Томас Вудро Вильсон, 28-й президент США психологическое исследование

Несмотря на триумф бессознательного отождествления Вильсоном себя со спасителем человечества, он был крайне нервозен и истощен. В течение 5 недель в Париже он работал более напряженно, чем когда-либо до этого. Он не привык к напряженной работе. На всем протяжении его правления Грейсон защищал его от истощения, но Париж подорвал его силы. Когда он ступил на борт "Джорджа Вашингтона", он был близок к физическому и нервному истощению, а о его душевном состоянии можно судить по его самообману в вопросе о предварительном договоре.

На борту корабля Вильсон услышал неприятные для себя вещи о своем друге Хаузе. Ему рассказали, что зять Хауза - Очинклос - распространяет о президенте сплетни и Хауз одобряет его действия. Вильсон был чувствителен к сплетням, особенно если они подтверждались представительницей матери, и не мог отнестись к этой истории с тем презрением, которого она заслуживала. Его неприязнь к Очинклосу была слишком интенсивной, его бессознательная привязанность к Хаузу - слишком глубокой, и его сознательная зависимость от Хауза - чересчур обширной.

Он изолировал себя от всех советников, за исключением Хауза. Он отказался взять с собой Тьюмалти и использовать секретариат американской делегации. Он игнорировал Лансинга и других членов американской делегации. Эксперты из созданной Хаузом организации "Исследование" докладывали ему свои соображения через Мезеса, шурина Хауза. Секретариат Хауза, который вследствие отсутствия у Вильсона своего собственного был единственным находящимся в его распоряжении, возглавлялся зятем Хауза. Его юридический советник был партнером по работе того же зятя Хауза.

Сам Хауз был его представителем в Совете десяти. До тех пор пока он ощущал, что полковник является его "независимым Я", эта зависимость от Хауза и от его спутников была для Вильсона приемлемой. Такая внешняя зависимость и внутренняя потребность в отношениях с Хаузом требовали не допускать возникновения даже тени обиды со стороны Вильсона. Поведение Очинклоса было лишь небольшим облачком, но оно угрожало как проводимой им работе в Париже, так и потоку его пассивности к отцу, который находил выход посредством его любви к Хаузу.

Вильсон, на основании виденного и слышанного им самим, имел свидетельство того, что Хауз все еще оставался тихим, незаметным, подчиняющимся другом, превосходным маленьким Томми Вильсоном; но, под впечатлением услышанного, он начал думать, что, возможно, за его спиной Хауз был совсем иным. Он, несомненно, вспомнил, что Хауз планировал "подготовить все в течение последующих 4 недель", и, возможно, вспомнил, что Хауз вообще отговаривал его от поездки в Европу. Во всяком случае, отождествление им Хауза с собой как с ребенком претерпело удар из-за Очинклоса. В первый раз Хауз начал более походить на маленького Джо Вильсона, обманщика, соперника и предателя, нежели на маленького Томми Вильсона.

24 февраля 1919 года Вильсон высадился в Бостоне и сразу же "атаковал" своих противников эмоциональным посланием - пытаясь заставить соотечественников "проникнуться духом самопожертвования". Его речь была весьма туманна. Он говорил об американских солдатах как о "сражавшихся за мечту" и следующим образом оценил мощь своих слов: "Я получил сладостное удовлетворение. Говоря с полнейшей откровенностью от имени народа США, я называл целями этой войны идеалы, и одни лишь идеалы, и война была выиграна вследствие такого воодушевления". Его идеалы не просто выиграли войну, но также сотворили дальнейшие чудеса. "А теперь эти идеалы сотворили новое чудо, сплотив все народы Европы и вселив в них дух доверия и надежды, так как они считают, что мы находимся накануне новой эры, когда нации будут понимать друг друга, когда нации будут поддерживать друг друга в любом справедливом деле, когда нации объединят все свои моральные и физические силы для того, чтобы преобладала справедливость. Если Америка в этот момент не оправдает надежд мира, что получится из этого?"

