Теоретическая и практическая значимость диссертации

Межкультурная коммуникация изучается как качественная сторона социальной коммуникации, разворачивающейся в контексте взаимодействия нового – мультикультурного – типа. При этом под межкультурной коммуникацией понимается непосредственное или опосредованное (во времени и в пространстве, вербальными и/или невербальными, материальными и/или нематериальными средствами) взаимодействие двух или более субъектов (индивидов, групп, сообществ), обладающих выраженной культурной идентичностью, поведение которых обусловливается закрепленными культурой мировоззренческими и поведенческими установками (на понимание, познание, управление, манипуляцию и т.д.); сознательно или бессознательно транслирующих и воспринимающих информацию о языке, ценностях, нормах, моделях поведения, формах, стереотипах, научном, религиозном, философском и художественном наследии своей и другой культуры; стремящихся либо к взаимопониманию, либо к достижению прагматических результатов, выгоды.

Развитие глобализационных процессов в современном мире, влияние глобализации на локальные культуры, на модели повседневного поведения людей, на их мировосприятие и этико-эстетические основы жизни, стремительный рост информационных технологий ставят перед культурологами, лингвистами, историками и философами культуры новые задачи, главной из которых является синтез накопленных знаний о языках и культурах различных народов и выработка новых теоретических основ для изучения и осмысления лингвокультурной и социокультурной ситуации с целью создания оптимальных стратегий и тактик межкультурной коммуникации и развития диалога культур.

Особое значение в данном контексте приобретает дискурсивный подход, позволяющий по-новому атрибутировать процессы межкультурного взаимодействия и выявить совокупность факторов, оказывающих доминантное влияние на характер, методы осуществления, формы и цели диалога различных культур. Дискурсивный подход дает возможность глубоко и всесторонне исследовать границы понимания, обусловленные различиями в картинах мира, системах мироописания, культурно-историческом опыте, а также выявить механизмы, повышающие (или понижающие) результативность межкультурных взаимодействий.

Российско-китайский межкультурный дискурс играет огромную роль в выстраивании индивидуальных и коллективных сценариев поведения носителей различных культур, вступающих в непосредственное взаимодействие. Именно от доминирующих смыслов, их трансформаций и комбинаций в структуре дискурса зависят коммуникативные успехи и неудачи субъектов межкультурного общения.

Проведенное исследование позволило выявить три этапа, три «волны» развития межкультурной коммуникации между Россией и Китаем: двадцатые и пятидесятые годы ХХ в.; рубеж ХХ и ХХI вв.; и два «отлива», разделяющие эти периоды, характеризующиеся как отдельные дискурсы, в контексте которых задаются системы значений, образов, смыслов и способы интерпретации фактов, событий, текстов в конкретном историко-культурном контексте.

При анализе коммуникативных практик российско-китайского межкультурного взаимодействия выявляются две группы причин доминирования СССР в выстраивании дискурса пятидесятых годов ХХ века. К объективным относятся: экономическое, политическое и военное значение страны на мировой арене; степень развитости внутренних экономических, социально-политических и идеологических институтов; уровень заинтересованности государства в международных и межкультурных контактах; совпадение доминирующих ментальных установок. В качестве субъективных причин рассматривается наличие более выраженных установок на целенаправленное и системное проникновение в пространство другой культуры с целью: формирования позитивного имиджа своей культуры и своего государства в общественном сознании адресата; создание позитивного эмоционального фона, позволяющего безболезненно и комфортно осуществлять рецепцию инокультурных ценностей и достижений носителями другой культуры.

Автор подчеркивает, что нужно различать культурный диалог между Россией и Китаем вообще и диалог культур внутри сознания личности, которая формируется или трансформируется под влиянием этих двух культур.

Продуктивное развитие диалога культур России и Китая возможно по ряду причин. Во-первых, РФ и КНР – соседи, которых связывает многовековая политическая и социально-экономическая истороия. Во-вторых, у Китая и России периодически возникают общие интересы в мировом политическом и экономическом пространстве. В-третьих, Китай и Россия по особенностям менталитета во многом противоположны Западу. В-четвёртых, и в Китае, и в России существуют, соответственно, русская и китайская диаспоры, которые во многом определяют традиции и специфику диалога культур. В-пятых, Китай и Россия проявляют постоянный интерес к уникальным культурным ценностям и достижениям друг друга: различия между культурами двух народов могут служить основой их диалога, поскольку, говоря о различиях, мы лучше воспринимаем сходное или даже общее между нами.

