему: «Брут, ты замышляешь и скрываешь от меня что-то великое. До сих пор я не задала тебе ни одного нескромного вопроса, хотя я знала, что мой пол, слабый сам по себе, становится сильным в обществе мудрых и добродетельных мужей и что я дочь Катона и жена Брута, но моя робкая любовь заставила меня не опасаться своей слабости. Ты видишь, я подвергла испытанию свое мужество; суди сам, достойна ли я твоего доверия, раз я доказала, что не страшусь боли».

Только страстное чувство чести и философский фанатизм могли заставить пифагореянку Тимпху откусить себе язык, чтобы не выдать во время пыток тайн ее секты.

Когда молодой Катон вошел в сопровождении своего воспитателя во дворец Суллы²* и увидел окровавленные головы казненных, он спросил, как зовут чудовище, умертвившее стольких римлян. «Сулла»,— ответили ему. «Как, Сулла их умертвил и Сулла еще живет?» — «Одно имя Суллы,— отвечали ему,— обезоруживает наших граждан». «О, Рим,—воскликнул Катон,—как печальна твоя судьба, если за твоими обширными стенами не нашлось ни одного добродетельного человека и если ты можешь вооружить против тирании только руку слабого ребенка». При этих словах он обратился к своему воспитателю и сказал: «Дай мне мой меч, я спрячу его в своем платье, подкрадусь к Сулле и убью его. Катон живет, Рим еще свободен» ².

Где только доблестная любовь к отечеству не побуждала к героическим поступкам! В Китае император, которого победоносно преследовал со своей армией один гражданин, попробовал воспользоваться суеверным уважением, которым в этой стране пользуются приказания матери, чтобы заставить этого гражданина положить оружие. Он послал к его матери своего офицера, который с кинжалом в руках заявил ей, что ей приходится выбирать между смертью и повиновением. «Разве твой господин не знает,— отвечала она с горькой улыбкой, — о молчаливом и тай-

==359

Если благородная гордость, страстный патриотизм и стремление- к славе заставляют граждан поступать так мужественно, какие же упорство и силу должны страсти внушать тем, кто стремится достигнуть известности в науках и искусствах и кого Цицерон называет мирными героями. Жажда славы ведет астронома на ледяные вершины Кордильеров, в область снегов и морозов, заставляет ботаника собирать растения на краю пропастей, она же некогда влекла молодых любителей науки в Египет, Эфиопию и даже в Индию для личного знакомства с знаменитейшими философами и ознакомления с принципами их учения из разговоров с ними.

Какую власть эта страсть имела над Демосфеном, который для исправления своего произношения наполнял себе рот камешками на берегу моря и произносил речь мятежным волнам! То же стремление к славе предписывало молодым пифагорейцам трехлетнее молчание, чтобы развить в них привычку к самоуглублению и созерцанию; любовь к славе заставляла Демокрита⁴ во избежание светских развлечений запираться в гробницах, чтобы там искать точные истины, открытие которых так трудно и так мало ценится людьми; она же обусловила решение Гераклита уступить эфесский престол, на который он имел права старшинства, младшему брату⁵, чтобы самому вполне отдаться философии; из-за нее же атлет отказывается от любовных наслаждений, чтобы сохранить вое свои силы; она же побуждала в древности некоторых жрецов отказываться от этих наслаждений в надежде заслужить большее уважение, хотя часто, как говорил шутя Буанден³*, их воздержание не приносило им иной награды, как только постоянное искушение.

 

К оглавлению

==360

Я доказал, что страстям мы обязаны почти всеми предметами на земле, которыми мы восхищаемся, что они заставляют нас .пренебрегать опасностями, страданиями, смертью и принимать самые смелые решения.

Теперь я докажу, что в особых случаях они же приходят на помощь великим людям и внушают им, что в данном случае лучше — сказать или сделать.

Вспомним по этому поводу знаменитую краткую речь Ганнибала к солдатам в день битвы при р. Тичино, и мы увидим, что только ненависть к римлянам и любовь к славе могли ее внушить. «Товарищи, — сказал он, — небо предвещает мне победу. Дрожать придется римлянам, а не вам. Взгляните на это поле битвы: здесь трусам некуда отступить, мы погибнем все, если будем побеждены. Может ли быть более верный залог победы? Может ли быть более ясный знак, что боги нам покровительствуют? Они поставили нас между победой и смертью».

