РАЗДЕЛ IV СОЦИАЛЬНЫЕ ТЕОРИИ МИРОУСТРОЙСТВА

В современных условиях эта проблема вследствие глобализации давно вышла за рамки национального общества и значительно обострилась.

Сейчас уже ни у кого не вызывает сомнений двойственность глобализационных процессов. С одной стороны, это противоречивый, но объективный процесс роста интернационального единства технологий, экономик и культур человечества, создающего возможность и необходимость единого развития с целью реализации всеобщих и предельно ясных интересов, присущих каждому человеку на Земле (сохранение мира, природы, обеспечение прав, возможностей достойного существования и т. п.), и обеспечивающего единство рода человеческого уже не только в пространстве, но и в реальном времени. С другой, это характерная для современной капиталистической миросистемы социально-экономическая, политико-идеологическая форма глобальной гегемонии корпоративного капитала, когда реализация указанных общечеловеческих задач зависит «от узкого круга враждующих между собой корпоративно-капиталистических элит, глобальной номенклатуры» (7, с. 8).

«Глобализация весьма специфически интегрирует мир, – пишет известный российский политолог Анатолий Иванович Уткин. – Одни интеграционные усилия ведут к искомому объединительному результату, другие обнажают непримиримые противоречия» (23, c. 65).

По мнению американского политолога Дж. Грея, «глобализация является ошибочным проектом, оказывающим непомерное влияние на глобальные экономические и финансовые институты. Она отражает предпочтения творцов американской внешней политики» (32, с. 4).

Внимание многих исследователей привлекает прежде всего конфликтосодержащий потенциал глобализации. Глобализация не смягчает, а усиливает неравенство, считают американские социологи Р. Кеохане и Дж. Най, «вопреки ожиданиям теоретиков, информационная революция не децентрализовала мировую мощь и не уравняла государства между собой. Она оказала как раз противоположное воздействие» (36, с. 89).

Как указывает А.И. Уткин, глобализация создает дополнительные возможности крупным производителям (чаще всего трансконтинентальным корпорациям, которые, пользуясь феноменально разверзшимся рынком, укрепляют свои позиции) за счет менее крупных и менее приобщенных к современной науке и технологиям производственных коллективов во всех странах Земли. Этим менее эффективным производителям грозит исчезновение с лица планеты. Не составляет большого труда уже сейчас назвать всемогущих чемпионов глобализации ХXI века и ее деморализованных жертв (23, с. 59).

Конфликтность глобализации связана с тем, что результируемая ею дифференциация мирового сообщества не только сохранится, но, скорее всего, получит новые измерения – возможно, с элементами ожесточения. Фиксация неравенства (и, еще важнее, отсутствие обнадеживающей альтернативы) в век массовых коммуникаций может очень быстро разжечь пожар несогласия и противостояния (там же, с. 65).

В таком выражении глобализация по сути обеспечивает закрепление гегемонии транснационального капитала. Мировое социально-экономическое пространство делится на субъектов гегемонии (ТНК и государства, порождающие их) и ее объектов (преимущественно второй и третий мир).

Процесс взаимодействия труда и капитала характеризуется тем, что единый мировой капитал (особенно финансовый), имеющий примерно одну и ту же ценность в любой точке земного шара, взаимодействует с разделенным на сегменты и пронизанным диспропорциями классом наемных работников.

Самым важным с политической точки зрения является то, что система международного разделения труда, основанная на выделении различия между развитой индустриальной «основой мира», полупериферией индустриализующихся экономик и периферией неразвитых стран в условиях глобализации, попадает в ситуацию абсолютного доминирования «глобальной триады» Северной Америки, ЕС и Восточной Азии. Здесь размещены главные производительные силы мира и «мегарынки мировой глобальной экономики, в которой центральную роль играют глобализированные транснациональные корпорации» (43, с. 82).

К этому следует добавить противостояние глобального капитала различным антигегемонистским силам, а также необходимость преодоления внутренних противоречий.

