Содержание: вечер первый
жүктеу/скачать 2.02 Mb.
|
| I el perro es negro '.
В долину фуенте Овехуна девушка спустилась на коне. За нею мчится кабалеро из ордена Калатравы. Она бросается в кусты, волнуясь и трепеща, И делая вид, что его не замечает. Овечки белые, Овечки белые И черный пес. Последний куплет песни поет в нашем спектакле Лауренсия, а все Хуаны 11 Педро деревни подпевают, ей хором, и идет сплошная «присядочка», или, попросту, по-русски говоря,—гопак, со всякими их испанскими коленцами... И вот, когда дым пошел коромыслом, на деревенскую площадь въехал на коне Командор в окружении своего изрядно потрепанного отряда... Все они злы как черти, а пляшущая деревня их не замечает или, того хуже, делает вид, что не замечает... Командор кричит: Остановите эту свадьбу, И чтоб никто не отлучался! Но окриком разбушевавшееся веселье не остановить... На фоне танцующей толпы Хуан Рыжий позволяет себе даже язвительные слова по поводу «победы» Командора. И этим окончательно выводит из терпения Дона Гомеса. Следует быстрая расправа. Вара — символ сельской власти — вырвана из рук алькальда, и Командор бьет этим деревянным жезлом старика по голове. Солдаты набрасываются на Фрондосо, скручивают ему руки и этой же веревкой обвязывают Лауренсию... Все происходит быстро, в полном молчании... Свадебная толпа еще не успела опомниться, но беда .уже свершилась: Фрондосо и Лауренсия уведены и будут брошены в тюрьму, обряд венчания прерван,— чести Фуенте Овехуна нанесено смертельное оскорбление... И вот крестьяне и крестьянки, понурые и растерянные, стоят посредине сцены. Овечки белые, овечки белые и черный пес... А пастух, кто их пасет, А пастух, кто их пасет, Зовется Педро. Э-эй, склонися, Педро, Э-эй, запрячься, Педро. Э-эй, склонись, Хуан, Э-эй, запрячься, Хуан. (Рефрен) Кружись и прячься, Педро, Кружись и прячься, Педро, Кружись и прячься. И'ты, Хуан, кружись и прячься, И ты, Хуан. (Рефрен) Эх, люблю я этот танец, Эх, люблю я этот танец, Что «Вприсядочку» зовут, Что «Вприсядочку» зовут, С санкристаном * танцевать! * Санкристан — дьячок. 69 И под занавес раздается глухой голос Паскуалы: Слезами обернулась свадьба. Командор великим победителем удаляется к себе в замок, обещая казнить обоих пленников. Он проучит этих мужиков... Не то дождемся мы, что завтра Поднимут знамя против нас. Но знамя крестьянского восстания уже поднято. После первого потрясения происходит нагнетание народных сил. Третий акт начинается с подготовки к наступлению. Сходка крестьян видится как широкая массовая картина. Позже в пьесе будет сказано, что королевский судья пытал триста человек. Поэтому можно себе представить, что собираются силы с обширных просторов Андалузии. Уместно употребить старинный прием итальянского театра с кукольными фигурками, расположенными в глубине сцены, показать толпы крестьян, идущих по дорогам из самых далеких окраин. Собирается народ и прислушивается к тому, что его вожаки говорят. Начинает эту сцену гневно и величаво алькальд деревни Эстебан: Кропя слезами бороду седую, Я спрашиваю вас, честной народ, Какое погребенье мы устроим Отчизне, опочившей от невзгод? Каких ее поминок удостоим, Раз больше нет достоинства у нас, И мы, без чести, ничего не стоим? Ответьте мне: есть кто-нибудь меж вас, Не оскорбленный этим негодяем? И что ж, мы только хнычем всякий раз? Когда мы честь и жизнь свою теряем, Чего мы смотрим? И чего мы ждем? А заканчивает ее Рыжий Хуан: Чего бояться? Мы и так не живы. Что может быть страшней того, что есть? Они у нас палят дома и нивы, Они тираны. И да будет месть! Нет, крестьяне из Овечьего источника — это не овцы, воодушевившиеся на подвиг лишь после знаменитого монолога Лауренсии. Ничего подобного. Все уже было готово. Почти все слова сказаны. Силы уже собраны. Атмосфера 70 предельно накалена, и монолог Лауренсии—искра, брошенная в пороховую бочку. Нарисуем в своем воображении декорации, чтобы страшный замок был виден на горизонте, чтобы Лауренсия, вырвавшаяся из рук палачей и бегущая по извилистой дороге, была заметна издали, за целую версту. Точно ветром вынесло ее на сцену, и из этого порыва родился знаменитый монолог, который нужно нашей