Международное уголовное правосудие

Как внутреннее уголовное право и уголовный процесс являются одними из главных орудий обуздания правонарушителей, агрессивных индивидуалистических черт антиобщественно настроенных лиц, так и международное уголовное право и уголовный процесс должны стать важным средством подавления агрессивных националистических и других эгоистических проявлений со стороны отдельных руководителей отдельных государств, государственноподобных образований и исполнителей их преступных приказов (75, с. 257).

Терроризм как международное преступление находится в сфере юрисдикции международного уголовного права, которое мы определяем как совокупность принципов и норм права, регулирующих отношения сотрудничества государств по предупреждению и наказанию за совершение международных преступлений и преступлений международного характера. Отсюда предметом международного уголовного права можно назвать предотвращение, расследование и наказание за международные преступления и преступления международного характера, осуществляемые субъектами международного права на основе международных соглашений с помощью как системы международных органов, так и национальных средств, которые в совокупности образуют систему международной уголовной юстиции (17, с. 8, 9). Иначе говоря, международное уголовное право вводит в механизм функционирования международного права уголовную ответственность (108, с. 417).

Как известно, международное уголовное право признается не всеми представителями доктрины международного права. Однако сомнений на этот счет остается все меньше по мере эскалации терроризма, преступлений, связанных с наркобизнесом, международной организованной преступностью. Дело в том, что значительная часть ученых – противников признания международного уголовного права исходит из того, что критерием для выделения его в качестве самостоятельной отрасли международного права должно быть наличие юрисдикционного органа, регулирующего отношения в области международных преступлений и преступлений международного характера (199, с. 9; 148, с. 201–202).

Таким юрисдикционным органом, является вступивший в действие с 1 июля 2003 года Международный уголовный суд, который унаследовал черты Нюрнбергского и Токийского Международных Военных Трибуналов, во многом определивших лицо международной уголовной юстиции после Второй мировой войны.

Непризнание же международного уголовного права как отрасли сторонниками этой позиции объяснялось тем, что создание международных уголовных судов после Второй мировой войны связано с чрезвычайными обстоятельствами и не отражает построения системы международного права в целом.

Характер и масштабы современного терроризма указывают, во-первых, на то, что в международной жизни возникла чрезвычайная угроза, справиться с которой международное право, развиваясь согласно традиции, не в состоянии. Отсюда, и это, во-вторых, возникла необходимость в создании международного органа специальной юрисдикции, что, принимая во внимание действующие Международные трибуналы по бывшей Югославии, по Руанде, а также Международный уголовный суд и другие международные органы, указывает: в системе международного права практически существует и действует международная уголовная юстиция. Ее активность, прежде всего, следует связывать с реальностью террористических угроз, а последующее формирование и развитие во многом зависит от объективности и консолидированности оценок международного преступления «терроризм» – как специалистами-международниками, так и международным сообществом в целом.

Особенность международного уголовного права состоит в том, что правовые акты устанавливают преступность тех или иных деяний, оставляя открытым вопрос о конкретной санкции за их осуществление (116, с. 72). В области ответственности за терроризм как международное преступление международное уголовное право развивается весьма односторонне (как право материальное): государства в антитеррористических конвенциях стремятся зафиксировать взаимные обязательства, в то время как их имплементации отводится второстепенная роль. В соответствующих международных договорах «нередко отсутствуют четкие признаки составов преступлений, не решены вопросы о распространении действия этих документов на физических лиц и о мерах наказания» (24, с. 8), «...универсальные и региональные соглашения не обеспечивают всеобъемлющей борьбы с терроризмом» (128, с. 22). «Международное сотрудничество в борьбе с терроризмом по большей части оказалось малоэффективным...». И конвенции, и резолюции ООН не работают. Они «почти бесполезны» (197, с. 60). Проблема создания адекватного механизма реализации ответственности, закрепленной в многочисленных международных договорах, ставится уже давно, а решается слишком медленно. И даже в общем плане, когда процессуальный порядок обеспечения обязательств и защиты нарушенных прав нормативно не закреплен, потерпевшему государству весьма трудно, а порой и невозможно заставить нарушителя нести ответственность (116, с. 74).