На Америку его речь не произвела большого впечатления. Она не походила на истину. Вильсон, по-видимому, пытался устранить факты посредством слов. Американские либералы чувствовали, что не Америка, а Вильсон намеревается не оправдать надежды мира, а американские консерваторы считали, что Вильсон не оправдывает надежд Америки.

Противодействие договору в Америке возникло частично вследствие личной неприязни к Вильсону - например, Лодж ненавидел Вильсона почти столь же глубоко, как Вильсон ненавидел его, - но основная сила противодействия вытекала из того убеждения, что такие условия мирного договора не уменьшат возможность войн в будущем и что США окажутся втянутыми в эти войны из-за обязательств, записанных в договоре.

Противники договора заняли в 1919 году позицию, в точности аналогичную той, которую занял Вильсон в величественной речи, обращенной к сенату, относительно "мира без победы" 22 января 1917 года, в которой он утверждал, что имеется лишь одна разновидность мира, гарантировать которую может народ Америки: "Договоры и соглашения, которые положат конец войне, должны выдвинуть такие условия, которые гарантируют истинный мир, стоящий того, чтобы его гарантировать и сохранять, мир, который завоюет одобрение человечества, а не такой, который будет служить интересам и сиюминутным целям вовлеченных в войну наций". Вильсон, приписывая договору почти магическую исцеляющую мощь, позабыл о своих убеждениях в предшествующие два года.

Он прибыл в Вашингтон и, следуя совету Хауза, дал банкет для членов сенатского комитета по внешним сношениям. Этот банкет не вызвал того восстановления дружеских отношений, на которые рассчитывал Хауз. Сенаторы Лодж и Нокс молчали. Гнев президента был обращен против Хауза, посоветовавшего ему устроить этот банкет. Читатель помнит, что Вильсон, пока находился в Париже, избегал рассмотрения конкретных требований союзников. В Вашингтоне, через каблограммы от Хауза, он впервые осознал условия мира союзников. Хауз при передаче их требований не отзывался о них воинственным образом. Как только цели союзников были сообщены полковнику, особенно цели англичан, о которых он ранее думал как о союзниках американцев в борьбе за заключение справедливого мира, он оставил надежду на то, что заключенный мир будет напоминать тот мир, который Вильсон обещал человечеству.

3 марта 1919 года он записал в своем дневнике: "Теперь очевидно, что мир не будет таким, на который я рассчитывал, или таким, который должен был бы возникнуть вследствие этой страшной бойни... Я испытываю отвращение при мысли о том, что нас принудят заключить этот навязываемый нам мир. Мы можем кое-чего добиться, используя Лигу Наций, но даже она не является совершенным инструментом".

4 марта 1919 года Лодж объявил в сенате, что 3 7 сенаторов обязались голосовать против ратификации договора из-за Лиги Наций. Вильсон тем же вечером ответил Лоджу с вызовом и угрозой, сказав: "Когда этот договор о мире вернется сюда, джентльмены, сидящие здесь, найдут в нем не только соглашение о создании Лиги Наций, но столь много нитей договора, связанных с этим соглашением, что вы не сможете оторвать соглашение от договора, не разрушив всю органическую структуру договора". Так, его прощальная угроза Лоджу перед отъездом из Нью-Форка во Францию, истощенного и осунувшегося, была: либо соглашайтесь на договор с предложенным мною соглашением о создании Лиги Наций, либо не получите никакого договора.

Вильсон произнес эту угрозу, так как знал, что народ США желал как можно быстрее прийти к миру, и был уверен, что народ предпочтет немедленный договор, заключающий в себе создание Лиги Наций, неопределенным проволочкам в демобилизации, связанным с военным положением. Таким образом, связывая в одно целое мирный договор и соглашение о создании Лиги Наций, Вильсон надеялся вызвать по отношению к Лоджу, как к противнику быстрого заключения мира, ненависть и принудить его признать создание Лиги Наций. Но он проглядел тот факт, что до своего отъезда в Париж отдал распоряжение о подготовке предварительного мира, включающего в себя военные, морские, территориальные, экономические и финансовые условия, которые могут выбить у него из рук то оружие, которое он выбрал для борьбы против Лоджа.

