Тайная жизнь ребёнка до рождения

Как большинство детей с подобным дефектом, Одиль была абсолютно немой. Когда доктор Томатис впервые осматривал её в своём кабинете, она не говорила, и, казалось, не слышала, когда к ней обращались. Сначала Одиль угрюмо молчала. На мало-помалу лечение доктора Томатиса стало помогать, и ему удалось вытащить девочку из замкнутого круга молчания и одиночества. Через месяц она уже слушала и говорила. Естественно, её родители были рады её успехам, но в то же время они были ошеломлены, заметив, что их дочь гораздо лучше понимала их, когда они говорили по-английски, чем по-французски. Их поразило, откуда девочка могла знать английский язык. Родители почти не говорили по-английски дома, а Одиль, которой было уже четыре года, до того, как она попала к доктору Томатису, не произнесла ни слова и казалась совершенно равнодушной к речи других людей, на каком бы языке она не звучала. Даже если утверждать, что девочка научилась говорить по-английски, слыша время от времени обрывки английских фраз, произнесённые родителями, что маловероятно, возникает вопрос: почему её старшие (и здоровые) братья и сёстры не обучились этому языку таким же образом?

Сначала доктор Томатис тоже был удивлён происходящим. Всё объяснилось, когда мама Одили однажды вскользь упомянула, что в течение большей части беременности она работала в парижской импортно-экспортной фирме, где сотрудники говорили только по-английски.

Открытие возможности закладки основ языка in utero замкнуло круг. Сорок лет назад такое утверждение было бы отвергнуто как нечто невозможное, хотя четыреста лет назад оно было бы принято как само собой разумеющееся. Наши предки прекрасно знали, что впечатления беременной женщины накладывают отпечаток на психику ребёнка. Поэтому в Китае первые больницы для беременных были устроены ещё тысячу лет назад. Даже в самых примитивных культурах всегда были правила, ограждающие беременных от отрицательных эмоций, предупреждающие о вреде всего, что могло бы испугать их, как, например, зрелище пожара. Многовековой опыт учил людей насколько опасны последствия страха и волнений, испытываемых беременной женщиной.

Ссылки на пренатальные влияния можно найти во многих старинных текстах, от записок Гиппократа до Библии. В Святом Евангелии от Луки (1. 44) читаем, например слова Елизаветы: “Ибо, когда голос приветствия Твоего дошёл до слуха моего, взыграл младенец радостно во чреве моём”.

Но первым, кто понял всю глубину и сложность связи матери и ребёнка, был не святой и не врач; это был великий итальянский художник и изобретатель, гениальный Леонардо да Винчи. В “Quaderni” Леонардо говорится о влиянии впечатлений беременной женщины на ребёнка больше, чем во многих из современных книг по медицине. Вот одно из наиболее проникновенных мест его труда: “Одна душа управляет двумя телами… то, чего хочет мать, отражается и на ребёнке, которого она носит под сердцем во время этих желаний… воля, желание, страх, испытываемые матерью, или её душевная боль имеет бoльшую власть над ребёнком, чем над матерью, потому что ребёнок часто теряет свою жизнь через них”.

Остальным из нас потребовалось четыреста лет и помощь ещё одного гения, чтобы дорасти до понимания мысли Леонардо. В восемнадцатом веке начался долгий, мучительный роман человека и машины, и результаты его сказались на всех сферах человеческой жизни и, конечно, на медицине. Врачи смотрели на человеческое тело примерно так же, как дети сегодня смотрят на эректоры. Что же касается болезни – задача состояла в том, чтобы выяснить, что и где “сломалось” и почему не происходит то, что должно там происходить. Значение придавалось только тому, что можно увидеть, пощупать и проверить.

Это было похвальное стремление – но до определённой степени. Таким образом медицина избавлялась от предрассудков, которые властвовали над нею в течение предыдущих двух тысячелетий и приобретала более научное обоснование. В ходе этого процесса врачи стали всё более и более подозрительно относиться к тем явлениям, которые нельзя было взвесить, измерить или положить под микроскоп. Чувства и эмоции казались им чем-то смутным, ускользающим и совершенно не связанным с новым рациональным миром точной медицины. В начале этого века, однако, многие из этих “неточных” элементов вновь возвратились в медицину благодаря психоаналитическим теориям Зигмунда Фрейда.

Фрейд лишь поверхностно касается проблемы неродившегося ребёнка. В его время в неврологии и биологии традиционным было мнение, что ребёнок недостаточно созрел для того, чтобы чувствовать и переживать осмысленно, до тех пор, пока не достигнет возраста двух или трёх лет, поэтому Фрейд считал, что личность начинает формироваться только в более позднем возрасте.

