Татьяна Бориневич (Эклога)

Вот тебе и Амвросий… лимонад сладенький. Бросил нас. Бросил. Даже не вошёл. Побрезговал.

Может, Танька права – действительно кошками пахнет? Просто мы принюхались…

Какими кошками? Мочой. У лежачих-то матрасы вечно сырые. Вот батюшка и не вынес.

А я говорила Ромашкиной – пелёнки нужны!

Причём тут пелёнки?

Так ведь надудоленные! Как без пелёнок-то?

А говорят, заграницей есть подгузники для взрослых такие, которые впитывают всё в себя. Как впитали – их выбрасывают. И новые надевают.

Вот санитаркам-то там, у них, благодать!

Врут, наверное. Вообще-то, батюшка должен был бы знать, куда шёл… ПНИ – это тебе не парфюмерный магазин… тут другие ароматы. (заговорщицки) Маш, а ты как себе мужиков выбираешь?

Не поняла…

Я тут слышала… ну, в общем, это… будто надо, в первую очередь, на размер ноги смотреть. Сама понимаешь…

Что я должна понимать?

Ну, Маш… говорят, если у мужика нога большая, значит и достоинство…

А ты и веришь, дура. Ну ладно, Танька у нас, сама знаешь кто… так и ты туда же?

Да ведь интересно же! Я тут недавно на санитарной машине с нашим шофёром, ну… Володька который, ездила… Так у него нога – словно у Золушки. Сам мужик здоровенный, а ножка – маленькая, как у ребёнка. Вот я и подумала… а какой же тогда у него этот… ну…

Член что ли? Глупости говоришь. Вовка – член КПСС, фронтовик. У него знаешь, сколько медалей с орденами? Да у тебя твоей груди не хватит их все нацепить. Его достоинство – другое. И вообще… он ноги на фронте отморозил. Гангрена была – чуть ли не все ступни отрезали. Не успокоился он. Ампутант – а своего добился. Рвался шофёром на фронт – и дорвался. Про Маресьева слышала? Думаешь, за руль нашей санитарной машины плохого шофёра посадят?

Нам про Маресьева в колхозном клубе рассказывали.

И вообще никаких мужиков я не ищу. Есть у меня мужик. Тьфу! Стыдно слушать. Ты бы ещё у батюшки размер ноги спросила…

Я что и говорю… отец Амвросий-то… с Ириной Евсеевной о чём-то беседовал долго. Как встали у стеночки, так и говорили… говорили… Ирина Евсеевна плачет, а батюшка ей что-то отвечает грозно. А потом Ирина Евсеевна опять плачет. А батюшка опять ворчит ласково.

Ну, у начальства свои интересы. Им есть, о чём поговорить…

Тише вы…

Ирина Евсеевна, что-то случилось?

Батюшка – святой! Мне отменили диагноз! Я здорова!

О, Господи! Господь – он всё видит! Отвёл беду от нашей Иринушки Евсеевны. Золотое пёрышко из ангелова крыла на неё уронил. Открыл ставни, впустил свет – отвёл беду.

Славься, Царь Всенебесный!

Ирина Евсеевна

Ошибка! Перепутали анализы!

Вот сволочи… в суд на них подать…

Какой суд? Девчонки, сегодня гуляем!!!

Слава те, Боженька – повеселимся за Ирочку Евсеевну. Ангел-хранитель у неё могучий оказался – такой груз на своих крыльях с души снял! Станем… будем… как же это слово-то на букву «п»? А? Вот же ведь… только что на языке вертелось. Очень душевное слово… Ну что ж за память у меня такая дурная?!

Это у тебя не память. Это у тебя склероз.

Пэ… по… пу… пе… пы… пю… па…

Пелёнки надо…

Не… не пелёнки. Другое слово.

Пить?

О, точно! Петь!

И пить. Сегодня можно. Гуляем!

Правильно. Хочешь петь – пей!!

Гуманитарку привезли! Консервированное мясо, ветчина, паштеты, сыры. Девки, я и не знала, что так много сыров бывает!