Сенат мог ратифицировать предварительный договор. И, таким образом, заключить мир с Германией и мог отвергнуть последующий "окончательный" договор, который включал в себя создание Лиги Наций. Очевидно, что Вильсон не имел ни малейшего понятия о том, что мирный договор - именуемый "предварительным", - за который он выступал, в действительности мог восстановить мир. Когда он в Нью-Йорке произносил эту угрозу, Хауз, преданно исполняя его приказания, напряженно работал в Париже над подготовкой договора, который сводил угрозу Вильсона к нулю. Вильсон создал для себя дилемму: либо "погубить" предварительный договор, либо "проглотить" свою угрозу Лоджу.

Его ненависть к Лоджу стала более яростной, чем когда-либо ранее, и нам представляется важным отметить, что он начал бороться с Лоджем до того, как начал борьбу с Ллойд Джорджем и Клемансо. Мы видели, что Лодж давно уже являлся для него отцовским представителем и что его реактивное образование против пассивности к отцу в течение нескольких лет находило меньший выход посредством ненависти к Лоджу.

Мы также видели, что, когда действие этого реактивного образования было направлено против отцовского представителя, как в случае с Вестом, Вильсон мог бороться с беспощадной решимостью; но когда, по той или иной причине, энергия этого реактивного образования была направлена против человека, который в моральном и умственном отношении не уступал ему, он чувствовал себя слабым и не в духе. На всем протяжении 1919 года энергия его реактивного образования против пассивности по отношению к отцу была направлена против Лоджа и ни разу не направлялась против какого-либо европейского государственного деятеля, разве что, да и то ненадолго, против президента Пуанкаре. Вильсон оставался беспощадным и непреклонным в своей оппозиции к Лоджу, но никогда не был беспощадным и непреклонным по отношению к Клемансо и Ллойд Джорджу.

Нежелание Вильсона относиться к лидерам союзников с бескомпромиссной враждебностью, несомненно, проистекало из его невежества в делах Европы. Он был на незнакомой почве и мог быть устрашен любыми пугалами, подобно угрозе о том, что его бескомпромиссная позиция по отношению к Ллойд Джорджу и Клемансо ввергнет всю Европу в большевизм. Когда он сражался с Лоджем, он был дома, на родной почве, уверенный в себе. Но основная причина его суровости, когда он сталкивался с Лоджем, и его безвольности при встречах с Ллойд Джорджем и Клемансо заключалась, по-видимому, в том простом факте, что Лодж, а не Клемансо пришел на смену Весту. Его ненависть к Лоджу, по-видимому, съедала всю, или почти всю, его энергию мужественности, которая никогда не была чересчур обильной.

Он боролся с лидерами союзников не мужскими, а женскими средствами: воззваниями, мольбами, уступками, подчинением. На всем протяжении его 2-недельного пребывания в Америке он был крайне занят и лишь бегло просматривал каблограммы Хауза из Парижа. Он знал, что его ожидает борьба, но лишь после того, как Хауз рассказал ему о фактах, он осознал чрезмерность требований союзников и размеры битвы, ожидающей его. Вильсон был глубоко шокирован не столько самими фактами, сколько отношением к ним Хауза.

Он возвратился во Францию как Сын Бога, собирающийся сражаться за Господа, своего Бога, которым в его бессознательном также был он сам. Он все еще верил в то, что Бог избрал его для того, чтобы дать миру справедливый и прочный мир, и надеялся, что, сделав "безопасность предшествующей миру", он сделал для себя возможным перевести переговоры в русло божественной проповеди. Хауз сказал ему, что основание Лиги Наций ни в какой степени не изменило требований союзников и что их условия мира являются мстительными. Он добавил, что никакие доводы не изменят требований Клемансо и Ллойд Джорджа, и посоветовал Вильсону смотреть в лицо этому факту и, так как человечество нуждается в мире, сразу же пойти на компромисс: как можно быстрее заключить несправедливый мир, который он все равно вынужден будет заключить.