Но Фрейд, хотя и ненамеренно, всё же внёс свой огромный вклад в пренатальную психологию. Он установил, что отрицательные эмоции и впечатления приносят вред физическому здоровью. Болезни, возникающие вследствие такого влияния, он назвал психосоматическими. И не важно, что он при этом имел в виду язву и мигрень. Главным в его идее было то, что эмоция может вызвать физическую боль и даже изменения в организме человека. Учёные задались вопросом: если это действительно так, не могут ли эмоции повлиять на развитие ребёнка в утробе матери?

К концу сороковых – началу пятидесятых учёные, и среди них Игорь Карузо и Зепп Шиндлер из Университета в Зальцбурге, Австрия, Лестер Зонтаг и Петер Фодор из Соединённых Штатов, Фридрих Крузе из Германии, Деннис Стотт из Университета Глазго, Д.У.Уинникотт из Лондонского университета и Гюстав Ханс Грабер из Швейцарии, были уверены, что эмоции матери именно так и влияют на плод. Но они не могли подтвердить это лабораторными исследованиями.

Психиатры и психоаналитики, они имели только такие орудия, как мысли и воспоминания. И если к концу пятидесятых они взлетели на крыльях своих идей гораздо выше, чем считали это возможным, когда только начинали работать в этом направлении, то теперь им необходимо было перевести эти идеи на язык конкретных, доказанных фактов, которые могли бы подтвердить их коллеги – физиологи. Им нужна была технология, позволявшая изучать ребёнка in utero. В то время не было таких приборов и инструментов.

Медицинская технология догнала, наконец, развитие научной мысли в конце шестидесятых. И благодаря тому, что большинство из этих учёных дожили в добром здравии до очень почтенного возраста (а некоторые живы и здравствуют и поныне) им посчастливилось увидеть, как учёные нового поколения своими исследованиями подтверждают правильность их идей. Работы таких неврологов, как Доминик Пурпура из медицинского колледжа Альберта Эйнштейна в городе Нью-Йорке, Марии З. Сэлэм и Ричарда Д. Эдэмса из Гарварда, таких аудиологов, как Эрик Веденберг из Шведского исследовательского института Каролинска, таких акушеров, как Антонио Дж. Феррериа из института исследований мозга в Пало Альто, доктор Элберт Лайли из Высшей школы при Национальной женской клинике в Оклэнде, Новая Зеландия и доктор Маргарет Лайли, его жена, – наконец представили то, чего так не хватало раньше: строгие неопровержимые физиологические свидетельства того, что плод внутри матки слышит, ощущает и чувствует. Выяснилось, что ребёнок, каким его показали исследования всех этих учёных, оказался гораздо более развитым в эмоциональном, интеллектуальном и физическом отношениях, чем предполагали Уинкотт, Крузе и другие пионеры пренатальной психологии.

К пятой неделе, например, ребёнок уже имеет на удивление сложный набор рефлекторных действий. К восьмой неделе он уже не просто двигает головой, руками и туловищем; эти движения складываются, как показывают исследования, в примитивный язык, выражающий его предпочтения и антипатии при помощи точных толчков и подёргиваний. Он особенно не любит, когда его толкают. Попробуйте нажать на живот беременной женщине – и её десятинедельный плод быстро отодвинется к противоположной стенке матки (эти движения были зарегистрированы при помощи различных приборов).

Зная, что ребёнок в матке ведёт себя так, чтобы обеспечить себе наиболее удобное и приятное существование, можно найти объяснение тому, что многие новорожденные так беспокойно ведут себя по ночам. In utero ночь была для ребёнка самым активным временем суток. В постели беременная женщина не может как следует расслабиться и редко лежит спокойно, не двигаясь. Изжога, желудочные расстройства, судороги икроножных мышц заставляют её ворочаться с боку на бок; она обычно несколько раз за ночь поднимается, чтобы сходить в туалет. Поэтому мне не кажется слишком странным, что некоторые дети рождаются с инверсированным режимом сна и бодрствования.

Чтобы овладеть мимикой, ребёнку требуется больше времени, чем для овладения движениями всего тела. К четвёртому месяцу он уже умеет хмуриться, морщиться и гримасничать. Основными рефлексами он овладевает тоже примерно к этому времени. Дотроньтесь до его век (эксперименты проводились in utero) – и он моргнёт, вместо того, чтобы отпрянуть всем телом, как он делал раньше; дотроньтесь до его губ – и он начнёт сосать.

Ещё через четыре-восемь недель он проявляет такую же чувствительность к прикосновению, как годовалый ребёнок. Если во время медицинского осмотра случайно дотрагиваются до его головы, он быстро отводит голову в сторону. Он просто ненавидит холодную воду и начинает активно брыкаться, когда её вводят в желудок его матери.

