Использование кушетки и страх уснуть

Многие люди, и пациенты и терапевты, боятся уснуть во время лечения. Они предпочитают лучше сидеть, чем пользоваться кушет­кой, уступая своему страху заснуть и защитам против него. Все мысли и чувства, которые люди относят к этому явлению, на самом деле, верные и полезные аспекты психоаналитического процесса.

Беспокойство о том, как бы не заснуть, было очевидно с самого начала психоанализа, по этому вопросу были проведены многие ис­следования. Но исследования сна и его значения в терапии не затро­нули в достаточной мере проблему засыпания аналитика и пациен­та, особенно в связи с использованием кушетки.

Для пациента страх уснуть на кушетке во время сессии имеет две стороны. Он может бояться, что уснет сам или что уснет анали­тик. Эти страхи могут иметь различные источники: латентные, предсознательные страхи пациента могут быть усилены прежде слы­шанными им шутками, рассказами и карикатурами, изображающи­ми кушетку как место, где дремлют.

Точно так же, как популярный юмор изображает пациента спя­щим на кушетке, так и аналитика часто рисуют похрапывающим в кресле за спиной пациента. Это создает основу для страха, что ана­литик может уснуть. Эти страхи обычно связаны с убеждением, что засыпание аналитика означает:

а) вместо того, чтобы делать свою работу, слушать пациента, ана­литик мошенничает;

Ь) у аналитика нет чувств к пациенту, нет заботы о нем;

с) вклада от пациента в отношения никакого, пациент неадекватен;

с!) аналитик хотел бы от него отделаться;

е) аналитик над ним смеется.

Многие из таких страхов и убеждений являются производными не­разрешенных конфликтов, проистекающих из фрустрирующей ситу­ации детства. Другие основаны на личном опыте или сообщениях дру­гих людей о том, что аналитик уснул во время сессии или проявил не­дружественное или безразличное отношение к пациенту. Каков бы ни был источник, чувство своей нежеланности или неадекватности может быть сфокусировано почти на любом аспекте лечения, и то, что анали­тик находится вне поля зрения, может служить экраном для этих чувств. На бессознательном уровне у пациента может быть оральный страх утраты материнской груди и страх быть брошенным. Сон на кушетке может представлять собой то состояние, в которое впал ребенок после всей фрустрации и бесполезного крика о внимании или пище. Не видя терапевта/матери, он утрачивает надежду и ищет облегчения во сне. Для некоторых людей надежда на утеше­ние и пищу существует, пока терапевт виден. Таким образом, ви­деть терапевта — значит быть защищенным от страха быть бро­шенным.

Некоторые пациенты связывают сон с психозом. Это время, когда их Эго менее привязано к реальности, когда разыгрываются их самые страшные фантазии. Они молят об освобождении от этих фантазий, но их толкает обратно к ним, когда они ищут облегчения от реально­сти, которая для них тоже нестерпима. Автор лечил женщину, кото­рая обратилась к анализу после третьей суицидальной попытки. Она не могла вынести, если оставалась одна. Я существовал только до тех пор, пока она меня видела. Оставаясь одна, она навязчиво за­нималась мастурбацией, испытывая большое чувство вины. Ребен­ком ее часто упрекали за то, что она не может играть сама с собой. Позднее игры с собой в сексуальном смысле были запрещены и при­носили сильное чувство вины. Ее обычные фантазии, связанные с мастурбацией, были о болезненном и стыдном сексуальном ее ис­пользовании другими людьми. Увлекаясь этими фантазиями, она то засыпала, то просыпалась. Но когда она лежала на кушетке во время аналитического часа, ее сексуальные чувства нарастали, и она впа-

дала в тревожное состояние, чувствуя себя отрезанной от всех, оди­нокой, виновной, и желающей, но страшащейся уснуть.

Маленькие дети, что явствует из их кошмаров, тоже часто боятся уснуть. Это воспринимается как состояние беспомощности и уязви­мости. Это время, когда до них могут добраться чудовища. После игр, сражений и прочей дневной деятельности детей часто просят вече­ром все это бросить и идти в постель. При этом им приходится оста­вить физическую активность и заменить ее психической — фанта­зиями и сновидениями. Вместо активного поведения они теперь вов­лекаются в пассивное чувствование, мышление и вспоминание. Для многих детей, днем очень активных, их постель — единственное ме­сто для активности исключительно психической. Многие дети вос­стают против необходимости оставить свою дневную активность и рассматривают сон и засыпание как нечто весьма нежелательное. В то же время этот пассивный образ размышления тренирует их за­сыпать, вырабатывая условный рефлекс.