Хауз настолько всецело было уверен в том, что компромисс неизбежен и в действительности желаем, по сравнению с открытой борьбой, что в первый же день по возвращении Вильсона во Францию 14 марта 1919 года записал в своем дневнике: "Моим основным желанием в настоящее время является заключение мира с Германией как можно скорее". Все отождествления Вильсоном себя с Божеством протестовали против такой оценки Хаузом ситуации и против совета Хауза. Он не мог примириться с мыслью о том, что для него невозможно повернуть переговоры в Париже в русло христианских идеалов. Он не хотел признать, что после всех его благородных надежд и слов, а также обещаний, после его призыва к Америке следовать за ним в крестовом походе за прочный мир, после того, как тысячи американцев отдали свою жизнь и были затрачены громадные средства, он должен сознаться в том, что является не спасителем человечества, а орудием союзников.

Согласиться с Хаузом означало для него признаться в том, что то мрачное предвидение, которое сделало его столь нервным и несчастным летом и осенью 1916 года и преследовало его, во время написания воззвания к народам мира стало реальностью. Принять совет Хауза означало отказ от его веры в свою миссию, в свое сходство с Сыном Божьим. Эта вера стала основой его существа, центральной иллюзией, под которую должны были подгоняться все факты. Его отождествление себя с Христом было фиксацией. Как мы уже указывали, Вильсон уменьшил значение Хауза с "Дражайшего друга" до "Моего дорогого Хауза" в январе 1917 года, так как Хауз противился разрядке его либидо, связанного с этой идентификацией.

А ночью 4 марта 1919 года Хауз не только посоветовал ему отказаться от карьеры спасителя человечества, но привел его в ужас мимолетным замечанием, которое было столь шокирующим для него, что он ощутил потребность как можно скорее рассказать кому-либо об этом. Рядом оказался один из друзей, которому Вильсон и поведал о том, что Хауз не выполнил его приказа включить в предварительный договор о мире вопрос о создании Лиги Наций.

Постольку поскольку Вильсон ранее приказал Хаузу подготовить именно такой договор, отрицание этого полковником было бы равносильно объявлению о том, что он умышленно не исполнил приказаний Вильсона. Президент забыл, что именно он проглядел вопрос о включении Лиги Наций, когда приказывал Хаузу подготавливать предварительный договор. Поэтому Хауз совершил, по его мнению, предательство. Хауз согласился отделить соглашение о создании Лиги Наций от мирного договора. Он лишил Вильсона его оружия в борьбе с Лоджем. Он пытался украсть у Вильсона титул на бессмертие! Нетрудно понять, что творилось в бессознательном президента США. Там он был Иисусом Христом. А Хауз предал его. Хауз не мог быть никем иным, кроме как Иудой Искариотом.

Отождествление Вильсоном Хауза с маленьким Томми Вильсоном получило смертельный удар. Оно не исчезло сразу. Давнишние отождествления умирают медленно. Жизнь понемногу уходит из них с печалью и надеждами на выздоровление. Вильсон продолжал встречаться с Хаузом, как Иисус делил хлеб с Иудой, зная страшный характер своего друга. Но эта дружба умирала, угасала бесповоротно. "Начиная с этого времени и далее отношения между ними становились все холоднее..." - записал Бейкер. "Холодность" целиком была на стороне Вильсона. Хауз всячески пытался спасти дружбу. Но бессознательное является суровым властителем. Два дня спустя после своего разговора с Хаузом Вильсон спросил одного из своих друзей, не кажется ли ему, что полковник Хауз изменился и не является более тем, кем был прежде. В бессознательном Вильсона Хауз действительно изменился и более не был тем, кем он был ранее. Прежде он был маленьким Томми Вильсоном, теперь он стал Джо Вильсоном, Гиббеном, Иудой

Так 14 марта 1919 года любовь Вильсона к Хаузу начала перерастать в "холодность". Тот канал, который в течение 8 лет столь успешно давал выход значительной доле его пассивности по отношению к отцу, -был перекрыт. Его бессознательное отождествление себя с любимым Сыном Всемогущего Отца было единственным большим выходом его пассивности по отношению к преподобному Джозефу Раглесу Вильсону, и неудивительно, что по мере уменьшения его любви к Хаузу потребность Вильсона отождествлять себя с Христом становилась все сильнее. С этого времени громадное количество либидо заряжало его отождествление себя со Спасителем.

