Работы справочного характера

Для синодального периода сведения о православных монастырях содержатся в книгах Денисова Л. И. «Православные монастыри Российской империи» (М., 1908); «Православные русские обители» (СПб., 1909).

Для истории Русской Церкви наиболее значительными являются архивные фонды Российского государственного архива древних актов - РГАДА. (Путеводитель. М., 1996. Т. 2. Раздел: Синодальные учреждения. М., 1997; Т. 3. Ч. 1–2. Раздел: Церковные учреждения и монастыри); отдела рукописей Российской национальной библиотеки - РНБ; отдела рукописей Российской государственной библиотеки - РГБ (Рукописные собрания Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина: Указатель.-Т. 1.-Вып. 1–2.-М., 1983-1986.; Труды государственного Румянцевского музея. –5 т., -М., 1923–1924.; Труды Публичной библиотеки СССР им. В. И. Ленина.- 4 т., - М., 1928–1938.; Записки Отдела рукописей ГБЛ. – 49т., - М., 1938–1990.); научно-исследовательского отдела рукописей Библиотеки Академии наук — БАН (Описание рукописного отделения Библиотеки императорской Академии наук. – 2 т., -СПб., 1910–1915.; Описание Рукописного отдела Библиотеки Академии наук СССР. – 8 т., - Л., 1959–1989); Российского государственного исторического архива — РГИА (Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Синода. – Т. 1-9., -СПб., 1868–1914; Описание рукописей, хранящихся в архиве Святейшего Синода. –Т. 1-3., - СПб., 1904–1910; Дела Комиссии духовных училищ. 1808–1839. -СПб., 1910). В 1993 и 1995 гг. были изданы указатели фондов центральных и местных архивов, рукописных отделов библиотек и музеев, содержащих материалы о РПЦ: «История Русской Православной Церкви в документах федеральных архивов Москвы и Санкт-Петербурга: Аннот. справ.-указ.» (М., 1995); «История Русской Православной Церкви в документах региональных архивов России: Аннот. справ.-указ.» (М., 1993). Все названные издания справочного характера могут быть использованы исследователями для поиска необходимых документов по тем или иным темам, облегчают поиск и дают необходимую информацию о наличии источников в фондах архивов и библиотек. Свод Законов Российской Империи – Т. I, XI, XIV. - СПб., 1857.

3. Историография Русской Церкви XVIII — нач. ХХ вв. (синодальный период)

Первым трудом, специально посвященным синодальному периоду, явилось исследование архиепископа Филарета (Гумилевского) «О синодальном управлении в 1721–1825 гг.» (СПб., 1848). Среди обобщающих трудов, вышедших в начале XX в., выделяются монографии: Рункевич С. Г. «История Русской Церкви под управлением Святейшего Синода» (Т. I: «Учреждение и первоначальное устройство Святейшего Правительствующего Синода, 1721–1725».- СПб., 1900); «Русская Церковь в XIX в.» (СПб., 1901); Верховский П. В. «Очерки по истории Русской Церкви в XVIII и XX столетиях» (Варшава, 1912.- Т. I); «Учреждение Духовной коллегии и «Духовный регламент» (Ростов на Дону, 1916. 2-х т.). Исследования П. В. Верховского отличаются объективностью и большой научной добросовестностью. В настоящее время синодальному периоду в истории Православной Церкви посвящены специальные главы в светских вузовских учебниках (История России XIX – начала XX вв.- М., 1998; Федоров В. А. История России, 1861–1917.- М., 1998).

Отдельные хронологические этапы и события синодального периода Русской Церкви освещены в монографиях Титова Ф. И. «Император Александр III и Православная Церковь в его время» (Киев, 1901), Папкова А. А. «Церковно-общественные вопросы в эпоху царя-освободителя, 1855–1870» (СПб., 1902), «Начало возрождения церковно-приходской жизни в эпоху царя-освободителя, 1855–1870» (СПб., 1902), Айвазова И. «Церковные вопросы в царствование императора Александра III» (М., 1914), Пыпина А. Н. «Религиозные движения при Александре I» (Пг., 1916), Емеляха Л. И. «Крестьяне и Церковь накануне Октября» (Л., 1976).

Система духовного образования отражена в монографиях Архангельского Н. «Духовное образование и духовная школа в России при Петре Великом» (Казань, 1883), Благовидова Ф. «Деятельность русского духовенства в отношении к народному образованию в царствование императора Александра II» (Казань, 1891), Чистовича И. А. «Руководящие деятели духовного просвещения в России в первой половине XIX в.: Комиссия духовных училищ» (СПб., 1894), Тихомирова Д. И. «Об Учебном комитете при Святейшем Синоде» (СПб., 1906), Титлинова Б. В. «Духовная школа в России в XIX веке» (Вильна, 1908. Т. I; Варшава, 1909. Т. II), Белявского Ф. Н. «О реформе духовной школы» (СПб., 1907. Т. I: «Краткий очерк прошлого средней духовной школы»), Глубоковского Н. Н. «По вопросам духовной школы (средней и высшей) и об Учебном комитете при Святейшем Синоде» (СПб., 1907), Любимова С. «Воспитание в духовной школе» (М., 1906), Богословского М. М. «Реформы духовной школы при Александре I» (Сергиев Посад, 1917), Дьяконова К. «Духовная школа в царствование Николая I» (СПб., 1907).

Изучению деятельности православной церкви в Южном Зауралье посвящены работы Л. Ю. Зайцевой: Строительство церквей в Южном Зауралье // Земля Курганская: прошлое и настоящее.- Вып. 7.- Курган, 1994; Роль церкви в жизни общества Зауралья в XVIII — XIX вв. по материалам Курганского архива // Земля Курганская: прошлое и настоящее.- Вып. 8.- Курган, 1994; Православная церковь Южного Зауралья в досоветский период // Земля Курганская: прошлое и настоящее.- Вып. 16.- Курган, 1996; Церковь Южного Зауралья во второй половине XIX - начале XX вв. // Земля Курганская: прошлое и настоящее.- Вып. 2. Курган, 1996. Весьма актуальна для современных исследователей работа М. Ю. Нечаевой «Монастыри и власти: Управление обителями Восточного Урала в XVIII веке» (Екатеринбург, 1998).

