Сумский В. В. Фиеста Филипина
жүктеу/скачать 210.5 Kb.
|
| «вихилантес» («бдящие», «стоящие на страже») — головорезы из банд типа «эскадронов смерти». Преступления, совершенные теми и другими в ходе противоповстанческих операций, стали темой специального доклада «Эмнести Интернэшнл» (1988)12. Следует добавить, что патронирование «вихилантес» американскими ультраправыми уже тогда считалось доказанным фактом. Во всяком случае, именно из этого исходил такой известный специалист, как Дэвид Вурфел, отмечавший, что поддержка упомянутых отрядов «выглядит как самое массированное вмешательство ЦРУ в филиппинские дела со времен Магсайсая»13.
В воспоминаниях о Феврале, услышанных мной, отголоски прежней эйфории звучали приглушенно (если звучали вообще). Ясно различим был оттенок усталого недоумения, непонимания, почему и при демократии, как некогда при диктатуре, все идет «куда-то не туда». Ощущалась и ностальгия по временам, когда общественное спокойствие обеспечивалось «твердой рукой». Не раз и не два мои собеседники признавались, что в возможность улучшить ситуацию, не прибегая к насилию, им верится слабо. Судя по опросам социологов и публичным оценкам «президентского стиля руководства», популярность главы государства упала значительно ниже уровня 1986 г.14. Упустила верный шанс для возрождения страны, потворствует коррупции хуже той, что расцветала при Маркосе, ведет сограждан к безвластию и хаосу — эти и другие претензии предъявлялись г-же Акино печатно и устно. Ее центризм, часто принимавшийся за отсутствие собственного мнения, одинаково претил и левым, и правым. В ходу были язвительные сравнения с английской королевой — государыней, которая, как известно, не правит. Крепли опасения, что до конца шестилетнего президентского срока, определенного конституцией, ей не досидеть. * * * Оценивая президентство Корасон Акино (1986-1992), необходимо учесть, что ей досталось тяжелейшее наследство. Безболезненно и быстро с этим комплексом проблем не разобрался бы никто. Но если кто и мог подступиться к решению такой насущнейшей задачи, как трансформация всеобщего морально-политического подъема в социальную революцию, то именно Кори с ее харизмой и непререкаемым авторитетом. Что же помешало добиться большего, чем она в конечном счете добилась? Может быть, сказались не только объективные причины, но и личный, субъективный выбор президента, как и тех, кто делал этот выбор вместе с ней еще до Февраля? Вспомним, что в 1983-1986 гг. «прогрессивный центр», связанные с ним советники Кори и она сама преследовали двуединую цель — избавление от Маркоса при политической маргинализации «красных». На ЭДСА, благодаря стараниям центра и ошибкам руководства компартии, эта цель была блестяще достигнута (что, по сути дела, и признал проф. Давид, указав на сплетение революционных и контрреволюционных тенденций в февральских событиях). Однако тем самым триумфаторы ЭДСА пресекли движение к социальной революции едва ли не в зародыше. Во-первых, колоссальный ущерб понесли те самые радикалы, которые в любой революции (как нам уже случалось пояснять, анализируя происходившее в 1896-1902 гг.) ответственны за фазу «забегания» и прорывной потенциал, реализующийся в ней. Во-вторых, удар по радикалам смазывал перспективу революционного альянса «город-деревня», ибо создать его без КПФМ было невозможно. Соответственно смазывалась и перспектива глубокой аграрной реформы — тем более, что на ее пути вставали и другие преграды. Г-жу Акино принято хвалить за решимость, с которой проводилась политическая демократизация. Видимо, Кори искренне считала демократию бальзамом от любых социальных недугов (а заодно гарантией личной легитимности в глазах сограждан и мирового сообщества, особенно США). Но стоило ли прописывать это лекарство в таких обильных дозах и столь поспешно, сразу после событий, которые смели диктаторский режим, но не его общественный каркас? В пользу отрицательного ответа говорили результаты выборов 1987 г.: по данным филиппинских социологов, из 200 депутатов, избранных в нижнюю палату конгресса, 169 (т.