На анальном уровне людей заботит трата времени и денег. Разго­вор — полезный продукт, а сон — потеря времени. Могут быть и анальные садистские фантазии о сексуальном овладении во сне. Для пациента регрессивный феномен сна может представлять собой по­терю контроля над своей участью и стать субъектом воли другого человека. Это может быть и страх потери контроля над своим телом, с дефекацией и стыдом за нее.

Один пациент жаловался на использование кушетки, боясь, что он уснет, а это будет потеря времени и денег. Он сообщил, что во время предшествующих сессий с другим терапевтом, когда его на­чинал одолевать сон, он вздрагивал и полностью просыпался от вне­запного страха, что им сейчас овладеют анально. Ребенком он боялся соблазнительности своей матери, и часто приходил в ярость от ее чрезвычайной фамильярности по отношению к его телу. Она отно­силась к нему, как к своей вещи, к которой она может иметь доступ в свое удовольствие.

На фаллическом уровне сон может представлять собой непос­редственно сексуальную активность. И на английском и на других языках «спать» с кем-то означает иметь с этим лицом сексуальный контакт. Для многих людей уединенные моменты в своей постели —-единственное время, когда они позволяют себе сексуальные мысли,

чувства и активность. Для них спать в чьем-то присутствии может представлять собой форму угрожающего сексуального контакта.

Молодая женщина с высокими моральными принципами, жив­шая одинокой жизнью, никак не могла лежать на кушетке спокойно, вертелась, часто оборачивалась. Долго возражала против кушетки из-за потребности смотреть на терапевта. Ее движения на кушетке оказались компромиссом между желанием физической близости и возражением против того, чтобы с кем-нибудь спать, пока он на ней не женится.

В другом случае, наблюдая, как пациент стискивает края кушет­ки, автор задал ему об этом вопрос. Пациент сказал: «Когда вы об этом спросили, мне пришли в голову груди. На самом деле, пришла идея, что это пенис, но я не хотел это говорить. Я думаю, что не хотел потому, что спокойнее сказать о грудях, чем пенисе». Пациент затем вспомнил, что подростком он мастурбировал, ложась животом на подушку, и перекатывался взад-вперед, стискивая подушку. С не­которым замешательством он вспомнил, что как-то вошел в комна­ту сына-подростка, а сын мастурбирует так же. Затем он спросил, как ему реагировать на то, что его сын в его присутствии не может удержаться от поглаживания пениса. После обсуждения всего этого он ослабил свою хватку, отпустил кушетку и сказал, что неожидан­но почувствовал, что совсем расслабился. «О чем бы мы ни говорили, мне кажется, я расслабляюсь. Руки висят свободно".

Обычно анализируемым помогает и поддерживает их, если им сказать, что ничего нет страшного, все в порядке, если они уснут во время сессии. Фактически, это благоприятный знак, поскольку это указывало бы, что они достаточно расслаблены и чувствуют себя в безопасности в присутствии аналитика, чтобы позволить себе ус­нуть. Обычно для того, чтобы уснуть, нужно чувствовать себя сон­ным, а это необходимо в некоторые моменты лечения, чтобы обеспе­чить благоприятный исход. Такие уверения помогают расслабиться большинству, но очень мало кто засыпает на самом деле.

При обзоре литературы становится очевидно, что очень много написано о значении засыпания пациента во время лечения, и очень мало о засыпании аналитика. Более открытое исследование этой темы может смягчить страх, связанный с возможностью заснуть.
89

Вдобавок к тому, какой прямой смысл может иметь идея анали­тика, дремлющего во время сессии, для пациента, большинство те­рапевтов озабочены своим образом в профессиональном сообществе. Они боятся уснуть, потому что считают, что это скажется на их пре­стиже. Об аналитиках, которых застигли крепко спящими, отпуска­ют уничижительные замечания. Этот страх уснуть приводил в ряде случаев в выстраиванию защит. Известно, что некоторые терапев­ты не только сажают пациентов, чтобы сохранить свое собственное бодрственное состояние, но и ищут для себя преподавательской, кли­нической и исследовательской деятельности, чтобы прервать ежед­невную тягомотину постоянной работы с пациентами. Другие нахо­дят, что групповая терапия снимает напряжение от стараний оста­ваться в расслабленном бодрствовании, часами выслушивая людей на кушетке. Групповая ситуация приносит им больше возбуждения. Некоторые прибегают к кофе и даже лекарственной стимуляции, чтобы не спать.