Процессы, образующиеся в области политической и духовной жизни, также достаточно очевидны: геополитическое доминирование, информационный и культурный империализм, насаждение идеологии либерализма при очевидном двойном стандарте и др.

Связанные с этим новые угрозы и вызовы, вставшие в полный рост на заре третьего тысячелетия, также носят глобальный характер. Мир не может оставаться прежним, он стоит на пороге формирования нового мироустройства. Пружина и внутренняя логика траектории уходящего века – исчерпание исторического пространства Нового времени, фатальный кризис его цивилизационной модели. Нестабильность, изменчивость социального калейдоскопа парадоксальным образом становится наиболее устойчивой характеристикой современности. Происходит интенсивная трансформация общественных институтов, изменение всей социальной, культурной среды обитания человека и параллельно – его взглядов на смысл и цели бытия (17, с. 13).

Но для настоящего исследования важна не только подобная констатация состояния современного мира.

Нарастающая в мире тревога базируется на многослойном противоречии между субъектами и объектами мировой геополитической, геоэкономической и духовной гегемонии. Безусловная монополия первых на наиболее современные механизмы и институты насилия и политического гегемонизма, а также на механизмы гегемонии в области духовного производства продуцирует корпоративно-бюрократические режимы стран третьего и второго миров, ориентированные на национализм, фундаментализм как иррациональные средства решения проблем их отсталости и зависимого типа капитализма (7, с. 19–20).

Несмотря на то, что практически все государства ввергаются в водоворот глобализации и должны адаптироваться к экономическому режиму наиболее успешных производителей среди частных компаний мира (что, собственно, и составляет суть глобализации), попасть в привилегированную часть глобализационной системы удается далеко не всем. Глобализацией практически не затронуты Африка, почти вся Латинская Америка, весь Ближний Восток (за исключением Израиля), значительная часть Азии.

Исключение целых обществ из процесса глобальной модернизации увеличивает риск этнонациональных конфликтов, терроризма, вооруженных столкновений (44, с. 47).

«Свобода и ярость, – пишут американские исследователи Р. Менон и У. Вимбуш, – с которой правительства – по меньшей мере, те, которые выразили желание участвовать в глобальной экономике, – могут обратиться к репрессиям, уменьшается драматически. Это увеличивает свободу маневра и самоизъявления прежде молчавших национальных меньшинств. Государства, в которых этнические меньшинства размещаются географически концентрированно, теряют рычаги воздействия – их противодействие меньшинствам становится все более дорогостоящим, потому что данное государство теперь уже хорошо просматривается всем внешним миром» (39, с. 84, 85).

Но основная масса населения таких, кинувшихся в глобализацию по инициативе их правительств, стран может воспротивиться жестокому открытию, безжалостной конкурентной борьбе и двинуться в противоположную – обращенную в прошлое сторону. Вспыхивает традиционалистское восстание против чужих ценностей (подаваемых как универсальные), против страшного разрыва богатства и бедности, против осквернения традиционных святынь и безразличия к потерпевшим. Уже сейчас жертвами подобной глобализации стали осколки Советского Союза и, во многом, азиатские государства – Китай, Пакистан, Афганистан, Индонезия (23, с. 68). При этом, по мнению Р. Менона и У. Вимбуша, идентичность, основанная на мифе, языке, религии, культуре, может оказаться недостаточно крепкой для сохранения целостности этих государств перед лицом глобализации (39, с. 85).