«Книжная справа» и создание духовных учебных заведений рассмотрены в работах С. А. Белокурова (Сильвестр Медведев об исправлении богослужебных книг при патриархах Никоне и Иоакиме.- СПб., 1885; Арсений Суханов.- Т. 1.,- М., 1891.), П. Ф. Никольского (Московский печатный двор при Патриархе Никоне // Христианское чтение.- 1890–1891); И. Д. Мансветова (История справы XVII в.- М., 1884); С. Ф. Платонова (Москва и Запад в XVI–XVII вв.- Л., 1925; М., 1999); М. Н. Сменцовского (Братья Лихуды: Опыт исследования по истории церковного просвещения и церковной жизни конца XVII и начала XVIII вв.- СПб., 1893).

Поскольку все вышеназванные авторы рассматривают лишь общие вопросы из истории РПЦ, то мы в данном исследовании пользовались их трудами для выявления наиболее значимых дат и событий, а также тенденций правительственной и церковной политики по отношению к миссионерской и просветительской деятельности на различных исторических этапах по заданной тематике.

4. Историография миссионерской деятельности русской православной церкви в Западной Сибири среди языческих народностей берет свое начало в XVIII веке. Одной из первых работ «Краткое описание о народе остяцком» (1715 г.) была подготовлена Григорием Новицким, полноправным участником и свидетелем экспедиций сибирского миссионера-просветителя Филофея (Лещинского)⁸. Ценные этнографические сведения об автохтонном населении Северо-Западной Сибири можно найти в материалах П. Палласа, В. Зуева, которые они собрали во время поездки по Иртышу и Оби до Ледовитого океана⁹. К подобным работам можно отнести «Краткие записки…» штаб-лекаря В. Н. Шаврова, члена Тобольской врачебной управы Ф. Белявского, лингвиста М. А. Кастрена¹⁰. Всем авторам того периода присуща некая «живоописательная манера», которая была характерна для их западных предшественников XVIII в. У читателя не возникает озабоченности состоянием дел на Обском (Тобольском) Севере, что будет прослеживаться в более поздних трудах исследователей.

Вопросам миссионерской деятельности значительное внимание уделял в своих публикациях Н. А. Абрамов, который сам в 40-е годы XIX столетия, будучи смотрителем уездных училищ Березовского округа, в полной мере столкнулся с реалиями отдаленных сибирских провинций. Описанию жизни сибирского исследователя посвящен ряд публикаций его первого биографа Е. В. Кузнецова, которые были помещены на страницах «Тобольских губернских ведомостей»¹¹. Надо отметить, что Н. А. Абрамов основывался не только на собственных наблюдениях, но и подтверждал их архивными документами из губернского и полицейского управлений, из фондов Тобольской консистории и семинарского архива. Он был хорошо знаком с делами сибирских монастырей и отдельных приходов. Им на основе документального материала и местных легенд записаны биографические сведения о жизни и деятельности первых сибирских владык, начиная от архиепископа Киприана, которые приложили не мало стараний для развития миссионерства на севере Тобольской епархии¹². Являясь учеником и единомышленником сибирского историка П. А. Словцова, Николай Алексеевич Абрамов смог без идеализации и по возможности объективно в ряде своих статей донести до читателя основные сведения о христианизации Сибири¹³. Все это сделало его работы особо ценными и незаменимыми для исследователей истории сибирской церкви.

Другой историк сибирской православной церкви, протоиерей Александр Иванович Сулоцкий, после окончания С.-Петербургской духовной академии был преподавателем Тобольской семинарии и ее библиотекарем. Будучи знаком с Н. А. Абрамовым, он продолжил изучение архивных документов консистории и семинарии, на основе чего опубликовал ряд материалов о миссионерской деятельности православной церкви в Сибири¹⁴. Одна из его работ непосредственно освещает деятельность Обдорской, Кондинской и Сургутской миссий Березовского края¹⁵. Но при всей значимости трудов Н. А. Абрамова и А. И. Сулоцкого следует отметить некоторую идеализацию этими авторами описываемых событий и явлений. Будучи историками церкви и находясь под ее сильным идеологическим влиянием, они не всегда объективно давали оценку происходящим событиям и явлениям. К существенным недостаткам их работ следует отнести отсутствие документов, находящихся на хранении в центральных архивах Москвы и С.-Петербурга. К тому же ими не выстроена полная картина миссионерской деятельности, а ряд документов не осмыслен критически, что особо следует отнести к освещению миссионерской деятельности митрополита Филофея (Лещинского), который, по словам этих авторов, сумел окрестить во время своих экспедиций более 40 000 язычников. Хотя эта цифра до сих пор присутствует в работах современных исследователей, но ее объективность вызывает сомнений.

Малоизвестный автор XIX в. Евстафий Воронец в своей работе сообщает о крещении аборигенов Сибири при архиепископе Евгении (Казанцеве) (1825-1831)¹⁶. К тому же ряду принадлежат работы П. Головина, 3. Козлова, Е. Елисеева, В. Герасимова, миссионеров Иринарха (Шемановского) и Василия (Бирюкова)¹⁷.

Либерализация российского общества после отмены крепостного права обусловила появление новых авторов, которые критически оценили деятельность церковных властей, в том числе и проводимую ими миссионерскую деятельность. Среди них можно назвать С. С. Шашкова и Н. М. Ядринцева, принадлежавших кругу сибирского областничества и крайне негативно воспринимавших политику местных как гражданских, так и церковных властей¹⁸.

В связи с 300-летием присоединения Сибири к России (1881 г.) прошла волна новейших публикаций, что позволило значительно расширить источниковедческую базу по истории края. Среди ряда работ необходимо отметить обобщающее сочинение по истории миссионерства в Сибири П. Сумарокова, помещенное в центральном издании «Христианские чтения»¹⁹. Н. Городков в 1888 г. опубликовал статью, написанную по материалам работы П. Сумарокова, которая не дала новых сведений о миссионерстве в Западной Сибири²⁰.

Ученый из Харькова П. Н. Буцинский долгое время занимался изучением деятельности православной церкви в Сибири с момента открытия Сибирской епархии²¹. Вместе с тем его интересовало миссионерство на севере епархии в начале XVIII столетия. Но материалы исследования взяты им из работ Григория Новицкого и П. Палласа, что значительно снижает их научную значимость²². К этому же периоду относится книга Т. А. Догуревича, в которой сообщаются некоторые этнографические сведения о народах Севера и распространении среди них христианства²³.

Особо следует выделить авторов конца XIX в., совершивших путешествия по заполярным районам Сибири. Большинство из них указывают на те проблемы, которые возникали на протяжении ряда лет сосуществования русского населения с местными аборигенами, и даже предлагают пути их решения, как поступил А. Якоби, выступивший с циклом лекций перед епархиальным духовенством «Об угасании сибирских инородцев»²⁴.

