Содержание: от составителя

вседнейпой жизни, то вторая историко-антропологическое ис-

следоьание. Бродель показывает, как под воздействием экономи-

ки трансформировалась биологическа.я и социг.льпая жизнь, как

происходил.; ментальная интеграция обществом новых продуктов

питааия. как новое и необычное превращалось в привычку.

новясь привычками, ноные способы поведения уходят ч подсозна-

ние общества, тем более властно определяя его жизнь. Особен но-

стью исторической антропологии является изучение историче-

ских обстоятельств, "переваренных", интегрированных общест.

вом, вошедших в его плоть.

дневности" обстоятельства? По мнению Бюргьера, это в наиболь-

шей степени позволяет сделать использование массовых, серий-

ных источников, при этом содержащих в себе "сырые" данные, в

которые не привнесено никакого разработанного представления о

ре1.льнос1'и (примерами такого рода источников являются прей-

скуранты цен или приходские книги). Историк должен использо-

ват;. "парцеллярный", неразработанш^й характер своих источни-

ков, чтобы за пределами видимой реальности обнару>;11ть скры-

тые механизмы и логику. Аналогичным образом постунает иссле-

дователь, имеющий дело с лl.тcpaтуpными источниками, если он

проявляет интерес к тому, что скрывает или чем пренебрегает до-

минирующий тип литературы.
"Я очень боюсь, что люди, которым я рассказывал о своих на-

мерениях, цитирует Кюргьер вступление М .Блока к его "Коро-

лям-целителям", - посчитают меня жертвой странного и в общем

и целом довольно пустого любопытства". Один английский исто-

рик действительно охарактеризовал подход Блока как "странную

тропинку". Но если книга Блока остается образцом историко-ан-

тропологического исследования, пишет Бюргьер, то еще более,
чем характеру изучаемой проблемы, она обязана этим счастливо

найденной окольной "тропинке", ведущей к обнаружению скры-

той системы представлений. Изучавшие историю (французской и

английской монархий, даже те из них, кто интересовался теори-

ей абсолютизма и божественного происхождения королевской

власти, традиционно оставляли без внимания совершаемый коро-

лями целебный ритуал. Между тем этот обряд, которому позд-

нейшие свидетельства приписывали лишь анекдотическое значе-

ние, раскрывает магическое измерение королевской вллсти, ее са-

кральный характер. "Во многих отношениях, - писал М-Влок от-

носительно сюжетов, рассматриваемых в "Королях-целителях" -

весь этот фольклор говорит нам о королевской влас"и больше,

чем любой теоретический трактат". Это замечание указывает, ка-

ким образом простое изучение фольклора может перерасти в ис-

торическую антропологию. Для последней (фольклор является но-

сителем смысла, причем именно по причине своей маргинально-

сти. Кажущиеся случайными детали быта или обряда могут сиг-

нализировать о важных тайных пружинах жизнедеятельности об-

щества.
Создается впечатление, продолжает Бюргьер, что любое обще-

ственное устройство имеет потребность "маскироваться", чтобы

существовать, "заметать следы" - как для внешнего ivupa, так и

для себя самого. Антропологам давно известно об этой непрозрач-

ности, характерной для любой социальной реальности. Они зна-

ют: чтобы понять общество, необходимо обойти то, ^lo оно от-

крыто о себе заявляет. Историкам же, которые часто счми вносят

вклад в создание официальной мифологии, сделать это значи-

тельно труднее.
Автор подчеркивает свое нежелание давать исторической ан-

тропологии завершенное определение. Быть может, пишет он, ис-

торическая антропология в гораздо большей степени отражает со-

стояние исторической науки в целом, чем представляет отдель-

ный ее сектор. В настоящее время историческая антропология

притягивает к себе новые методы и новую проблематику так же,

как в 50-е годы их притягивали к себе экономическая и социаль-

ная история.

историко-антропологического исследования.

подчиняется закону "мальтузианских ножниц", т.е. является

производной соотношения количества населения и наличных ре-

сурсов. Однако существенным фактором в данном случае являет-

условиях острого недостатка продуктов или голода нововведение

в продовольственной севере не сможет укорениться, е^ли оно не

соответствует вкусам населения. Показателен такой пример. Ра-

нее всего культура картофеля во Франции была освоена отнюдь

не в тех районах, где почва для его возделывания наиболее благо-

приятна, но там (Лимузен, Овернь), где он мог послу.-кить заме-

ной базового продукта питания - каштана.

