Содержание: от составителя

воспользоваться теми средствами анализа парадигм и эпистем,

которые разработаны в эпистемологии и истории науки. Особен-

ные надежды Бёрк возлагает на введенное Фуко понятие о "сет-

ках" представлений (Grille, Raster) и на принадлежащее Аби

Варбургу понятие Schemata. Ментальность, предполагает Бёрк,

возможно представить не как единую систему, а как сумму или

пересечение разных "сеток" (микропарадигм, стереотипов), кото-

рые не т')лько взаимно увязаны, но и могут приходить в противо-

речие. Не исключено, что с помощью такого представления ока-

жется возможным теоретически объяснить трансформации мен-

тальной сферы.
Метафоры. Наконец, изучение менталитетов, считает Бёрк,

невозможно без углубленного изучения языка, особенно "господ-

ствующих метафор", которые, как это все более признается со-

временной наукой, структурируют мышление. (Например, в ходе

научной революции XVII в. на смену господствовавшей ранее ме-

тафоре мире как тела, организма, зверя, приходит уподобление

мира машине).
Итак, заключает Бёрк, если в первом пункте (интересы) пред-

полагается посмотреть на ментальность "снаружи", со стороны

социальных условий, а в третьем (метафоры) - "изнутри", из глу-

бин языка, то второй пункт (категориальные схемы) объединяет

оба взгляда и играет поэтому центральную роль. Мыслительные

схемы, приближаясь, с одной стороны, к господствующим

метафорам, с другой стороны., связаны с интересами и стремлени-

ем к власти различных социальных групп (социологи говорят в

этой связи о власти называть, власти к.чассчфчьировать^).

Поэтому анализ категорий, и лингвистический, и социологиче-

ностей самую существенную роль.

в свете истории ментальностей

начально была помещена в журнале "The Psychohistory Review",

1983, Vol. 12, N 1.
Психоанализ, пишет Хаттон, приобрел права гражданства в

историографии США с 1958 г., когда вышла в свет книга амери-

канского психоаналитика Эрика Эриксона "Молодой Лютер"
Эриксон также автор книг "Детство и общество" (1950) и "Исти-

на Ганди" (1969) - прим. реф., Эта работа послужи.га моделью

для целого направления, полнившего название психоистории.

Что касается истории ментальностей в ее французском варианте,

то ее влияние стало ощущаться в США только с KOHI.B 70-х гг.,

зато с этого времени она существенно потеснила психоисторию. К

сожалению, констатирует автор статьи, между двумя этими на-

правлениями нет ни взаимодействия, ни даже полемики. Своей

задачей он ставит сопоставление проблематики исследований

двух дисциплин и определение возможных точек пересечения.

Фрейд занимался и историей личности, и историей цивилизации,

но его трактовка истории весьма своеобразна: он придает значе-

ние главным образом истокам. В разгадке личности мешающую

роль Фрейд отводит изучению детства. Так, Леонардо да Винчи,

в его изображении, хотя духовно рос и развивался всю жизнь, од-

нако на каждом этапе актуализировались все те же детские пси-

хологические коллизии, ii именно их неразрешимость служила

постоянным стимулом развития. В истории человечества причи-

ны новых явлений Фрейд также ищет в правременах. Так, тоте-

мизм, как определенная ступень в развитии общества, порожда-

ется, в его трактовке, воспоминанием о практике убийства отца

сыновьями в первобытной орде: тотем олицетворял убитого и съе-

денного отца (см. его работу "Тотем и табу"). В работе "Моисей и

монотеистические религии" он толкует монотеизм как реставра-

цию Toil же власти праотца. Таким образом, развитие и лично-

сти, и цивилизации для Фрейда заранее задано, предопределено

своими истоками.

Фрейда. Исторические изыскания Эриксона выглядят существен-

но иначе. Развитие личности предстает в его изображении как го-

раздо более открытое: Эриксон видит возможность действитель-

ни. Вместо безуспешной борьбы с заранее предопределенной судь-

бой перед нами драма индивидуальных поисков более зрелой

идентичности. Согласно Эриксону, человек (по крайней мере че-

ловек Нового времени) переживает на протяжении жизни ряд ду-

ховных кризисов и, в случае успешного преодоления их, спосо-

бен обрести новую идентичность. Таков Лютер, сумевший сделать

это, несмотря на удары судьбы (а может быть, и благодаря им).

