Томас Вудро Вильсон, 28-й президент США психологическое исследование

Он вернулся в Париж 7 января 1919 года с желанием приступить к работе. Но не было достигнуто соглашения относительно какой-либо программы конференции. Вильсон лично отверг логическую программу ведения конференции, предложенную Францией, так как она ставила рассмотрение вопроса о Лиге Наций последним, а он желал, чтобы Лига Наций была основана до того, как будут обсуждаться условия мира. Он настаивал на том, чтобы США получили гарантию мира до соглашения о каких-либо условиях мира. Он объяснил Хаузу свое предпочтение этой процедуры 14 декабря 1918 года, говоря, что намеревается "сделать Лигу Наций центром всей программы... А раз это станет свершившимся фактом, почти все серьезные трудности отпадут".

Практические невыгодные стороны предложенного Вильсоном плана конференции были очевидны. Путем гарантирования условий мира до того, как он мог знать, что они будут справедливыми и удовлетворительными и что их следует поддерживать, он рисковал тем, что в конце конференции он найдет, что от имени США дал обещание сохранять условия мира, которые являются несправедливыми и не должны были быть поддержаны, и что вследствие этого станет неизбежным вовлечение народа Америки в будущие войны. Более того, заранее гарантируя мир, он давал государственным деятелям союзников один из сильнейших дипломатических козырей. Главной надеждой Ллойд Джорджа, Клемансо и Орландо было получение от США гарантии на аннексии, которые они намеревались осуществить.

Англичане пытались получить такую гарантию посредством Лиги Наций еще со времен переписки Грея с Хаузом в 1915 году. И 7 января 1919 года, когда Хауз указал Клемансо, который был готов поддержать создание Лиги, но скептически относился к ценности такой организации, что тот сможет добиться гарантии Соединенными Штатами границ Франции через Лигу Наций, Клемансо стал выступать за намного более могущественную Лигу, чем та, которую хотели создать как англичане, так и Вильсон.

Если бы Вильсон придерживался своей точки зрения, неоднократно высказываемой им в речи от 22 января 1917 года и вновь подтвержденной им в письме к Хаузу от 22 марта 1918 года, о том, что, являясь доверенным лицом американского народа, он может гарантировать мир лишь при условии, что "конечные территориальные договоры, достигнутые на мирной конференции, будут справедливыми и удовлетворительными и их следует поддерживать", то лидерам союзников, для того чтобы добиться гарантии США, пришлось бы пойти на более справедливые условия.

Но, заранее имея гарантию от США, они чувствовали себя свободными настаивать на крайних своих условиях. Так что практические преимущества плана Вильсона относительно ведения конференции были, мягко выражаясь, довольно проблематичными. Он считал, что основание Лиги Наций посредством установления безопасности, предшествующей миру, даст государственным деятелям, собравшимся в Париже, такое чувство безопасности и братства, что сможет вызвать у них отношение ко всем нациям в духе божественных предначертаний и что "все очень серьезные трудности отпадут". Однако изменения позиций Ллойдом Джорджем, Клемансо и Орландо были столь сомнительными, что мы должны подозревать, что рассудок Вильсона снова действовал в угоду его либидо и что реальные мотивы его поступков находились в его бессознательном.

Война была окончена. В финансовом отношении союзники оказались в руках Вильсона, как он и предполагал. Резкая каблограмма президента США во время ведения переговоров заставляла поверить в то, что когда он приедет в Париж, то скажет Ллойду Джорджу, Клемансо и Орландо: "Джентльмены, я приехал сюда заключить мир на основе моих 14 пунктов, и ни на какой другой основе. Эти пункты должны быть интерпретированы в духе абсолютно беспристрастной справедливости, о чем я в последний раз говорил 27 сентября. Принятием соглашения о перемирии вы взяли на себя обязательство заключить мир на этой основе. Если вы попытаетесь нарушить свое слово и уклониться от обязательств, вытекающих из соглашения о перемирии, я ни при каких условиях не стану обязывать народ Америки гарантировать предлагаемый вами мир, вовлекая его в будущие войны, которые породит заключение несправедливого мира. Я не стану принимать участия в конференции, публично осужу вас как врагов прочного мира, откажу вам в финансовой и экономической помощи, благодаря которой вы можете держаться, заключу сепаратный мир на справедливых условиях с Германией и оставлю вас лицом к лицу с вашими народами, которые хотят справедливого и прочного мира".