Исследователь Тобольского Севера А. А. Дунин-Горкавич вслед за наиболее прогрессивными авторами своего времени высказал опасения за будущее северных народностей. Он поставил под сомнение целесообразность продолжения миссионерской деятельности в северных регионах Западной Сибири²⁵. В том же аспекте написана книга В. Павловского «Вогулы», где автор искренне соболезнует об утрате сибирскими аборигенами вековых традиций и обычаев²⁶.

Для дореволюционного этапа характерно не только выявление новых источников и накопление сведений о миссионерской деятельности в северных регионах Западной Сибири, но и появление обобщающих трудов. Как верно отмечает А. Н. Копылов, «становление сибиреведения шло через преодоление груза теоретических и фактических ошибок, накопленного дореволюционной историографией, к постановке и разработке важнейших проблем истории Сибири, к созданию крупных монографических исследований и коллективных обобщающих трудов по истории отдельных народов и края в целом»²⁷.

Как уже указывалось, в советской историографии миссионерская деятельность православной церкви среди народов Западной Сибири была подвергнута критической оценке. Так, в 1936 г. была выпущена работа А. Г. Базанова «Очерки по истории миссионерских школ на Крайнем Севере», в которой он, вероятно под влиянием идей С. В. Бахрушина, весьма негативно дает оценку просветительству православной церкви на севере Сибири²⁸. Подобный взгляд на Россию, как «тюрьму народов», где Русская Православная Церковь способствовала порабощению и одурманиванию аборигенов, на долгие годы сохранился в советской историографии. С тех же позиций выступил И. И. Огрызко, подготовивший монографию на основе документальных материалов о христианизации «сибирских инородцев» со времен митрополита Филофея (Лещинского)²⁹.

Той же проблеме посвящена работа Н. А. Свешникова, который, как и предыдущие авторы, считал, что крещение хантов и манси проводилось насильственным путем, под дулами пушек и пищалей солдат³⁰. И он не одинок, практически все советские исследователи, чьи труды посвящены жизнеописанию и культуре северных народностей, словно под гипнозом пишут о насильственных методах христианизации, перечеркивая тем самым мирную традицию российского правительства и православной церкви добиваться ассимиляции народов на вновь присоединенных к империи территориях постепенно и мирным путем³¹. Тему христианизации северных народностей разрабатывал и В. А. Кононенко, считавший, что у северных аборигенов наличествует синкретическое сознание, но при этом автор ни на йоту не отступал от «колонизаторской» платформы покорения и завоевания Сибири³².

Впервые о мирном ходе колонизации территорий Зауралья и добровольном принятии местными народами православия обоснованно пишет Н.А. Миненко в своей монографии «Северо-Западная Сибирь в XVIII — первой половине XIX в. Историко-этнографический очерк», вышедшей в 1975 г. в Новосибирске³³.

В 1970-х годах в советской историографии происходит смена позиций по отношению к русской православной церкви, за которой признается прогрессивная роль в просвещении автохтонного населения Западной Сибири. Но далеко не все исследователи согласились на пересмотр своих позиций, продолжая в своих работах обличать деятельность РПЦ и, соответственно, минимизируя ее миссионерскую деятельность. Но постепенно в российской историографии конца XX столетия возобладала точка зрения, которая давала положительную оценку северному миссионерству и указывала на значительную роль РПЦ, отмечая при этом и отрицательные стороны ее деятельности³⁴.

Так, Н. А. Смирнов в работе «Русское православие: вехи истории» дает объективную оценку истории православной церкви, уделяя должное внимание и ее миссионерской деятельности³⁵. На I-м Сибиро-Уральском конгрессе ряд авторов обратили внимание на заслуги православной церкви в ее просветительской деятельности, в том числе в северных регионах края³⁶. Нарастал интерес к данной теме и в последние годы, о чем говорят публикации таких авторов, как: О. П. Илюнечева, Е. Н. Коновалова, Н. С. Половинкин, М. О. Акишин, Е. П. Мартынова, Д. В. Городенко, Е. М. Главацкая, А. В. Жук³⁷. В коллективной монографии «Ямал — знакомый и неизвестный» одна из глав посвещена истории распространения православия на Ямале³⁸.

Особо следует отметить монографию Г. Ш. Мавлютовой «Миссионерская деятельность русской Православной Церкви в Северо-Западной Сибири (XIX - начало XX века)», которая привела значительное число новых документов и публикаций. Она весьма корректно осветила методы и формы миссионерской работы, роль отдельных личностей, отказавшихся от благ цивилизации и посвятивших себя нелегкому служению в отдаленных регионах империи. Ею подробно рассмотрена деятельность Сургутской, Кондинской и Обдорской миссий, названы их руководители, а также настоятели и священнослужители монастырей, даны выдержки из их отчетов, приведено число окрещенных аборигенов и пр. Но при этом мы не можем согласиться с ее выводами, в которых она указывает, что «причинами невысокой результативности миссионерской деятельности…» явились верования местных народностей, которые «оптимально соответствовали их образу жизни». При всей несомненной ценности работы Г. Ш. Мавлютова не провела сравнения (хотя бы статистического) с миссионерской деятельностью на юге Западной Сибири (Алтайская миссия) и в других регионах России. Значительная часть ее работы посвящена описанию верований и обычаев сибирских аборигенов, что отнюдь не помогает раскрытию исследуемой автором проблемы.

Первым летописным историком-сибиряком был, как известно, С. У. Ремезов. Ему принадлежат такие труды, как «История Сибирская», «Описание новой земли Сибирского государства» и другие, где сообщается о походе дружины Ермака, а также дается описание народов, проживающих в Сибири. В этих работах, в особенности в его «Ремезовской летописи» (Сибирские летописи.- СПб., 1907), приводится немало исторических, этнографических и фольклорных сведений по западносибирским тюркам.

Некоторые из них, по-видимому, носят легендарный характер, соответствующий уровню исторических знаний той далекой эпохи и характеру источников («сказов), на которые опирался Ремезов. Однако, как показали работы крупнейших знатоков сибирской истории С. В. Бахрушина и А. П. Окладникова и современных этнологов, в частности И. В. Белича, предания, упоминающиеся в хронике Ремезова, в большинстве своем являются исторически достоверными и удивительно точными³⁹. Более того, отдельные верования и обряды сибирских татар, о которых сообщал летописец, против которых позднее и будет направлена не только исламская, но и противомусульманская деятельность, дожили вплоть до наших дней⁴⁰. «Нужно быть благодарным сибирскому летописцу и первому географу Сибири Семену Ульяновичу Ремезову за то, что он создал по свежим еще следам в памяти сибиряков свою «Ремезовскую» летопись, которая донесла до нас живые черты тех событий. Каждая деталь повествования Ремезова драгоценна, потому что в нашем распоряжении не имеется никакого другого источника...», - писал в одной из своих последних работ академик А. П. Окладников⁴¹.