Духовный кризис более зрелого возраста Эриксон обрисовал, об-

ратившись к биографии Махатмы Ганди.

проблематики весьма далека. Так, Февра интересовали не столь-

ко возможности личности, сколько ее границы: ему важно то,

что объединяет героя с его современниками - внешние по отно-

шению к личности социокультурные детерминанты, нормы все

то, что на языке психоанализа носит название "Сверх-Я". Пси-

хоисториков же интересует собственно "Я".
Тем не менее Хаттон обнаруживает "территорию", на которой

исследовательские поля психоистории и истории ментальностей

соприкасаются. Чтобы человек мог свободно переопределят), свою

идентичность, рассуждает он, социальные нормы должны быть

достаточно гибкими, должны допускать сосуществование, говоря

опять-таки психоаналитическим языком, разных Я-идеалов. Об-

щество должно выработать и легитимировать определенный на-

бор образов человека, чтобы людям было из чего выбирать. Имен-

но проблема "общественного производства" разных Я-идеалов, по

мнению автора статьи, способна объединить историю ментально-

с"ей и психоисторию.
Причем, с его точки зрения, в области истории ментальностей,

исторической антропологии, исторической демографии уже дос-

тигнуты реальные успехи, позволяющие углубить подходы Эрик-

сона. Так, обнаружено усложните в ходе истории представлений

о возрасте человека. Детство, как особый, богатый возможностя-

ми период человеческой жизни, было "открыто" в корце Средне-

вековья. Это повлекло за собой происходившее на протяжении

XVI-XVIII вв. изменение характера семейной жизни, в которой

все большую роль стало играть воспитание детей. В XVUI в. та-

ким же образом была "открыта" юность, а в XIX в. от юности

стали отличать отрочество. Наконец, только в XX в приходит

постепенно понимание того, что психологическая потребность в

"новом начале" свойственна и зрелому, и даже позднему возрас-

ту. Обнаружение этих ментальных сдвигов выдвигает, но мнению

Хаттона, вопрос о том, приложима ли эриксоновсьая модель

развития личности ко всем историческим эпохам.

такого развития (на чем основывает свою концепцию Эриксоя),

обнаруживается и противоположная тенденция (Хаттсн ссылает-

ся на работы Ж.Донзело и Ч.Лэша): переход в Ново? время от

традиционной семьи к малой сужает пространство оби.екия н иг-

ры, потребное для самоопределения личности, их место занимает

дисциплина. Нормы, стандарты поведения не умножаются боль-

ше стихийно - они становятся предметом заботы государства, по-

лиции. В XIX в. семья перестает быть моделью мира. 1'оль воспи-

тателя переходит от нее к общественным институтам, ее прини

мают на себя духовник, врач, педагог, наконец, с начала XX в., -

психотерапевт, психоаналитик. Психология может быть не толь-

ко средством самораскрытия человека (как это считает Эрпксоп),

но и средством самоограничения, орудием внедрения в сознание

человека господствующих в обществе императизов.
Таким образом, заключает Хаттон, результаты, достигнутые

историками ментальности, могут существенно видоизменить ны-

нешние представления психоаналитиков о том, как люди обрета-

ют свою идентичность.

торое дал Раульфу известный немецкий аптиковед Христиан

Мейер.
Сначала Мейеру был задан вопрос об отличии историко-антро-

пологического исследования от традиционной политической исто-

рии. Последняя, по его мнению, исходит из принципиальной

одинаковости людей разных .эпох, что и позволяет историку лег-

ко "понимать" их цели и мотивы. Согласно такому подходу спе-

цифика времени выражается всего лишь в некотором преоблада-

нии в обществе тех или иных интересов. Например, .для рикляп

главными были представления о чести, в других культурах пре-

обладали экономические интересы и т.д. Историческая антропо-

логия, напротив, постулирует существование в разные эпохи

принципиально различных типов личности, различны?: "способов

быть человеком". И, главное, историк-антрополог изучает эти

способы не для того, чтобы лучше понять мотивации людей, они

интересны ему сами по себе. Смещается, таким образом, центр

интересов исследователя.
Каковы же методы реконструкции исчезнувших культурных

миров? Нужно выявить, полагает Мейер, самые необь чные, бро-

сающиеся в глаза особенности чуждой культуры, а затем попы-

таться связать их друг с другом. Это удается, однако, только в

культур. Наттример, глядя в целом на историю Дрявн^й Греции,

нельзя не заметить, что греки, как никакой другой народ, сдела-

ли поразительные успехи в философии. Объяснить ото по-настоя

щему пока не удалось. Чаще всего от ответа на этот вопрос отде-

лываются банальностями, вроде ^ого, что греки были народом

одаренным. Ж.-П.Вернан - один из немногих, кто попытался ра-

зобраться в действительных причинах, дал следующий отверг:

"матерью" философии была демократия. По мнению Мейера, :)lo

ответ упрощенный, хотя Верная и был на верпом пути. Безуслов.

но существует связь между демократией и философией, но ас

прямая: она опосредована чем-то более глубоким, а именно обра-

сведений, мы в сущности, утверждает Мейер, не имеем цело^тно-

io понятия об их жизни, которая была полна скрытого драматиз

ма. Мы видим пока лишь отдельные составляющие .УГОЙ редкосч-

ной исторической конфигурации.
Демократия лишь одна из этих составляющих, по и ее мы

плохо себе представляем. Что мы знаем о феномене афинского

гражданства V в.? Чтобы его понять, надо проникнуть в суть из-

менений, происходивших с людьми, которые внезапно из обыч

ного провинциального существования поднимаются на совсем

иной уровень бытия и должны принести в соответствие с новыми

отношениями собственное традиционное мышление. Ведь мало

сказать, что афиняне интересовались" политикой, они жп.чч ею.

Они стали гражданами "до мозга костей". Они кик-то освоились с

той невиданной и в чем то абсурдной ситуацией, кигдп люди две-

"адцать дней подряд присутствуют в народном собрании, выраба-

тывая жизненно важные для полиса решения. Вопрос о повсе

дневной жизни афинян - все еще вопрос открытый.
Вновь возникшая традиция гражданства соединилась, считае')

Майер, с другой составляющей образа жизни греков, сформиро-

вавшейся несколько раньше (о стилем, понятием о красоте.

Выработанное аристократией еще в архаическое время, оно y'i-

вердилось в жизни полиса благодаря новации гражданства. Пар-

фенон и гражданство оказались сопряженными, Kpaco'ia зданий и

скульптур приобрела социально значимую роль. Причем стиль

оказался в итоге даже более важным, чем демократия, ибо пре-

вратился в знак национальной идентичности. Расл.еевшиеся по

всему Средиземноморью, не имевшие единого государства, греки

нуждались в подобном знаке, который позволял бы им везде чув-

ствовать себя эллинами. Демократия не могла стать таким

знаком, ведь существовали и аристократии, и тирании. Эту роль,

наряду с языком, взял на себя стиль.

еще более разбросанными по миру и сохранившими не менее

сильную национальную идентичность. Стилистику жизни иудеев

определяла вера. По мнению Мейера, Священное Писание было

для иудеев все же более значимо, чем красота для греков.
Еще один непроясненный момент образа жизни древних гре-

ков - их религиозность. Несмотря на все поразительнье прорывы

в будущее, религиозность оставалась у них почти на первобытном

уровне. В глубине радикально обновленной культуры сохраня-

лись древние пласты. В пристрастии греков к жертвоприношени-

ям есть что-то темное, демоническое. Необходимо понять, как

объединялись в единое целое рациональное и архаическое, тем-

ная и светлая стороны их жизни. Мейер предлагает две догадки

на этот счет.
Первая. Можно предположить, что роль связующего звена ме-

жду рационализированной культурой и архаическим сознанием

играла трагедия. В трагедии неожиданно много архаических по-

нятий, связанных с жертвоприношениями, много мифологиче-

ских элементов, больше чем даже у Гомера. По-видимому, это не

случайно. Не исключено, что задачей трагедии было привести

старые понятия в новые отношения, рационально перемонтиро-

вать миф, причем публично. Это соответствовало тем процессам,

которые по-видимому происходили тогда и в умах рядовых лю-

дей, отсюда популярность трагедии. Внутри трагедии рождалось

некое новое понимание рока, не только слепого, но и требующего

участия воли и сознания человека.