Недооценивать указанные реалии жизни было бы непростительной ошибкой. Они отражают процессы, происходящие в глобальной экономике и, конечно же, социально обусловлены. На это обращает внимание известный российский исследователь Борис Сергеевич Ерасов, который указывает, что, перемолов анализ и предсказания марксистской теории, история уверенно и довольно ускоренными темпами перемалывает и либеральную аналитику. Далеко не все население стран Нового Третьего мира впало в состояние вялотекущей аномии. Освобождаясь от потусторонних ориентаций и аскезы мировых религий, они впитывают мотивы языческой неоархаики, которая придает им пассионарность, ищущую выхода и требующую организации. Такой выход видится значительной частью населения в обретении заново смысла своего этнического бытия, что привело к неожиданному «этническому возрождению», возвращающему мир в «доосевое время». Но этот выход обретается и в радикальных течениях религиозного фундаментализма, возвращающих верующим упрощенные, но осмысленные цели избавления от обездоленности и потерянности в новом мире. И возникшее «из ничего» движение талибов, и азиатский или северокавказский ваххабизм, и алжирский исламизм, и индусский коммунализм – все это заполняет не только духовную, но и социально-политическую нишу и выполняет настойчивый «социальный заказ» (10, с. 111).

Сотни миллионов людей оказались попросту жертвами проходящих весьма далеко экономических процессов. При этом реально ощущаются явно отрицательные по значению плоды ускоренной глобализации: растущее неравенство в доходах, отсутствие гарантии долговременной занятости, резко возросшая острота конкурентной борьбы – теперь уже в глобальных масштабах. «Чувство беззащитности, – пишет А.И. Уткин, – ощущение себя жертвами громадных неподконтрольных процессов, озлобление слепой несправедливостью жизни, ощущение сверхэксплуатации – все это делает глобализацию ареной все более ожесточенной борьбы» (23, с. 70).

Вызванная глобализацией социально-экономическая поляризация формирует протестную социальную психологию, в недрах которой (отчасти, возможно, пока еще на подсознательном уровне) зарождается приемлемое восприятие терроризма как средства, восполняющего идущие на убыль социальные ожидания. «Оскорбленное чувство самоуважения, озлобление, ощущение превращения в жертву складывающихся обстоятельств могут в значительной мере укрепить силы, выступающие против глобализации, которая все больше будет восприниматься как благотворная лишь для США, – отмечает бывший директор Международного института международных отношений (Лондон) Ф. Хейзберг. – Фашизм и милитаризм Германии, Италии и Японии, самопровозгласивших себя «нациями-пролетариями», были во многом отражением популярных и широко распространенных в этих странах чувств, что они (эти страны) не получили всех выгод, которые поделили между собой другие страны» (34, с. 17).

Подобные чувства исторического отчуждения, ресурсной ошельмованности, технологической обделенности все настойчивее проявляются со стороны народов и «стран-пролетариев» «третьего мира», которые, в отличие от исторических предшественников, вместо мощных и отлаженных военных машин принимают на вооружение террористические методы воздействия на обидчиков.

«Итак, впереди вовсе необязательно безграничный прогресс, – подытоживает тему А.И. Уткин, – а уже проявляющий себя терроризм, вооруженный высокотехнологичными средствами, периодические коллапсы отдельных экономик, замешанная на разочаровании и экстремизме воинственность. Оптимисты, подобные американскому политологу Ф. Фукуяме, верящему во всеисцеляющие свойства либеральной демократии, на этом фоне смотрятся неубедительным меньшинством» (23, с. 480).

Ссылаясь далее на зарубежных исследователей, ученый показывает, что главной проблемой будет разочарование догоняющих Запад стран, со временем погружающихся в сомнения относительно мудрости быстрого изменения своих социополитических и экономических оснований (не дающих быстрой отдачи), и в то же время растущее ожесточение страдающих элементов общества, готовых ответить на силовую рекультуризацию вспышками насилия. Наступит время и для «столкновения цивилизаций», и для бунта бедных против богатых, и для силового передела истощающихся ресурсов Земли (30, с. 59). Если Запад будет настаивать на том, что успешное его развитие – попросту «результат уникальной культуры» (37), – то подобный вывод для огромного развивающегося мира может действительно оказаться не только «плохой историей, но и опасной интерпретацией» (38, с. 35–37), ведущей в конечном счете даже полных надежд инициаторов западного пути развития к трагическому выводу, что уникальный западный пример повторен быть не может принципиально. Тогда в повестку дня встанет вопрос о вызове глобальному доминированию менее обласканных историей регионов. Такой вывод делают сами западные футурологи (30, с. 58).