Установка на взаимоотношения между миром христианским и мусульманским, и соответственно, отношение к нему общества того времени нашли отражение в работах одного из главных идеологов петровской эпохи Феофана Прокоповича, который был твердо убежден, что татары, некогда захватившие Русь, не сравнимы по количеству принесенных бед от шведов. Тем самым он ставил их в один ряд с другими противниками России⁴².

В 1720-1727 гг. состоялась знаменитая сибирская экспедиция Д. Г. Мессершмидта, проехавшего от Урала до Манчжурии и от Саянских гор до Средней Оби и Мангазеи. Одним из участников экспедиции стал пленный шведский офицер Ф.-И. Страленберг. После отъезда на родину Страленберг фон Табберт выпустил книгу «Северная и восточные части Европы и Азии», перевод фрагментов из которой помещен Э. П. Зиннером в «Известиях шведских военнопленных о Сибири» (Иркутск, 1961). Историко-этнографические сведения Страленберга о сибирских татарах, в особенности о вероисповедании, фиксируют отнюдь не полную их исламизацию. Даже в первой четверти ХVIII в. барабинцы, например, оставались язычниками, хотя представители исламского духовенства, в частности из тарских сеидов и ходжей, не были среди них случайными гостями⁴³. Будучи в Тобольске, Страленберг, между прочим, обнаружил и организовал перевод на немецкий язык неизвестного тогда ни в России, ни в Европе такого великолепного образца восточной литературы ХVII в., как «История татар и жизни и деятельности татарских ханов» Абул-гази Баядур хана, рукопись которого передал Мессершмидту⁴⁴.

Одной из самых значительных по своему масштабу стала экспедиция Г. Ф. Миллера, начавшаяся в 1733 г. и продолжавшаяся в течение десяти лет. Результатами экспедиционных изысканий стали списки документов из архивов сибирских городов, ценные Сибирские летописи; были записаны обряды и предания сибирских народов; сделаны зарисовки могильников, жилищ, предметов материальной и духовной культуры. Кроме того, собрана богатейшая коллекция «сибирских древностей», этнографическая коллекция и отдельные рукописные документы и книги⁴⁵. В 1750 г. был напечатан первый том исследований Г. Ф. Миллера «Описание Сибирского царства и происшедших в нем дел от начала, а особливо от покорения его Российской державой, по сии времена». Вторая книга вышла в 1763 г. на немецком языке. Академическое издание трудов Миллера (в 2-х томах) было осуществлено в 1937, 1941 и 1999, 2000 гг. Российской Академией Наук под названием «История Сибири», и до настоящего времени остается одним из основополагающих работ по изучению Сибири. Участник той же экспедиции И. Э. Фишер выпустил в 1774 г. аналогичный труд «История Сибирская», который признается современными исследованиями как работа выполненная с участием или под сильным влиянием Г. Ф. Миллера, в указанном труде которого содержится, пожалуй, самый исчерпывающий для ХVIII столетия исторический материал по сибирским татарам.

Актуальную для своего времени работу по истории Сибири подготовил к печати В. Н. Татищев, долгое время служивший на Урале. Он видел в печенегах, тюрках и половцах главных недругов Руси, а авторы XIX в. воспринимали кочевые народы стоящими на низшем пути развития считая, что они «никогда не будут занимать высокого места во всемирной истории», хотя изучать их историю необходимо⁴⁶. Того же мнения придерживался крупнейший востоковед А. А. Куник, призывавший «обращать внимание на эти низкие породы человечества» всех авторов, занятых написанием истории России⁴⁷. Ряд интересных сведений содержит «Сокращенное повествование о приобретении Сибири» А. Н. Радищева (ПСС. Т. II. М.-Л., 1941).

Российское общество XVIII века с увлечением читало переводные европейские романы, где наряду с доблестными рыцарями-христианами совершали подвиги и их мусульманские аналоги. Восточно-мусульманская экзотика овладела умами российского дворянства, начали появляться пьесы, где традиционно добро боролось со злом, совершенно не взирая на вероисповедание героев. К ним можно отнести трагедию М. В. Ломоносова «Тамира и Селим», где положительными героями выведены татары и арабы⁴⁸.

Н. М. Карамзин, считающийся «отцом российской истории», включил в «Историю государства российского» описание похода Ермака, где с позиций автора XIX в. дается краткая характеристика народов, населяющих Западную Сибирь, сообщается об их обычаях и верованиях. Взаимоотношения Древней Руси с тюркскими народами Н. М. Карамзин рассматривал как постоянную борьбу со степняками: печенегами, торками, половцами, а затем с татарами за территорию проживания⁴⁹. Прошлое Руси автору виделось лишь как «история веков варварства».

Ему вторит классик русской исторической науки С. М. Соловьев: «Россия вследствие своего географического положения должна была вести борьбу с жителями степей, с кочевыми азиатскими народами», в чем и заключалось извечное противостояние Европы и Азии⁵⁰. Другой видный историк В. О. Ключевский, обращаясь к европейским государствам, указывал, что «Русь своей степной борьбой – и, особенно, с татаро-монголами, - прикрывала левый фланг европейского наступления…», имеется ввиду на Восток⁵¹. Историк Н. И. Костомаров также не отделял истории Руси от военных столкновений и противостояния ее со Степью: «Русь была окружена чужеземцами, готовыми вмешаться в ее дела. С востока, как тучи, одна другой мрачнее, выходили полчища степных кочующих народов Азии, жадных к грабежу и истреблению»⁵².

Если высказывания российских историков о противостоянии Руси и Степи несут в себе негативную окраску по отношению к восточным соседям, то любопытно будет привести на этот счет мнение известного казанского востоковеда Мирзы Казем-бека, принявшего христианство. Отдавая должное древней истории Востока, когда «халифы и их наследники распространяли просвещение вместе со своим владычеством почти во всей Азии, части Африки и Европы», он видел, что «Азия помрачалась день ото дня, тогда как Европа озарялась час от часу»⁵³. Но он призывал не относиться к Азии столь пренебрежительно, ибо «одно имя Азии должно уже возбудить почтительное воспоминание каждого члена христианского мира…»⁵⁴. В заключении при сопоставлении «просвещенного Запада» и «отсталого Востока», он делает вывод, что для Востока нет будущего.