Более глубокому и всестороннему постижению как сходных, так и отличных черт культурной картины мира русских и китайцев способствует гендерный анализ, дающий возможность выявить значимые смысловые диспозиции, аутентичные образы самопрезентации и идентификации, те системы символов, которые используются культурой для означивания своего образа в пространстве взаимодействия с «другими» и «иными».

С помощью гендерного анализа в диссертации выявляются базовые ментальные оппозиции картины мира русских и китайцев, способствующие межкультурной коммуникации или затрудняющие ее. Дихотомия «мужское – женское» является основанием для сравнительного анализа изучаемых культур по нескольким причинам. Во-первых, она наиболее древняя и наиболее полно воплощенная в образном, символическом и метафорическом коде культуры. Во-вторых, данная дихотомия широко представлена в коллективном бессознательном, в коллективных представлениях и имеет очевидную генетическую связь с первыми этапами развития языков и систем мышления, в которых представлена «матрица», упорядочивающая окружающий человека природный и социальный мир. В-третьих, в ней целиком отражается главная проблема, решаемая любой культурой, – проблема адаптации, выживания, воспроизводства человеческого общества, его самоопределения в координатах «единое – иное – другое – отличное – подобное». Дихотомия «женское – мужское» эффективно применяется при изучении отдельной культуры для выявления противоположных движущих начал ее развития и используется как инструмент при сопоставительном исследовании культур в контексте их межкультурной коммуникации для выявления особенностей обеих сторон и при моделировании возможных сценариев их взаимодействия. Гендерные диспозиции прослеживаются в диссертации не только на уровне сценарного воплощения, но и на уровне языковой фиксации, на уровне поведенческих и мотивационных стратегий, а также на уровне идентификационных нормативов, моделей самоопределения и самопрезентации.

Гендерный анализ, проведенный диссертантом, показал, что выявленные диспозиции можно классифицировать, разделив на дихотомические пары, выражающие существенные характеристики двух противоположных типов культур «мужской» и «женской». Показано, что оппозиции «форма – стихия», «абстрактное – конкретное», «солярность – лунарность», «движение – покой» и другие являются не только методологическими абстракциями для обозначения противоположных концептов и моделей поведения в обеих культурах, но представляют собой системообразующие факторы формирования языковой и концептуальной картины мира носителей русской и китайской культур, а главное – социокультурными и этнопсихологическими доминантами структурирования моделей, сценариев и стратегий межкультурного взаимодействия.

С этой точки зрения, особым значение обладают тексты, в которых фиксируется аутентичное представление носителей той или иной культуры о своей сущности и своей природе («мужской» или «женской»). Примером могут служить культурологические исследования китайского философа и писателя Линь Юйтана, который относил к проявлениям «женского» в китайской культуре превалирование так называемого житейского «здравого смысла» над абстрактной логикой, сведение к минимуму в языковой системе слов, обозначающих абстрактные понятия, ярко выраженную конкретность мышления, избыточное использование в речи пословиц и поговорок как материала, восполняющего (или заменяющего) логические связи между отдельными мыслями, главенство интуиции над рациональным мышлением. Свой тезис о «женственности» китайского ума Линь Юйтан весьма убедительно проиллюстрировал примерами из грамматики, синтаксиса и лексики китайского языка. Идеи о «женственной конкретности» китайского мышления и китайской культуры, высказанные Линь Юйтаном, разделяют современные лингвисты, занимающиеся сравнительным изучением китайского и русского языков, выявлением и анализом основополагающих концептов культуры и характера их субординации в картине мира³.