видимому, определенный баланс между рациональным и архаиче-

ским мышлением, который нельзя нарушать. Греки зашли слиш-

ком далеко в обновлении своего бытия, и это вызывало традицио-

налистскую реакцию. Таким консервативным

уравновешивающим элементом явилось жертвоприношение, очи-

щение перед богами.
Мейер высказывает еще одно предположение. В Греции суще-

ствовала резкая грань между полноправными и неполноправны-

ми: между мужчинами и женщинами, свободными и несвободны-

ми, гражданами и не гражданами. При этом всякая работа, вооб-

ще специализированная деятельность были уделом неполноправ-
ных членов общества. Полноправные же прежде всего ревностно

оберегали свой статус - мужчины, свободного, гражданина. Лю-

бая специализация была им противопоказана, их идеалом было

гармоническое развитие. Оборотной стороной этого была, по-

видимому, некоторая одинаковость людей высшего сгатуса, не-

развитость их индивидуальности. Неизвестно, кстати, насколько

ставился столь важный для нас сегодня вопрос о личной ответст-

венности.
Достоинства и недостатки образа жизни древних греков, как

представляется Мейеру, обратны относительно специализирован-

ного новоевропейского общества. В последнем люди болезненно

ощущают как раз недостаток "всеобщего". Именно этим, скорее

всего, порождена их острая потребность в национальной идентич-

ности. Ибо человек наделен стремлением либо быть чем-то це-

лым, либо так или иначе соотнести себя с каким-то целым. В гре-

ческом полисе первое оказалось в неслыханной мере возможным,

что и породило совершенно особый тип человеческогс существо-

вания.
' В 1995 г. вышла книга Раульфа о Марке Блоке: Ruulf U. Eiii

Historikel- iiii 20. Jli.: Marc Bloch. B., 1995.
' Как кажется, Раульф впадает здесь в противоречие с тем, что писал

выше. Если связывать ментальность с таким древним пластсм сознания,

который предшествует расчленению мышления, волн и эмоции, то поче-

му она обнаруживается в наибольшей мере лишь в одной и:! множества

культур, причем сравнительно поздней?

' Фсчр .7. Бои за историю. М., 1990.

рассматривает чтение Шартье: "фактически все работы и Шартье. и его

последователей ставят одну главную проблему: проблему гричиц культу

phi, внутренних и внешних, которые, смещаясь под действием книгопе-

чатания, тем самым проступают ясней". Отсюда "внимание к народной

культуре: проникновение печатного слова в сферу устного pir exclicnce.

способы рецепции, подчас весьма неожиданные, издательской продук-

ции малограмотной или новее неграмотной средой, нзаимодгйстпие кни-

ги или иного текста как с традиционными коллективными ритуалами,

так и с бытовыми поведенческими нормами простых горожан или кре-

стьян, - все это позволяет проследить важнейшие культурные сдвиги,

ускользающие при изучении книги в "естественной", "ученой социо-

культурной среде (Стаф И.К. Печатный текст и народная культура /

Arbor iimiidi. 1992. N 1.С. 173-174)

современного французского этнолога и социолога Пьера Бурдье, идеи ко-

торого Шартье активно использует в своих теоретических юстроениях

(см. Бурдм П. Начала. М., 1994. С. 22-26, 53, 99: пн же. Социология

политики. М., 1993. С. 123).

"' Mcni'trti J.L. Journal (ie nia vie. P., 1982.

' Речь, по-видимому, снова идет о концепции Пьера Бурд эС.
Е.М.Михина
7. А.БУРО. ПРЕДЛОЖЕНИЯ К ОГРАНИЧЕННОЙ ИСТОРИИ МЕНТАЛЬ-
НОСТЕЙ.
A.BOUREAU. PROPOSITIONS POUR VNE HISTOIRE RESTREINTE DES
MENTALITES// ANNALES E.S.C., 1989, N 6
Ален Буро - французский медиевист, автор известной моно-

графии о т.н. "папессе Иоанне"^ Его статья свидетельствует о су-

щественных расхождениях в трактовке задач истории ментально-

стей современными французскими историками. Автор подверга-

ет критике подходы, свойственные Ж.Дюби, Ф.Арьесу. М.Вовелю

и ряду других крупных ученых и предлагает свое понимание дис-

циплины, обозначаемой им как "ограниченная история менталь-

ностеи".
Согласно оценке Буро, история ментальностей воспринимается

сегодня как респектабельная, но несколько вышедшая из моды

дисциплина. Понятие ментальности в значительной степени утра-

тило свою популярность в качестве инструмента научного позна-

ния, II многие историки отдают предпочтение термину "историче-

ская антропология". Буро объясняет это переменами, характер-

ными для современного состояния исторической науки в целом.