Лауренсии произнести с ермоловской силой. Вот как современники описывали игру М. Н. Ермоловой. Когда она «бледная, измученная, с лихорадочным блеском в ввалившихся глазах» появилась на народной сходке в измятом и изорванном платье, с распущенными косами, в беспорядке падающими на плечи, обессиленная и опустошенная, вдруг словно пробуждалась и с силой и страстью начинала издеваться над трусостью мужчин и призывать их к восстанию, зажигая народ своими пламенными словами... Монолог производил огромное впечатление на зрителей, по словам современника, «словно электрическая цепь соединяла на этот раз сердце артистки с сердцем тысяч зрителей, и они сливались с ней» *. И у нашей воображаемой исполнительницы все подспудно копившиеся душевные силы должны выплеснуться в этом вопле, проклятии и призыве. Лауренсия замолкла, грудь ее еще порывисто дышит, глаза пылают огнем... Но нет, не к трусам, не в овечий стан она пришла. Эти люди сами полны ненависти к тирану, а ныне, когда к ним явилась Лауренсия и, как крылатая Ника, зовет в бой, они все двинутся на приступ. Первым поднимается Эстебан, за ним Рыжий Хуан, третьим — Менго: Убить его, и только! И алькальд бросает клич: «Берите самострелы, копья, мечи, рогатины и палки!» Эти слова разносятся эхом по всей округе. Бегут, бегут, толпятся, выстраиваются в ряды крестьяне, и среди них — женщины. Ведь крикнула же Лауренсия своим подругам, что сама станет их вожаком, сама их поведет на бой... И пусть молодая актриса, как в песне, вскочит на коня и, вспомнив «амазонок век», увлечет за собой народное войско. На тирана! Зал обязательно загрохочет в аплодисментах, как это было на памятном спектакле 1919 года. .. .Движутся, движутся толпы народа, во мгле пылают факелы, мелькают рогатины, арбалеты, пращи, огонь пляшет по суровым лицам крестьян — среди них старики, и женщины, и даже дети. В грозном неумолимом потоке вся Фуенте Овехуна и ее округа поднялась, чтоб отомстить. Грозный гул нарастает, и где-то впереди—фигура воительницы-Лауренсии и ее голос «Смерть тирану!» ' Описание сделано В. А. Филипповым на основании рецензии, помещенной в «Русских ведомостях» от 14/III 1876 года. 71 Полный оборот круга — мы в имении Командора. Смятение, истерика, страх в стане врагов. Тут же связанный Фрондосо — его должны повесить. Театр имеет право затянуть паузу, забросить веревку за сук и начать казнь. Но к этому времени врываются слуги и кричат, что на замок движется народ. Приказ феодала: вывести навстречу толпе Фрондосо, пусть ценою жизни он ее успокоит. Но Фрондосо, вырвавшись из рук палачей, возглавляет гневную толпу, и народ уже в замке. Идет борьба, в ходе которой Лопе де Вега дает текст и Эстебану, и Фрондосо, и Лауренсии, и оскорбленным девушкам, так что в борьбе активно участвуют и главные герои, и вся масса. Необходима сложная режиссерская работа: непрестанно перемежаются батальные пантомимы и гневные, призывные слова. Каждый персонаж получает свой эпизод, и на сцеплении эпизодов растет и ширится сцена казни Командора, с ее огромным, все возрастающим накалом и торжествующим концом: пляска женщин, несущих на шесте голову казненного врага, и крики: «Да здравствует Фуенте Овехуна и король!» Мы помним нашу двуплановую мизансценировку. Она вновь может возникнуть. «Фуенте Овехуна и король!»—восставшие как бы замерли, застыли в героическом, скульптурном ракурсе. Снова опускается королевский гобелен. Фернандо и Исабела выслушивают сообщение о победе войск в Съюдад Реале. И тут же вбегает вырвавшийся из рук гневных мстительниц слуга Командора и вопит о случившемся в селении Фуенте Овехуна. Королевская чета встрё-воженно слушает его,— ни слова о том, что крестьяне покарали их врага, лишь угрозы — обещание сурово наказать восставших. Но закончилась короткая королевская сцена, и люди, которые составляли скульптурный отдаленный фон этого эпизода, снова ожили. Следует великолепная сцена ликования народа. Идет такое колоритное народное испанское празднество, которое сейчас можно видеть, пожалуй, только на Кубе; зрелище, захватывающее своим бурным весельем, пафосом и энтузиазмом. И рефреном звучат слова: «И да сгинут все тираны!» Старик Эстебан собирает