В общем, идея терапевта, спящего во время лечения, вызывает большое неодобрение. Фромм-Райхманн (Fromm-Reichmann, 1950) видит много причин, чтобы избегать кушетки с терапевтом сзади. Главная причина, как она считает, заключается в том, что такого рода расстановка слишком широко открывает дверь для возможности те­рапевту подремать во время сессии. Она пишет (ibid; 68): «Класси­ческая психоаналитическая расстановка, где доктор сидит позади пациента, лежащего на кушетке, несет в себе опасный подтекст: она может поддержать малейшее побуждение аналитика задремать».

Такого рода установка основана на убеждении, что аналитики подобны авиадиспетчерам, от которых ждут, что они не будут спать, всегда будут бодры и готовы услышать любое сообщение. То, что это не всегда так, видимо вызывает у некоторых аналитиков тревогу и вину, а у пациентов страх и гнев. В любом случае, это убеждение основано на таком понимании функции аналитика, которое отража­ет условленный взгляд на общение человека с человеком, где на каж­дый стимул полагается открытая реакция.

Для аналитика, однако, кратчайшее расстояние — не прямая меж­ду двумя точками, как это типично для логических мыслительных процессов. В анализе эти рациональные вехи не существуют. Чтобы

достичь понимания, аналитику приходится пускать в дело не только мысли, чувства и воспоминания пациента, но и свои собственные. Он часто полагается на свою интуицию в той же мере, в какой на свои знания и подготовку. Когда он слушает, это происходит подчас вне обычных измерений, «третьим ухом», как это назвал Райх (Reik, 1948). Аналитик исследует сны и фантазии пациента, и часто вдобавок свои собственные.

Меннингер пишет (Menninger, 1958; 87):

«Теоретически, он (аналитик) должен только наблюдать, какое воз­действие оказывает его роль молчаливого слушателя и явного фрустратора просящей стороны. Они оба — участники этого процесса, и не­смотря на то. что пациента сознательно и неоспоримо фрустрируют в аналитической ситуации, в то время как аналитик, теоретически, не фрустрирован. мы все понимаем, что в какой-то мере получает удов­летворение пациент, а аналитик —• фрустрирован. Соответственно, ана­литик как человек реагирует на свою фрустрацию и использует раз­личные защитные механизмы, в особенности — идентификацию и про­екцию. И он тоже качается на волнах временного регресса, включая временную ложную идентификацию своего пациента. Пациент стано­вится его матерью, отцом, учеником, коллегой, другим пациентом, или даже проекцией собственного Я аналитика».

Ранее Ференци (Ferenczi, 1919; 70) так комментировал это процесс: Аналитическая терапия, следовательно, предъявляет к доктору требования, которые кажутся прямо противоречивыми. С одной сто­роны, от него требуется свободная игра ассоциаций и фантазии, полная доступность своему бессознательному: мы знаем от Фрейда, что толь­ко гак возможно интуитивно ухватить выражения бессознательного пациента, раскрывающиеся в манифестном материале его манеры речи и поведения. С другой стороны, доктор должен подвергнуть матери­ал, представленный им самим и пациентом, испытанию логикой и б своих действиях и сообщениях может позволить себе руководство­ваться исключительно результатом своих мыслительных усилий. Со временем обучаешься прерывать и позволять себе продолжать получать определенные сигналы из предсознательного, и на их место выдвигать критическую установку. Это постоянное колебание Между свободной игрой фантазии и критическим рассмотрением
91

предполагает свободу и нестесненное перемещение психического возбуждения доктора, чего вряд ли можно потребовать в любой дру­гой сфере».

Фрейд считает (Freud, 1912а), что лучше всего для аналитика со­хранять свое внимание свободно парящим, что позволяет переме­щать его с пациента на самого себя, на свои мысли, чувства, сновиде­ния и фантазии, и затем обратно на пациента. Чтобы достичь этого, аналитик должен иметь достаточно свободы интеллектуальной, эмо­циональной, и, в какой-то мере, физической. Интеллектуальная сво­бода включает возможность продумывать материал, поступающий во время сессии, позволять странствовать своей фантазии и чув­ствам, размышлять о значении различных сообщений, касающихся взаимоотношений, и оставаться способным высказать пациенту, при удобном случае, то понимание, которое сложилось у него в резуль­тате этого процесса.