риальной эры, играло важную знаковую роль, указывая на уро-

вень жизни и социальное положение потребителя. Так. в XVIII в.

употребление соусов и острых блюд было "привилегией" аристо-

кратов. От потребления некоторых продуктов благородное сосло-

вие, напротив, воздерживалось, ибо они считались знаками низ-

кого социального положения.
В севере пищевых обычаев и привычек находят отражение со-

циальные противоречия и конфликты. Во Франции эпохи Старо-

го порядка каждый социальный слой потреблял определенный

сорт хлеба. Народные массы питались черным либо герым хле-

бом, привилегированные же слои населения ели белый. Револю-

ция декретировала распространение белого хлеба на питание не-

привилегированных слоев населения. В диетическом отношении,

замечает Бюргьер, это было регрессом, ибо если для имущих бед-

ный калориями белый хлеб был лишь вкусовой добавкой, то для

простых людей он стал после революции основным продуктом

питания.
Знаменитая французская гастрономия тоже несет ня себе отпе-

чаток истории. Пройдя школу в аристократических домах и ис-

пытав влияние итальянского кулинарного искусства, в период ре-

волюции она обосновывается в роскошных ресторанах, владель-

цами которых стали люди, ранее служившие в домах высшей

знати. В культуре буржуазии XIX в. кулинарная сфера заняла

очень заметное место. В ней буржуазия реализует свою потреб-

ность в удовольствиях, общении и демонстративном потреблении.

Перед лицом нужды городского пролетариата она утверждает

свое доминирующее положение изысканностью и чрезмерным

изобилием трапез.
История тс.чи
До недавнего времени термин "антропология" обозначал во

Франции изучение физических особенностей людей. Испытав

влияние англо-саксонского словоупотребления, это понятие соот-

ветствует теперь этнологии. Однако, именно первоначальная об-

ласть исследования антропологов прежде всего оказалась в фоку-
се внимания специалистов по исторической антропологии. Про-

движение в этой области тормозилось, однако, нерешенностью

вопроса, является ли тело объектом истории. Можно ли обнару-

жить наряду с биологически обусловленными телесны VIH измене-

ниями другие, связанные с влиянием исторической и культурной

среды?
Сегодня ответ будет, скорее всего, положительным. В течение

последнего столетия французы стали выше ростом. Меть веские

основания связывать это с экономическим прогрессом, улучшени-

ем жизненных условий и повышением образовательного уровня,

поскольку средний рост мужчин увеличился прежде зсего в Суе-

верной и Восточной Франции, т.е. в наиболее развитых регионах

страны.
Существует гипотеза об автономной, чисто биологической ис-

тории инфекционных заболеваний. Согласно ей, некоторые из

них исчезают с исторической сцены не потому, что общество

смогло их побороть, - их просто вытесняют другие болезни, так

как между бациллами разных болезней существует несовмести-

мость (несовместимы, например, проказа и туберкуле:!, чем и

объясняется, что распространение последнего и Европе совпадает

с исчезновением первой). Отрицать биологический механизм эпи-

демий было бы, конечно, абсурдно, признает Бюргьер. Однако

восстановить историю эпидемии - значит также выяснить спосо-

бы, посредством которых общество смогло "переварить" импульс,

полученный из сферы естественной причинности, как пыталось

ему противостоять.

ласти является обнаружение точек и механизмов сочленения био-

логических и социальных феноменов. Было замечено, например,

что истерические формы массового поведения - в строго психиат-

рическом смысле слова - практически изжиты индустриальными

обществами. Это, несомненно, связано с изменением способов вы-

ражения аффективного начала, в особенности спос.обои телесного

выражения. Индустриальная система, ценящая организованность

и бережливость, побуждает к большей дисциплине или, точнее, к

лучшей организации тела. Напротив, при Старом поря,IKC в среде

крестьянства и городского плебса еще была жива традиция обра-

щения к языку телодвижений для выражения подавлелных внут-

ренних импульсов (Бюргьер ссылается на сделанный Э.Леруа Ла-

дюри анализ жестикуляции камизаров).