По мнению А.П. Мовчана, «необходимость в существовании и применении мер принуждения в отношении угрозы миру и нарушений мира весьма актуальна. Такого рода дамоклов меч должен висеть над теми государствами, которые все еще уповают на силу в своей внешней политике» (123, с. 36).

Особенно это касается сферы ответственности за терроризм, где продолжают иметь место существенные разногласия в определении самого понятия этого международного преступления.

Поскольку данный подраздел посвящен исследованию вопросов создания механизма реализации ответственности за международное преступление (терроризм), в частности международного уголовного суда, уместно обратиться к мнению одного из основоположников этой сферы Н.Н. Полянского, который считает, что «проблема международной уголовной юстиции... представляет собой проблему судоустройства и судопроизводства. Но есть вопросы материального права, которые положительно неотделимы от вопросов организации международного уголовного трибунала и порядка производства в нем дел» (145, с. 79).

Одним из главных ученый здесь видел вопрос о том, может ли деяние квалифицироваться и караться как преступление при отсутствии соответствующего закона, и относил это, прежде всего, к сфере деятельности суда.

При определении сферы действия международной уголовной юстиции относительно терроризма следует также учитывать и объект этого международного преступления: различные его виды требуют соответствующего механизма ответственности.

Наконец, нужно обратить внимание на то, что нормы международного уголовного права, предполагающие регулирование борьбы с преступлениями терроризма, могут действовать как в мирный период, так и в условиях вооруженного конфликта.

В систему международного уголовного права в сфере борьбы с терроризмом входит также и внутреннее законодательство в качестве вспомогательного, косвенного источника, служащее средством осуществления принципов и норм международного уголовного права, подтверждением наличия или отсутствия той или иной нормы или принципа международного уголовного права.

После Второй мировой войны международная уголовная юстиция до последнего времени, на первый взгляд, не имела выраженной антитеррористической направленности. Более того, принятый не так давно (1998 г.) Римский Статут Международного уголовного суда не предусматривает терроризм в отдельности в качестве предмета деятельности Суда (150, с. 253–306).

Тем не менее, нарождающееся системное международное судопроизводство по делам о международных преступлениях и преступлениях международного характера во многом имеет антитеррористическое содержание и в связи с этим заслуживает внимания с точки зрения перспектив поиска эффективных механизмов реализации ответственности за терроризм.

Принципы, признанные статутами Нюрнбергского и Токийского Трибуналов и нашедшие выражение в приговорах, стали основой для формирования перечня составов преступлений, влекущих международную уголовную ответственность, новых норм международного права по мере возрастания их актуальности до уровня угрозы международному сообществу. Следует принять во внимание, что в первый период после окончания Второй мировой войны классификация Нюрнбергского и Токийского уставов в известной мере отвечала задаче быстрой организации суда над военными преступниками. Однако сразу же вслед за этим при квалификации преступлений против человечества возникла необходимость сделать дальнейший шаг и определить систему преступлений против человечества в полном соответствии с их значением для борьбы за мир и безопасность международного сообщества на современном этапе. Так, уже в 1948 году Организацией Объединенных Наций была принята Конвенция о предупреждении преступлений геноцида, затем последовали подобные акты по апартеиду, расизму и др., а также в области борьбы с терроризмом.

Надо сказать, что терроризм, хотя и не фигурирует как таковой в прямой постановке в решениях Нюрнбергского и Токийского Трибуналов, но как насильственное деяние, включающее компоненту устрашения и нацеленности террористов на невинные жертвы, уже тогда привлек внимание мировой общественности. Террористическое содержание имеет квалификация трибуналами таких международных преступлений, как убийства заложников; истребление, порабощение, ссылка и другие жестокости, совершенные в отношении гражданского населения; преследования по политическим, расовым или религиозным мотивам; разорение, не оправданное военной необходимостью, и т. д.