е. почти 85%) принадлежали к «традиционным (политическим. — В. С.) кланам»15. Демонтаж наличного социального порядка определенно не вписывался в их планы. Подвергнув соответствующей «доработке» законопроект о комплексной аграрной реформе, это олигархическое большинство показало, что «новая демократия» — достойная преемница системы, существовавшей до перехода к военному положению16. Если в политике официальные круги отождествляли демократию со свободными выборами, разделением властей и бесцензурной печатью, то в экономике — с поощрением частного бизнеса, сокращением прямого государственного вмешательства, либерализацией внешней торговли и пр. Таково по крайней мере было кредо технократов, окружавших Акино, — от ее первого министра финансов, «тридентца» Хайме Онгпина, отставленного в 1987 г. и покончившего с собой, до Хесуса Эстанислао из «Опус Деи», выдвинутого на этот пост позднее. Поскольку взаимодействие с международными финансовыми институтами было, по их понятиям, обязательным условием экономического возрождения, таким же условием становилось обслуживание внешнего долга, выросшего до небес из-за сотрудничества Маркоса с транснациональным капиталом и ВБ/МВФ. Тирады критиков, утверждавших, что Филиппины вправе отказаться от долговых обязательств, и разъяснявших, что громадные выплаты, как и условия получения кредитов МВФ, гарантируют дальнейшее обнищание низов, пропускались мимо ушей17. Реально ли было ожидать, что в такой ситуации социальные источники, питающие вооруженное бунтарство, иссякнут? Чтобы сдерживать коммунистов в городе и не пускать их в представительные учреждения, сил у новой власти хватало, но извести их в деревне по-прежнему не удавалось. Попытки же договариваться с ними о «национальном примирении» вызывали ярость у офицеров из РАМ, недовольство Пентагона и бесконечные путчи, которые, несмотря на свои провалы, портили имидж власти и раскручивали «спираль насилия» не меньше, чем маневры ННА и мусульманских повстанцев. Вместо социальной революции на Филиппинах наблюдалась очередная метаморфоза неопатримониального строя — свидетельство его умения приспособиться к меняющимся временам и упрек всем тем, кто вольно или невольно поддержал его живучесть. * * * В год, когда Кори возглавила государство, холодная война еще продолжалась, а «революция ЭДСА» воспринималась в США как победа неоглобализма — рейгановского курса, закрепленного в «Проекте Демократия». В год, когда г-жа Акино, удержавшая власть несмотря ни на что, передавала полномочия новому президенту — Фиделю Рамосу, биполярного мира, как и Советского Союза, больше не было. Вместо панегириков неоглобализму уже звучали рассуждения о глобализации. Новый, но мгновенно и повсюду прижившийся термин выражал представления о мире, где быстро снимаются экономические, административные, идейно-политические препоны объединению человечества, где залогом невиданной интеграции всех со всеми и сопряженного с этим процветания становятся вещи, противиться которым теперь не в силах никто, — свободное рыночное хозяйствование, свобода перемещения товаров, капиталов и людей по всей планете, демократический правопорядок и вера в либеральные ценности. Так по крайней мере виделась наступающая эпоха проповедникам «Вашингтонского консенсуса» — правящим элитам США и стран, партнерствовавших с ними, руководителям международных финансовых институтов и транснациональных корпораций. Расцвет информационных технологий, компьютеризация делопроизводства, менеджмента и банковской деятельности, феномен Интернета закрепляли ощущение безбрежных возможностей, открывающихся перед всяким, кто впишется в новейшей миропорядок. Постоянно напоминая, что будущее Филиппин зависит от способности принять этот вызов18, Рамос оставался непоколебимым прагматиком и ставил во главу угла проблему управляемости вверенной ему страны. С первых месяцев своего президентства он искал примирения с вооруженными оппонентами власти — КПФМ/ННА, РАМ, мусульманскими повстанцами. И хотя переговоры шли не гладко, правительство по сумме объективных обстоятельств оставалось в выигрыше. Глубокий кризис международного коммунистического движения отзывался разбродом и расколами в КПФМ, настраивал часть ее сторонников на «выход из джунглей» — тем более что в 1991 г. филиппинский конгресс положил предел военному базированию США на архипелаге, провоцировавшему ННА на продолжение партизанской войны даже после свержения Маркоса. Соответственно слабели раздражители, возбуждавшие активность армейских экстремистов. Отмена закона о подрывной деятельности, равнозначная легализации КПФМ (1992), вовлечение бывших руководителей РАМ (прежде всего Грегорио Онасана, избранного в сенат) в официальную политику, а в 1996 г. и соглашение о мире между Манилой и Фронтом национального освобождения