К особенностям китайского традиционного мышления, фиксированным в языке, большинство специалистов относят конкретность и более тесную связь с практической жизнью человека, чем у носителей русской культуры. Эти же особенности проявляются и при анализе представлений о времени и пространстве в китайской картине мира. Предельно абстрактные понятия времени и пространства, неразрывно связанные друг с другом в ментальном поле носителя китайской культуры, китайский язык стремится передать через конкретные спецификации, укорененные в конкретно-историческом, эмпирическом опыте этноса.

Целостное и системное изучение современных коммуникативных практик в пространстве российско-китайского межкультурного взаимодействия с учетом большой роли гендерной детерминации позволяет не только анализировать процессы межкультурной коммуникации с точки зрения коммуникативных удач и ошибок, но и вырабатывать эффективные стратегии поведения коммуникантов, учитывая эксплицитно и имплицитно представленное в коммуникативном акте сложное взаимодействие языка-традиции и традиций, заложенных в вербальных и невербальных системах русской и китайской культур.

Коммуникативное пространство российско-китайских межкультурных взаимодействий может быть структурировано не только по отношению к гендерным диспозициям, но и по отношению к иным смысловым оппозициям.

Изучение ментальных оппозиций в трёх культурно-символических пространствах («война и мир», «игра и карнавализация», «мир детства»), существенных для понимания процессов межкультурного и социально-политического взаимодействия, позволило диссертанту сделать вывод о том, что через традицию, ярко представленную в этих культурно-символических полях и являющуюся основой этнокультурной идентичности, происходит осуществление глубинной устойчивой связи человека с этносом, его историей и культурой.

В этнокультурной модели мира понятия война и мир выражают сложные смысловые комплексы и создают вокруг себя мощное семиотическое поле, которое, с одной стороны, формируется под действием чувства самосохранения народа, его стремления к выживанию и развитию, а с другой стороны, в процессе своего становления неизменно обретает особенные черты, обусловленные спецификой менталитета и картины мира, заложенных в основу культуры того или иного этноса.

В концептуальном поле «война – мир» благодаря проведенному смысловому и структурно-функциональному анализу обнаружены представления народа о жизни и смерти, о свободе и неволе, о власти и подвластности, о независимости и подчинении, о своем месте в природном и социальном мире, о той роли, которую данный народ играет во взаимодействии с другими этносами, о целях и смыслах его социокультурного существования. С этим полем связаны многочисленные этические, эстетические и религиозные категории, создающие своего рода «смысловые координаты», «аксиологию войны и мира», присущую каждому этнокультурному дискурсу.

В культурно-символическом пространстве «игра и карнавализация» различия коммуникативных установок русских и китайцев также обусловлены особенностями менталитета и картины мира, которые во многом определяют поведенческие модели различного рода игровой деятельности. Эти различия закреплены в языке и языковой картине мира.

Проведенное исследование показало, что карнавализация и смех в культуре России и Китая представлены по-разному, хотя и в той и в другой культуре мы наличествуют все основные формы и проявления народной смеховой культуры. Сопоставительный анализ смеховой, игровой и карнавальной культуры русских и китайцев позволяет сделать выводы о том, что, во-первых, изучение этих форм культуры играет большую роль в понимании глубинных основ становления и развития менталитета, а во-вторых, будучи представлены в различных культурах различным образом, они по существу выполняют сходные социокультурные функции и опираются на универсальные механизмы объективации.

Культурно-символическое пространство означивания возраста связано не с его хронологией, но со значением того или иного периода в жизни человека для фиксации его символического статуса в рамках той или иной культуры и теми качествами, которые ему приписываются.

Интерес представляет не только символическая ткань жизни русских и китайцев разных возрастов (например, символика культуры юности нынешних подростков в Китае и России, или символика культуры старости, наполняющая жизнь теперешних пожилых людей), но, главным образом, символическое представление основных этапов жизни у каждого носителя китайской или русской культуры, независимо от его реального возраста (например, культура старости в представлении ребенка, культура детства в понимании зрелого человека, культура юности в восприятии старца). В культурах Китая и России заложены символические программы жизни человека, которые могут осознаваться или не осознаваться носителями культур. Эти символические программы, символические сценарии жизни позволяют людям не только ощущать упорядоченность и устойчивость собственного бытия, не только формируют чувство внутреннего комфорта (служат символическим «щитом», закрывающим сознание и чувства человека от хаоса и деструктивности), но и определяют процессы идентичности и социализации. Данные символические программы в межкультурном контексте определяют также потенциальные и реальные сценарии диалога культур.