А вот и закуска. Очень кстати. Кать, зови своих – пусть стол нам накроют.

Девчонки! Все сюда!

Я буду себя грызть. Аитова опять не хочет работать. (тут же получает подзатыльник от Аитовой) А-а-а! Сейчас я буду грызть Аитову.

Размечталась.

Девочки, не ссорьтесь.

А кто ссорится?

Мы больше не будем.

А вы меня любите?

Любим. Только заткнись.

Все-все-все любите?

Сегодня все всех любят. У Ирины Евсеевны праздник.

Новый год?

Новая жизнь.

А я знаю, почему. Они к его приезду готовятся.

Кого?

Ельцина. Когда президент приезжает, всегда праздник. Ельцин – знаешь, какой? Высокий-высокий. Мне папа рассказывал. Он его в лесу встретил.

Заблудился?

Ты что?! Это же Ельцин! Ему нельзя заблудиться – он же президент.

А зачем в лесу?

Не знаю… я думаю, грибы собирал.

Девчонки, накрывайте на стол. И про себя не забудьте.

Что… и можно будет выпить?

Сегодня – можно. Даже нужно.

Пелёнок мне нужно… Я же не себе. Они же лежачие. Им мокро…

Веруш, да кончай ты ныть со своими пелёнками. Лучше скажи – у тебя мечта есть?

Да какая у неё может быть мечта?

А вот и есть. Что ж я, мечты не имею? Есть у меня мечта.

Какая?

Есть. Чтобы на меня никто не кричал, когда я прошу пелёнок. Ну почему на меня все кричат? Ведь я же правду прошу. Я ж за правду болею…

Ладно, это ты всё правильно говоришь. Подойдёшь после к Ромашкиной. Скажешь, я приказала. Нет, вы понимаете, они мне сказали, что ошиблись! О-шиб-лись!!! А всё – из-за батюшки. Он мне так и велел: «Ирина, раба Божья, молись!»

И вы молились?

Нет. Ещё не успела.

У вас тут праздник? И меня не позвали?

А тебе что, отдельное приглашение нужно? Танька, я такая счастливая! Такая… такая… дайте выпить. Маш, где твой заветный чайник?

Вот он! (хватает чайник и несёт его Ирине Евсеевне, по пути отпивая из носика)

Не, ну совсем девка оборзела. Аминазину ей.

Евсеевна, я такая за тебя счастливая! А что у тебя случилось-то?

Больная, идите в свою постель и спокойно лягте спать. Проспитесь и вспомните – кто вы и кто я. (присасывается к чайнику)

Чего одна пьёшь? Другим тоже хочется. (пытается вытащить чайник из рук Ирины Евсеевны)

А я сейчас чайник загрызу.

А меня Ирина Евсеевна так любит… так любит… просто очень любит. А я люблю Ельцина. Он сегодня за мной приедет.

Ага. Щаз. В голубом вертолёте.

В розовом. А-а-а!!

Оль, ты чего кричишь?

Мне розовый нравится потому что!!

Рожа у него розовая. Потому, что сколько он пьёт, даже я не выпью.

А он меня любит! Любит! Любит! Любит!

А-а-а-а-а-а!!!!

Девочки, дайте Ирине Евсеевне спокойно попить чаю.

Извините, Наталья Ивановна.

У меня в лифте солёные огурчики припасённые. Ох, хрустят – прямо как эклеры! К чайку вам, дорогая Ирина Евсеевна.

Спасибо, Маша.

Я не Маша. Я Зоя.

Маша – это я.

Всё равно хорошо. Несите огурчики.

Ирина Евсеевна, я вас не узнаю. Огурчики к чаю! Может быть теперь принято к водке бламанже подавать?

Что ты говоришь, Наталья Ивановна? Бламанже? Бламанже будет потом – в обнимку с белым ихтиандром.

Каким Ихтиандром? Я ничего не понимаю… Что-то мне нехорошо.