Но пассивность по отношению к отцу была сильнейшим из его влечений, и невозможно поверить в то, что это единственное отождествление могло дать ему адекватный выход. Невольно приходишь к мысли о том, что после 14 марта 1919 года значительное количество его пассивности к отцу не находило выхода, нуждалось в выходе, искало выхода. Непосредственное подчинение мужественному противнику, с сопутствующим материнским отождествлением, предлагало возможный выход. В последующие за охлаждением Вильсона к Хаузу недели он подчинился лидерам союзников.


Глава XXVII

Вильсон с энтузиазмом принял один совет, который дал ему Хауз: предложение о том, что ему не следует более посещать встречи Совета десяти, а лучше договариваться об условиях мира в ходе секретных переговоров с Ллойд Джорджем и Клемансо. Несмотря на защиту Вильсоном "договоров о мире, к которым приходят в ходе открытого обсуждения", по прибытии в Париж 14 марта 1919 года он принял в офисе Хауза, расположенном в отеле "Крийон", Ллойд Джорджа и Клемансо. Вильсон был полон решимости перевести переговоры в русло божественной проповеди, не идти ни на какие компромиссы, а также направить лидеров союзников на праведный путь, а если они не изменят своих взглядов, то обрушить на них мощь Иеговы - отказать в финансовой поддеРжке США Англии, Франции и Италии, покинуть конференцию и объявить Ллойд Джорджа и Клемансо врагами человечества.

Определенно известно, что 14 марта 1919 года Вильсон был полон решимости применить эти мужские средства борьбы и не идти на несправедливый мир. Но существует разного рода решимость, и есть лишь одна разновидность решимости, на которую можно полагаться: решимость, которая черпает свою силу из огромного потока либидо, подобно решимости Вильсона, когда он сражался против Веста или Лоджа. Решимость, проистекающая от Супер-Эго, часто является столь же беспомощной, что и решимость пьяницы бросить пить. Из всех слов и действий Вильсона во время мирной конференции ясно, что его решимость сражаться, при определенных обстоятельствах, не проистекала от его реактивного образования против пассивности по отношению к отцу.

Она проистекала из его нежелания нарушить те обещания, которые он дал человечеству, то есть из его Супер-Эго, и из его неспособности признать, что он не является спасителем человечества, то есть из его потребности отождествить себя с Иисусом Христом ради сохранения этого выхода своей пассивности по отношению к отцу.

Но пассивность по отношению к отцу может также находить глубокое удовлетворение в полном подчинении мужественному противнику. Таким образом, с одной стороны, его пассивность по отношению к отцу требовала, чтобы он не отказывался от своего отождествления с Христом, с другой стороны - чтобы он подчинился. Ее сила была разделена. И не следует забывать того, что Спаситель, с которым Вильсон отождествлял себя, спас мир полнейшим подчинением воле своего Отца. Для примирения этих конфликтующих требований со стороны его пассивности по отношению к отцу и для разрешения всех своих других личных затруднений Вильсон нуждался лишь в нахождении некоторой рационализации, которая позволит ему пойти на компромисс и одновременно сохранит его веру в то, что он является спасителем человечества. Но когда он говорил с Хаузом, то не находил такой рационализации или, по крайней мере, не мог заглушить свои сомнения относительно законности такого компромисса.