весь народ и предупреждает селение, что явятся королевские судьи, к этому нужно быть готовым. Следует сцена допроса, проводимая самими крестьянами как веселая, озорная игра, и в то же время как «школа мужества». Все срепетировано: «Кто убил Командора?» — «Фуенте Овехуна». Все готово для встречи королевских судей. И суд является. Заметим, идею коллективного ответа подает алькальд Эстебан. Его образ мне видится на полотне Эль Греко «Святой Иероним» — высокий седой старик с пламенной верой в глазах. Эстебан — один из героев освободительной войны. Это сильная, страстная и одновременно веселая натура, в тексте его роли немало и шуток. Еще до начала допроса крестьяне знают, что королевская власть не возьмет их под свою защиту. Они встречают посланцев короля как представителей жестокого, несправедливого закона. 72 За кулисами начались пытки, а на сцене неожиданный возврат к лирической теме—знаменитый сонет Лауренсии. .. .Моя любовь — мучительная плаха. Когда мы вместе — я дышу едва; Когда я с ним в разлуке — я мертва. Сильная лирическая сцена встречи Лауренсии и Фрондосо происходит на фоне сдержанных стонов. У всех ответ один: «Казнил — Фуенте Овехуна». Проводить сцену следует как пантомиму пытки, сопровождаемую словами. Переживать сильно, но сдержанно эту сцену будут Лауренсия и Фрондосо, стоящие на переднем плане. Это через них мы будем воспринимать пытку и сострадать. А их слова: «Какой народ! Какая сила!» — определяют мужество и сплоченность народа Фуенте Овехуна. Пытают десятилетнего мальчика, и он никого не выдает; пытают женщин — молчат; пытают уже избитого в кровь Мснго... и он кричит: «Пусти! Нет сил! Скажу! .. Убил... Фуентус Овехунский». Менго без шутки не может. И всплеск радости у'всех, потому что не назвали зачинщиков, потому что устояли и доказали: народ—это великая сила, и этим могучим единством народа горд стал каждый! Подлинным пафосом была пронизана эта сцена в постановке 1919 года, о которой мы столько раз говорили. В финале марджановского спектакля на вопрос судей «Кто убил Командора?» вместе с актерами отвечали хором и зрители: «Фуенте Овехуна!» Судьи отказываются продолжать пытку — нет смысла. И тогда весь этот бесстрашный народ поднимается на склоны своих холмов и составляет монументальный барельеф действию, когда оно вновь переходит в королевские покои. .. .Снова сбоку сцены опустился дворцовый гобелен, и вбежал, чтобы мириться с королями, юнец Магистр. Королевская чбта тут же его простила и усадила рядом с собой. И он нагло сказал, что если бы был их вассалом, то знал бы, как наказать бунтовщиков. И королева отвечает: «Забота эта в должный час, надеюсь ляжет и на нас». Таким образом короли объединились с феодальными силами и не осталось следа от единения королей и народа. Очевидным стало другое — единство дворянского лагеря и вражда его с крестьянством, отвоевавшим свои права и свободу. Народ приходит требовать водворения в стране мира и единства. Эстебак говорит королю и королеве, что их герб уже прибит к дверным брусьям домов Фуенте Овехуна — таков символ единства нации. И король вынужден взять бунтовщиков под свое покровительство, «пока не будет найден новый Командор». На последнюю реплику монарха крестьяне не отвечают. Фрондосо обращается к зрителям со словами: «И тут, честные господа, конец Фуенте Овехуна». Этим движением в зал, к народу должен завершиться наш «спектакль». 73 ТЕАТР АНГЛИЙСКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ ПРОЛОГ. Театр английского Возрождения начал свою великую эпоху трагедией Марло «Тамерлан Великий» и сам оповестил об этом в торжественных и громких словах пролога: От песен плясовых и острословья, От выходок фигляров балаганных Мы уведем вас в скифские шатры; Пред вами Тамерлан предстанет, Чьи речи шлют надменный вызов миру, Чей меч карает царства и царей. В трагическом зерцале отраженный, Он, может быть, взволнует вам сердца. 