Одним из самых удивительных открытий было то, что ребёнок in utero – своего рода гурман. При добавлении сахарина в его обычно пресную амниотическую жидкость частота глотательных движений увеличивается вдвое. При добавлении неприятного на вкус масла липидол он не только сразу же перестаёт глотать, но и начинает гримасничать.

Исследования последних лет свидетельствуют о том, что начиная с двадцать четвёрной недели ребёнок постоянно слушает. Среда его обитания, матка в животе матери – очень шумное место. Он слышит урчание в животе, и это самые громкие для него звуки. Голоса матери и отца, а также другие случайные звуки более приглушены, но и их ребёнок различает. Но самый главный звук в его мире – это сердцебиение матери. Пока сердце бьётся в нормальном ритме, ребёнок знает, что всё в порядке и чувствует себя в безопасности.

Память о постоянно звучащем сердцебиении – причина того, что ребёнка легко успокоить, прижав к груди, и маленьких детей укачивает тиканье часов, хотя взрослые люди в суете рабочего дня редко замечают шум кондиционера или звук пишущей машинки. Доктор Альберт Лайли считает, что именно подсознательная память о сердцебиении матери заставляет взрослых людей, которых просят подобрать наиболее приятную для них частоту ударов метронома, выбрать примерно ту, которая соответствует сердечному ритму: от пятидесяти до девяноста ударов в минуту.

Другой специалист, Элиас Карнетти, считает, что воспоминаниями о материнском сердцебиении объясняется и наш музыкальный вкус. Все известные ударные ритмы сводятся к двум основным моделям: топоту копыт бегущих животных и ритму сокращений человеческого сердца. Первая из них легко объяснима; это воспоминание человечества о своём охотничьем прошлом. И всё же вторая более широко распространена, даже среди народов, всё ещё находящихся на стадии охотничьей культуры.

Борис Бротт убеждён, что его интерес к музыке пробудился ещё до рождения. Это же утверждают и многие другие музыканты, среди них Артур Рубинштейн и Иегуди Менухин. Более того, Мишель Клементс, аудиолог, в результате своих исследований пришла к выводу, что у ребёнка in utero есть любимая и нелюбимая музыка, и установила, какая именно.

Как я уже упоминал раньше, один из любимых композиторов детей до рождения – Вивальди, другой их любимец – Моцарт. Доктор Клементс утверждает, что когда на проигрыватель ставили пластинку с их божественными произведениями, сердцебиение плода каждый раз становилось ровнее и ребёнок меньше брыкался. Музыка Брамса, Бетховена и все виды рок-музыки, наоборот, приводила большинство неродившихся детей в волнение. Когда беременные мамы слушали эту музыку, их дети начинали активно двигаться и толкаться в матке.

В 1920 году один из немецких учёных описывал случаи ещё более значительного влияния музыки на ребёнка in utero. Многие беременные женщины, бывшие его пациентами, рассказывали ему, что им пришлось прекратить ходить на концерты, потому что их дети слишком бурно реагировали на музыку. Почти пятьюдесятью годами позже доктору Лайли наконец удалось объяснить причину этого явления. Он вместе со своими коллегами установил, что, начиная с двадцать пятой недели ребёнок буквально подпрыгивает в такт ударам оркестрового барабана. Это, конечно, не лучший способ проведения вечера отдыха.

Зрение ребёнка in utero развивается более медленно, и на это имеются причины, которые очевидны: хотя в матке не абсолютная темнота, там довольно трудно научиться видеть. Это не значит, что плод совсем ничего не видит. Начиная с шестнадцатой недели, ребёнок чутко реагирует на свет. Он может определить, когда его мать загорает, потому что солнечный свет проникает к нему в матку. И если солнечные ванны обычно не беспокоят его, то яркий свет, направленный прямо на живот его матери, его раздражает. Часто он отворачивается от яркого света, но даже если он этого и не делает, яркий свет его возбуждает. Один из исследователей, освещая живот беременной женщины мигающим светом, зарегистрировал резкие колебания ритма сердечных сокращений плода.

Зрение ребёнка после рождения не очень остро. Острота его зрения выражается величиной 20/500, что означает, что ребёнок не видит дерева, расположенного в двадцати пяти-тридцати метрах от него. Но деревья не имеют особого значения для малыша в это время. Объекты своего собственного мира он видит очень хорошо, когда они расположены поблизости. Он хорошо различает черты своей матери, когда её лицо находится на расстоянии 15-30 сантиметров от его глаз. На расстоянии двух с половиной метров он различает очертания пальца.