Если бы он следовал этим курсом, он, возможно, смог бы добиться "справедливого и прочного мира", который обещал человечеству. Но в какое-то время между переговорами о перемирии и его приездом в Париж 14 декабря 1918 года он решил сражаться за желаемый им мир не этими мужскими, а женскими средствами, не силой, а убеждением. В его руках были крайне могущественные экономические и финансовые средства борьбы. Все страны союзников жили на поставках и кредитах из Америки. Но использование этих средств подразумевало как раз такую борьбу, которую он никогда не вел и не мог вести лично, если его не принуждало к этому реактивное образование против пассивности по отношению к отцу.

Он никогда не осмеливался в своей жизни участвовать в кулачной драке. Он воевал словом. Послав из Белого дома резкую каблограмму Хаузу, он предоставил возможность сражаться ему одному. Изолированный в своей "комфортабельной цитадели", он мог греметь подобно Иегове, но когда он лично приблизился к полю битвы с Клемансо и Ллойд Джорджем, глубокая женская основа его натуры начала контролировать его действия. Вильсон обнаружил, что не хочет сражаться с ними посредством силы. Он мечтал, как Христос, через проповедь обратить их в праведников. В Париже он был истинным сыном преподобного Джозефа Раглеса Вильсона, переполненным пассивностью по отношению к отцу.

Рассудок Вильсона, находящийся в услужении у испытываемого им страха мужской борьбы, и его бессознательное желание быть Христом изобрели успокаивающую теорию о том, что он может достичь всего желаемого без борьбы, что он может передать все средства борьбы своим врагам и превратить их вследствие этого благородного жеста в святых. Он решил не использовать экономические и финансовые средства воздействия, не воздерживаться от гарантии мира до тех пор, пока условия мира не будут составлены таким образом, как он того желал. А вместо всего этого он решил продолжать давать колоссальные кредиты союзникам, основать Лигу Наций и гарантировать мир до того, как условия мира будут рассмотрены.

Послушный рассудок говорил Вильсону, что государственные деятели, собравшиеся в Париже, ощутят в этом случае такое чувство безопасности и братства и такую любовь к его благородной натуре, что послушаются его призывов относиться ко всем нациям в духе Божьего милосердия. Он начал рассматривать мирную конференцию в той форме, которая была знакома и глубоко близка ему: в форме братского дискуссионного клуба, в форме клуба "Быстроногих" и дискуссионных клубов Дэвидсона, Принстона, Виргинского университета, Университета Джона Гопкинса и Уэслианского университета.

Он снова намеревался составить конституцию для дискуссионного клуба, который будет назван Лигой Наций, и представлял себя произносящим речь на братской ассамблее во время мирной конференции, чтобы "повести малые нации" против более могущественных. Профессора из организации "Исследование" скажут ему, что нужно делать, и во время дебатов он будет за это бороться. На этой ассамблее "братьев" он "заставит людей исполниться духом самопожертвования" и преодолеет, говоря его словами, любую оппозицию, а также приведет человечество к прочному миру, а себя - к бессмертию. Такая перспектива чрезмерно прельщала его. Она не только позволяла Вильсону "увильнуть от опасности", но также давала возможность показать перед правителями мира те из его качеств, которыми он больше всего гордился.

К сожалению, его гипотеза не имела ничего общего с фактами. Вера Вильсона в то, что, если Лига Наций станет свершившимся фактом, почти все серьезные затруднения отпадут, не имела реальной основы, а имела источник лишь в его бессознательном. Основание Лиги Наций ни в коей мере не изменило характеры государственных деятелей, собравшихся в Париже. На самом деле ее основание дало им последний козырь для использования против Вильсона. Они вскоре осознали, что Лига Наций стала для Вильсона святым делом, частью его самого, его титулом к бессмертию, его законом. Они поняли, что он не сможет заставить себя отказаться от гарантии мира безотносительно к тому, какие условия мира они потребуют, и что они сами могут использовать Лигу как оружие против него, угрожая ему потерей ее, если не будут приняты их условия.