Не, ну вы видели? Пью я с Евсеевной, а нехорошо ей…

Девчонки, не отвлекайтесь. Мы ничего не успеваем.

Если бы ещё у меня… поскольку все собралися, вот… пелёнок бы мне…

Слушай, Вер, можешь ты хоть в такой праздничный день насрать на свои пелёнки?!

Ну… Галь, как я могу в них сама насрать, когда у меня даже на больных не хватает?

А что случилось-то? Что у вас тут происходит? Хоть объясните мне. И машинку мою куда-то убрали. А мне допечатывать – каждая справка на счету!

Успокойся, Тань. Давай, лучше я тебе тоже чаю налью.

Плюнь. У нас Ирина Евсеевна воскресла.

Как это?..

Понимаешь, врачи ей сказали…

Врача мне… (падает)

Воды ей! Что ж вы все застыли-то, словно неживые? Обмороков не видели?

И корсет помогите расстегнуть. Как же она им себя затянула… Старая школа.

Вот вода. (выхватывая чайник у Ирины Евсеевны, пытается полить из него Наталью Ивановну)

Да не из чайника, дура! Кто ж из чайника льёт?

Сейчас принесу!

Как думаешь, Наталья Ивановна не умрёт?

Я пойду, позвоню Ельцину, чтобы не приезжал. (уходит)

Дай сюда! (вырывая чайник у Верушки, присасывается к его носику, как младенец к груди)

Я не дура. Отдай. Вода Наталье Ивановне нужна. (пытается вернуть отнятое)

Сейчас допью – нальёшь свою воду.

Так допивай, блин, скорее – не видишь, человеку хреново? Что нам тебя – полчаса ждать?

Как могу, так и пью…

Вот.

Молодец! (хватает стакан, выпивая его залпом) Ох… хорошо!

Ну ты, Ленка, и дрянь… не видишь разве, для кого Зоя воду принесла?

Да? А спирт без запивки глушить – слабо?

Это мне-то слабо?! Да я его уже пила, когда ты ещё не родилась! Козявка наглая.

Между прочим, за козявку и ответить можно…

Не надо ссориться. Девочки, что это со мной было? Что-то мне так плохо… побудьте со мной…

Здравствуйте. Мне бы хотелось посмотреть, как у вас тут всё устроено.

А ты кто?

Я – баронесса Евдокия Ильинична Климантова. Мой род ведёт свою историю со времён Евдокии Ильиничны Климантовой, обер-гофмейстерины двора цесаревны Анны Петровны. На гербе нашего рода – в щите, в золотом поле, три червлёных розана на зелёных стеблях с четырьмя листьями: один вверху, два внизу. Каждый розан разделён пятью зелеными листами. Верхний розан держит рука слева…

Короче, наш клиент. А направление из психиатрической больницы на койко-место у тебя есть?

Что есть койко-место? Какое направление?

Какое-какое… думаешь, сюда так просто попасть? Здесь – лучшие из лучших.

Я не понимаю. Но у меня есть приглашение.

Короче так. За порядок здесь отвечаю я. Станешь рыпаться – получишь в лоб. Да не стремайся ты. У нас тут никого просто так не обижают.

Не стремайся?

Короче, бери свои документы и топай к Ирине Евсеевне. Или нет – стой здесь. Я её сама позову.

Да-да… Ирина Евсеевна. Мне говорили, что я должна к ней обратиться.

А как тебя вообще сюда тётя Нюра пропустила?

Тётя Нюра?

Вахтёрша.

Это, видимо, та женщина, которая вяжет свитер у двери? Я ей сказала, что я Климантова.

А-а-а… (исчезает)

Мне почему-то кажется, меня с кем-то спутали. (оглядываясь) О, а здесь уютно, хорошо. Гораздо лучше, чем в других интернатах. Цветочки везде в горшочках. И запах не очень противный. (выходит)

Что ты ей сказала?

Что сказала… я ничего ей не говорила. Велела здесь ждать. Сказала, что в лоб дам, если выёживаться будет. А эта дура ушла куда-то. Короче… разбирайтесь сами.