Весьма показательна оценка проблемы православного и мусульманского мира Е. Ф. Шмурло, которая дана им довольно эмоционально: «Кроме истории собственно европейской, которую она (Россия) создавала, развивала, культивировала, у нее была еще другая: история азиатская, вынужденная, навязанная, неотвязчивая»⁵⁵. И далее автор взволновано сообщает о том, что если «названные выходцы азиатских степей были нарождением зла, наказанием Божьим, то позволительно утверждать, что Россия зачлась во грехе».

Сибирский историк П. А. Словцов выпустил двухтомное издание «Историческое обозрение Сибири», где приводятся сведения, полученные в результате изучения сибирских архивов, а также собственных наблюдений во время его многочисленных поездок как по Восточной, так и по Западной Сибири⁵⁶.

В 1841–1844 гг., а затем с 1845–1849 гг. проводилась экспедиция финского лингвиста М. А. Кастрена по Сибири, организованная Академией наук. Им была выдвинута теория формирования самодийских, финно-угорских, монгольских, тюркских языков, которые, по его мнению, брали свое начало на территории Алтая и Саянского нагорья.

П. И. Небольсин, долгое время занимавшийся изучением Сибирских летописей озаглавил свой труд «Покорение Сибири» (СПб., 1849), что вызвало ряд нареканий со стороны его современников, выступавших с позиций добровольного присоединения Сибири к Московскому государству, а также дало повод панисламистам обвинять Россию в насилии над сибирскими народами. В. В. Вельяминов-Зернов впервые подробно изучил историю так называемого Касимовского царства и его правителей. При этом он затрагивал вопросы о влиянии Казанского ханства на народы Сибири. Им же изучены судьбы потомков хана Кучума и его сподвижников (Вельяминов-Зернов В. В. Исследование о касимовских царях и царевичах.- Ч. II.- СПб., 1864).

Определенный интерес представляет литература, выпущенная авторами, которые исповедовали ислам и, соответственно, придерживались взглядов, в корне расходившихся с авторами христианской направленности. К ним мы можем отнести: Измаила Гаспринского, Давлет-Кильдеева, Мурзу-Алимы, Баязитова, Искандер-Мирзу «и других лиц, которые иногда скромно укрываются под разными псевдонимами»⁵⁷. Критический разбор и анализ работ приведенных выше авторов подробно дается у Гайдулина⁵⁸. Выпуску подобных публикаций способствовал тот факт, что уже в 1800 г. в Казани при гимназии была открыта типография, выпускавшая литературу на татарском, персидском и арабском языках. В ней же впервые в России и в Европе стали выпускаться учебные пособия по татарскому языку, а преподавание восточных языков в Казанской гимназии велось еще с 1769 г⁵⁹.. Особо следует отметить тот факт, что в 1828 г. Министерство народного просвещения признало татарский язык, приравняв его к числу других «азиатских» языков⁶⁰. У всех авторов, стоящих на стороне ислама, мы можем отметить центростремительную направленность к единству русского и татарского народов, что можно распространить и на всех мусульман России. Они за плюралистический курс, по которому уже давно идут народы Запада. Но тот же Исмаил Гаспринский предупреждал, что в нынешней своей форме русское господство не ведет мусульман к прогрессу и цивилизации.

Недовольные отставанием российского мусульманского сообщества от мировых темпов в части реформирования социальной жизни татарские теологи Курсави и Марджани выдвинули категорию «иджтихад», подразумевающую интерпретацию догматов веры на основе индивидуального творческого начала и свободомыслия. На основе принятия этой теории родилось движение джадидизма, которое органично утверждало неразрывную связь ислама с просвещением и наукой, а в политической сфере – с демократическими и даже социалистическими идеями. Джадиды выступали за развитие искусства и литературы, за расширение роли женщины в обществе, за реорганизацию деятельности духовенства и т.д. При активном участии крымско-татарского просветителя И. Б. Гаспринского началась реформа в области просвещения мусульманского населения России. Первоначально джадидизм получил распространение в Тобольской губернии с помощью привозимых книг и благодаря выпускникам учебных заведений Поволжья, ставших преподавателями в медресе и имамами в мечетях. В конце XIX в. в Тобольской губернии (юрты Ембаевские, Саусканские, Турбинские, Тоболтуринские и др.) насчитывалось около 30 содержавшихся за счет вакфов медресе. Только в Тобольском уезде в 1909 г. насчитывалось 12 мектебов и медресе, где обучалось 800 мальчиков и, что немаловажно, вместе с ними учились и девочки.

В XIX в. в России выходила довольно обширная миссионерская литература, которая оперативно реагировала на события, происходящие в мусульманском мире, и отвечала на выпады своих противников со стороны авторов-исламистов. И хотя миссионерскую печать зачастую обвиняют в необъективности, пристрастности, но мы должны признать, что именно на основе анализа публикаций противомусульманских миссионеров мы имеем возможность составить наглядную картину деятельности в этом направлении. В. И. Ленин, который все церковные издания причислял к «реакционно-охранительной прессе», писал, что они (миссионеры) не боялись затрагивать и касаться «иногда очень откровенно самых щекотливых» вопросов⁶¹.

К изданиям такого рода можно отнести «Миссионерские противомусульманские сборники», периодические издания «Православный собеседник», «Труды Киевской духовной академии», «Душеполезно чтение»: «Руководство для сельских пастырей», «Епархиальные ведомости», «Православный благовестник» - орган Православного миссионерского общества, «Богословский вестник» - орган Московской духовной академии, «Православный собеседник» - орган Казанской духовной академии, «Церковно-приходская школа», «Русский паломник»: «Кормчий», «Миссионерское обозрение», «Миссионерский сборник», «Православный путеводитель» и т.д. В них действительно можно найти ответы на «щекотливые» вопросы или просто довольно любопытные сведения.

Так, оригинален ответ одного сибирского татарина христианскому миссионеру о причинах отказа предков от шаманизма и почему они не приняли христианства: «Когда нашим предкам не хотелось следовать шаманизму, – рассказывал старик, - то они перестали было думать о всякой религии. И вот в это самое время приходят из Бухары, Самарканда и Казани мусульмане с целой пачкой книг, заставляют наших людей делать пятикратные намазы, соблюдать пост, совершать омовение, давать милостыню, ходить в Мекку, быть мусульманами. Так мы и сделались мусульманами, а татарские чиновники и священники, люди очень почтенные и преклонные ... нам о веровании в Гайсу /Иисуса/ ничего не говорили»⁶².