моро способствовали общему успокоению страстей — а с ним и концентрации внимания правительства на экономических вопросах19. Приватизируя крупнейшие государственные компании, поощряя открытость и конкуренцию на внутренних рынках, демонтируя монополии, Рамос и его команда выбирали для этих мер такие сферы услуг и производства (к примеру, телекоммуникации и электроэнергетику), где положительный эффект был предсказуем, наступал довольно быстро, ощущался массовым потребителем и убеждал, что власть свою работу знает. Увеличившиеся налоговые отчисления в местные бюджеты способствовали хозяйственному оживлению в провинциях, укреплению нестоличных центров роста. На деловом небосклоне загорались новые «звезды». Подобные перемены (как и макроэкономические показатели середины 90-х)20 побуждали иностранный бизнес поворачиваться к Филиппинам лицом. Приток капиталов из-за рубежа — пусть не такой обильный, как в Индонезии, Малайзии и Таиланде, но все-таки немалый — усиливался год от года, и год от года росли объемы экспорта21. Сочетание политической стабилизации и подъема экономики позволяло Филиппинам ощущать себя все более комфортно в компании «драконов» и «тигров» Восточной Азии, на форумах АСЕАН и организации Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС). Преодолению комплекса неполноценности перед соседями — и застарелого комплекса зависимости от США — способствовала и дипломатия Рамоса, делавшего главную ставку на развитие связей с государствами региона22. Обобщая впечатления от тогдашних сдвигов, Дэвид Тимберман — куратор проекта по изучению Филиппин в «Азиатском обществе» США — писал, что после кризисного десятилетия, продолжавшегося с начала 80-х до начала 90-х годов, страна наконец-то переживает «состояние нормальности»23. В этом все еще непривычном состоянии филиппинцы подошли к двум знаменательным датам — десятилетию «революции ЭДСА» и столетию начала революции 1896-1902 гг. Оба юбилея справили подобающим образом, и ощущение, что развенчивать «революцию ЭДСА» как историческую неудачу рано, сквозило не в одном комментарии24. Кто бы мог тогда вообразить, что на перекрестке Эпифанио де лос Сантос-авеню с авеню Ортигас, где в феврале 1986 г. манильцы остановили воинов Маркоса, снова будут собираться многотысячные толпы, недовольные властью и призывающие ее к ответу, а в общественно-политическом лексиконе появятся словосочетания «ЭДСА-1», «ЭДСА-2» и даже «ЭДСА-3»? * * * Чем ближе были очередные выборы, назначенные на май 1998 г., тем больше подтверждений получали слухи, что действующий лидер (которому конституция запрещала баллотироваться повторно) изыскивает способы подправить закон, включиться в избирательную кампанию и продлить пребывание у власти еще на шесть лет25. Все козыри для розыгрыша этой комбинации у Рамоса вроде бы имелись. Однако по мере того, как планы главы государства прояснялись, поднималась и волна их критики в прессе. Филиппинцам назойливо внушали, что поблажка отставному генералу и бывшему слуге диктатора погубит демократию. Негодование достигло апогея 21 сентября 1997 г., когда в столице прошел полумиллионный марш протеста против «авторитарной угрозы» и поправок к конституции в угоду Рамосу. Тон выступлению задавали Корасон Акино и Хайме Син, среди участников выделялись священники и монахини, а многие из вышедших на улицу облачились в желтые одеяния. «Манила не видала ничего подобного со времен демонстраций 1986 г., свергших Фердинанда Маркоса», — удивлялся «Фар Истерн экономик ревью», напечатавший статью под заголовком “People Power II” («Мощь Народа, вторая серия»)26. Момент для атаки на президента был выбран точно. Азиатский финансовый кризис, начавшийся в июле 1997 г. в Таиланде, расползался по региону, и первые симптомы этого бедствия уже ощущались на Филиппинах. Любое неловкое движение власти грозило непредсказуемыми последствиями для экономики. Чувствуя, что обострять ситуацию нельзя ни под каким видом, Рамос отступился от своих намерений и дал гарантии, что баллотироваться не будет27. Кому же и чему помешал человек, показавший себя далеко не самым неумелым руководителем? Только ли о судьбах филиппинской демократии радели кардинал и г-жа Акино? Одно из возможных объяснений случившегося — в том, что к предвыборной гонке готовилась группа лиц, не нуждавшихся в таком сопернике, как Рамос, и именно в «костер амбиций», разожженный ими, швырнули репутацию президента. Среди тех, кто