Значение судебных решений в сфере юрисдикции международного уголовного права по борьбе с терроризмом возросло с учреждением Международных трибуналов для судебного преследования лиц за преступления, совершенные на территории бывшей Югославии (1993 г.) и Руанды (1994 г.), а также Международного уголовного суда (2000 г.). На объективную потребность в подобных юрисдикционных органах указывает то обстоятельство, что Трибуналы в сжатые сроки создали физическую и нормативную базу. Последующий же период их деятельности характеризуется беспрецедентным расширением и развитием до уровня полноценных инструментов международного уголовного права. Так, например, оценивая период деятельности Международного трибунала по бывшей Югославии (МТБЮ) с 1 августа по 27 июля 1998 года, можно сказать, что он превратился в функциональное учреждение международного уголовного правосудия. На стадии судебного разбирательства или на стадии предварительного судебного расследования в этот период находилось 13 дел: Челебичи; Блашкич; Алексовски; Ковачевич; Купрешкич и другие; Кордич и Черкез; Симич и другие; Елисич; Квочка, Радич, Жичич и Кос; дело о Каратерме; Кунарац; Крноелац (66, с. 14, 15).

Судебные решения Трибунала ценны для международного уголовного права прежде всего тем, что они образуют так называемый прецедентный массив, позволяющий учитывать решение суда по первым делам в последующем.

Например, 7 октября 1997 года Апелляционная камера вынесла решение по апелляции Дражена Эрдемовича в отношении приговора о лишении свободы на 10 лет, вынесенного 29 ноября 1996 года Судебной камерой 1. Эрдемович признал себя виновным по одному пункту обвинения в преступлении против человечности в связи с его участием в казни приблизительно 1200 невооруженных гражданских мусульман мужского пола в муниципалитете Зворник в восточной части Боснии. Судебная камера Трибунала 5 марта 1998 года признала виновным Эрдемовича в нарушениях законов и обычаев войны и с учетом смягчающих вину обстоятельств назначила ему наказание в виде пяти лет лишения свободы с зачетом срока, в течение которого он уже находился под стражей в Трибунале.

Несмотря на то, что МТБЮ и МУТР не вынесли приговоров по терроризму как таковому, судебные решения Трибуналов как органов международного уголовного правосудия, в том числе и для борьбы с терроризмом это важно. Во-первых, хотя в уставах Трибуналов акты терроризма и выделены в отдельную норму, можно сказать, что преступления, подпадающие под юрисдикцию Трибуналов (ст. 1 Устава МУТР), в целом имеют террористическое содержание, поскольку предметом непосредственного посягательства в них являются в большинстве своем невинные люди (ст. 2, 3, 4). Не случайно в официальных документах ООН часто встречаются характеристики событий в бывшей Югославии и Руанде, оцениваемые как террористические. Так, в одном из докладов МТБЮ, касаясь главных целей Трибунала, сказано: «Хотя Трибунал и правомочен выдавать ордера на арест, а международные организации могут их исполнять и фактически исполняли, непременным условием процесса примирения – а именно в этом и состоит конечная цель судебных разбирательств в Трибунале – является способность и готовность всех, кто оказался затронут конфликтом, и жертв, и преступников – вырваться из клещей террора и тирании» (67, с. 76). Во-вторых, общепринятое определение терроризма в международном праве отсутствует. В-третьих, на террористический характер совершаемых преступлений в данном случае указывает и высокий уровень организаторов (а порой и исполнителей) преступлений. Осужденные и содержащиеся под стражей МУТР лица главным образом представляют собой политических деятелей или старших должностных лиц такого уровня, который в полной мере соответствует стратегии Обвинителя, заключающейся в том, чтобы сконцентрировать внимание на руководителях, находившихся у власти во время геноцида в Руанде. Так, в число содержащихся в 1999 году под стражей входили бывший премьер-министр, десять бывших министров кабинета, шесть человек, занимавших высшие политические посты, четыре старших военных офицера, три бывших префекта (или губернатора провинций) и пять мэров (бургомистров) центров провинций (68, с. 20).