Другой род свободы, необходимый аналитику, — это свобода фи­зическая, и она дается позицией в кресле позади пациента. Она оп­тимально позволяет аналитику исследовать движения пациента и свои собственные, не оказывая при этом влияния на сообщения па­циента. Она позволяет ему вытягиваться и менять положение на про­тяжении долгих часов сидения, не привлекая внимания пациента. Она позволяет ему закрыть глаза и сконцентрироваться на внешних стимулах в той же мере, как и на своих внутренних сообщениях, не будучи невежливым. Как может лечение, требующее времени спе­циалиста с высокой подготовкой, его способностей и производитель­ности в полной мере позволить ему удовлетворять и его человечес­кие нужды? Аналитика бомбардируют стимулы, усиливающие обыч­ные потребности до грандиозных степеней. Будучи ограничен физи­чески и подвержен ежедневным продолжительным обсуждениям гнева, секса и трагедий, аналитик может интернализовать значи­тельное напряжение, которое он может надеяться свести к миниму­му, сделав свое окружение по как можно более удобным.

Другой фактор, влияющий на количество напряжения, которое аналитик испытывает в течение рабочего дня, — это количество сна в предшествующую ночь. Как ни странно это покажется, слишком много сна — не всегда преимущество. При этом аналитик — слиш­ком бодрый и деловой терапевт. Недостаток сна, который он может

постепенно восполнить глубоко расслабленным физическим состо­янием, которое он сохраняет в течение дня, больше подходит для той пассивной работы, которую он выполняет. Но, естественно, это по­лусонное состояние может привести его на грань, отделяющую сон от бодрствования. Оно дает гораздо большую возможность уснуть: создает те самые условия, которых боятся и пациент, и он сам. Есть основания считать, что менее, чем полное внимание со стороны ана­литика не обязательно наносит большой ущерб лечению. Ференци (Ferenczi, 1926; 103) так комментировал это: «Факт, что доктор на протяжении многих интервью мало обра­щает внимания на ассоциации пациента и навостряет уши только на определенные утверждения, также принадлежит к разделу "Контрперенос". Пристальное изучение в основном показывает, что бессоз­нательно мы реагировали на пустоту и никчемность ассоциаций, ко­торые выдавал пациент, тем, что убрали сознательное возбуждение; при первой же идее пациента, которая как-то касалась лечения, мы вновь взбодрились. Следовательно, опасность, что доктор уснет и ос­тавит пациента без наблюдения, не так уж велика. (Я получил полное подтверждение этого наблюдения при устном обсуждении предмета с проф. Фрейдом.)».

Перлз (Perls, 1969; 79) более категоричен в своей установке, дозво­ляющей терапевту спать. Он доводит свою терпимость до крайности:

«Итак, всегда засыпайте, когда вы утомлены или напряжены — если вы уснете, когда пациент не говорит ничего интересного, это сохранит вам силы, а пациент или разбудит вас или вернется с бо­лее интересным материалом. А если нет, вы, по крайней мере, по­спите».

Ценность сообщений пациента как оправдание, может или нет аналитик поспать, кажется сомнительным критерием для такой по­зиции. Как пояснит дальнейшее обсуждение контрпереноса, анали­тик может быть склонен уснуть именно в момент наиболее значи­тельных высказываний пациента. Более могущественные чувства в отношениях с пациентом могут побудить терапевта ко сну.

Засыпание во время сессии — профессиональная опасность, ко­торую нужно минимизировать. Хотя это случается, вероятность засыпания аналитика в присутствии любого из пациентов более од-

ного раза очень мала. Если аналитик чувствует, что его клонит в сон, он должен рассмотреть возможные субъективные факторы контр­переноса, обратиться к паттернам своего ночного сна, а также ис­пользовать время между пациентами, чтобы отдохнуть в кресле или на кушетке. Если сонливость нападает с каким-то конкретным па­циентом, надо тщательно изучить сопротивление контрпереносу.