Редко в человеческой истории будущий ход мировых событий зависел от одного человека так, как он зависел в то время от Вильсона. Когда он встретился с Клемансо и Ллойд Джорджем 14 марта 1919 года, судьба мира зависела от характера его личности. Он начал сражаться за тот мир, который обещал человечеству, сделав самую расточительную уступку, которую когда-либо делал. "В момент энтузиазма" он согласился заключить договор о союзничестве, гарантирующий немедленное вступление США в войну на стороне Франции в случае нападения на нее Германии.

Он сделал это по той же самой причине, по которой настаивал на га-антировании мира до заключения условий мира, чтобы -делать "безопасность предшествующей миру" и таким эбразом направить обсуждение действительных условий мира в русло братской любви. Вильсон надеялся возвысить Клемансо до духа братства посредством заключения соглашения. В своем безнадежном желании вести мирные переговоры в атмосфере христианской любви и не прибегать к использованию оружия Иеговы он полностью забыл о том глубоком недовольстве, которое американцы и сенат питали к заключению "обязывающих союзов". Он также забыл и о том (в чем ранее был убежден), что союзы с европейскими державами противоречат интересам американского народа. Его предложение было жестом женщины, которая говорит: "Я полностью подчиняюсь вашим желаниям, так будьте же добры ко мне. Ответьте на мое подчинение равной уступкой".

Но Клемансо остался Клемансо: стариком с навязчивым желанием силой добиться обеспечения безопасности Франции. 15 марта 1919 года Вильсон опубликовал удивительное "официальное заявление", ведя себя таким образом, как если бы он полностью забыл свои слова в Совете десяти от 12 февраля и свои приказания, данные Хаузу 14 февраля, говоря о предварительном договоре не как о своем детище, а как об "интриге" против него.

В книге м-ра Бейкера "Вудро Вильсон и вопросы мирного урегулирования" это действие Вильсона описывается следующим образом: "...Тем временем он действовал с ошеломляющей смелостью и прямотой. В субботу утром, 15 марта, около 11 часов он связался по секретному каналу, непосредственно соединяющему рабочий кабинет в его резиденции с отелем "Крий-он", со мной. Вильсон попросил меня опровергнуть молву, в то время повсеместно распространенную в Европе - и до некоторой степени и в Америке, - что будет иметь место сепаратный предварительный мирный договор с немцами за спиной Лиги Наций. "Я хочу, чтобы вы сказали, что мы находимся там же где находились 25 января, когда мирная конференция приняла резолюцию, делающую соглашение о создании Лиги Наций неотъемлемой частью общего мирного договора". Поэтому я составил заявление, принес его президенту и, получив от него одобрение, немедленно его опубликовал".

Далее следует это заявление:

"Сегодня, 15 марта 1919 года, президент заявил, что решение, принятое мирной конференцией на пленарной сессии 25 января 1919 года относительно образования Лиги Наций, должно стать неотъемлемой частью мирного договора. Оно является окончательным, и нет никаких оснований для сообщений о том, что намечается изменение этого решения..."

"Это смелое заявление, - продолжает Бейкер, - было подобно взрыву бомбы. Оно низвергло одним быстрым ударом наиболее важные постановления союзников, принятые во время отсутствия президента. Неясные тенденции, "темные силы", которые действовали в течение прошлого месяца, были повергнуты одним ударом... Это был удар огромной силы... Он разрушил паутину интриги, плетущейся во время его отсутствия, отложил рассмотрение всей программы предварительного договора, в которой Лига не должна была иметь места".

Нет сомнения в том, что Вильсон так же, как и Бейкер, считал, что все так и случилось. Бейкер в то время находился в ежедневном контакте с Вильсоном. По просьбе Вильсона он опубликовал "смелое заявление". Вильсон не читал окончательный вариант рукописи "Вудро Вильсон и вопросы мирного урегулирования", но дал Бейкеру документы и бумаги и выразил ему свое мнение по этому вопросу. Более того, Вильсон и миссис Вильсон были настолько довольны книгой Бейкера, что позднее поручили ему подготовку официальной биографии Вильсона. Поэтому несомненно, что Бейкер писал то, что думал Вильсон.