Несомненно, что те же страсти воодушевляли и Суллу при его ответе Крассу, требовавшему конвоя, когда он отправлялся сделать новый набор у племени марсов. «Если ты боишься своих врагов, то я тебе дам для прикрытия твоего отца, твоих братьев, твоих родственников, твоих друзей, убитых тиранами, взывающих о мести и ожидающих ее от тебя».

Когда македоняне, утомленные войной, начали просить Александра отпустить их, гордость и любовь к славе продиктовали этому герою такой гордый ответ: «Уходите, неблагодарные; бегите, трусы; я покорю Вселенную без вашей помощи, Александр найдет подданных и солдат повсюду, где есть мужи».

Подобного рода речи произносятся всегда людьми, охваченными страстью. Никакой ум не может в этих. случаях заменить чувство. Мы не знаем языка для страстей, которых мы не испытываем.

Впрочем, не только в искусстве красноречия, но и во всех других областях приходится считать страсти производящим семенем ума; поддерживая постоянное брожение наших идей, они оплодотворяют эти самые идеи, которые в холодных душах остаются бесплодными и подобными семени, брошенному на камень.

Не что иное, как страсти, сосредоточивая наше внимание на предмете нашего желания, заставляют нас рассматривать его с точек зрения, неизвестных другим

==361

Вот почему, как говорит кардинал Ришелье, слабая душа считает невозможным самые простые замыслы, тогда как самые великие кажутся легкими для сильных душ; перед ними горы опускаются, тогда как для слабых холмики превращаются в горы.

В самом деле, только сильные страсти, более осведомленные, чем здравый смысл, могут научить нас отличать непривычное от невозможного, что почти всегда смешивают люди благоразумные; ибо эти благоразумные люди, не одушевленные сильными страстями, всегда бывают посредственностями; это утверждение я предполагаю доказать, чтобы выяснить все превосходство охваченного страстью человека, и доказать, что в действительности только великие страсти могут породить великих людей.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ VI

⁾ Так, например, если понимать под словом «красный» все оттенки, начиная с алого до цвета мяса, и если предположить двух людей, из которых один видел только предметы алого цвета, а другой — только цвета мяса, то первый с полным правом может утверждать, что красный цвет ярок, а второй с таким же правом, что он, напротив, тусклый. По той же причине два человека могут слово «хотеть» употреблять в совершенно различных смыслах, ибо это слово выражает все степени воли, начиная со слабого хотения и кончая деятельной волей, побеждающей все препятствия. То же относится и к слову «страсть», и к слову «ум»: их смысл меняется в зависимости от того, кто их произносит. Человек, считающийся посредственным в обществе не очень умных людей, несомненно, глуп, но нельзя того же сказать о человеке, считающемся посредственным в обществе исключительно умных людей; самый выбор их общества указывает на превосходство его над обыкновенными людьми. Посредственный ученик старших классов был бы первым учеником во всяком другом классе.

² Это тот самый Катон, который, удалившись в Утику, отвечал лицам, убеждавшим его спросить совета у оракула Юпитера Аммонского⁴*: «Предоставим оракулов женщинам, трусам и невеждам. Мужественный человек не зависит от богов и умеет жить и умереть добровольно; он одинаково идет навстречу своей судьбе, знает ли он ее или не знает».

Цезарь, будучи взят пиратами, сохранил мужество и грозил им казнью, к которой и присудил их, достигнув берега.

==362

Когда римская армия, плохо одетая и страдавшая от холода, готова была разбежаться, та же страсть к славе привела на помощь Септимию Северу философа Антиоха, который, раздевшись на глазах солдат, бросился в снег и этим поступком вернул поколебавшиеся войска к своему долгу.

Однажды, когда уговаривали Тразея⁷* сделать уступки Нерону, он отвечал: «Неужели для того, чтобы на несколько дней продлить свою жизнь, я унижусь до такой степени? Нет, смерть есть долг, и я хочу уплатить его как свободный человек, а не как раб».

Когда Веспасиан в минуту раздражения пригрозил Гельвидню ⁸* смертью, он получил от него такой ответ: «Разве я тебе говорил, что я бессмертен? Казнив меня, ты выполнишь свое ремесло тирана, а я, бесстрашно приняв смерть, исполню свой гражданский долг».

Люди рассудительные почти всегда считают людей гениальных в какой бы то ни было области безумными, пока они не достигнут успеха; это потому, что первые, будучи не способны к чему-нибудь великому, не могут даже подозревать существования средств, которыми пользуются великие люди для совершения великих дел.