У доктора Лайли имеется на этот счёт интереснейшая теория. Он считает, что такая близорукость новорожденных может быть, хотя бы частично связана с привычкой, которую они приобретают в утробе матери. Он утверждает, что если ребёнка не особенно интересуют объекты, расположенные на расстоянии большем, чем 30-40 сантиметров, это происходит потому, что такое расстояние, соответствовало размерам того “дома”, в котором он жил ещё совсем недавно.

Тот факт, что ребёнок показал свои способности реагировать на состояние окружающей его среды благодаря наличию у него способности ощущать, свидетельствует о том, что у него есть основные первичные способности к обучению. Но мы не должны забывать, что этого ещё недостаточно для формирования личности, которое требует как минимум наличия сознания и способности отражения. Мысли и чувства матери не могут быть восприняты пустотой. Ребёнок должен чётко осознавать, что именно она думает и переживает. Основное условие для этого – он должен уметь читать её мысли и понимать её чувства, причём довольно тонко и искусно. Ребёнок в утробе матери получает огромное количество информации, и он должен уметь выделять из этого потока то, что действительно важно, на что необходимо реагировать, а что можно и “пропустить мимо ушей”. Наконец, он должен запоминать эту информацию. Если же он не способен запомнить её, она не задержится в его памяти дольше, чем на одну-две секунды, какой бы жизненно важной она ни была. Эти требования слишком высоки для такого маленького ребёнка, поэтому некоторые исследователи очень настойчиво отвергают предположение о том, что личность начинает формироваться in utero. Они аргументируют это тем, что эмоциональное, интеллектуальное и неврологическое развитие, необходимое для этого сложного процесса, должно быть на более высоком уровне, чем у ребёнка in utero.

Однако эти возражения возможны только при полном игнорировании данных, полученных в результате лабораторных исследований. Последние исследования в области неврологии не только доказывают, что ребёнок in utero обладает сознанием, основным из трёх компонентов – условий формирования личности, но и точно указывают время его возникновения. Доктор Доминик Пурпура (Dominick Purpura), редактор многоуважаемого журнала “Brain Research” (“Исследования мозга”, англ.), профессор медицинского колледжа Альберта Эйнштейна и глава секции исследования мозга Национальных институтов здоровья определяет это время двадцать восьмой и тридцать второй неделями беременности. Он объясняет это тем, что к этому времени нейронные цепи мозга находятся на таком же уровне развития, как у новорожденного ребёнка.¹ Это явление имеет решающее значение, поскольку информация проходит через мозг и доставляется в остальные части тела через эти цепи. Примерно в это же время серое вещество мозга уже достаточно созрело для того, чтобы поддерживать сознание. Это столь же важно, поскольку именно серое вещество, верхний слой мозга – наиболее выраженно человеческая его часть. Именно благодаря ей мы думаем, чувствуем и запоминаем.

Несколькими неделями позже импульсы, идущие от мозга ребёнка, становятся более отчётливыми, и в это время с лёгкостью можно определить по энцефалограмме ребёнка, когда он спит и когда бодрствует. Теперь даже во время сна мозг его активен. Начиная с тридцать второй недели энцефалограмма показывает наличие периодов быстрого сна, которые у взрослого человека соответствуют периодам сновидений. Поскольку невозможно узнать, свидетельствует ли наличие быстрого сна у ребёнка in utero о том, что он видит сны, я думаю, что, с учётом разницы жизненного опыта, его сны не очень отличаются от наших. Ему может сниться, что он двигает руками и ногами, могут сниться различные звуки. Возможно, он может настроиться на мысли и сны своей матери, так что её сновидения становятся и его сновидениями.

Другое объяснение предложено тремя американскими учёными, занимающимися исследованием сна: докторами Х.П.Руфворгом (H.P.Roofwarg), Дж.Х.Мьюзилом (J.H.Muzil), и У.С.Диментом (W.C.Dement). Они считают, что периоды работы мозга ребёнка в режиме быстрого сна соответствуют периодам его активного роста. Эти учёные утверждают, что для того, чтобы начать полноценно функционировать, мозг должен сначала поупражняться, а периоды быстрого сна и являются для него психическими упражнениями.

Первые проблески памяти начинают появляться у ребёнка в последней трети беременности, более точное время её возникновения трудно определить. Некоторые учёные утверждают, что ребёнок помнит, начиная с шестого месяца беременности, другие считают, что это происходит не раньше восьмого месяца. Мнения расходятся относительно сроков, но то, что ребёнок in utero способен запоминать и хранить информацию в памяти, не подвергается сомнению.