лу в Европе. Начиная с XVI в. цивилизационный процесс приви-

вает людям чувство стыда и самодисциплины по отношению к

фнзиологическим функциям и недоверие к телесным контактам.

ных сословий, а потом распространившиеся на общество в целом,

Элиас считает переводом в сферу индивидуального поведения ор-

ганизующего давления, которое оказывали на общество недавно

конституировавшиеся бюрократические государства. Сокрытию

тела, дистанцированию тел друг от друга соответствуют ни ином

уровне такие явления, как сегрегация бедняков и сумасшедших,

строгое разделение возрастных групп, упадок локальный солидар-

ности.
История сексуального поведения
Автор фокусирует внимание на проблеме появления "мальту-

зианских" форм поведения, т.е. практик, с помощью которых об-

щество контролирует рождаемость. Часть историков склонна объ-

яснять этот феномен ослаблением влияния церкви: в этой обста-

новке стало возможным применение контрацептивов, немысли-

мое ранее вследствие церковных запретов, которые строго соблю-

дались населением.
Однако, такое объяснение, по мнению Бюргьера, недостаточно.

Гораздо большее влияние на ограничение рождаемости оказали, с

его точки зрения, другие исторические обстоятельства. Начиная с

XVI в. в Европе распространяется практика поздних б-эаков. Это-

му сопутствует возникновение новых представлений о детстве,

консолидация малой семьи, развитие нового типа взаимных

чувств супругов.
Обращаясь в заключение к перспективам исторической антро-

пологии, автор констатирует, что наиболее плодотворным истори-

ко-антропологическое исследование оказывается в настоящее вре-

мя в области изучения ментальностей. Понятие ментальности

достаточно неопределенно и достаточно открыто, чтобы с его по-

мощью освоить вклад других дисциплин. Было бы опасно заклю-

чать его как в чисто психологические рамки, так и в рамки исто-

рии идей, которой свойственно выводить ментальносги из док-

трин и интеллектуальных творений ученых людей.
В этой области историческая антропология завоевывает преж-

де всего "историю снизу". Она подвергает изучению наименее

сформулированные элементы культуры: народные верования, об-

ряды, пронизывающие повседневность, культуру социальных

меньшинств. Однако все это - часть цельной системы представле-

ний общества о мире и значит как-то связано с наиболее разрабо-

танными интеллектуальными конструкциями - правом, религи-

озными доктринами, философскими и научными учениями. Об-

наружение этой связи, по мнению Бюргьера, - одна из самых

серьезных задач исторической антропологии.

риального общества мы обнаруживаем чужой для нас мир

Францию эпохи Старого порядка. Мы не хотим больше считать

его всего лишь ступенью к нынешнему миру. Мы пытаемся по-

нять, как он существовал, как воспроизводил себя и как продол-

жает неявно существовать даже в современную эпоху (Бкзргьср

называет в этой связи исследования Ф.Фюре и М.Озуфа, доказы-

вающие сохранение старых местных культурных моделей за

ширмой кажущейся национальной гомогенности). Одьако, поня-

тие прогресса дискредитировано отнюдь не только исследования-

ми историков. Более важно то, что око поставлено под сомнение

в самом нашем обществе, ради которого мы u F'oripCLilacvi про-

шлое. Мы принадлежгм духу своего времени, однако, наолюдая

за ходом истории, подчас забываем, что сами являемся ее части-

цей. Поэтому увлечение исторической антропологией, возможно,

является временным. Оно удовлетворяет сегодняшнюю потрсо

ность в осознании множественности путей истории.
Е. В. Горн.) но<'>
6. ИСТОРИЯ МЕНТАЛЬНОСТЕЙ. К РЕКОНСТРУКЦИИ ДУХОВНЫХ ПРО-

ЦЕССОВ. СВОРНИК СТАТЕЙ ПОД РЕД. У.РЛУЛЬФА.