оппонировал ему в то время, была Глория Макапагал-Арройо — дочь предшественника Маркоса на высшем государственном посту, бывший заместитель министра торговли и промышленности в правительстве Акино, а ныне сенатор и кандидат на президентскую должность. Утверждали, что ее политический спонсор — Пепинг Кохуангко, склоняющий свою знаменитую сестру к поддержке Глории (хотя г-жа Акино как будто и сама одобряла этот выбор)28. Что касается Сина, то он явно брал реванш от имени католиков и от себя лично за успех протестанта Рамоса на предыдущих выборах, — успех, показавший, что разочарования, пришедшие после «революции ЭДСА», сказались и на отношении филиппинцев к господствующей церкви. Но не имел ли бунт против Рамоса и более веских причин? Не в том ли дело, что в «ближнем кругу» президента созревали непозволительно дерзкие проекты продолжения реформ? Идеи этого рода генерировал Хосе Альмонте — уже не идеолог РАМ, как в середине 80-х годов, а президентский советник по национальной безопасности. При Рамосе, громогласно разъяснял он, сделаны лишь первые шаги по пути необходимых преобразований. Самая трудная работа впереди, и связана она со строительством дееспособного государства, без которого, как ни парадоксально, полноценному рынку не развиться. В прошлом филиппинское государство всегда оказывалось «слабее, чем могучие семейные клики, подавляющие его своим воздействием». Если Филиппинам суждено создать рационально устроенную экономику, то «государство должно освободиться от влияния этой олигархии — самой богатой и самой живучей во всей Восточной Азии»29. Важнейшая миссия государства, признавал Альмонте, — преодоление массовой бедности. От этой цели правительство и страна пока еще очень далеки, а экономический рост последних лет не только не уменьшил, но усугубил разрывы в доходах между беднейшими и богатейшими (что, кстати, полностью подтверждалось статистикой)30. Там, где не обеспечен хотя бы минимум экономических потребностей для всех, демократия работать не будет. Забота об этом минимуме в виде жилья, медицинских услуг и основ образования лежит на государстве, а средства для этого должны быть мобилизованы за счет прогрессивного налогообложения состоятельных слоев31. Не от практических ли мер, подкрепленных такими идеями, страховали себя те, кто указывал Рамосу «на выход»? * * * Менее чем через год кусать локоток пришлось уже вождям и вдохновителям People Power II: «поставив на место» Рамоса, они подготовили почву для такого исхода президентских выборов, который уязвил их в самое сердце. Никто из филиппинских политиков не вызывал у г-жи Акино с ее моральными устоями или у кардинала с его заботой о церковном авторитете такого отторжения, граничившего с брезгливостью, как Джозеф («Эрап») Эстрада. Эпикуреец и сибарит (имевший детей не только от законной жены, но и от пяти других женщин), любитель посидеть с друзьями за бутылкой хорошего виски, отнюдь не трудоголик и тем более не философ, Эстрада был бешено популярен в филиппинских низах. Описывая его внешность и производимое им впечатление, корреспондент британской «Индепендент» выставлял его как гибрид Бенни Хилла со стареющим Элвисом Пресли, наделенный «политической искушенностью мистера Бина»32. Сравнения с персонами из мира шоу-бизнеса не случайны: до того как податься в политику, Эстрада с колоссальным успехом снимался в кино, причем, как правило, в ролях «своих парней» — бесхитростных, но сильных и отважных, жаждущих справедливости и стоящих горой за униженных33. Покоренный героями Эрапа и отождествлявший исполнителя с ними, небогатый массовый зритель голосовал за него, куда бы и когда бы он ни избирался. Благодаря этому Эстрада прошел в конце 60-х годов в мэры Сан Хуана (входившего с 1975 г. в состав Метро-Манилы), потом — в сенат, а в 1992 г. и в вице-президенты (притом что Дандинг Кохуангко, пригласивший его в партнеры, борьбу за президентство проиграл)34. На майских выборах 1998 г. Эрап играючи расправился с обоймой отнюдь не слабых конкурентов, получив поддержку 40% избирателей. Это был весьма высокий результат и в то же время следствие протестного голосования: народ предпочел того, кто меньше всех походил на представителя знати и более других — на «человека с улицы». Объясняя свои мотивы, поклонники победителя признавали, что он, конечно, не светоч разума, но умников у власти было много, а хорошего в народной жизни очень мало. Любопытно, что новоизбранного президента