Ты… ты ей обещала дать в лоб?!! Да ты хоть знаешь, кто она?

А мне плевать. (уходит)

Как это всё не вовремя. Маш, где твой чайник?

Зачем?

Нервы подлечить нужно.

Ирина Евсеевна, вы бы… как-то… У нас так скоро весь спирт закончится.

Новый выпишем. Ну где она, женщина из Швейцарии?

Маш, Швейцария – это где? В Германии?

Не помню. Где-то там.

Но главное, она – спонсор. Ездит по всем интернатам Москвы – выбирает лучший. Какой понравится, тот и озолотит.

А у нас опять кошками пахнет! Опять-опять!

Ну и что? Может, она кошатница? Мы не должны исключать такую возможность.

Тихо! Растрепались тут…

Как говорит ваш Булгаков – как причудливо тасуется колода. Мы с Натальей нашли много общих знакомых.

Мой прадед дрался на дуэли с её прапрадедом и убил его.

А во всё виновата двоюродная тётка моего прапрадеда. Она была такая влекущая… такая влекущая… У вас хороший интернат. Больные лежат в сухих пелёнках и у них нет пролежней. А почему вы не используете памперсы?

Это Верушка у нас молодец. Порядок бдит.

Так я говорю – пелёнки нужны! А меня никто не слушает. А я же ведь не для себя – потому, что…

Успокойся. Будут тебе пелёнки!

Ваш интернат – лучший в Москве. Я буду ходатайствовать о вас.

Так это нужно отметить! Ромашкина, неси сыр и мясные консервы.

Вы предлагаете мне поесть? Спасибо. Я уже кушала.

Мы предлагаем выпить! Фронтовые сто грамм.

Разве у вас теперь война?

У нас вечно война. Ромашкина, да где же ты?

Я уже тут.

Сколько у вас больных на одного воспитателя?

Кать, сколько у тебя контингента?

Сорок семь.

Ах! Так много? И что вы с ними делаете?

Она делает с ними всё.

В каком смысле?

Кого-то учу шнурки завязывать, кого-то к Пушкину приобщаю.

Подойдите, пожалуйста сюда. Как вас зовут?

Катя… Екатерина Владимировна.

Катя – лучшая наша воспитательница. Она недавно прошла курсы повышения квалификации.

А вы не хотели бы поработать в Швейцарии? Условия очень правильные – высокая зарплата, десять-двенадцать воспитанников на одного воспитателя, комната отдыха перед каждым общением, в комнате – красивый аквариум с рыбами и черепахами.

Берите. Отдаю. Катька, я так за тебя рада!

Но… я… кроме русского, других языков не знаю…

О, у нас много эмигрантов. Они вполне хорошо понимают русский язык. У вас есть дети?

Сын.

Вы сможете его вырастить в нормальной стране.

А как же муж?

Его уже не вырастить. Он останется в России.

Вообще-то, мне и здесь хорошо. Я не ради заграничного бабла к Белому дому на баррикады ходила.

Катька, не ерепенься. Поработаешь, устроишься – а там, глядишь, и мужа к себе выпишешь. Или нового, из местных, найдёшь.

Нового?!

А вы не хотите чайку? И бутерброд с мясом.

Екатерина Владимировна, вы всё-таки обдумайте моё предложение. Чай с мясом? Это такой новый российский обычай? Разрешите полюбопытствовать?

По… лю… чего?

Вы не будете так любезны позволить мне взглянуть на банку от консервов?

А что на неё глядеть? Банка она и есть банка… я могу вам её подарить, если у вас там банок не хватает в Швейцарии.

У нас в Швейцарии много банков. Я так и думала. Это консервы для собак. Вы ими кормите больных? Это не есть правильно – есть собачью еду.

А чё мы? Что вы нам в гуманитарке прислали, то и даём.

То-то мне вкус странным показался…

Врёшь, Зойка – жрала за милую душу.

Так же, как и ты!