Традиционные внутренние членения истории на экономиче-

скую. политическую, социальную, культурную - в настоящее

воемя гораздо менее уместны, чем ранее: границы между отрас-

лями исторической науки стали проницаемыми. Всякое претен-

дующее на полноту изображения предмета исследование тяготеет

к тотальной истории (хотя сам термин сейчас такж^ не очень

употребителен), которая стремится уловить взаимосвязь различ-

ных сторон действительности.

социальной истории. Речь не идет при этом об аналп..-е какой-то

особой социальной сферы. Назначение социальной истории, счи-

т;'ет Буро, - описывать огинотсипя между объектами и между

различными сферами исторического бытия. Яркими образцами

так понимаемой социальной истории являются, по его мнению,

работы итальянских ученых Дж.Леви, Э.Гренди и их последова-

телей-.
Однако возможны, считает Буро, и иные представления о соот-

ношении социального целого и его части, иные способы его про-

екции. В соответствии с этими способами и будут, по е"о мнению,

различаться между собой исторические дисциплины, образуя но-

вое членение науки истории. Они будут различаться, следова-

ди них должна найти свое место и история ментальностей.

всегда являлась именно особым углом зрения на социальное (не-

даром "Королей-целителей" Блока и "Рабле" Февра можно сего-

дня без особых натяжек отнести к социальной истории средневе-

ковой монархии или евангелизма XVI в.). Однако в 19()0-е гг. вы-

явилась и утвердилась иная, сомнительная, на взгляд Буро. тен-

денция в развитии данной дисциплины.
Именно в этот период история ментальностей оказалась "на-

груженной" иными функциями и практически трансформирова-

лась в позитивную дисциплину, изучающую конкретные предме-

ты - исторические об^ зкты, исключенные из поля "норма, -п.иоп"

истории, те, которые, если воспользоваться образом Мишеля де

Серто, остаются в котле истории, когда вы вытаскивайте из него

мясо и овощи ("жесткие" события и объекты): в пене варева вы

находите толпу, женщин, сексуальность, тело и т.д.

истории ментальностей - психологическая. Повод к ее возникно-

вению дал, по мнению Буро, еще Февр - своей известгой статьей

"Чувствительность и история"^. Эту линию продолжил Ж.Дюби.

Б своей программной статье, маркировавшей второе рождение ис-

тории ментальностей, он объявил моделью ее социальную

психологию*. Этот подход нашел практическое применение в erf)

собственных работах, а также в трудах Ф.Арьеса. М.Бовеля,

Ж.Делюмо. По мнению Буро. несмотря на неоспоримую эмпири-

ческую ценность их исследований, эпистемологичсски )то оберну-

"эсь для iic'i-opiiii ментальностей только издержками
В такого рода работах ментальность возводится к ранг HCKO''II

"внутренней и коллективной инстанции", определяюн.ей воспри-

ятие и поведение людей, и практически приравнивается к сфере

эмоций. Именно эмоции рассматриваются как проявление кол-

лективного начала, а идеи - как проявление начала индивиду-

ального. При этом эмоции, эти "идеи бедняков", трак"уются как

движущая сила истории, идеи же в собственном смысле счита-

ются чем-то поверхностным и вторичным.

канской истории права (legal history) господствует "м;ф консти-

туционализма' : короли и законники придумывают публичное

право, затем оно превращается в церемонию, а уже из нее рожда-

ется народная вера'*. Если данная точка зрения выводгт менталь-

ное, эмоциональное из идей, то противоположный, более распро-

страненный взгляд сводит его к социальным условиям. Но в лю-
бом случае идеи и эмоции противопоставляются друг другу, и на

это противопоставление накладывается эволюционистская схема.

гавшего, что интеллектуальное начало нарастает в хоце истории

за счет мира эмоций. Примерно та же мысль лежит в основе ра-

бот Дюби: в сознании людей ранних эпох гораздо больше общно-

сти, связности, оно "коллективнее"; только в преддверии Нового

времени происходит индивидуализация сознания. В трудах Арье-