Касаясь контрпереноса, ряд авторов отмечает, что они использо­вали чувства, индуцированные в них их пациентами, чтобы обеспе­чить понимание терапевтического процесса в их отношениях с па­циентом (Rosenfeld, 1952; Racker, 1957). Спотниц (Spotnitz, 1960) на­зывает эти чувства, индуцированные в аналитике пациентом, «чув­ствами объективного контрпереноса». Он утверждает, что их можно использовать и развивать как точный инструмент, способный раз­решать эмоциональные сопротивления пациентов. Он объясняет, что другая форма контрпереноса, «субъективный контрперенос», нахо­дится вне влияния пациента на аналитика. Таким образом, сонли­вость как результат вытесненного пациентом гнева может рассмат­риваться как объективное сопротивление контрпереноса. Задача аналитика, когда на него нападает сонливость, изучить источник сво­их чувств. Если это субъективное сопротивление, то есть, какие-то факторы, идущие от аналитика и вмешивающиеся в его задачу по­нимать и анализировать пациента, то с ним надо поступить практи­ческими средствами. Его надо изучить и понять так, чтобы оно раз­решилось. Исследовательская установка — одна из самых позитив­ных, продвигающих лечение вперед.

Мой собственный опыт и дискуссии с другими аналитиками ука­зывают, что редко найдется тот, кто никогда не засыпал во время аналитического часа. На нас оказывают влияние чувства, о которых нам сообщают (особенно если это нарциссические чувства), состоя­ние нашего здоровья, продолжительность рабочего дня и склонность ко сну. Другие параметры — определенные контртрансферные эле­менты в собственной жизни терапевта, против которых и выстраи­вается защита в виде сонливости. Понимание, что ты спал, обычно является сюрпризом. Что еще удивительней, что сон продолжался всего несколько минут, хотя кажется, что это было гораздо дольше. Также наблюдались паттерны сонливости в определенные периоды дня и с определенными пациентами. В противоположность тому, что

может показаться, эти пациенты продвигаются в лечении равным образом с другими, не вызывающими у аналитика сонливости Од­нако, это наблюдение находится в соответствии со взглядом что ле­чит не то, что говорит аналитик, а то, что говорит пациент. '

Отказ от применения кушетки по инициативе аналитика или па­циента, в качестве меры предосторожности против сна может быть к несчастью, потерянной возможностью исследовать еще одно измере­ние в процессе лечения. Если это делается из-за какого-то страха или желания, нужно предпринять все усилия для их исследования.

Если от использования кушетки отказываются под давлением потребности уснуть, можно определить, может ли потребность во сне быть временно удовлетворена, порекомендовав, как получить более адекватное количество сна перед сессией. В основном, однако проблема сна не должна быть главным критерием, применять или нет психоаналитическую кушетку как инструмент лечения
95

Некоторые аспекты психоаналитической теории представляют­ся параллельными принципам физиологического функционирова­ния. Например, сон — это не только жизненная психологическая не­обходимость, но и столь же важная физиологическая необходимость.. Сон — не только форма психической релаксации, но и физическая регрессия. Эти параллели имеют отношение к использованию ку­шетки, в том смысле, что кушетка усиливает как физический, так и психологический регресс при взаимодействии обоих. Физиологичес­кий регресс, видимо, способствует эмоциональному.

Покойный норвежский аналитик, Трюгве Братей (Trygve Braatoy, 1954), обращает внимание на физические аспекты лежачей позиции. Он считает, что релаксация на кушетке и разрыв с ежед­невными условностями помогает тому, чтобы «проявилась мудрость тела». Он полагает, что физиологические соображения очень важны. Братей обсуждает этот аспект кушетки очень подробно, как и так называемые психологические аспекты, и его взгляды заслуживают некоторого исследования, так как он один из немногих авторов, по­святивших значительное внимание использованию кушетки. Сле­дующие выдержки дают некоторое представление о его мыслях.

«Кушетка убирает ту часть жесткости позы или напряжения мышц пациента, которая в стоячей или сидячей позе необходима для преодоления силы тяжести. От этого он буквально становится

более податливым и более отзывчивым к внушению аналитика. По­этому здесь есть свой риск. Этот риск, очевидно, непосредственно связан с тем. что кушетка является общим фактором гипнотического и психоаналитического лечения. Если, однако, терапевт не эксплуа­тирует эту возможность, но твердо придерживается неуклонной воп­рошающей установки, продолжает быть заинтересованным в инди­видуальности и спонтанности пациента, то релаксация на кушетке дает ему специфическую возможность наблюдать блокировку спон­танных /движений, вызванную переживаниями, внешними по отно­шению к аналитической ситуации (ibid; 119).