Очевидно, что эти лица и их соучастники преступлений стремились удержать власть путем запугивания населения, основным способом которого являлось уничтожение и насилие над невинными людьми. Это как раз и составляет сущностную формулу терроризма.

Отмечая в целом полезность и важность судебных решений Трибуналов для совершенствования международной уголовно-правовой системы, нельзя обойти вниманием слабую продуктивность деятельности этих международных судебных органов. Глубокую обеспокоенность по поводу медленных темпов разбирательства, обусловленных ими длительных сроков содержания обвиняемых под стражей, оперативных средств и расходов Трибуналов высказали не только должностные лица Организации Объединенных Наций, государства-члены, но также и все органы Трибуналов. Более конкретно проблема проявляется в том, что почти за семь лет деятельности при затратах более 400 млн. долларов США МТБЮ и МУТР завершили лишь 15 разбирательств (68, с. 21). Несмотря на разницу в масштабах злодеяний, эти показатели никоим образом не могут сравниться с результатами и интенсивностью Нюрнбергского и Токийского Международных Военных Трибуналов и их приговоров, которые до настоящего времени не утратили значения как примеры эффективных международных уголовных судов.

В целом положения о военных преступлениях составляют основательные препятствия для эскалации терроризма и содержат в этом смысле новшества. Так, новый состав касается «перемещения прямо или косвенно оккупирующей державой части ее собственного гражданского населения на оккупируемую ею территорию, или депортация, или перемещение части населения оккупируемой территории в пределах границ или за пределы этой территории» (п. 2 (в) ст. 8). Замечу попутно, что указанные и подобные положения нормы согласно данному в работе определению терроризма имеют все основания быть причисленными к деяниям, образующим состав международного преступления «терроризм» (что, кстати, и происходит на Ближнем Востоке). Не случайно данное положение «вызвало резкое осуждение со стороны Израиля, который счел это циничным политическим маневром, что явилось причиной его голосования против Статута» (179, с. 20). Антитеррористический характер носят положения пунктов 2(в) и (е) (iii) ст. 8, касающиеся «умышленного нанесения ударов по персоналу, объектам, материалам, подразделениям или транспортным средствам, задействованным в оказании гуманитарной помощи или в миссии по поддержанию мира в соответствии с Уставом ООН, пока они имеют право на защиту, которой пользуются гражданские лица или гражданские объекты согласно международному праву вооруженных конфликтов».

Отмечая в качестве общепринятого метода международно-правового регулирования выработку и осуществление правовых норм на основе взаимного согласия и добровольности участников каких-либо правоотношений, следует указать на то, что меры в рамках реализации ответственности включают элементы силы. Отсюда институт ответственности сводится к реальному принуждению, что, по мнению многих авторов, не соответствует согласительной природе современного международного права (120, с. 87).

Однако, несмотря на многочисленные попытки дезавуировать принуждение, принизить его значение в международно-правовом регулировании, оно все же признается, потому что оно объективно существует, хотя и имеет свои специфические черты. Следовательно, принуждение нуждается в правовом основании, а последнее создается посредством согласования воли государств (17, с. 15).

Правом применять принуждение в международном праве обладают в первую очередь каждое государство как суверенный субъект международного права, а также международные организации, право которых считается вторичным (производным) и специальным (функциональным) (22, с. 10–11). Однако, помимо такой материально-правовой нормы, необходим процессуальный механизм реализации права на принуждение, «который, будучи зафиксированным в правовой форме, дает возможность заинтересованному государству защищать свои права в рамках согласованных процедур» (116, с. 73).

Особенно в подобном методе реализации ответственности нуждается механизм международно-правового регулирования борьбы с терроризмом, объектом посягательства которого являются интересы международного сообщества в целом. То есть принуждение здесь должно применяться от имени всего международного сообщества. Механизм реализации ответственности за терроризм, базирующийся на таком методе, способствовал бы и консолидации международного общественного мнения в вопросе правовых оценок этого международного преступления, где, к сожалению, превалируют подходы, обусловленные разными политическими и экономическими интересами.