В одной из последних своих книг чехословацкий психиатр Станислав Гроф рассказывает, как один мужчина под воздействием медикаментозных средств очень точно изобразил своё собственное тело, каким оно было в утробе матери: величину своей головы по сравнению с руками и ногами, а также описал, как он себя чувствовал в тёплой амниотической жидкости, прикреплённым к плаценте. Затем, рассказывая о своём сердцебиении и о звуке сердцебиения матери, он вдруг замолчал на полуслове и вдруг объявил, что слышит приглушённые шумы, доходящие до него из внешнего мира: смех и крики, медные звуки карнавальных труб. Столь же неожиданными и труднообъяснимым было его утверждение о том, что он вот-вот родится.

Удивлённый столь очевидными и детальными свидетельствами о памяти in utero, доктор Гроф решил поговорить с матерью своего пациента, которая не только подтвердила правдивость рассказа своего сына, но и сказала, что именно волнение, связанное с карнавалом, было причиной его преждевременного рождения. Всё же женщина была удивлена расспросами доктора Грофа. Она специально никому не говорила все эти годы, что была на карнавале, потому что мать предупреждала её, что она может родить до срока, если пойдёт туда. Она была удивлена: как доктор узнал об её походе?

Когда бы я ни включал эту историю в лекции, простые люди, неспециалисты, обычно понимающе кивают головой. То, что ребёнок в утробе матери обладает способностью к запоминанию, кажется им совершенно естественным. Так же точно они воспринимают и мысль о том, что ребёнок ещё до рождения – сознательное существо. Большинство людей, особенно женщины, которые носят или носили беременность, считают, что это совершенно логично. Есть, однако то, что вызывает удивлённые взгляды и вопросы аудитории: это утверждение, что ребёнок может воспринимать мысли и чувства своей матери. Слушатели спрашивают: как может ребёнок расшифровать такие понятия в мыслях матери, как “любовь”, “утешение”, если у него не было возможности узнать, что в жизни обозначается этими словами.

Впервые возможность ответить на этот вопрос забрезжила в 1925 году, когда американский биолог и физиолог У.Б.Кэннон (W.B.Cannon) продемонстрировал, как страх и беспокойство могут быть вызваны химическим путём, при помощи инъекции группы веществ,¹названных катехоламинами, которые появляются в крови людей и животных в то время, когда они испытывают страх или беспокойство. В экспериментах доктора Кэннона катехоламины, выделенные из крови напуганных животных, были введены животным, которые до этого были спокойны и находились в расслабленном состоянии. В течение нескольких секунд после провокации все животные этой группы стали проявлять признаки страха.

Доктор Кэннон таким образом установил, что катехоламины способны действовать как внутренняя противопожарная система. Как только они попадают в кровь, они провоцируют все физиологические реакции, связанные со страхом и беспокойством. Они действуют одинаково и на подопытное животное, и на ребёнка в утробе матери. Разница состоит только в том, что к ребёнку они попадают из крови матери, которая испытывает огорчение. Как только они попадают в плаценту, ребёнок испытывает то же ощущение, что и она.

Строго говоря, страх неродившегося ещё ребёнка в этом случае является в большей степени физиологическим явлением. Прямому, немедленному, легко измеряемому влиянию материнских гормонов подвергается его тело, а не психика. Но по мере развития ребёнка эти вещества начинают подводить его к простейшему осознанию самого себя и чисто эмоциональной стороны испытываемых им чувств. Мы более подробно рассмотрим этот сложный процесс в следующей главе. Достаточно будет сказать, что каждая волна материнских гормонов вырывает его из темноты неведения, являющейся его нормальным состоянием в матке, давая ему урок восприятия. Нечто необычное, может быть, непонятное произошло – и, будучи человеком, он пытается осмыслить происшедшее. Но ребёнок не формулирует вопрос так, как это делаем мы, его вопрос – это бессловесное “Почему?”

Постепенно, по мере того как созревают головной мозг и нервная система ребёнка, он находит ответы на свои вопросы, и не только в области физических проявлений чувств своей матери, но и в их эмоциональной области. Этот процесс в действительности не столь отчётлив, как когда мы описываем его словами. Но к шестому-седьмому месяцу беременности ребёнок умеет улавливать очень тонкие различия в состояниях и чувствах своей матери и, что гораздо более важно, реагировать на них.