Убедив себя в том, что если будет основана Лига Наций, то все тени исчезнут перед солнцем христианской любви, Вильсон всю свою энергию направил на разработку устава Лиги. Он не обращал внимания на военные, экономические и территориальные проблемы конференции. Так продолжалось вплоть до 24 января 1919 года, когда он был вынужден взглянуть в лицо неприятной реальности. В этот день, выступая от лица Британской империи, Ллойд Джордж сказал, что он против возвращения Германии какой-либо из ее колоний. Пункт пятый из 14 пунктов Вильсона гласил: "Свободное, открытое и абсолютно беспристрастное урегулирование всех колониальных притязаний, основанное на строгом соблюдении принципа суверенитета интересов всех проживающих на этих территориях народов, которые должны иметь право голоса наравне со странами, чьи права на эти территории будут рассматриваться". Вильсон столкнулся с первым испытанием. Его ответ ожидался с острым нетерпением не только из-за интереса к колониям, но также потому, что данный ответ должен был характеризовать тот способ, которым президент США намеревался бороться за свои 14 пунктов. "Президент Вильсон сказал, что, по его мнению, все согласны в том, чтобы воспрепятствовать восстановлению немецких колоний". Таким образом, сражения не получилось. Вильсон не дрался. Германия потеряла свои колонии, а Вильсон начал свой путь к Версальскому договору.

Ллойд Джордж, ободренный неспособностью Вильсона сражаться, перешел к более смелому наступлению. "Он хотел бы, чтобы конференция считала захваченные территории частью тех государств, которые их захватили". Это было уже чересчур для Вильсона. Он сделал огромную уступку в том, что колонии должны быть отняты у Германии, но не мог заставить себя допустить, что они уже были аннексированы Британской империей. Он настаивал на том, что моральная завеса, называемая мандатом, должна составляться по поводу каждой аннексии.

Это была единственная конкретная проблема условий мира, которую Вильсон рассмотрел до своего возвращения в Америку 14 февраля 1919 года. Он без споров уступил по основному пункту и отказался уступить в менее важном, так как чувствовал, что аннексию нельзя примирить со словами, которые он произносил в своих речах, и что это может угрожать созданию Лиги Наций.

14 февраля 1919 года, перед своим отплытием в Америку, Вильсон зачитал на пленарной сессии мирной конференции соглашение о создании Лиги Наций.

Он ликовал. Он был уверен в том, что это соглашение положит прочный мир во всем мире, заключив свою речь словами, которые ясно показывали, какое воздействие, по его мнению, это соглашение окажет на все человечество, включая Ллойд Джорджа и Клемансо: "Много страшных событий произошло в ходе этой войны, джентльмены, но в результате ее произошли также некоторые чудесные вещи.

 Несправедливость была побеждена. Человечество ощутило все величие справедливости. Люди, ранее с подозрением относящиеся друг к другу, теперь могут жить как братья и друзья в единой семье и желают так жить. С миазмой недоверия и интриг покончено. Люди смотрят в глаза друг другу и говорят: "Мы братья, и у нас общая цель. Мы не осознавали этого раньше, но мы осознали это теперь, и это есть наше соглашение о мире и дружбе"". Он верил в то, что принес человечеству мир. Весь страх, ненависть, жадность и жестокость исчезнут. Соглашение стало свершившимся фактом.


Глава XXV

Вечером 14 февраля 1919 года, в день отъезда Вильсона в Америку, Хауз записал в своем дневнике: "Президент сказал мне со слезами на глазах: "Прощай!" - пожал мне руку и обнял меня..." Это было в последний раз, когда Вудро Вильсон обнял полковника Хауза.

Давайте начнем с напоминания читателю о том, что Вильсон был связан с Хаузом как сознательными, так и бессознательными узами. Его зависимость от советов Хауза была громадной, и он, по крайней мере частично, осознавал те выгоды, которые получал от услуг Хауза. Но основой любви Вильсона к Хаузу был тот факт, что в его бессознательном Хауз представлял маленького Томми Вильсона. Посредством отождествления себя с отцом, а Хауза с собой Вильсон был способен возродить в своем бессознательном отношение к "несравненному отцу" и в лице Хауза получать для себя ту любовь, которую хотел и не мог более получать от отца. Таким образом, путем двойного отождествления пассивность Вильсона по отношению к отцу находила выход через Хауза. У него был еще один важный выход для этого влечения, его бессознательное отождествление себя с Иисусом Христом; но любовь к более молодому мужчине была не менее важна для его счастья.

Любовь Вильсона к Хаузу, которая с самого начала их отношений в 1911 году была интенсивной, достигла своего апогея в течение 6 месяцев, последовавших за смертью его первой жены. С августа 1914 по январь 1915 года Хауз являлся главным объектом его любви. В добавление к его пассивности по отношению к отцу, которая, как обычно, находила выход через Хауза, его пассивность по отношению к матери, вероятно, также находила в то время выход через его друга. Мы отмечали, что в эти месяцы, последовавшие за смертью Эллен Эксон, Вильсон заменил потерянную им мать субститутом, отождествив себя с матерью. Хауз, представляющий маленького Томми Вильсона, должно быть, получил от Вильсона в эти месяцы по крайней мере часть той любви, которую Вильсон хотел и не мог получить от своей матери или ее представительницы.