75 И надежда не обманула поэта. Тамерлан, этот скифский пастух, бросивший вызов миру и покоривший царства и царей, стал любимым героем тысячных толп простонародья заполнявших театр. Наступили времена, когда балаганные радости и восторги мистериальных представлений зрителей больше не удовлетворяли. Хотелось видеть и переживать такие истории, в которых были бы ощутимы свободная поступь новой эпохи, сила нового человека. И Тамерлан отвечал этой жажде обновления. В его образе Марло (которого самого величают «титаном Возрождения»), рисовал образ титанической, раскрепощенной воли и мощного свободного духа. Гимном этому новому человеку звучали слова Тамерлана: Создав людей, природа в них вложила Тревожный и неукротимый дух: Он постигает стройный ход созвездий И дивную гармонию вселенной, Пылает ненасытной жаждой знаний, Мятется, как далекий рой планет... Создателями нового театра были драматурги-демократы, обладавшие уже изрядным образованием, поэтому получившие в истории театра наименование «Университетские -умы», Под их пером старая «кровавая драма» становилась философской трагедией, с героем — носителем идеи нравственного возмездия («Испанская трагедия» Томаса Кида). А буффонная комедия наполнилась дивной поэзией фольклора картинами сельской жизни и сделала своим героем свободолюбивого, мужественного простолюдина («Вексфильдский полевой сторож» Роберта Грина). С подмостков народной сцены зазвучали новые идеи, философские и моральные истины; был показан герой, овеянный мятежным духом времени, мужественный, дерзкий человек из народа. Но в этой сильной индивидуальности еще не было гуманистической озабоченности судьбой народа, не было осознания ответственности человека перед обществом... А время настоятельно ставило и эти вопросы. Время было сложным: завершилась великая битва с Испанией, «Непобедимая Армада» Филиппа II была разгромлена в водах Ламанша и победа англичан была победой новых сил всей Европы. Цитадель феодально-католической реакции была подорвана. Рухнули и надежды английских феодалов. Последние десятилетия XVI века для Англии были необыкновенными. Силы, скованные средневековым укладом бытия, бурно высвобождались. Во всех областях жизни происходило небывалое раскрепощение личной инициативы; молодая энергия предпринимательства и дерзостные порывы свободомыслия чем-то были сродни друг другу; далекие путешествия в неведомые земли своей параллелью имели глубочайшие погружения в сферы духовной жизни; нация, свершив свое объединение, обратила взор в свою историю и оттуда черпала политическую мудрость... 76 Через два года после победы над могучей «Армадой» юный Шекспир взял перо, чтобы прославить в хрониках цельность нации и сурово осудить деспотию и феодальное своеволие. Последовали одна за другой хроники: «Генрих VI», «Ричард III», «Ричард II», «Генрих IV». Жанр исторических пьес потребовал показа широкой панорамы национальной жизни, множества действующих лиц, постоянной смены мест действия, массовых сражений... Показать все это на примитивных подмостках театра силами труппы в двадцать — двадцать пять человек было затруднительно. .. Но помогал Пролог. Выйдя к публике, «Лицо от автора», обычно наряженное в черный бархатный кафтан, говорило: Позвольте ж нам... В вас пробудить воображенья власть. Представьте, что в ограде этих стен Заключены два мощных государства... Восполните несовершенства наши, Из одного лица создайте сотни, И силой мысли превратите в рать '. Но если пролог хроники призывал зрителей «силой мысли» увидеть на сцене правду больших исторических событий, то для комедии необходимо было вызвать иной душевный строй — тут надо было увлечь той игрой, которая творилась на сцене. И этот совет зрителям тоже можно было преподать через пролог. Но в этом случае словесное объяснение-обычно заменялось прологом-интродукцией, когда перед началом действия разыгрывалась коротенькая, веселая сценка, которая не столько поясняла суть будущей пьесы, сколько предупреждала зрителей о «правилах игры», которые они должны усвоить, чтобы мысленно принять в ней участие... Таким прологом-интродукцией снабдил Шекспир одну из своих первых комедий — «Укрощение строптивой». Пьяного медника Сляя по велению герцога переносят во дворец и там показывают ему комедию об укрощении строптивой. Этим дают понять зрителям, что перед ними пройдет и реальная комическая история, и веселая театральная игра. Все шекспировские комедии (а в первый период своего творчества драматург написал восемь комедий) 2 переносили зрителя в мир карнавального веселья и поэтической мечты. Герои этих комедий были цельными, жизнелюбивыми натурами, одушевленными верой в торжество доброй природы человека.,. ' Шекспир. Пролог к «Генриху V». • 2 «Комедия ошибок», «Укрощение строптивой», «Два веронца», «Напрасные усилия любви», «Сон в летнюю ночь», «Много шума из ничего», «Как вам это понравится», «Двенадцатая ночь». 