Иными словами, логическим результатом противоречий геополитической гегемонии мирового капитала, возрастающей поляризации стоящих за ввергаемыми в конфликт сторонами сил, становится система отношений насилия, охватывающая человечество в целом, в которой все более значительное место занимает терроризм.

При этом следует учитывать, что радикализация трудящихся масс и традиционалистски настроенного населения в регионах «третьего мира» происходит при явном ослаблении левых политических партий и движений с их левыми политико-экономическими программами, оказывавшими сдерживающее влияние на массы, благодаря формированию соответствующих социальных ожиданий. Не находя такого социального поглощения, радикальность воплощается в различных формах насилия и, прежде всего, в терроризме.

Важно при этом подчеркнуть, что являясь (1) продуктом мирового процесса, начавшего свой отсчет с 1968 года, т. е. с момента всемирной революции, сокрушившей незыблемость либерализма как идеологии геокультуры (9, с. 39, 52, 56), современный терроризм (2) стал, по сути, составляющей этого процесса и все более претендует на (3) осуществление регулятивной функции в нем.

Сущность встроенности терроризма в современный мировой процесс и его эскалации проистекает из его взаимосвязи с глобальной гегемонией капитала. Чем глубже нищета и национально-культурное угнетение стран «третьего мира» и чем выше при этом уровень монополизации систем насилия субъектами глобальной гегемонии капитала, а также мощь теневого транснационального капитала, тем больше, с одной стороны, опасность использования терроризма силами, противостоящими этой власти, а с другой – агрессивность субъектов гегемонии (7, с. 21).

Если трое богатейших людей Земли имеют богатства, превышающие таковые у 47 наиболее бедных стран, если 475 богатейших людей мира контролируют богатства, превышающие достояние половины человечества, то социальный взрыв недалек. И едва ли помогут ядерное оружие и снимающие всю мировую информацию спутники. Полутора миллиардам голодающих сегодня людей попросту нечего терять, а информационная революция открывает им глаза на бесперспективность их существования. Отсюда, видимо, верно, что «новые социальные теории или нисхождение к цивилизационным первоосновам дает обиженной части планеты объединяющее начало (курсив мой, – В. А.), и всадники Апокалипсиса снова появятся на горизонте» (23, с. 482).

Действительно, такие тревожные тенденции в современном мировом процессе вызвали к жизни ряд теорий в мировой социальной науке, имеющих своим предметом человечество как целостность, как единое образование, т. е. исследующих глобальное (мировое) общество.

Обращают внимание труды в этой сфере известных американских ученых Дж. Модельски и Дж. Гольдстайна.

Перу профессора политической науки университета штата Вашингтон (г. Сиэтл) Джорджа Модельски принадлежит одна из самых известных современных концепций мирового общества – теория глобальной политической системы. Глобальная политическая система, по Модельски, – это функционально специфичная совокупность отношений, характеризующихся наличием проблем определенного уровня и связанных с организованным осуществлением коллективных действий на глобальном уровне» (41, с. 7–8), «совместная деятельность людей на глобальном уровне по реализации общих интересов или производству общих благ (public goods), т. е., для коллективного преследования коллективных целей» (40, с. 85).

Основными элементами глобальной политической системы являются глобальные державы (global powers), т. е. государства, занимающие важное положение и играющие ключевые роли в ней. «Глобальные державы определяют порядок в глобальной системе; они – то, что способно действовать и способно отвечать на действия, они организуют и возглавляют коалиции, они присутствуют во всех частях мира, действуя на глобальном уровне. Их действия и ответы на реакции определяют состояние политики на глобальном уровне» (41, с. 20). Но самым значительным элементом системы, ее основой, осью, вокруг которой она вращается, является, по мнению ученого, мировая держава (world power) – самая мощная и влиятельная среди глобальных держав: «Мировая держава – это ведущая единица глобальной политической системы» (41, с. 10). Важным ее элементом также является главный конкурент (challenger) в борьбе за мировое лидерство.