Сравнивая семиосферы культуры детства китайцев и русских в контексте российско-китайского межкультурного дискурса автор приходит к следующим выводам.

Во-первых, культура детства не может изучаться изолированно от других семиосфер культуры, потому что в ней формируются и в свернутом виде представлены все остальные символические системы возраста в культуре. Во-вторых, символика жизненной программы человека обуславливается во многом культурными факторами: в детстве символически означивается и программируется дальнейшая жизнь как индивида, так и целого поколения. В-третьих, заложенная с детства идеальная символическая система культуры претерпевает значительные изменения, но никогда (как идеал) не исчезает без следа. В-четвертых, в структуре культур детства Китая и России выявляется параллельная, но не тождественная символика, знание механизмов конструирования которой позволяет выявить, с одной стороны, оптимальные модели межкультурной коммуникации Китая и России, а с другой стороны, учесть в процессе коммуникации специфику порождения и функционирования уникальных символических систем.

Изучение традиций, представленных в культуре детства и в отношениях к семье и женщине, позволяет выявить особенности российско-китайского межкультурного дискурса и рассматривать его как «специфическую разновидность существования исторической памяти» (Ж.-Ж.Куртин).

В межкультурном дискурсе большую роль играют традиции вступающих в диалог культур, зафиксированные в языке. Важные семиосферы беих культур – языки – не просто выражают и закрепляют различия картин мира и менталитетов, но, благодаря своей изначальной направленности на диалог, позволяют сделать более эффективным поиск оптимальных моделей и стратегий межкультурной коммуникации. Только комплексное и сопоставительное изучение семиосфер культур (в синхронном и диахронном аспектах) дает исследователям возможность выработать результативные программы межкультурного взаимодействия России и Китая.

Во второй главе «Аксиологическая доминация российско-китайских дискурсивных практик» осуществляется сопоставительный анализ этических, эстетических идеалов и ценностей китайцев и русских, особенностей их правовой культуры, специфики невербальной коммуникации и культуры трапезы.

Русская и китайская культуры по-разному формировали свои этико-эстетические идеалы, что играет важную роль в становлении коммуникативных практик российско-китайского межкультурного взаимодействия. Анализ показал, что наиболее значимыми для агентов общения являются ответы на следующие вопросы: что считает «другой» хорошим и плохим, красивым и безобразным, правильным и неправильным, допустимым и недопустимым, законным и противозаконным, забавным и грустным? Ответы на эти вопросы позволяют коммуникантам вырабатывать адекватные для данной ситуации коммуникативные ожидания и установки и выстраивать эффективные сценарии собственного поведения.

Эффективность межкультурного диалога связана как с адекватностью прочтения смыслов и значений в рамках того или иного культурно-символического «поля» (пространства), так и с конвертацией коммуникативных сценариев и стратегий.

Так, импульсивность (непосредственность, прямолинейность) носителей русской культуры часто противопоставляется «стратагемности» (опосредованности, комбинаторности) мышления и поведения китайцев. Китайцам свойственно понимание стратагемы как образного высказывания, которое представляет тот или иной стратегический способ решения проблемной (конфликтной) ситуации.

Базовыми для китайской культуры являются основополагающие принципы конфуцианской морали. Это основа мировоззрения, мироощущения и культурного позиционирования не только древних, но и современных китайцев. Конфуцианские образы «Середины», «Центра» определяют положение китайцев (как народа, так и отдельных индивидов) по отношению к другим странам и народам. Отсюда высокомерное и снисходительное обращение представителей китайского народа с другими этносами. Отсюда и негативное восприятие в Европе и России идеи «мирного возвышени Китая», обоснованной китайцами в конце 2003 года в противовес распространенной в мире идее о «китайской угрозе».