77 Так молодой Шекспир прославлял поначалу новое время, веря, что оно принесло победу человечности над злыми силами кровавого средневековья. Но вера в добрые финалы и гармонию была разрушена, и разрушило ее само новое время. Его кричащие противоречия становились все более явными... Вильям Шекспир — и никто другой — сказал человечеству, что «распалась связь времен», сказал, вступая во второй—трагический период своего творчества. Последовали великие трагедии: «Гамлет», «Отелло», «Король Лир». Ни одна из них не имела уже пролога. Но если нужно было бы таковой найти, то им мог бы послужить гениальный 66-й сонет Шекспира. Измучась всем, я умереть хочу. Тоска смотреть, как мается бедняк, И как шутя живется богачу, И доверять, и попадать впросак, И наблюдать, как наглость лезет в свет, И честь девичья катится ко дну, И знать, что ходу совершенствам нет, И видеть мощь у немощи в плену, И вспоминать, что мысли заткнут рот, И разум сносит глупости хулу, И прямодушье простотой слывет, И доброта прислуживает злу. Измучась всем, не стал бы жить и дня, Да другу будет трудно без меня. Перевод Б. Пастернака. Как расшифровать эту последнюю строку? Кто этот «друг» Шекспира? Скажем — Человечество. Начало нового, XVII века было одним из важнейших узловых моментов истории: окончательный суд над прошлым и завязи будущего происходили почти одновременно. И при этом пересечении исторических пластов гений смог увидеть не только чудовищную правду прошлого, но и главнейшие закономерности будущей буржуазной истории. Это чудо прозрения имело свою логику — Шекспир, чуждый всякой романтизации мира феодалов, также был художником менее всего буржуазно ограниченным. Поэтому идеалы Шекспира, имея общечеловеческий характер, были социально определены: и Гамлет, и Отелло, и Лир знали, с кем и во имя чего они борются. Так, перед незамутненным взором поэта открылось «море бедствий». Он видел, как Шейлок, Яго и Эдмонд, накопители, эгоисты и хищники, заявляли себя новыми хозяевами жизни и нетерпеливо кричали: «Мой черед!» Не строя иллюзий и зная роковой финал борьбы, Шекспир ни разу не склонил своих героев перед врагами; веря в силу человека, он знал, что ряды бой- 78 нов не иссякнут, а приумножатся, что народ будет без устали посылать все новых и новых рекрутов гуманизма и победит только гуманизм. Трагическое слилось с оптимистическим, и трагическое не подорвало веры и не уменьшило сил человека-борца, а оптимистическое не заслонило от него всей правды жизни и не преуменьшило трудностей боя. Силу этого человека-борца и будет показывать Шекспир, сперва в его буйном порыве и светлой радости, а затем в смятении и муках, но не сломленным и не погибшим. В этом единстве суровой правды и непоколебимой веры — весь Шекспир. От века и доныне. Так перейдем же в нынешний день. И пусть этим днем будет 23 апреля 1964 года—дата четырехсотлетия гения, о котором было сказано: «...принадлежит он не только своему, но всем временам». ВЕЧЕРА ШЕСТОЙ И СЕДЬМОЙ ВИЛЬЯМ ШЕКСПИР «ГЕНРИХ IV» — 1597 «РИЧАРД II» — 1595 ВСТУПАЯ В СВОЙ ПЯТЫЙ ВЕК... АНГЛИЙСКИЙ КОРОЛЕВСКИЙ ТЕАТР СТРАТФОРД НА ЭЙВОНЕ-1964 Вильям Шекспир родился 23 апреля 1564 года в Стратфорде. Об этом столько раз говорили и писали в дни его юбилея, что, наверное, уже не осталось человека, кто не усвоил бы этой истины. Но что такое реально 23 апреля в городке на Эйвоне? Мне там удалось побывать в юбилейный, 1964 год. Как и в отдаленные времена, на подступах к городу, на неоглядной шири полей сияет первой зеленью травка-муравка, как и 400 лет тому назад, ко дню рождения первенца у Джона Шекспира, все яблони и груши на улицах Страт-форда нарядились в свой цветочный убор. Короче говоря, ныне, как издревле, весна полностью взяла свои права. Поначалу день грозился быть пасмурным, с утра накрапывал дождь, но солнце вовсю засияло, когда затрубили горны и на узкой улочке перед мэрией, окруженной со всех сторон тысячной толпой, взвились на флагштоках знамена 79 всех наций. Мы шли к церкви св. Троицы, где похоронен Шекспир, и небо вновь прикрылось британскими облаками; но раздалась барабанная дробь, из-за угла вышла шеренга школьников и школьниц колледжа, и тучи вновь рассеялись, небесное светило по-весеннему щедро залило торжественную процессию. ...