Не-е-е-ет! Я не какая-нибудь сука, чтобы собачьи консервы жрать! Я, между прочим… как же будет это слово на букву «б»… би… бе…

И этим в России кормят детей! Потому, что – кто ж ожидал такой подлянки от вас, от Европы? Мы же думали, что мы друзья, а теперь собачью еду жрём. Вы нас считаете быдлом. Потому, что мы… Ну и что? Зато мы… вот такие. Не знаю, как выразиться… Я ощущаю себя собакой – всё понимаю, а сказать не могу. Наверное, правильно, что мне прислали собачьи консервы. И, в общем-то, спасибо, что вы нас кормите. Потому, что без этих посылок мы бы не выжили. Хоть это и унизительно.

Блин, а я это мясо ела… у меня теперь что – шерсть вырастет?

Ба… бу… бы… О, вспомнила – библиотека. Я, между прочим, в библиотеку недавно записалась. Вот!

Мне нравится ваша такая искренность, Екатерина Владимировна.

Катенька – очень хорошая девочка. Она каждую неделю возит меня на обследования. Я подозреваю, что у меня рак.

О, я могу вам предложить прекрасное лечение у наших врачей.

Ничего ей от вас не надо. Нет у неё никакого рака. Ведь у вас же ничего не болит? Так ведь, Наталья Ивановна?

Да. Почему-то не болит. Но у меня совсем не осталось сил. Я всё время падаю. Обмороки, знаете ли. Представляете, какой моветон? На старости лет, превратилась в падшую женщину.

Тётка, ты чего нам принесла? Подарки, что ли? Я буду себя грызть. А-а-а-а-а!!!

Оленька, погрызи лучше бутерброд с мясом. На, посмотри, какой вкусненький!

Вы что, хотите дать ей… это?

Ну, не человечину же ей грызть?

Какую человечину?

Себя.

Тётенька, а ты меня любишь? Очень-очень? А у тебя есть бассейн на даче? А собачка маленькая у тебя есть? Можно я тебя обниму?

Конечно, голубушка!

А тебя за мной Ельцин прислал? Ты меня к нему заберёшь?

Нет, девочка. (нежно гладит её по голове)

Ты волосы из меня вырываешь! Ты нехорошая тётя! Ты – тётька! Ирка Евсеевна, что здесь делает эта старая дура? (начинает крушить всё, что попадается под руку) Перепёлкина, ты думаешь, я тебя не укушу? Аитова, я тебя убью! Ты дрянь и алкоголик! Алкоголик-алкоголик-алкоголик!!!! Я всех убью!!! А я знаю, что Наталья Ивановна никакая не актриса! Она старая женщина! А Ирина Евсеевна травит её ядом! Я сама видела, как она его подсыпала в кашу! Я мамина принцесса! Я папина принцесса! Я хочу жить во дворце! А Катька своего мужа посадила в клетку! И я ей за это вырву все волосы!

О, Господи, как же тяжело работать в психиатрии. А ведь могла бы быть хирургом – резала бы себе тела… не трогая души. Резала бы себе и резала… резала бы и резала… Жалко принцессу в дурдом отдавать, но что поделаешь? Всё. Писец. Капут цыплёнку. Катюш, вызывай-ка ты для своей Батуриной психиатрическую перевозку. А пока что – аминазину ей. Пять шариков. Откупори там новую банку в аминазиновом кабинете. Не забудь респиратор и одноразовые перчатки.

Да ну их… некогда. Так возьму.

О, Россия… я ничего не понимаю.

Когда я умру…

Что вы, Наталья Ивановна, вы всех нас переживёте! Уж меня-то – точно.

Катенька, ну я серьёзно. Ты думаешь, я не знаю, зачем меня возят по онкологическим больницам? Я всё понимаю. Мы идём туда, где лечат рак. И откуда не возвращаются. Ничего страшного. Когда-нибудь, мы все не вернёмся.

Что вы себе вбили в голову? Нет у вас никакого рака.