Современными исследователями признается, что миссионерская литература является ярким феноменом, возникновение которого было обусловлено исторической необходимостью. А потому относиться к ней как к ненаучной - это то же самое, что рассматривать историю исламоведения как враждебную полемику меж двумя враждебными конфессиями, что не верно. Как пишет на этот счет видный исламовед М. А. Батунский: «Так называемый стиль научного мышления, характерный для XIX в., был в значительной мере присущ и миссионерской литературе об исламе, стремившейся, заменив его христианством перевести тем самым мусульманский мир в более интенсивный регистр жизни»⁶³.

Не имея возможности рассмотреть в своей работе более подробно миссионерскую публицистику, мы позволим себе остановиться на наиболее ярких очерках (статьях), помещенных на страницах «Миссионерского противомусульманского сборника». Большинство этих публикаций принадлежали перу студентов Казанской духовной Академии, уровень образования которой «стоял несомненно выше университетского»⁶⁴. А. Рождественский считал причиной открытия при Казанской духовной Академии миссионерского противомусульманского отделения «длинный ряд явных отпадений крещенных татар в магометанство» в 1802-1803 гг.; 1810, 1820, 1840, 1850 и 1860 гг.⁶⁵. И действительно, лишь за 1862-1863 гг. перешли в мусульманство 3152 крещенных татарина, в 1865-1866 гг. - более 10 тысяч, в связи с чем правительство создало специальный комитет для «Рассмотрения мер к ослаблению фанатизма и мусульман»⁶⁶. По этому поводу один из основоположников идеи христианизации мусульман Поволжья Н. И. Ильминский с тревогой писал обер-прокурору Св. Синода Победоносцеву: «Целыми деревнями отпадают в магометанство не только язычники, но и крещеные черемисы, вотяки и чуваши … и делаются татарами, подготовленные к этому издавна и постепенно. Это неотразимый процесс, вроде гангрены, который, если ему поставить преграды, может окончиться в какие-нибудь 50-100 лет окончательным переходом всех наших инородческих племен – чуваш, черемис, вотяков – в татар-магометан»⁶⁷.

В VII выпуске сборника за 1875 г. помещена статья студента Александра Заборовского «Мысли аль-Корана, заимствованные из христианства». Автор показывает знания восточных языков и довольно хорошо осведомлен о содержании работ по западной исламистике: Шпенгера, Вайля, А. Зайгера и др. Идея статьи Заборовского сводится к тому, что Мухаммед «изуродовал христианскую истину о воплощении Богослова». Надо сказать, что идея эта далеко не нова для XIX в. и ее придерживались практически все западные исламоведы.

Статья другого автора, Якова Фортунатова «Мысли Корана, благоприятные для обращения мухаммедан в христианство» преследует чисто миссионерские цели. В своем исследовании он ссылается на работу В. Виноградова и цитирует его⁶⁸. Заключает свою статью Фортунатов словами, что учение Корана о воскрешении, всеобщем суде, рае и аде «благоприятно для миссионера».

В VIII номере сборника за тот же год можно отметить довольно актуальную статью А. Светлокова «История иудейства в Аравии и влияние его на учение Корана», которая начинается весьма агрессивно: «Везде и всегда последователи Мухаммеда отличались духом фанатизма и нетерпимости к исповедникам других религий». Светлоков пытается привлечь внимание читателей к тому, что «Значение и сила мусульманства ни формально, ни материально не слабеет». И хотя русским исламистам совсем не характерно увлечение расовой теорией происхождения ислама, в чем обычно преуспевали западные ученые, но здесь мы встречаем полную солидарность автора с Э. Ренаном и А. Шпренгером, выдвинувших идею о том, что Мухаммед почти все свои идеи заимствовал у иудеев.

В 1877 г. студент Казанской духовной Академии Александр Агрономов выпустил в свет солидное исследование «Мухаммедантское учение о войне с неверными (джихад)», в котором он обвиняет мусульманство «в бесчеловечных войнах» и в тотальной экспансии в Африку, Индию и Китай и даже в Россию. По его утверждению, «международная жизнь, в своем развитии у мухаммедан, нисколько не продвинулась вперед, сравнительна с тем состоянием, в котором она была известна в пустынях Аравии в конце VI и нач. VII вв.». Аргументы в свою пользу Агрономов нашел у И. Березена, автора статьи «Мусульманская религия в ее отношению к образованности» («Отечественные записки». Т. XXСVIII, отд. III. С. 92). Не чужд Агрономов и таких пассажей в адрес пророка Мухаммеда, который якобы «присвоил себе звание пророка и объединителя арабских племен для гнусной цели всеобщего истребления человечества», в связи с чем мухаммеданство обвиняют в разжигании конфессиональной и межнациональной вражды.

Наиболее ярким представителем из числа миссионерских авторов был М. А. Миропиев, труды которого мы можем охарактеризовать как крайне консервативные. Его работа «О положении русских инородцев» (СПб., 1901 г.) направлена на обличение ислама и предупреждение о грядущей опасности, которая станет предтечей религиозной реформации в исламе. Миропиев считает, что Россия одна из немногих стран, в которой процветает полная веротерпимость, но тут же подчеркивает, что русским нет никакого дела до мусульманских проблем.

Главным идеологом и практиком в вопросе противомусульманской деятельности в XIX в. был признан Николай Иванович Ильминский, который получил известность за счет предложенных им методик по просвещению и христианизации российских мусульман. В своих трудах он решительно выступал против сохранения арабского алфавита для печати книг на татарском языке, поскольку тот «является принадлежностью культуры, которая чужда и не приемлема для жителей России», а само христианство «несовместимо ни с какою иною культурою, в том числе и с магометанскою»⁶⁹. Но ряд известных ученых того времени не поддерживали взятую государственными структурами на вооружение идею Ильминского о привитии всем народностям, проживающим на территории Российской Империи, русского языка. Так, известный педагог К. Д. Ушинский доказывал, что подобные методы надолго задерживали «естественно развитие дитяти»⁷⁰.

Известный миссионер и крупный востоковед Н. Н. Остроумов полагал, что «в мусульманский мир проникают, хотя и в не значительной степени, наши знания, плоды изобретений и открытий, словом, европейская цивилизация», но при этом он оставался на классических позициях неприятия ислама⁷¹.

На основе приведенных примеров можно сделать вывод, что в большинстве своем миссионерская литература выступала с позиции защитников либерально-европейской цивилизации. Эту тенденцию с середины XIX в. можно отметить во всех публикациях, принадлежащих перу православных публицистов, которые всячески защищали положение о свободе выбора человеком вероисповедания, что вполне соответствовало идее либерализации общества. В то же время, русские миссионерские авторы рассматривали ислам как религию, в высшей степени опасную для человечества, ведущую к его гибели. Выпады против ислама порой достигали критической отметки, но, к чести авторов, редко когда переходили на критику отдельной личности и были абсолютно чужды расизма, что вполне допускали европейские богословы.