Одно из лучших доказательств этого факта из всех мне известных – серия исследований, которые описаны доктором Дэнисом Стоттом (Denis Stott) в начале семидесятых годов. Естественно, новорожденный ребёнок не может нам рассказать, какие материнские чувства ему пришлось узнать, будучи в утробе и как он на них реагировал, но, подобно нам всем, он подвержен психосоматическому эффекту. Когда он счастлив, он часто имеет цветущий вид, когда он несчастен, он столь же часто испытывает физические недомогания и бывает эмоционально неустойчив. А поскольку основной источник его эмоциональной жизни – мать, доктор Стотт утверждает, что физическое и эмоциональное состояние ребёнка во время рождения и в первые годы жизни – объективный показатель того, какую информацию он получал от неё in utero и насколько хорошо он её усваивал.

Если он прав, кратковременные расстройства не должны сказываться на ребёнке настолько сильно, как длительные. Действительно, никаких расстройств, ни физических, ни эмоциональных, не было обнаружено у детей, матери которых испытывали сильные, но кратковременные стрессы во время беременности, как, например, зрелище страшной собачьей драки, испуг или волнения, связанные с тем, что старший ребёнок убежал из дома на целый день.

Конечно же, на это можно возразить, что поскольку страх, который переживали эти женщины, был очень кратковременным, ребёнок, подвергавшийся действию материнских гормонов в течение короткого времени, не пострадал ни физически, ни эмоционально. Но по логике этого учёного все дети, подвергавшиеся сильному и длительному стрессу, должны рождаться больными. Однако этого не происходит. Здесь выявилось интересное различие между видами стресса. Данные доктора Стотта показывают, что длительные отрицательные эмоции, не связанные непосредственно с эмоциональной защищённостью женщины, такие как болезнь близкого родственника, не сказывались вообще или оказывали незначительное воздействие на её ребёнка, в то время как личные неприятности вредили ему очень часто. Чаще всего это были неприятности, связанные с самыми близкими женщине людьми, обычно с мужем, в некоторых случаях – с его родственниками. Доктор Стотт выделил кроме уже названной ещё две особенности такого стресса. “Такие неприятности имеют тенденцию затягиваться на долгое время или же повторяться в любое время. Это также бывают проблемы, которые невозможно разрешить”. Десять из четырнадцати женщин, подвергавшиеся такому стрессу во время беременности, родили детей с физическими или эмоциональными расстройствами. По моему мнению, это слишком яркое свидетельства того, что эти случаи нельзя объяснить только физиологическими причинами. Ведь стрессы обоих видов, и описанный “личный” стресс и стрессы другого типа были сильными и продолжительными, в результате их материнские гормоны должны были выделяться в кровь одинаково интенсивно.

Единственное, чем можно объяснить различное влияние этих стрессов на ребёнка – это его восприимчивость. В одном случае ребёнок был в состоянии почувствовать, что хотя и очень сильное, расстройство, переживаемое его матерью, непосредственно не угрожает ни ей, ни ему. В другом случае он почувствовал, и совершенно правильно, что существует явная угроза.

К сожалению, доктор Стотт не обратил внимания во время своих исследований на одно обстоятельство: он не учитывал того, каково было отношение подвергшихся личному стрессу беременных женщин к детям, которых они носили. Если бы он поставил перед собой задачу узнать это, я подозреваю, он обнаружил бы, что сила привязанности беременной женщины к вынашиваемому ребёнку может уменьшить влияние на него испытываемых ею стрессов. Её любовь – вот что играет главную роль; и когда ребёнок ощущает эту любовь, она образует что-то вроде щита, который может уменьшить, а в некоторых случаях и нейтрализовать влияние внешних факторов.

Трудно представить себе более неспокойную беременность, чем та, которую пережила женщина, которую я назову Сьюзан. Она была не замужем. Партнёр оставил её через несколько недель после того, как она узнала, что беременна. Жизнь её была отягощена различными финансовыми проблемами. Сьюзан уже выдержала больше трудностей, чем можно было себе представить, когда на шестом месяце беременности у неё обнаружили на одном из яичников кисту в предраковом состоянии. Необходима была срочная операция. Но когда Сьюзан сказали, что в результате операции она потеряет ребёнка, она отказалась её делать. Сьюзан было в то время тридцать пять, она считала, что это её последняя возможность родить ребёнка, которого она безумно желала. Она рассказывала мне потом: “Больше для меня ничего не имело значения. Я бы пошла на всё, чтобы родить ребёнка”. На каком-то уровне, я думаю, ребёнок ощущал это её страстное желание. Андреа, как назвали малыша, родился здоровым, и, сейчас, когда я пишу эту книгу, ему исполнилось уже два года. Это нормальный, счастливый, хорошо развитый мальчик.