поддержало немало левых интеллектуалов. Его своеобразному обаянию поддались даже такие незаурядные люди, как Орасио Моралес и Ренато Константине, не хуже других осведомленные о теплых отношениях Эрапа с кланом Маркоса и кружком филиппино-китайских бизнесменов, оплативших кампанию своего ставленника35. Обещая слушать советы специалистов (включая г-жу Макапагал-Арройо, пробившуюся в вице-президенты, имевшую докторскую степень по экономике и назначенную министром социального обеспечения), Эстрада объявлял себя и приверженцем свободного рынка, и защитником обездоленных. Гадая, чем займется этот ультрапопулист, печать предупреждала, что «скучно не будет»36. И как в воду глядела. Хотя отдельные реплики Эстрады показывали, что за время пребывания в политике он кое-чему научился, все то, чего добился Рамос, проматывалось беззаботнейшим образом. Через год-другой Филиппины уже мало походили на самих себя середины 90-х. Зато аналогии с эпохой диктатуры так и били в глаза: вокруг президента опять роились одиозные дельцы, и лица были знакомые до боли — от Дандинга Кохуангко до Люшо Тана. Многократно разоблаченный и заклейменный, «приятельский капитализм» возрождался в абсолютно бесстыдных и карикатурных формах37. Возрождались и другие явления, еще недавно считавшиеся уходящими в прошлое. Снова оживились «красные» повстанцы, а знаменем мусульманского сепаратизма размахивали «Абу Сайаф» и Исламский фронт освобождения моро — группировки, в сравнении с которыми ФНОМ казался умеренной и сговорчивой силой. Видимо, где-то в середине 2000 г. предпринимательская элита (за вычетом бизнесменов-«приятелей») рассудила, что филиппинского Рейгана из Эстрады не выйдет, а посему надо делать из него филиппинского Клинтона. Повод для перехода к решительным действиям подвернулся в октябре. В неожиданном приступе откровенности губернатор Южного Илокоса Луис Сингсон признался, что вручал главе государства миллионные взятки38. Разразился скандал, и вице-президент поспешила объявить, что в случае чего заменит негодного лидера39. А дабы конгресс, где сторонников Эстрады было больше чем достаточно, не уклонился от импичмента, в столице и других городах начались демонстрации в уже привычном стиле — с активным участием среднего класса и духовенства, с уклоном в театральность и карнавал. Пороки врага разоблачались с упоением: юные и не очень юные особы наряжались его любовницами, пришпиливали к платьям украшения в виде «банкнот» и позировали рядом с партнером, изображавшим обрюзгшего, осоловевшего Эрапа. Огромные, художественно выполненные чучела президента выносились на площади, предавались огню и превращались в гигантские костры40. Что было новостью, так это использование Интернета и средств мобильной связи для созыва людей на такие спектакли и рассылки оппозиционных депеш41. Начавшись в конце 2000 года, процедура импичмента достигла к началу следующего, 2001-го, стадии разбирательства в сенате, где Эстрада ожидал утешительного вердикта. После того как 16 января большинство проголосовало за решение, равносильное оправданию обвиняемого, слово взял архиепископ Манильский. Как и 15 лет назад, он призвал столичных жителей выйти на ЭДСА и «не расходиться, пока добро не победит зло»42. Те опять послушались и валом повалили на улицу. Как и в Феврале, политическая риторика перемежалась молебнами, молебны — смехом, и все это снова продолжалось четыре дня подряд. Пока политики, служители Господа и народ подбадривали друг друга, отставные генералы во главе с Фиделем Рамосом внушали армейским и полицейским чинам, что их главнокомандующий утратил легитимность. Внушения подействовали. 20 января 2001 г. Эстрада, покинутый военными, ушел из дворца. Новым президентом провозгласили Глорию Макапагал-Арройо, принявшую присягу прямо на ЭДСА, под сенью храма, посвященного Пречистой Деве и незабываемым февральским дням43. * * * Среди участников, очевидцев и комментаторов этого происшествия нашлось немало таких, кто радовался от души44. Сгоряча опять заговорили о «революции» (хотя потом как будто спохватились). Если подобные оценки о чем-то и свидетельствовали, то лишь о легкомысленном обращении с понятием, не терпящим легкомыслия. Впрочем, те, кто не хотел обольщаться этой чисто верхушечной переменой, не обольщались. Силы, готовые поддержать реформы, в обществе есть, считала Шила Коронел — директор жүктеу/скачать 210.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|