Основной упор миссионерская литература делала на воинственность восточных стран и разжигание ими религиозных войн. Но если попытаться обобщить отдельные миссионерские высказывания, то мы вряд ли сможем найти в них единую стратегию и направленность. Каждый из авторов живет как бы в своем собственном мире, хотя при этом ссылается на труды известных востоковедов и исламистов. В любом случаи миссионерская литература выполняла роль идеологической машины, незримо управляемой государством. Воспользовавшись словами М. А. Батунского, можно назвать миссионерское исламоведение XIX – нач. XX вв. «кентаврообразной» дисциплиной, зародившейся в идейном мире революционизирующейся России, находящейся в лагере оппозиции по отношению к новым силам, направленным на обновление страны.

В Западной Сибири во второй половине XIX в. мы не можем отметить столь острой политической дискуссии по исламскому вопросу, которая наблюдалась в центральной России. Это можно объяснить тем, что за Уралом активное развитие миссионерского движения среди народов, исповедовавших ислам, началось лишь в последнее десятилетие XIX в. и активизировалось в начале XX в. Этому предшествовали этнографические исследования К. Голодникова и И. Юшкова, в работах которых помещены личные их наблюдения за жизнью сибирских татар, где описывается их материальная и духовная культура⁷². О государственности сибирских татар сообщает И. Введенский, который выявил имена 14 правителей территориальных образований по Ишиму, Туре и Иртышу⁷³. Историография досоветского периода представлена в работах В. И. Межова, которыми пользуются сибирские исследователи и в настоящее время⁷⁴.

Относительно новый взгляд на историю Сибири представлен в работах «сибирских областников» Н. М. Ядринцева и Г. Н. Потанина, в которых они выразили свое негативное отношение к политике царской России по отношению к коренным сибирским народам⁷⁵. Более того, они ратовали за независимость и самоопределение этих народностей. Отрицательную оценку экономическому и политическому развитию сибирских народов давал А. П. Щапов, но при этом он придерживался убеждений, согласно которым русское население прогрессивно повлияло на автохтонные народы Сибирского региона⁷⁶. Несомненный вклад в изучение этнографии народов Сибири, в том числе в становление сибирско-татарской фольклористики, внес В. В. Радлов, труды которого признаются классическими востоковедами всего мира⁷⁷.

После Октябрьской революции наступил коренной перелом в мировоззрении исследователей. В советской историографии по вопросу взаимоотношений русских поселенцев с сибирскими татарами долгое время превалировала точка зрения о насильственном завоевании Сибири и угнетении местного населения царским правительством. Основоположником этой позиции смело можно назвать С. В. Бахрушина, который в угоду конъюнктурным интересам своего времени подверг уничижительной критике многовековую политику российского правительства, полностью отрицая ее положительные достижения в Сибири⁷⁸. Вряд ли почтенный историк представлял, что много позже его выводы возьмут на вооружение современные исламисты, в своих выводах и убеждениях консолидирующиеся с международным русофобством.

Подобных позиций придерживался в своих работах Л. Климович, который, анализируя политику царского правительства по отношению к народам, исповедующим ислам, пришел к мысли, что со времени правления Екатерины II стало выгоднее поддерживать мусульманство, «чем распространять среди исповедующих его народов православие»⁷⁹. В послевоенной историографии был выпущен ряд работ, посвященных истории русского востоковедения. Такие авторы, как Н. А. Смирнов, Б. М. Данциг и А. М. Куликов, дали критический анализ распространения российского влияния в XVIII-XIX вв. в восточных странах⁸⁰.

Среди ряда авторов, настроенных критически по отношению к политике христианизации российских мусульман, следует отметить А. Г. Каримуллина, по мнению которого «царское правительство ничего не давало для просвещения татарского народа, кроме открытия некоторых школ, только в целях христианизации»⁸¹. Его выводы о «насильственной христианизации татарского населения» кажутся нам преувеличенными, а грамотность среди татарского населения, в ряде случаев, была даже выше, чем у русского. Утверждение Каримуллина, что «до революции татарская книга подвергалась более жестоким гонениям, чем любая национальная книга народов России», нельзя признать верным, поскольку по его же словам в период с 1801 по 1855 гг. «каждая третья книга, изданная в провинции в этот период, была татарской».

Многое сделал для освещения взаимного влияния русского и татарского народов Л. Н. Гумилев, отдававший должное культурным контактам Руси и Степи. Он видел для русского и европейского народов трагедию в принятии Золотой Ордой ислама, после чего «на Руси повеяло ужасом», когда по соседству с ней возник «периферийный экстремистский султанат с опорой на культурную силу Ближнего Востока, от которого пощады народам Восточной Европы ждать не приходилось»⁸².

К одной из наиболее объективных и свободных от политиканства работ относится книга Ф. Т. Валеева, где подробно освещается как историческое прошлое народа ,некогда именующего себя «сибырами», так и его современное состояние⁸³. Эту традицию продолжил омский ученый Н. А. Томилов, возглавивший этнографическую и культурологическую сибирскую школу по исследованию и изучению тюркоязычных народов Западной Сибири⁸⁴. К этой направленности следует отнести ряд публикаций И. В. Белича, который сумел вычленить из многовекового этнокультурного процесса генезиса сибирских татар наиболее важные события и рожденные ими традиции⁸⁵.

Наиболее близко, но далеко не исчерпывающе, подошли к теме противомусульманской деятельности православной церкви в Западной Сибири участники V–го Сибирского симпозиума, проходившего в 2002 г. в Тобольске. Но их выводы по названной тематике диаметрально противоположны. Если Е. М. Главацкая по-прежнему остается проводником и глашатаем идеи «насильственной христианизации» сибирских народов, то Г. И. Иванцова, Е. Н. Коновалова, Г. Ш. Мавлютова, О. П. Цысь, опираясь на документы, пытаются выявить тенденции и факты деятельности миссионеров, обозначить их роль в гамме событий и контактов по налаживанию межконфессиональных связей недалекого прошлого⁸⁶.