Составитель сборыикп Ульрих Раульс^, пуб.чицист и историк

науки из Западного Берлина^ поставил своей задачей дать немец-

ким читателям представление об истории ментальностей, ее

задачах, трудностях, внутренних противоречиях. Он выбрал для

этого девять проблемных статей, большинство из которых было

опубликовано ранее (это работы Ж.Ле Гоффа, М.Вовеля, А.Бюр-

гьера, Р.Шартье, П.Берка и П.Хаттона). Статьи немецких авто-

ров (Р.Шпранделя, Х.Мейера и самого Раульфа) написаны специ-

ально для данного сборника. Все работы относятся к 80-м гг., за

исключением статьи Ле Гоффа, увидевшей свет в 1974 г.
В предисловии Раульф предлагает свое видение происхож.де-

пия, состояния и возможностей истории ментальностеИ. Гумани-

тарная наука, пишет он, переживает в нашем столетии две круп-

ные метаморфозы. Это, во-первых, "лингвистический поворот".

Ученые не могут более рассматривать язык как простой инстру-

мент познания, но должны считаться с теми "эффектами", кото-

рые порождены культурно-историческим происхождением этого

инструмента, должны вдумываться в свои собственные отноше-

ния с ним. Определить характер второго сдвига, переживаемого

гуманитарным знанием, как признается сам Раульф. труднее,

смысл его до конца пока не ясен. Повсеместно происходит смеще-

ние интереса исследователей от "центральных" областей действи-

тельности к "периферийным": от высокой политики - к повсе-

дневной ?киз1111, от науки -- к вере и оккультизму, от сознания

к оессоз^ательному и т.д.
Итогом этой "центробежности" современной гуманитарной

науки стало зарождение нескольких новых научных направле-

ний, к которым принадлежат и историческая антропологии, и ис-

тория ментальностей. Вместо о^шсания деяний "готового" челове-

ка историческая наука обращается теперь к изучению определен-

ных способов быть человеком, к изучению разных типов рацио-

нальности, что и превращает ее в историческую антропологию.

Вновь выдвигается и казавшийся давно решенным вопрос о роли

"субъективного фактора". Французские историки поставили его в

форме истории ментальностей. Другие историографические тра-

диции уточняют и переформулируют его.
38
О соотношении этих дисциплин пока спорят, но их родство

между собой очевидно. Их объединяет преимущественный инте-

рес к тому, что молчаливо признается данной культурой.
Истоки этих дисциплин (или дисциплины) можно проследить

до Гердера, а можно и до Вико. Однако о возникновении научно-

го направления следует, по мнению Раульфа, всерьез говорить

лишь после того, как складывается свойственный ему тип дис-

курса, т.е. специфический характер постановки проблем и набор

методов их разрешения. В случае истории ментальностей это про-

исходит, по-видимому, не ранее конца прошлого века и связано с

именами Буркхардта, Лампрехта, Дильтея, Варбурга, с немецкой

стороны, Берра, Дюркгейма, Симиана, Февра, с французской.
С 60-х гг. XX в. начинается новый этап в развитии данного

научного направления - процесс его самоосмысления, сопровож-

дающийся, в частности, спорами о соотношении истории мен-

тальностей с исторической антропологией. Однако теории самого

предмета все еще не существует. Не было предложено теории

(функционирования и смены ментальностей, нет единства и в по-

нимании того, что такое сама ментальность.
Главный источник этих трудностей Раульф видит в том, что

историки ментальности имеют дело с тремя разными формами

человеческого сознания и поведения - категориями мышления,

нормами поведения и сферой чувств. Ментальность же, по его

предположению, "находится" глубже этих (форм, это нечто еще

не структурированное, некая предрасположенность, внутренняя

готовность человека действовать определенным образом, область

возможного для него. Это "нечто" проявляется, только проециру-

я';ь на экраны различных символических практик, материализу-

ется в мышлении, чувствах и действиях. Возможность науки "до-

браться" до самой ментальности, уловить и теоретически опреде-

лить ее представляется Раульфу весьма проблематичной.

номена с другой стороны, эмпирически; для этого надо проанали-

зировать, в каких областях применение этого понятия наиболее

плодотворно.