Но ведь зачем-то ты меня туда возишь? Всё время. Хорошая ты девочка, Катенька – не умеешь врать. И не надо. Не учись. Мне, отчего-то, вдруг резко расхотелось курить. Всю жизнь курила, с пятнадцати лет. И… расхотела. А я ведь не дура – знаю, что это происходит примерно за неделю до смерти. Знаешь, что… ты возьми себе, на память обо мне, все мои фотографии. Особенно ту, где я в роли Норы, в золотой рамочке. Не плачь. Я ни о чём не жалею. Я провела чудесную жизнь. Как-то не хотелось бы, чтобы от меня осталась только последняя страничка из дурдома.

Это не дурдом.

Я знаю. Мне здесь было хорошо. Я даже Ирину Евсеевну прощаю, за то, что она меня отравила. Знаешь, Катюш, а может мне показалось? И она добрая? Сил-то у меня совсем мало осталось. Ты меня проводишь? (Катерина и Наталья Ивановна уходят за кулисы)

Ну вот. И отправили мы в последний путь нашу актрису. Всю жизнь по театрам – теперь Боженьку на небесах развлекает. Я слышала, что, провожая, надо было хлопать. А мы почему-то… плакали.

Помянем её. Доставай чайник. А я пойду – лифт остановлю.

Как… остановишь?

Напишу объявление, что не работает. На профилактике. Может у меня, хоть иногда, лифт сломаться? Счастливая смерть у Натальи Ивановны получилась. Рак, а почти не мучилась. Только в самые последние дни – на наркотиках. Да и то – не по боли, а для поднятия настроения. Катька так и говорила – это её советское шампанское такое.

Полусладкое. Повезло.

Чё ты говоришь-то? Маш, ты как вякнешь что – словно в лужу…

А я вот тоже хочу, чтоб меня уважали, как Наталью Ивановну! Ну что я – не достойна? Да?

Да ладно тебе, Маш! О Наталье Ивановне говорим. Помянуть бы её надо. Тост хочу сказать. Дай чайник сюда. (приподнимает его торжественно) За актрису нашу любимую. Какой человек был! Теперь таких, как Наталья Ивановна, не бывает. Не делают их!

Так она ж из бывших, оказывается, оказалась. Помнишь, к нам баронесса приезжала? Из Швеции.

Из Швейцарии.

Один хрен. Наталью Ивановну к себе на леченье взять хотела, а Катька не дала. И правильно. С последней стадией рака – куда ехать? Помирать, так на Родине. Дай чайник сюда. (отпивая, со слезой в голосе) Хоть, может, на могилку кто-нибудь придёт… иногда.

Не знаешь, а что она так истерила перед уходом?

Наталья Ивановна?

Баронесса.

А… эта? Да дура потому что. Никак не могла понять, почему у нас аминазин без спец учёта хранится. И почему в кабинет аминазиновый мы без положенной защиты заходим. Кричала, что это вредно, что мы себя убиваем…

Хилые они там у себя, на Западе. Верно говорят – что русскому хорошо, то немцу смерть.

И Катьку всё требовала – словно младенец грудь.

Хрен им, а не Катька. Самим нужна. Да и без мужа… Вот ты бы без мужа поехала? Если бы он у тебя был… Батурина сегодня возвращается. Родители её обратно из психбольницы выкупили.

Ты меня знаешь. Для меня Родина – всё. Хорошо, когда денег много. Что угодно купишь.

Кроме здоровья. Не очень-то деньги Батуринским родителям помогли.

Помяни чёрта – а он и тут. Вон она… летит наш ангелочек.

Привет! Тётя Маша, а ты меня любишь? Очень-очень?

Конечно, Наташенька.

Меня все любят. Даже государство. Оно очень доброе и самое лучшее. У него ещё бывает ночь Конституции. Мне Катерина Владимировна рассказывала. Правда, я похожа на наше государство?

Один в один. Только не ночь Конституции, а день.

А когда вечер – тоже день?