И совершенно выбивается из ряда современных исследований, которые в любом случае придерживаются научного осмысления исторического прошлого сибирских народов, одиозный труд Г. Л. Файзрахманова, возомнившего себя едва ли не вторым пророком в изобличении колониальной угнетенности сибирских татар русскими⁸⁷. Подчеркнем, что не правительством, не отдельными личностями (от чего никто не застрахован), а именно русским народом, лишившим коренное население Сибири (татар) всех (!) культурных ценностей и богатств, отобравшим родовые угодья, вытеснившим с традиционных мест обитания и т. д. и т. п. Дружина Ермака именуется малокомпетентным автором не иначе как шайка, банда, пришедшая в Сибирское ханство для грабежа и насилия. Человек, считающий себя историком, приводит мало проверенные и неуточненные факты, согласно которым «при завоевании Сибирского ханства русскими войсками было уничтожено более 90 процентов населения ханства». При том преднамеренно завышена оценка ремесленных навыков и других достижений в области культуры сибирских татар до их совместного проживания с русским населением. Никто не пытается отнять заслуги у любого народа, но выпячивать его роль если не комично, то скорее печально. Подобные издания стоит заносить в списки националистических, несмотря на то, что на титульном листе стоит гриф института истории Академии наук Республики Татарстан.

Тема взаимоотношения мусульман и представителей иных конфессий после распада Советского Союза стала очень популярной темой. И в России, и за рубежом появились десятки посвященных ей публикаций. Среди них в первую очередь следует выделить уже получивший международную известность энциклопедический словарь «Ислам на территории бывшей Российской империи» (М.: Восточная литература, 1998–2001, вып. 1–3), издающийся петербургским исламоведом С. М. Прозоровым с участием российских и зарубежных исламоведов, историков, этнографов и искусствоведов. Обширная библиография недавних книг и статей, посвященных Российской империи в целом и ее мусульманам в частности, помещена на сайте www.empires.ru, созданном недавно при поддержке Института «Открытое общество» (Сорос).

Проблемы межнациональных отношений в Российской империи превращаются в последние годы в одну из главных тем отечественной и западной историографии, что стало особенно заметно после трагических событий, произошедших на территории США 11 сентября 2001 г. Стремление осмыслить прошлое России и понять возможные перспективы ее развития привело к появлению ряда публикаций - диссертаций, монографий, сборников статей. К изданиям подобной направленности следует отнести сборник «О религии и империи: миссии обращения и веротерпимость в царской России», (под ред. Роберта Джераси и Майкла Ходарковского.- Издательство Корнелльского университета. Итака-Лондон, 2001). Выбор религии в качестве основной темы исследования неслучаен. Составители сборника подчеркивают, что «религии были носителями базовых ценностей и форм самосознания дольше, чем любое другое человеческое установление». По словам одного из авторов сборника Т. Уикса, «в донациональную эпоху религия была куда более ощутимым, создающим прочные связи аспектом идентичности, нежели смутные «национальные чувства»».

Среди зарубежных изданий последних лет следует отметить книгу Аллена Франка «Мусульманские религиозные учреждения царской России: исламский мир Новоузенского уезда и Внутреннего казахского жуза, 1780–1910 гг.», опубликованную издательством Брилл (Лейден-Бостон-Кельн) в 2001 г. Монография А. Франка в большой мере опирается на его диссертацию по Поволжью, защищенную автором в 1994 г. в университете Индианы под руководством исламоведов Девина Девиса и Юрия Брегеля. Близка ей по тематике и направленности вышедшая через год монография Пола Верта «На задворках православия: миссионерство, религиозная политика и управление в Волго-Камском регионе России, 1827–1905 гг.» (Итака-Лондон, 2002).

Авторы обеих книг – современные американские историки. Франк описывает систему исламских институтов дореволюционного Поволжья, опираясь в первую очередь на одну подробную аульную хронику на старотатарском языке. Его работа написана в лучших традициях классического востоковедения и посвящена изучению местных учреждений мусульман южного Поволжья и северного Казахстана. Его интересует восприятие империи образованными мусульманскими подданными, иначе говоря, исламский дискурс империи (понятие, введенное в 1998 г. немецким исламоведом Михаэлем Кемпером).

Книга Пола Верта основана на его диссертации «Подданные империи: православная миссия и имперское управление в Волго-Камском регионе», которую он защитил в Мичиганском университете в 1996 г. под руководством Вильяма Розенберга и Джейн Бурбанк. Исследование Верта относится скорее к истории дореволюционной России. Его источниками были архивные документы на русском языке из С.-Петербурга и региональных центров Поволжья. Автор рассказывает не только и не столько о мусульманах, сколько о религиозной (в том числе мусульманской) политике и православных миссиях в центральном и северном Поволжье. Ее автора занимают не столько институты, сколько отношения между нерусскими подданными империи, чиновниками и миссионерами. Оба исследования представляют собой хороший пример популярного сегодня жанра микро-истории (micro-history), подхода к изучению империи через историю ее регионов. Таким образом, религиозная политика имперского государства среди мусульман все более интересует современных как отечественных, так и зарубежных исследователей в связи с возросшей террористической угрозой со стороны стран Востока, исповедующих в большинстве своем ислам.

Заканчивая данный раздел, хотелось бы отметить, что ислам по-прежнему занимает заметное место в конфессиональной палитре западносибирского региона. По данным Администрации Тюменской области в 2003 г. в ходе социологического исследования 5,58% опрошенных жителей отнесли себя к его приверженцам. Это исконно проживающее здесь сибирско-татарское население, татарские и башкирские переселенцы из Поволжья, приехавшие осваивать нефтегазовые месторождения выходцы с Северного Кавказа и Азербайджана, жители Средней Азии. В области живут представители различных толков ислама, в основном сунниты, но встречаются последователи шиизма и исмаилиты. Будучи второй по численности, мусульманская община, как никакая другая конфессия региона, больше всего испытывает определенные проблемы. Немало сложностей вызывает ситуация, связанная с политизацией ислама в мире, стране, регионе, которую принято ныне называть «исламским фактором». К тому есть исторические причины и субъективные обстоятельства.

Большая часть сибирских татар проживает в сельских районах, что накладывает отпечаток на их религиозные представления. По данным социологических опросов 2001 г., религиозность среди сибирских татар считается одной из их отличительных черт. Верующими считают себя 48,5% опрошенных. 79,1% отмечают религиозный праздник Курбан-байрам, 78% – Ураза байрам⁸⁸. По мнению некоторых исследователей, среди них более устойчивыми оказались традиции «народного ислама», которые не требуют сложной инфраструктуры и даже профессионально подготовленных служителей культа. К тому же ислам у сибирских татар изначально тесно переплетался с язычеством (мусульманско-языческий синкретизм), причем субстрат последнего всегда составлял значительную долю⁸⁹.