Вот почему великие люди сначала возбуждают насмешку, а потом уже восхищение. Когда Парменион '* на требование Александра высказать свое мнение по поводу мирных предложений Дария сказал: «Я бы принял их, если бы был Александром», на что Александр ответил: «II я также, если бы был Парменионом», то несомненно, что мнение Пармениона казалось македонянам более разумным, пока победа не оправдала казавшуюся безрас-

==363

Когда Тамерлан расположил свои войска под стенами Смирны, о которые разбились силы Оттоманской империи, он понимал трудность затеянного предприятия; он прекрасно знал, что христианская Европа может беспрерывно снабжать осаждаемый им город необходимым провиантом; но страсть к славе внушала ему и средства к выполнению задуманного им дела: он засыпал морскую бездну, противопоставил морю и европейскому флоту плотину, водрузил свои победоносные знамена на брешах Смирны и показал удивленному миру, что нет ничего невозможного для великих людей '.

Когда Ликург вознамерился сделать из Лакедемонии страну героев, но не пошел тем медленным и потому неверным путем незаметных изменений, который считается благоразумным. Движимый страстной любовью к добродетели, этот великий муж сообразил, что при посредстве обращений к народу и изречений оракулов он может внушить ему воспламенявшие его самого чувства; что, воспользовавшись первой минутой возбуждения, он может изменить государственное устройство и произвести в нравах своего народа внезапный переворот, которого, идя обычным путем осторожности, он смог бы достигнуть

==364

Эти-то страсти умеют правильно оценивать средства для возбуждения энтузиазма и часто пользуются ими, а люди рассудительные, не понимающие в этом отношении человеческого сердца, часто считают их детскими и смешными, пока они не достигают успеха. Так поступил Перикл²*, когда, наступая на врага и желая обратить своих солдат в героев, показал им выезжающую из темного леса и запряженную четырьмя белыми конями колесницу, на которой стоял человек необыкновенно высокого роста, покрытый богатым плащом, в блестящих сандалиях, с сиянием на голове. Он быстро проехал мимо войска, крикнув его военачальнику: «Перикл, я обещаю тебе победу».

К такому же средству прибегнул Эпаминонд для возбуждения мужества фивян: он велел унести ночью все оружие, развешанное в храме, и убедил своих солдат, что боги — покровители Фив вооружились им, чтобы сражаться против их врагов.

В таком же роде было и завещание Жижки³* на смертном одре: движимый жестокой ненавистью к католикам, преследовавшим его, он завещал своим сторонникам немедленно после его смерти снять с него кожу и сделать из нее барабан, обещал им, что они будут одерживать победу всякий раз, как выступят против католиков под бой этого барабана,— и это обещание всегда оправдывалось.

Отсюда мы видим, что самые решительные и наиболее способные вызвать крупные последствия средства не приходят на ум так называемым рассудительным людям, а возникают только в уме охваченных страстью людей, которые, будучи поставлены в те же условия, в которых

==365

Если бы великий Конде не пользовался таким уважением, то его проект записывать в каждом полку имена солдат, поступки или слова которых заслуживают быть сохраненными для потомства, не был бы признан хорошим средством для возбуждения соревнования. То, что он не был приведен в исполнение, указывает, как мало была понята его польза. Многие ли понимают действие речей на солдат, как это понимал шевалье Фолар? Все ли одинаково чувствуют красоту слов де Вандома⁴*, который, видя, как офицеры тщетно пытались остановить бегущих солдат, бросился в середину беглецов и закричал офицерам: «Не удерживайте их, они должны перестроиться не здесь, а там» (указав на дерево, отстоявшее на сотню шагов). Эти слова показывали, что он нисколько не сомневается в мужестве солдат, и они вызвали в солдатах страстные чувства стыда и чести, которую они надеялись еще сохранить в его глазах. Это было единственным способом остановить беглецов и повести их в битву и к победе.

Можно ли сомневаться в том, что такого рода речь рисует характер человека и что вообще все средства, которыми пользовались великие люди, чтобы воспламенять души огнем энтузиазма, были внушены им страстями? Какой рассудительный человек дозволил бы Александру провозгласить себя сыном Юпитера Аммонского, чтобы внушить македонянам больше доверия и уважения к себе? Или Нуме, что он находится в тайной связи с нимфой Эгерией? Или Замолксису, Залевку, Мневию утверждать, что их вдохновляют Веста, Минерва, Меркурий? Или Марию⁵* иметь в своей свите предсказательницу? Серторию советоваться со своей козой? И наконец, графу Дюнуа⁶* вооружить деву, чтобы победить англичан?