«По отношению к соматическому влиянию кушетки можно выс­казать следующие доводы; если пациент расслабился в позе лежа, так проще допустить урчание в кишках ("пусть они говорят"). Это труднее в сидячей позиции и практически невозможно, если он сто­ит* (ibid; 154).

«Если мы согласны, что хронические невротики испытывали фун­даментальные и формирующие характер фрустрации в довербальном периоде, разумный технический вывод, что и наша техника должна включать невербальные подходы. Кушетка и есть такой невербаль­ный инструмент. Ее возможность делать позу более свободной — осво­бождает дыхание и с ним эмоции» (ibid; 236).

«На биологическом уровне сознание понимается как функция тела. В клинической работе открывается, что вытеснение, торможение (затруднение), защита и сопротивление подразумевают телесные напряжения» (ibid;117).

«Увидев это, аналитик увидит далее, что влияние установок и позиций пациента (постольку поскольку они определены ситуаци­ей) — неадекватное напряжение — существенно для понимания, как действует психоанализ. Он действует, меняя установку (позицию) пациента» (ibid; 117).

«Эта (психо)терапевтическая работа всегда была интегральной частью психоанализа. В классическом психоанализе с начала перво­го аналитического часа до конца последнего она идет с помощью ку­шетки» (ibid; 119).

Братей очень интересно уравнивает изменение установки и из­менение позиции, в смысле позы, с прямой (сидячей) на наклонную
97

(лежачую). Он также относит конкретно к телу такие абстрактные аналитические понятия, как вытеснение, торможение (затруднение), защита и сопротивление и соотносит эти механизмы с телесными напряжениями. Вероятно, такие утверждения могут оспариваться, так как они нелегко демонстрируются. Тем не менее, отдых в посте­ли — веками известное лекарство от физического напряжения.

В лежачей позиции пульс человека, скорее всего, замедлится, мышцы тела расслабятся, дыхание станет реже, глубже и ровнее. Вместе со всем этим обычно наступает расслабление, которое спо­собствует всему процессу осознавания — пациент становится более чувствительным, чем обычно, к чувствам, мыслям и своим собствен­ным словам. Со временем это вносит вклад в развитие наблюдающе­го Эго. По мере этого процесса релаксации пациент все больше сам осознает свою цензуру и другие сдерживающие тенденции, а то, что было непроизвольным, склонно стать произвольным. Мой пациент однажды сказал: "Когда я вхожу, я обычно в панике. Ложась и рас­слабляясь, я могу разобраться во всяких вещах и увидеть их в перс­пективе. Я как-то успокаиваюсь и могу уйти с облегчением"».

У Братея чувствуется глубокое уважение к спонтанности паци­ента. Он считает, что пассивность аналитической ситуации, исполь­зующей кушетку, служит питанию и росту этой спонтанности. Он говорит (ibid; 108).

«Пассивность в аналитической ситуации (включая лежачую по­зицию пациента на кушетке, которого не тревожит игра лица ана­литика) несет в себе глубокое уважение к спонтанности нервного человека (его личности). Это уважение прозвучало как призывный сигнал, обращенный к психотерапии будущего, когда почтенный, средних лет венский врач Йозеф Брейер принял, что молодая де­вушка с истерией "полностью невнушаема" и по этой причине оста­вил внушение в форме утверждений или постулатов и изменил свой подход на дискуссию, основанную на том, что она говорила или изоб­ражала».

Смелость для вербальной спонтанности появляется с постепен­ным уменьшением страха перед действием, которое может привес­ти к неприятному результату. По мере того, как пациент на кушетке приучается превращать чувства, мысли и намерения в безопасные слова, а не в действия, постепенно материализуются большие воз-

можности для творческого мышления. Спонтанность пациента, ви­димая как его доля терапевтической активности, и поддержка ана­литиком этой спонтанности вместе вносят вклад в излечение.

Поскольку Братей чутко относится к возможности, что черес­чур ревностный терапевт может начать настаивать на выполне­нии пациентом задач прежде, чем как следует поймет сложность ситуации, то он предупреждает (ibid; 117), что аналитик должен обратить пристальное внимание на физическое состояние пациен­та, чтобы оценить готовность пациента к выполнению задачи или к интерпретации.