Уровень влиятельности и могущества державы и, следовательно, ее статуса в глобальной политической системе Модельски сопрягает с уровнем ее военно-морской мощи (sea power) (42, с. 114–124), присовокупляя к этому военно-воздушную и военно-космическую мощь.

Глобальная политическая система развивается циклично. Длинный ее цикл – это сложный процесс, суммирующий процессы позитивной и негативной обратной связи. Ученый считает, что в единстве процессов воспроизводства и развития глобальная политическая система развертывается как последовательность длинных волн или длинных циклов (long cycles). Содержание системных циклов глобальной политической системы Дж. Модельски видит следующим образом: 1) глобальная война (global war), 2) мировая держава (world power), 3) делигитимация (delegitimation) и 4) деконцентрация (decontration). Глобальная политическая система развивается в каждом цикле и от цикла к циклу. Ее развитие происходит также и путем дифференциации функциональных подсистем – политики, экономики, культуры и т. п.

Другим американским ученым-политологом, профессором международных отношений Американского университета в г. Вашингтоне Джошуа Гольдстайном предпринята масштабная попытка синтезировать теории циклического развития мирового сообщества, которая представлена в теории циклов мировой системы.

Дж. Гольдстайн утверждает, что наиболее важными сторонами мировой системы являются экономика и политика, которые одновременно выступают и как целостные сущности – мировая экономика и мировая политика. В экономическом отношении мировая система характеризуется неравным географическим разделением труда между ядром (core), т. е. сообществом наиболее развитых государств, и периферией, т. е. отсталыми странами.

В политическом отношении мировая система характеризуется систематическим использованием насилия для поддержания режима властных отношений, а также и для изменения этих отношений. Эти отношения заключаются в доминировании стран ядра над странами периферии мировой системы и борьбе за господство в ядре мировой системы между лидирующими государствами.

Ключевым элементом мировой системы является ее ведущее государство – держава-гегемон (hegemonic power) – это «государство ядра, которое обладает неоспоримым экономическим и военным превосходством среди держав ядра и, следовательно, в значительной мере способно воздействовать на функционирование международной системы» (31, с. 5).

Надо сказать, что вопрос о том, нуждается ли мир ради планомерного развития и самоутверждения в наличии доминирующей державы, для аналитиков достаточно актуален и небесспорен. Сторонники однополярности, аналитики сверхдержавной мощи дают положительный ответ, правящий политический класс готов бороться за сохранение своего привилегированного положения. «Лидирующая держава выступает за международную стабильность, за сохранение системы, которая позволяет ей пользоваться большим влиянием и благосостоянием» (35, с. 293). Однако большинство специалистов в сфере международных отношений не разделяет такого оптимизма. Однополярности, претензиям на гегемонию противостоят мощные силы. Процесс перехода к многополярности сопровождается возрастанием напряженности. «Американское могущество, – пишет вице-президент Брукингского института (Вашингтон) Р. Хаас, – сколь оно ни велико, ограничено временем и обстоятельствами. Мощь страны небезгранична в плане ресурсов (деньги, время, политический капитал), что может ослабить внутреннюю поддержку глобальной американской империи» (33, с. 37).

Тем не менее, Дж. Гольдстайн настаивает на преимуществах мироустройства с державой-гегемоном в центре. В соответствии с его подходом, противоречия в самом ядре являются определяющими для развития мировой системы. Периферия не является предметом его внимания. «Мой подход, – пишет ученый, – отводит войне центральную роль в развитии системы. Система войн среди великих наций-государств существенным образом влияет на экономическое развитие и классовые отношения» (31, с. 4). Показывая войну как процесс, составляющий главное содержание мировой политики, основу развития общества, Дж. Гольдстайн, тем не менее, отмечает противоречивость взаимовлияния войны и экономического роста. Экономический рост порождает избыточное богатство, создавая основу для ведения войн. Чем больше экономический рост, тем значительнее эта основа и тем кровопролитнее последующая война. Война вместе с тем подрывает производство и тем самым тормозит экономический рост. Среди позитивных факторов влияния на экономику он называет стимуляцию производства и, соответственно этому, подавление безработицы, побуждение к научно-техническим нововведениям, обновлению технологий, а также становление и укрепление нации-государства. Однако ученый признает, что ущерб от войн все же несравненно более весом.