Привет, дурында! Я по тебе соскучилась. (ерошит ей волосы)

Ой, да ты мне причёску не порть! Видишь, какие у меня бантики? А заколочки? Ты видишь, они какие? А ты меня любишь, Лен?

Люблю, Наташ. (оживившись) Маш, может… от чайничка отольёшь?

Нет. Не приказано.

Ну, ты же знаешь, я всё равно найду.

Вот и ищи по своим блатам. А у меня – порядок прежде всего. Хочешь, чтобы из-за тебя меня Ирина Евсеевна уволила? Да? Я, между прочим, квартиру тут жду.

Да она ничего не заметит! Вечно бухая…

Не бухая, а… как же это слово… на букву «б»… ба… бе…

Болеет Евсеевна. Душа у неё болит. Сперва о болезни, затем о здравии… а теперь – так, по привычке.

А чего, про меня все что ли забыли? Я тут стою, а никто не говорит, что пришла Оля Перепёлкина. Меня никто не любит. И вообще, у Ирины Евсеевны опять не то дыханье. Она им на меня дышит. А мне неприятно.

Олечка, ну да ладно тебе… ты же лучше всех коробочки для тортов делаешь.

Оль, а ты меня любишь? Меня все любят. Потому, что я похожа на государство. Мне Катерина Владимировна сказала.

На фиг нам такое государство, как ты!

Меня все любят – потому, что я, как государство?

Правильно, Наташенька. Для государства главное – что? Чтоб мы его любили.

А ты меня любишь?

Конечно.

Это потому, что государство – это я?

Ты, ты, Наташенька. Я думаю, потомки Людовика не будут иметь претензий.

Я больше не буду любить Ельцина. Я буду любить только себя. Потому, что я – государство.

Что за Людовик какой-то?

Да так, это к делу не относится. Король был один такой французский…

Давайте, я вам всем на короля погадаю! Меня цыгане научили. Они меня трахали, а за это – водкой угощали и колоду подарили. Специальную.

Ну… если цыгане…

Это даже уже становится интересно…

Да, Тань, здесь мне ещё не гадали.

Погадай нам, Лен. Кого тут ещё нет? Всем – так всем. Схожу позову. А ты начинай пока… (уходит)

Ну, я на будущее. (впадая в транс) Зой, твоя внучка любимая… ментом станет. Видишь – шестёрка?

Это хорошо. Я милиционеров люблю. (с гордостью) Маленькая моя – в школу пошла.

Плохо кончит. В ДТП трёх человек собьёт. Всю семью.

Горе-то какое! Может, как-то исправить можно?

Маша квартиру получит. С окнами на южную сторону. Выйдет замуж. Но мужик долго не протянет. Похоронит она его.

Что-что ты сказала?

Это не я. Это карты. Крест на твоём короле. Но квартира останется. Видишь? А теперь о покойных. Только хорошо. Дайте мне чайник. (отхлёбывает из протянутого чайника) Туз червовый у Натальи Ивановны выпал. В вишнёвом саду она. Под вишней сидит. Наливку пьёт.

Что ж это она пьёт-то?

Пить хочет – потому и пьёт. Видишь, червовую десятку? Верушка от Ирины Евсеевны премию получит.

Ой, хорошо! Пелёнок прикуплю…

Хрен ей, а не премия!

Ты Ромашкина, вообще молчи. Видишь, что тебе выпадает? Восьмёрка червовая. Альфия твоя скоро в подоле принесёт.

Врёшь. Она у меня скромная девочка.

Скромно принесёт.

Ну-ну… И про меня, что ли, что-то скажешь?

А… Ирина Евсеевна? Пить не бросишь. Не получится. Но и не заболеешь. Бубновый валет у тебя – мозги тебе забубнит.

Бубновый… молоденький, значит…

Татьяна, раз уж ты здесь, хоть ты и мальчиковая, а не наша – получай пиковую даму. Так замуж и не выйдешь никогда. И Юлька твоя мужа себе не найдёт. И внучка. Без мужиков и помрёте. Проклятье на тебе родовое. Венец безбрачия.