На самом же деле "бомба" Вильсона от 15 марта разрушила "интригу", которая существовала лишь в рассудке Вильсона. Ранее он сам выступал за заключение предварительного договора о мире и не упоминал о включении в него вопроса о создании Лиги Наций. Кроме того, не было никаких "неясных тенденций" или "темных сил". Присутствующие на конференции Клемансо и Ллойд Джордж сражались за те же самые требования, за которые они выступали в самом начале конференции. А поверить в то, что полковник Хауз участвовал, хотя и неясно, в "интриге" с целью изменения всей программы Вильсона, значило уйти из реальности в страну фантазии, в которой факты являются воплощениями бессознательных желаний.

Итак, своим "заявлением" Вильсон сообщил человечеству, что не будет предварительного мира и что уставшим солдатам придется и далее сидеть в окопах, а населению Германии и Австрии - продолжать голодать в условиях блокады, пока не будет подписан окончательный договор о мире с включением в него Лиги Наций. Вильсон столь резко изменил свою позицию от 12 и 14 февраля, что 17 марта, два дня спустя после своей "бомбы", настаивал на том, чтобы мир был заключен одновременно с Германией, Австро-Венгрией и Турцией. В своем дневнике Хауз писал: "Так как и Австро-Венгрия, и Турция лишены возможности членства, они будут откладывать заключение мира на неопределенное время".

17 марта 1919 года, на встрече Высшего военного совета, Вильсон завершил свое уничтожение предварительного мирного договора, за заключение которого он выступал на собрании того же самого Высшего военного совета 12 февраля 1919 года. Он сказал, что имел в виду временное предварительное соглашение, пока не будет готов окончательный договор, и что оно явится кратковременным военным перемирием, условия которого будут включены в формальный договор. Если бы такое предварительное соглашение было представлено на рассмотрение сенату для общего обсуждения, то, как ему известно, прошло бы несколько месяцев, до того как оно могло быть ратифицировано.

Он не упомянул действительную причину своей оппозиции против предварительного договора, не сказав о том, что если предварительный договор был бы ратифицирован, то тогда бы то оружие, с помощью которого он надеялся заставить Лоджа смириться с созданием Лиги Наций, было бы выбито из его рук. М-р Бальфур произнес эпитафию предварительному договору, отцом которого был он сам, а матерью - Вильсон: м-р Бальфур высказал свое мнение о том, что заявление, сделанное президентом Вильсоном, является в высшей степени важным и серьезным. Он понимал данную ситуацию так, что следует заключить предварительный мир, каждое предложение которого должно стать частью окончательного мира. Так что посредством заключения предварительного мира будет в большой степени решена проблема окончательного прочного мира. Однако теперь, по-видимому, прояснилось, что американская конституция делает эту программу непрактичной. Вильсон продолжал считать, что Хауз, Бальфур и Фош за его спиной договорились не включать в договор вопрос о создании Лиги Наций.

Таким образом, возвращение Вильсона во Францию ознаменовалось двумя поразительными политическими акциями и двумя, в равной степени поразительными, эмоциональными реакциями: он предложил союз с Францией и объявил, что не будет заключаться никакого предварительного договора без создания Лиги Наций. Вильсон начал полагать, что Хауз предавал его и что предварительный договор, относительно заключения которого он ранее настаивал, был продуктом "интриги", плетущейся во время его отсутствия с целью изменения всей его программы. Трудно не видеть в этих действиях и реакциях свидетельства отхода от реальности, который начал характеризовать душевную жизнь Вильсона.

Они были вызваны не событиями в мире фактов, а навязчивой внутренней потребностью найти выход своей пассивности по отношению к отцу через бессознательное отождествление себя со Спасителем. Вильсон быстро приближался к такому психическому состоянию, из которого немногие возвращаются назад, вступая на ту почву, в которой факты являются продуктами желаний, на которой предают друзья и на которой стул в сумасшедшем доме становится троном Бога.