Как отмечалось выше, участие государства в терроризме может быть прямым и косвенным. С определением прямого участия государств в терроризме особых проблем не существует. Тем более что ст. 5–8 Проекта статей об ответственности государств, подготовленного Комиссией международного права, устанавливают случаи, когда государству присваиваются акты действующих от его имени лиц, государственных органов и других государственных механизмов. Гораздо сложнее обстоит дело с определением косвенного участия государства в терроризме, поскольку четкие критерии здесь отсутствуют. Выработать их практически невозможно в связи с тем, что сущность терроризма как раз и состоит в двойственных и даже в тройственных детерминантах, что нередко оборачивается использованием им общественного мнения и права в своих целях.

Как можно, например, определить четкие критерии взаимосвязи террористических проявлений, происходящих в какой-либо стране в связи с допускаемой в отношении нее колонизационной, тем более неоколонизационной политикой? Такую детерминированность трудно определить даже в случае агрессии, аннексии, геноцида или апартеида, особенно если с террористическими последствиями они имеют существенный разрыв по времени, а иногда и по месту. Вряд ли возможна также выработка критериев, позволяющих однозначно отличить преступное попустительство органов государства по отношению к терроризму, когда широкий и продолжительный характер преступления в пределах территориальной юрисдикции государства указывает, казалось бы, на презумпцию причастности государства. Еще большую сложность в этой связи составляют распространяющиеся в настоящее время случаи, когда акты терроризма совершаются вне территории «подозреваемого» в терроризме государства.

Международное право в сфере борьбы с терроризмом все чаще сталкивается с трудностями, обусловленными стиранием различия между преступным поведением государства и его представителей и преступным поведением других лиц. Государство является основным, действующим на международной арене субъектом международного права. Поэтому возможность реализации ответственности за терроризм зависит от степени вовлеченности в международно-правовой процесс государства. Как указывает Ш. Бассиони, давно уже замечено разительное несоответствие, когда «общество и государственные органы, которые столь быстро и категорично осуждают террористические действия, совершенные отдельными лицами... отнюдь не реагируют подобным же образом, когда то же самое или даже худшее совершает политическая структура» (9, с. 105).

В случае причастности государства к терроризму субъектом ответственности является как индивид – представитель государства, так и государство, представителем которого этот индивид выступает. Обычно государство отрицает свою причастность (и, как правило, причастность индивидов – представителей государства) к терроризму и в случае, если оно оказывает материальную или организационную помощь в проведении террористических актов, и, тем более, в случае, если государство своими политическими и экономическими действиями и решениями создало условия и предпосылки к террористическим проявлениям на территории других государств. Причем, если в первом случае установление причастности государства возможно по отдельным фактам и признакам материального свойства (например, причастность Ирана и Сирии к деятельности «Хезболлы»), то во втором – сделать это весьма проблематично. Как, скажем, вменить США ответственность за терроризм в некоторых странах Латинской Америки, одной из первопричин которого являются грабительские условия торговли с ними (3, с. 87, 113), или за терроризм на Балканах, который во многом проистекает из реализации Западом геополитических и геоэкономических интересов (3, с. 90–92)?

Из этого следует, что реализация ответственности государства за терроризм во многом зависит от политических причин, вследствие экономической зависимости, либо в результате поражения в вооруженном конфликте уже независимо от позиции государства, причастного к терроризму. В большинстве случаев лишь в таких ситуациях осуществляется и ответственность индивидов – представителей государства.

Выходом из этого положения может быть лишь создание полномочного органа расследования и судебного органа, которые действуют в соответствии с четкими процессуальными правилами, будут способны установить факт соучастия государства в каждом конкретном случае и вынести решение о последствиях для виновного (17, с. 34).

Тем более, что Генеральной Ассамблеей ООН и ее Комиссией по предупреждению преступности и уголовному правосудию, Конгрессами по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями принято большое количество международных стандартов в области уголовного правосудия (113).