Послы всех аккредитованных в Лондоне держав шли в сопровождении советников и посольских дам, держа в руках огромные букеты цветов и венки. Советский посол нес венок из красных роз. Церемониальный ход был необыкновенно живописен, шли люди почти всех рас и цветов кожи, многие в национальных одеяниях, шли медленно и торжественно, с глубоким сознанием важности исполняемого долга. Ведь представители 115 стран возлагали венки на могилу Шекспира от имени миллионов и миллионов; мир славил гения, который к своему четырехсотлетию воистину стал глобальным гением. Мы двинулись к «святым местам» — смотреть дом, где родился Шекспир; дом, -где учился Шекспир; дом, где жила его суженая. Все здания тюдоровских времен — белые стены, перечерченные крест-накрест иссиня-черными, лоснящимися на солнце полосами. Эта строгость линий и контрастность красок создают впечатление необычайной опрятности, даже какой-то весенней свежести. Никаких древних ассоциаций не рождает и тихий, медленно текущий старче Эйвон. На его зеленовато-серых волнах прилежно кружат лебеди, они встречают весну и юбилей ослепительно белым оперением и так важны, будто сознают свою славу «лебедей Эйвона», и так красивы, будто знают, что они живая геральдика земли, где родился Шекспир. Юбилейный день завершился торжественным спектаклем в Королевском шекспировском театре — шла хроника «Генрих IV». Через день мы посмотрели вторую историческую пьесу Шекспира — «Ричард II». «ГЕНРИХ IV» В основе хроник Шекспира лежит историческая правда, а не поэтический вымысел. Правда, запечатленная в документах. И если Шекспир перекладывает эти летописи в поэтические драмы и придает им образную силу, то все равно остается необходимость восстановить события хроник как исторически-доподлинную жизнь, и потому действие не может быть хоть в чем-нибудь романтически приукрашенным. ' В юбилейных постановках хроник мне открылась та истина, что поэзия Шекспира применительно к этому жанру может быть восстановлена только тогда, когда точно будет найден суровый колорит хроник, когда со сцены будет показана «материя» Шекспира. Шекспировские хроники обладают необыкновенно ярко выраженной материальностью фактуры. Эта «материя» вовсе не похожа на пышный бархат или тонко обработанное «аглицкое» сукно. Тут — совсем другой коленкор. 80 Первое, что показалось необыкновенно интересным в постановке хроник,— вещная, чисто материальная сторона этих спектаклей. Планшет большой сцены Стратфордского театра разделен в шахматном порядке, белые квадраты этого поля — деревянные, черные — отделаны металлом чеканной ковки, и когда по этому железу пробегает группа солдат, движется масса или идет бой, то грохот сапог по рубчатому металлу создает необычайный эффект — ощущение суровой и грозной динамики действия. Сильный эффект рождают и стены замков с их тусклым металлическим отсветом; крепостные стены, отполированные веками и покрытые местами железной броней. И рядом с металлом — камень тяжелой дедовской кладки и дерево, отесанное грубым топором. Единственные вещи безукоризненной формы на сцене — это оружие. Неловко признаться, но мы, мирные люди, любовались в Тауэре зловещими жерлами пушек как художественными творениями,— столь они совершенно отлиты. Так же тщательно выделаны и театральные мечи, и копья. Таких пик не доводилось видеть: в два раза выше самых высоченных английских парней, с широким раструбом книзу и длинной рукоятью — это пики для конных поединков. И когда провели за изгородью двух лошадей и рыцари с копьями удалились, уже не было сомнения, что бой произойдет. жүктеу/скачать 2.02 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|