Не верю я в это всё. И вообще… игра становится не смешной. И кошками снова воняет… воняет…

А нам? А нам с Олей?

Оль, тебе девятка крестей.

Я буду себя грызть. И лучше всех собирать коробочки.

Батурина Наташа… Странно… снова червовый туз выпал. Как у Натальи Ивановны. Актрисой ты станешь. В сумасшедшем театре, где все дауны.

Как в моём государстве? И у нас будет ночь Конституции?

Только она и будет. А ты, Катерина Владимировна, не стесняйся – бери, давай, своего пикового туза.

Зачем он мне? Я лучше просто загадаю желание. Я хочу, чтобы был мир во всём мире… И нечего хихикать – ничего смешного я не сказала. Я каждый Новый год кидаю в шампанское жжёные бумажки, в которых пишу об этом. А потом выпиваю это шампанское и верю, что моя мечта сбудется. Все нормальные загадывают деньги, карьеру, а я… вот так. А ещё, чтобы всем счастья побольше. Да такого, чтобы за ушами трещало… Так мне не хочется, чтобы невинные по тюрьмам сидели. Или, того хуже, умирали, ни к селу, ни к городу. Пути Господни, конечно, неисповедимы, но всё-таки… А ещё хочу сказать… вот, иногда, смотришь на ребёнка – своего ли, чужого ли… без разницы – волна чтобы такая накатывала, как в храме иногда! Или дождь летний… или черёмуха цветёт… Ну, в общем, вы поняли. Чтобы всем людям больным – детям, ну и взрослым, на избавление от всяких хворей денег хватало. Чтобы у каждого крыша над головой была. И, главное, чтобы не сносило её. Я, может быть, вам надоела? Я вас не буду долго грузить. Чуть-чуть ещё меня послушайте… Ещё хочется, чтобы родители как можно дольше были с нами… и очень существенно, чтобы детей мы не хоронили. Ни чужих, ни своих – вообще никаких. Хочу, чтобы прощали мы друг другу нелепые глупости. Ведь так часто случается обидеть по доброте. Хочешь, вроде, хорошее человеку сказать, а он… обиделся. Трудно это, но как-то нужно постараться… ну… попробовать хотя бы! И чтобы государство у нас было такое… ну… словно бы крыльями нас охраняло. Чтобы границы у него были, как барьерчик в детской кроватке. Из деревяшечек таких лакированных… берёзовых. Но только не дубовых и не осиновых (сами понимаете – почему!). Чтобы одновременно защищали и открывали весь мир – большой и красивый. И чтоб не было каких-то дурацких разделений – на всякие там нации, расы, язык, цвет кожи и глаз. Зрение должно определяться не справкой от окулиста, а умением видеть. Ведь смотреть и видеть – совсем не одно и то же. А, главное – нужно просто понимать друг друга, без всей этой идиотской вавилонщины. Хочу, чтобы в каждой стране нашёлся такой человек, который так всё и сделает. И даже если что-то у него там не получится – во всяком случае, Родина у меня всё равно есть. И чтоб мы были все такие счастливые, как в фильмах о Победе – когда все обнимаются и все друг другу такие родные. Может быть, это слишком красиво. Но это – правда. Я действительно этого хочу. Нехорошо так вот… глупо, наверное… душу-то наизнанку выворачивать. А… плевать! Мне почему-то верится, что так всё и будет. Я же ничего плохого не сказала? Да, ещё… чтобы самолёты не разбивались, чтобы аварий не было. Никаких – ни лифтовых, ни с машинами, ни с поездами. И чтобы личных аварий тоже никогда ни с кем не случалось. Береги Господь всех нас и весь мир в целости и сохранности. И чтобы женщины, когда режут салат, не резали себе пальцы. Потому, что это так обидно – готовиться к празднику и встречать его с пластырем на руке. Вот, собственно… и всё, что мне нужно …не так уж и много?

Не-е-етушки. Ты – как хочешь, а я – как хочу. Вот такушки.