Обращает на себя внимание развитая и разветвленная система нравственных норм, связанная с жизнью и поведением женщины – от младенчества до глубокой старости. Так, например, в средневековом Китае высоконравственные женщины, строго соблюдавшие все ритуалы и обряды, получали от правительства страны заслуженные награды и привилегии для своей семьи. Этот факт всегда удивлял иностранцев, в том числе и русских, вызывая противоречивые чувства. С одной стороны, представители других (в основном – западных) культур считали, что награды за непорочное вдовство и сохранение девичьей чести любым путем (вплоть до самоубийства) является подавлением личности, подчинением свободы личности общественным и клановым интересам. С другой стороны, в обществе, которое воспринималось со стороны как подавляющее женское начало и унижающее женщину, объективно женщина рассматривалась как субъект социально-культурной и нравственно-религиозной жизни, что не могло не поражать воображение иностранцев, которым трудно было расстаться с устойчивыми стереотипами восприятия Китая. В настоящее время, в период бурного экономического и социального развития Китая, когда меняется облик и статус китайской женщины, проведенные нами исследования позволили вделать вывод о том, что современные китайские женщины в своих поведенческих сценариях обнаруживают ярко выраженные особенности китайской культуры и китайского менталитета: даже самые современные, успешные женщины в поисках спутника жизни в качестве собственных достоинств и предпочитаемых качеств избранника называют традиционные черты характера и традиционные особенности поведения.

Существенные различия между носителями русской и китайской культур проявляются и в отношении к форме и содержанию каких-либо предметов, процессов, явлений. Форма – не менее, а в большинстве случаев и гораздо более значимое для китайцев понятие, чем содержание. Китайцы издавнв уделяют форме очень большое значение. Для китайской культуры важными являются утонченные чувства, связанные с неспешной созерцательностью; носители китайской культуры стремятся получить наслаждение от мелочи, детали, штриха, оттенка, символа. В силу этого системы эстетических предпочтений русских и китайцев существенно различаются. Эстетические идеалы двух народов также противоположны, что особенно заметно в сфере отношения к природе, искусству, образу женщины. Ситуация стала меняться только в последнее время, когда Китай начал испытывать направленные глобализационные воздействия. И в художественно-эстетической сфере китайской культуры стали утверждаться художественные решения, образно-стилевые приёмы и символический язык, характерные для европейского и североамериканского постмодернистского художественно-эстетического дискурса.

Понятия о чести, достоинстве, репутации, общественном мнении существуют как в русской, так и в китайской культуре. Но содержание этих понятий оказывается часто различным, вплоть до противоположного. Особенно это заметно при исследовании правовой сферы. Русская и китайская культура выработали различное отношение к закону, суду, судьям, преступникам, правде, истине, вере и создали сложные семиотические поля вокруг этих концептов. При вступлении в коммуникацию с китайцами следует учитывать китайскую традиционную этику «сохранения лица», смысловые нюансы в понимании «вины», «стыда» и «долга»; различия между «публичными» и «частными» стыдом и виной; различия в трактовке наказаний в правовых системах и морально-нравственных установлениях. В коммуникативных практиках российско-китайского межкультурного взаимодействия существенную роль играет специфика понимания природы государственной власти носителями изучаемых культур. Существенные различия наблюдаются и в понимании природы и способов разрешения конфликтов, как внутриличностных, так и межличностных и межгрупповых.

Сравнительный анализ правовых культур России и Китая подводит к выводу о том, что вслед за европейской российская правовая кльтура базируется на принципе состязательности, в то время как традиционное китайское право – на принципе примирения сторон и догмате «сохранения лица».