Мало людей, которые в своих мыслях возвышаются над обыденными мыслями; еще меньше людей, которые смеют² делать и сказать то, что думают. Если бы рассудительные люди и захотели прибегнуть к подобным средствам, то они все равно не сумели бы сделать удачного применения им вследствие недостатка такта и знания страстей. Они созданы для того, чтобы идти по проторенным дорогам; покидая их, они рискуют заблудиться. Человек благоразумный — это человек, в характере кото-

==366

После Марафонского сражения Фемистокл был единственным греком, предвидевшим Саламинское сражение; он стал учить афинян мореплаванию и тем подготовил

победу.

Когда цензор Катон, человек более рассудительный, чем проницательный, подал вместе со всем сенатом голос за разрушение Карфагена, почему единственным воспротивившимся этому был Сципион? Потому что он один предвидел в Карфагене достойного соперника Рима и оплот против потока пороков и разврата, готового залить Италию. Занятый изучением политической истории, привыкший к размышлению, к напряжению внимания, к которому нас делает способными только стремление к славе, он тем самым достиг некоторого рода ясновидения. Поэтому он предвидел все ожидавшие Рим несчастья в то время, когда этот царь мира воздвигал свой трон на обломках всех государств мира; поэтому-то он видел появление отовсюду Мариев и Сулл; поэтому-то он слышал оглашение списков приговоренных к казни, в то время как римляне видели повсюду только торжественные шествия и слышали победные крики. Этот народ был подобен тогда матросам, которые, видя, что море спокойно, что легкий ветерок слабо надувает паруса и вызывает рябь на его поверхности, предаются неблагоразумной радости, в то время как внимательный кормчий видит, как на краю горизонта подымается крошечное пятно, которое должно вскоре взволновать море.

==367

Рассмотрим каждую страсть в отдельности: мы увидим, что каждая из них весьма ясно видит предмет своих стремлений, что только они могут иногда проникнуть в причины явлений, которые невежество приписывает случаю, и только они могут ограничить, а, может быть, впоследствии и вполне уничтожить власть случая, границы которого суживаются при всяком новом открытии.

Если идеи и действия, которые возникают и выполняются по побуждению таких страстей, как скупость и любовь, вообще пользуются малым уважением, то не потому, что эти идеи и действия не требуют много сообразительности и ума, а потому, что и те и другие бесполезны и даже вредны для людей, считающих, как я показал в предыдущем рассуждении, добродетельными и умными только те поступки и идеи, которые им полезны. Но любовь к славе есть единственная из всех страстей, которая всегда внушает поступки и идеи последнего рода. Она одна вдохновляла того восточного государя, который сказал: «Горе государям, которые властвуют над рабами! Увы, радости заслуженной похвалы, до которой так

==368

Подобные чувства всегда предполагают пламенную страсть к славе. Эта страсть есть душа талантливых и гениальных людей всякого рода; это желание порождает энтузиазм, с которым они относятся к искусству, представляющемуся им иногда единственным занятием, достойным ума человеческого; за это их считают безумными люди рассудительные, но не люди просвещенные, которые в их безумии видят причину их талантов и успехов.

Из этой главы вытекает то заключение, что люди рассудительные, эти идолы посредственных людей, всегда ниже людей, охваченных страстью, и что только сильные страсти, отрывая нас от лени, могут сообщить нам то постоянное напряжение внимания, с которым связано умственное превосходство. Чтобы подтвердить эту истину, мне остается только показать в следующей главе, что те самые люди, которых справедливо причисляют к знаменитым людям, возвращаются в класс самых посредственных людей, как только их не поддерживает огонь страстей.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ VII

' То же самое я утверждаю о Густаве Адольфе. Когда этот герой, воспользовавшись тем, что зима сделала твердой поверхность воды, перешел во главе своей армии и артиллерии замерзшее море и появился в Зеландии, он так же хорошо, как и его офицеры, знал, что его десанту может быть оказано серьезное сопротивление; но он лучше их знал, что мудрая смелость почти всегда расстраивает предусмотрительность людей обыкновенных, что отвага часто обеспечивает успех предприятию и что во многих случаях высшее дерзновение есть в то же время высшая осторожность.

Si non errasset, fecerat ille minus. (Если бы он не ошибался, то сделал бы меньше.)

==369

00.htm - glava26