Подводя итог, можно сказать, что хотя внешние обстоятельства, вызывающие состояние стресса, оказывают влияние на состояние беременной женщины, всё же большее значение имеют её чувства к своему будущему ребёнку. Именно под влиянием её мыслей и чувств он формируется. Когда они положительные, они становятся поддержкой для ребёнка и он, подобно Андреа, может сопротивляться тем несчастьям, которые обрушиваются на него со всех сторон. Ребёнка трудно обмануть. Он тонко чувствует не только общее настроение матери, но и очень чуток к тому, как она относится к своей беременности. Это продемонстрировали новые остроумно поставленные психологические эксперименты.

Доктор Моника Люкеш (Monica Lukesch), психолог из Константин Университета во Франкфурте, Западная Германия, в результате наблюдения за двумястами женщинами в течение их беременности пришла к выводу, что отношение матери к ребёнку in utero – самый сильный фактор, влияющий на то, каким получается ребёнок. Все женщины, с которыми работала Моника Люкеш, принадлежали к одной социальной группе, все они имели одинаковый уровень интеллектуального развития, им был предоставлен пренатальный уход одного качества и в одинаковой степени. Единственное, что их различало, было их собственное отношение к ребёнку, которого они вынашивали, которое и сказалось соответствующим образом на их младенцах. Дети тех матерей, которые принимали перспективу рождения ребёнка, ожидали его с желанием, оказались гораздо более физически и эмоционально здоровыми как во время родов, так и впоследствии, чем дети матерей, которые не хотели этого ребёнка.

Доктор Герхард Роттманн (Gerhard Rottmann) из Зальцбургского университета, Австрия, пришёл к тому же выводу. Его исследование особенно интересно, потому что оно демонстрирует, какие тонкие эмоциональные оттенки способен различать ребёнок in utero.

Его испытуемыми были 141 беременная женщина, которых разделили на четыре группы в зависимости от эмоционального отношения к беременности. Здесь не было никаких новых открытий, связанных с общим восприятием ситуации ожидания ребёнка; результаты этого исследования лишь подтвердили данные доктора Люкеш. У женщин, которых доктор Роттманн назвал “идеальными мамами” (потому что психологическое тестирование показало их как сознательное, так и подсознательное стремление к материнству) была наиболее лёгкая беременность, наиболее лёгкие роды и самое здоровое в физическом и эмоциональном плане потомство. Женщины, попавшие в группу “катастрофических матерей”, в общем имели самые серьёзные медицинские проблемы во время беременности, в этой группе было наибольшее количество недоношенных детей и детей с малым весом, а также наибольшее количество эмоционально неуравновешенных младенцев.

Самые интересные сведения дало наблюдение за двумя промежуточными группами. “Амбивалентные мамы” внешне были счастливы по поводу ожидаемого рождения ребёнка. Их мужья, друзья и семьи все в один голос подтверждали страстное желание этих женщин иметь ребёнка. Но их ещё не родившиеся дети знали, что это не так. Они чутко уловили двойственность отношения к беременности, так же как её зарегистрировали психологические тесты доктора Роттманна. Эта группа дала неожиданно большое количество как поведенческих, так и гастроэнтерологических проблем. Дети “холодных матерей” также оказались чутки к двойственному к себе отношению. Их матери имели множество самых разных причин, чтобы не хотеть рождения ребёнка: карьера, финансовые проблемы, психологическая неготовность к роли матери. Но тесты доктора Роттманна показали, что подсознательно все они желали этого ребёнка. На каком-то уровне вся эта информация была принята их детьми и, очевидно, смутила их. Сразу после родов неожиданно большое число этих детей оказались апатичными и сонными.

А какое влияние оказывает на не родившегося ещё ребёнка отец? Как я отмечал уже ранее, всё свидетельствует о том, что качество отношений женщины с мужем или партнёром: чувствует ли она себя защищённой и счастливой или, наоборот, эти отношения приносят ей чувство одиночества и угрозу – имеет решающее значение для её ребёнка. Доктор Люкеш, например, ставит отношения женщины и мужчины на второе место после отношения женщины к беременности по степени их влияния на физическое и эмоциональное состояние ребёнка.

Доктор Стотт также считает отношения в паре решающим фактором. Он называет неудачный брак и плохие отношения между партнёрами одной из основных причин эмоциональных и физических внутриутробных травм. На основании исследований, проведённых с более чем тысячей тремястами маленьких детей и их семьями, он утверждает: женщина, состоящая в браке, где нередки ссоры и скандалы, подвергается риску родить психологически и физически травмированного ребёнка, в 237 раз большему, чем незамужняя женщина, имеющая сексуального партнёра, отношения с которым ровны и приносят чувство защищённости.