«Состязательность» западного юридического процесса, которая была воспринята и в России, отрицает китайский концепт «потери лица» (утрата чести, достоинства, хорошей репутации) хотя бы потому, что человек (истец или ответчик), независимо от наличия в его действиях юридической вины, вынужден публично рисковать или жертвовать своей репутацией во имя выносимого судом решения, что сводится к минимуму или вовсе исключается в «примирительной» модели традиционного китайского юридического процесса. Если в западной правовой модели допускается обсуждение и интерпретация закона, понимание законодательства как выражения «минимума морали», существует представление о независимости судов от государственной власти, издавна действует институт адвокатуры, способной с помощью определенной системы доказательств повлиять на решение суда, то в традиционном китайском праве мы находим иные основания. Так, отечественные и зарубежные специалисты по истории древнего Китая⁴ говорят об отсутствии и невозможности существования целостной системы адвокатуры, аналогичной, например, Древнему Риму. Это обусловлено спецификой понимания природы государственной власти в традиционном Китае. Особое понимание «закона» как понятия, тождественного понятиям «образец», «наказание», «мерило», и прочное закрепление этого понятия в семантическом поле традиции и государства, а также представления о некотором «совершенном прошлом», в котором была сформирована идеальная правовая система, – являются существенными чертами китайской правовой традиции. Обсуждение публичности и состязательности разрешения конфликтных ситуаций, да и само наличие этих феноменов в традиционной юридической системе Китая сводилось к минимуму, это касается всей процессуальной стороны дела, в том числе и адвокатуры, и приведения в исполнения приговора.

Наличие или отсутствие открытого социального пространства для «схватки» с целью разрешения конфликта характеризуют, соответственно, различные типы не только правовой культуры, но и нравственно-этического пространства культуры в целом. Состязательно-силовой тип разрешения конфликта, в том числе морально-этического, доминирующий в русской культуре по существу противоположен примирительно-пассивному в традиционной культуре Китая. Анализ доминировавших в русской и китайской культуре форм ритуализованной агрессии в период с начала XVΙΙΙ в. до конца XΙX – начала XX в., применяемых в высших слоях общества для разрешении моральных конфликтов, показал, что если в России ритуализованная агрессия (как способ защиты чести и достоинства человека и семьи в конфликтной ситуации) реализовалась часто по модели «вызов – поединок» и выражалась в практике «дуэли», то в Китае более распространенным и одобренным традицией являлась такая модель разрешения морально-нравственного конфликта и защиты репутации, как «вызов – самоубийство». Модель «вызов – поединок» предполагает более или менее широкую публичность и активность действия, вынесение ситуации из сферы межличностных отношений и внутриличностных переживаний в сферу социальную.

В сфере невербальной коммуникации в контексте культур России и Китая наблюдаются различия в способах кодирования и декодирования информации. Знание этических табу на некоторые жестовые и другие невербальные знаки, на допустимые нормы коммуникативной дистанции способствует эффективному межкультурному взаимодействию. Невербальные знаковые системы заключают в себе важные особенности определенной культуры и сами по себе могут прочитываться как знак принадлежности к ней. Освоение «чужой» системы жестикуляции, мимики и поз часто происходит непроизвольно в процессе пребывания в «чужой» культуре. Носители русской и китайской культур осознанно или бессознательно устанавливают прочную связь между «чужими» невербальными средствами коммуникациями и «чужими» ценностями и моделями ожидаемого поведения.

Культура трапезы в контексте российско-китайского межкультурного взаимодействия является, с одной стороны, сферой осуществления межкультурных контактов, а с другой стороны – областью наиболее полного и глубокого выражения особенностей национального менталитета. Изучение кардинальных различий в кухне и культуре трапезы китайцев и русских дало возможность выявить наиболее яркие ментальные оппозиции китайцев и русских. Эти оппозиции объективируются в способах приготовления пищи, в средствах сервировки стола, в означивании и символизации продуктов и блюд, в ритуалах и обрядах, сопровождаемых трапезой и сопровождающих ее, в лингвистических средствах обозначения всех элементов процесса приготовления и потребления пищи и напитков. Само отношение к еде в традиционной китайской и русской культуре разное. У русских, в отличие от китайцев, менее ярко представлен процесс наслаждения пищей, в большей степени выражены форма и результат насыщения. В культуре трапезы китайцев еда является не только потребностью, но и ритуалом и праздником. В китайской культуре трапезы установлены закрепленные традицией соответствия между продуктами и временами года, особенностями погоды, этапами жизненного цикла.

Таким образом, исследование аксиологической доминации российско-китайских дискурсивных практик показало, что их основания часто базируются на контрартных принципах, что существенно затрудняет межкультурное взаимодействие и требует целенаправленных усилий по нивелировке различий, сокращению коммуникативной дистанции и выстраиванию результативных дискурсивных стратегий.