прежде всего европейское Средневековье, точнее христианский

космос Средневековья. Симптоматично, что в поле зрения исто-

риков ментальности не попадает ни медленное вычленение хри-

стианского мира из античного, ни даже собственное его становле-

ние; они прямо начинают с его расцвета и прослеживают его ре-

ликты в современном постхристианском мире. Вопрос о том, ка-

кого рода новые связи возникают в Новое время на месте старых,

религиозных, в рамках этого направления тоже практически не
ставится. К "идеологическим" столетиям - Х1Х-му и ХХ-му - по-

нятие ментал.>нс2ти применялось до последнего времени лишь

спорадически. Пот:1. делает вывод Раульф, история ментально-

стей ра:!В1'вается "как историческая с^еноменология форм веры в

христианской Европе" (с. 14). В связи с этим он задастся вопро-

сом, не. следует ли нам быть готовыми к тому, что категория мен-

тальности окажется не применимой к иным эпохам и культурам

и ке является ли само это слово просто современным обозначени-

ем того. что в христианском мире называли верой^.
Ж.Ли 1'офф. Ментальности: двусмысленная история
Открывает сборник почти классическая, часто цитируемая в

литературе работа Жака Ле Гоффа, которая была первоначально

опубликована в трехтомнике "Издать историю" ("Faire de

l'hiHToire" \.3. P., 1974).

все еще новым, уже достаточно избито. Будучи модным, оно не-

редко подвергаетсй решительной критике. Возникает вопрос, ка-

кая реальность стоит за этим понятием, стоит ли хлопотать о его

прояснении или лучше дать ему возможность исчезнуть. Отвечая

на ;)тот вопрос, Ле Гофф выдвигает свой главный тезис: сильная

сторона исгории ментальностей заключается именно в том, в чем

ее часто упрекают - в расплывчатости ее предмета, в ее попытках

уловить упускаемый другими науками "осадок" исторического

анализа, отыскать нечто, от него ускользающее. Такое "нечто"

может перевесить гораздо более "вещественные" (факторы.
Далее следуют примеры. На вопрос, что такое <феодализм,

пишет Ле Гофф, ответы давались историками самые разные - ин-

ституты, способы производства, тип военной организации и т.п.

По Ж.Дюби. пользуясь представлением о монтальностл, показал,

что, быть может, наиболее характерная черта феодализма опре-

деленные представления о служении.

в'д'о l'll)la. ^')loт процесс тоже изучался с разных сторон. Но толь

ко Макс Бебер заметил образование новых представлений о тру-

де, получивших название протьстантской этики.

власть. М.Блок, П.Шрамм, Э.Канторович и Б.Гене открыли в ней

мистическую сторону, проявляющуюся в ритуале, и тем вдохну-

ли новую жизнь в политическую историю Средневер:ОБЬЯ, превра-

щая ее в пол11тич."скую антропологию.
Возникло новое измерение и в истории религии - это тема свя-

тости, психологии верующих, что тоже придает этой области зна-

ния антропологическую окраску.
Помогает понятие ментальности и в историко-биографическом

исследовании. Карл V Французский, осмотрительный и бережли-

вый монарх, всегда радевший о государственных (финансах, на

смертном одре внезапно отменяет часть налогов. Историки лома-

ют голову над логикой этого поступка, ищут в нем хитроумие

или политическую ошибку. Но не вернее ли предположить, что в

последний миг жизни короля все верхние этажи его познания -

политика, идеология, расчет - отступили перед глубинными мен-

тальными представлениями: король убоялся предстать перед не-

бесным судом, проклинаемый своими подданными.

шлось места в других науках. По мнению Ле Гоффа, она нахо-

дится в точке пересечения присущих этим наукам исследователь-

ских тенденций, в поле возможного диалога между ними, на пе-

репутье между индивидуальным и коллективным, долговремен-

ным и сиюминутным, неосознанным и осознаваемым, структури-

рованным и текучим, маргинальным и универсальным. Поэтому-

то Ле Гофф называет ее "историей на перекрестке", "двусмыслен-

ной историей".
Особенно благодетельным и освобождающим, пишет Ле Гофф,

оказалось представление о ментальности для тех, "кто присягнул

экономической и социальной истории и особенно вульгарному

марксизму" (с. 21). Избавившись от грехов старой науки (веры в

предопределение, преувеличения роли личности, узкого позити-

визма) экономическая и социальная история не смогли подняться

от "базиса" к "надстройке". В результате "в зеркале, которое эко-

номическая история держит перед обществом, отражаются не ли-

ца, не воскрешенные люди, а бледные абстрактные схемы. Не

хлебом единым жив человек, но такая история не имела и хлеба,

она пробавлялась скелетами, движущимися в автоматическом

танце. Против этих бестелесных механизмов нужно было найти

противоядие. Нужно было найти для истории нечто иное. Этим