Доктор Стотт утверждает, что даже такие общепризнанные опасности, как физические болезни, курение и трудные роды, чреваты меньшими опасностями для ребёнка во чреве, чем проблемы внутри пары. И цифровые показатели его исследований подтверждают это мнение. Он обнаружил, что дети, родившиеся в несчастливых семьях, в пять раз больше страдают от чувства страха, и в пять раз беспокойнее, чем рождённые вне брака, но у счастливой пары. Они проносят проблемы, приобретённые до рождения, через всё детство. Когда доктор Стотт обследовал этих детей в возрасте 4-5 лет, оказалось, что они имеют меньший рост и вес, чем их сверстники, а также сверх нормы стеснительны и эмоционально зависимы от своих матерей. Эти данные не могут не вызвать тревогу. Но одновременно не следует забывать, что сильная, поддерживающая ребёнка в утробе привязанность матери может защитить его даже от самых сильных травмирующих влияний.

Более того, в человеческой психологии нет абсолютных соответствий. То, что ребёнок родится в несчастливой семье или у “холодной”, “амбивалентной” или “катастрофической” матери, не обязательно означает, что во взрослом возрасте он будет страдать шизофренией, алкоголизмом, будет неразборчив в связях или зависимой личностью. Ничего такого нельзя утверждать с точностью о его психическом развитии. Но утроба матери – это первый из миров, в котором человек живёт на этом свете. Каким он для него окажется: дружественным или враждебным – действительно влияет на предрасположенность в развитии его личностных качеств и характера. В утробе матери формируются ожидания человека. Если она была для ребёнка тёплым, любящим окружением, ребёнок скорее всего будет ждать и от остального мира тепла и доброты. Ожидания такого рода создают предрасположенность к доверчивости, открытости, экстраверсии и уверенности в себе. Мир, как и утроба матери, будет для такого человека добрым домом. Если же мир, окружавший человека до рождения, был к нему враждебен, ребёнок будет ждать того же и от того мира, в который он вступает с рождением. Он будет предрасположен к подозрительности, недоверчивости и интроверсии. Отношения с другими людьми будут трудными, сложным будет и процесс самоутверждения. Для него жизнь будет более трудной, чем для человека с положительным опытом жизни до рождения.

Мы можем даже до определённой степени выразить эту предрасположенность конкретно. Застенчивость малышей, которые беспокойно вели себя в утробе, – один из примеров пренатальных характеристик, которые предсказывают дальнейшее поведение. Ещё более показательный пример – исследование, проведённое на подростках в том же центре, исследовательским институтом Феллз в Йеллоу Спрингз, Огайо. Как и следовало ожидать, учёные не нашли точной зависимости между поведением ребёнка in utero и его поведением в подростковом возрасте. Но данные о его отношениях с действительностью оказались важными и интригующими.

Мерным эталоном в этом случае был ритм сердечных сокращений, который, как и двигательная активность, является надёжным показателем личности пренатального “я”. Регистрируя его, мы можем определить, как конкретный ребёнок реагирует на стресс и явления, вызывающие испуг (в данном случае на внезапный громкий звук, раздающийся вблизи его матери), и таким образом узнать кое-что о его индивидуальности. Такими важными исследования института Феллз делает тот факт, что они не просто продемонстрировали, что каждый ребёнок in utero реагирует на стресс по-своему; они показали, что эта реакция даёт нам важную информацию о том, каким будет будущая личность ребёнка.

Возьмём тех детей, которые слабо реагируют, которые, судя по не изменившемуся ритму сердечных сокращений, были мало или совсем не обеспокоены неожиданным звуком. Через пятнадцать лет они чаще всего спокойно реагировали на всякого рода неожиданности. Учёные обнаружили, что им удаётся владеть своими эмоциями и управлять своим поведением. Своя зависимость была найдена и между поведением in utero и в подростковом возрасте и для детей, которые бурно реагировали на резкий звук, находясь в утробе матери, что было зарегистрировано как учащение их сердцебиения. Подростки из этой группы оказались эмоционально неустойчивыми. Различия между двумя группами подростков выявились также и на когнитивном уровне, или в стиле мышления. Те из них, которых я назвал бы бурно реагирующими, рассматривая картину, предъявляемую им исследователями, были склонны к эмоциональной, творческой интерпретации её содержания, они описывали не только то, что изображено на картине, но и то, что, как им кажется, думают и чувствуют изображённые на ней люди: грустны они или радостны, задумчивы или беззаботны. Представители группы сдержанно реагирующих, наоборот, имели тенденцию к конкретизированному описанию. Они рассказывали о том, что видят перед собой. Для их интерпретации воображение играло очень небольшую или вовсе никакой роли.¹

В следующей главе мы рассмотрим те составляющие, которые влияют на формирование характера ребёнка до рождения.