Согласно позиции Дж. Гольдстайна, политический и экономический процессы в глобальной политической системе тесно взаимосвязаны. Борьба за гегемонию является одновременно экономическим и политическим феноменом. Экономическая мощь конвертируется в политическую и военную, а значительный политический и военный потенциал предопределяет высокий уровень экономического развития. Существенно, что ученый определяет войну и революцию как важнейшие факторы социальной динамики. Это необходимые способы снятия обострившихся социальных противоречий общественного развития посредством использования сторонами систематического, организованного насилия. Хотя подход Дж. Гольдстайна к войне состоит в ее восприятии как обособленного, изолированного фактора социального процесса.

Как и Дж. Модельски, Дж. Гольдстайн считает развитие мировой системы цикличным. Комплекс факторов, определяющих эту цикличность, по его мнению, составляют: долговременная эволюция – развитие мировой системы и изменение ее географических характеристик, а также ее состава; циклы гегемонии (hegemony cycles); длинные волны в экономике (long cycles); ежедневные и ежегодные изменения-колебания, включая короткие циклы, события и случайные влияния. Особое место в анализах ученого отводится циклам гегемонии в мировой системе. С 1495 года он прослеживает три таких цикла (на фоне известных девяти циклов Н.Д. Кондратьева) и выделяет следующую последовательность периодов каждого из них: 1) война за гегемонию (вооруженная борьба между государствами ядра мировой системы за гегемонию), 2) и сильная гегемония доминирующей державы, т. е. период неоспоримого господства в мире страны, одержавшей верх в войне за гегемонию, 3) упадок гегемонии, т. е. ослабление, эрозия господства державы-гегемона и 4) (начался в 1945 г.) соперничество, т. е. конкуренция былой державы-гегемона с возникшими претендентами на роль гегемона, монополярный мир.

С нашей точки зрения, важно, что Дж. Гольдстайн в четвертом цикле делает исследовательскую «поправку» на фактор присутствия ядерного оружия. Оно существенным образом трансформирует течение, порядок циклирования мировой системы, поскольку войны за гегемонию теперь становятся почти невозможными.

Представленные теории Дж. Модельски и Дж. Гольдстайна¹ безусловно актуальны тем, что они исследуют волнующую человечество тему. К достоинству этих теорий следует, прежде всего, отнести то, что в отличие от общепринятой позиции, согласно которой человечество практически рассматривается как совокупность стран и народов, концепции авторов характеризуются тенденцией исследовать человечество как целостное образование, как единую сущность, причем с различием внутри себя.

Оценивая же полемичные стороны рассматриваемых теорий, мы не станем следовать традиции и прибегать к сравнительному анализу их социо-политической сути как таковой. Заметим лишь, что определяющим их недостатком является то, что становящееся единство мира в сущностном измерении – на уровне способа производства фактически не исследуется.

Сейчас уже нельзя обойти вниманием разрушительные геоэкономические тенденции, которые у подавляющего большинства исследователей, несмотря на различие в методиках и подходах к изучению проблем геоэкономики, вызывают серьезную озабоченность и тревогу относительно опасности, которую несет в себе глобализация, создавая условия для негативной трансформации существующего миропорядка.

Немецкий ученый Зигмунд Бауман, исследуя противоречивый процесс глобализации, в котором происходит собственно глобализация богатства с одновременной локализацией бедности (т. н. глокализация), обращает внимание на вытекающие из глобального неравенства ключевые последствия этого процесса. Такая глобально-локальная взаимозависимость, по его утверждению, раскалывает складывающееся на наших глазах мировое общество. Иными словами, глобализация и локализация, являясь двумя сторонами одного и того же явления, одновременно представляют собой движущие силы, формы выражения новой