Таким образом, до того как Хауз отправился за границу в январе 1915 года, Вильсон был способен в некоторой степени возродить свое отношение к отцу и к матери, играя по отношению к полковнику роль отца и матери, и неудивительно, что в его глазах стояли слезы, когда он сказал "прощай" лицу, представляющему его самого.

Как мы уже отмечали, Вильсон стал испытывать страшное одиночество и был близок к нервному расстройству. Его врач, Грейсон, настоял на том, чтобы в Белом доме звучала музыка и бывали гости. На одном из вечеров Вильсон увидел миссис Голт и сразу же в нее влюбился. Когда в июне 1915 года Хауз возвратился в Америку, он застал президента сияющим от счастья. Но эмоциональная зависимость Вильсона от своего друга осталась почти столь же огромной, как и до отъезда полковника. Он рассказал Хаузу все о своей любви, продолжал обращаться к нему в своих письмах как к "Моему дорогому, дорогому другу" или "Дражайшему другу" и спрашивал у Хауза совета, когда и как ему следует объявить о своей помолвке и вступить в брак.

Вильсон женился на миссис Голт 18 декабря 1915 года, а спустя 10 дней Хауз покинул Америку, чтобы убедить английское правительство позволить Вильсону диктовать условия мира. Когда Хауз возвратился в Вашингтон (6 марта 1916 года), Вильсон, уверенный в том, что Хауз все подготовил для того, чтобы его назвали спасителем человечества, встретил полковника с распростертыми объятиями. В конце зимы и начале весны 1916 года Вильсон верил в то, что вскоре провозгласит окончание войны. Огромное количество либидо, получаемое от его пассивности по отношению к отцу, заряжало его бессознательное отождествление себя с Иисусом Христом.

Заряд его либидо был столь могущественным, что Вильсон не мог отказаться от отождествления себя с Христом даже в мае 1916 года, когда стало очевидным, что его не призовут спасать человечество. Он был вынужден попытаться стать таким же Спасителем в мире реальности, каким он был в своем бессознательном. Его бессознательное отождествление себя со спасителем, по всей видимости, стало фиксацией.

Но в декабре 1915 года Вильсон верил, что Хауз подготовил для него божественный путь, на котором он не встретит каких-либо преград, и поэтому питал к полковнику сильную привязанность. Подавание надежды и последующее разочарование являются могущественными факторами в бессознательном. Хауз обещал Вильсону сделать его исполнителем "самой благородной роли, которая когда-либо выпадала на долю человека", - спасителя человечества. Хауз первый высказал эту мысль, вел переговоры и заставил Вильсона поверить в то, что близится тот момент, когда Вильсон сможет предстать "принцем мира". Он был ответственен как за надежду, так и за разочарование Вильсона. Хауз не оправдал его надежды, чем вызвал сильное раздражение. Ранее Вильсон считал себя в своем бессознательном Сыном Бога. Но его брат Джо ворвался в его мир и разрушил его.

Мы уже отмечали, что доля пассивности Вильсона к отцу достигала его более молодых друзей через брата Джо и что все эти друзья были не только представителями маленького Джо Вильсона, но также в некоторой степени представителями маленького Джо Вильсона - первого предателя. Летом 1916 года, когда те ожидания, которые Хауз возбудил в Вильсоне, не оправдались, враждебность, подозрение и ощущение предательства, которые были связаны с младенцем Джо, по-видимому, были в некоторой мере перенесены на Хауза. Такая замена Хаузом первоначального разрушителя надежд и предателя, хотя была и не столь важной в 1916 году, несомненно, явилась первичным фактором в постепенном угасании любви его к Хаузу.

Летом 1916 года для Вильсона было нетрудно уменьшить количество либидо, которое находило выход через Хауза. Он просто крайне усилил поток либидо, направленный на бессознательное отождествление себя с Иисусом Христом. Как его любовь к Хаузу, так и его отождествление себя со Спасителем были выходами для одного и того же огромного источника либидо - его пассивности по отношению к отцу. Поэтому, когда его бессознательное отождествление себя с Христом возросло, потребность в любви Хауза уменьшилась. Однако его пассивность по отношению к отцу была наиболее могущественным из всех влечений, поэтому он нуждался как в отождествлении себя с Христом, так и в любви какого-либо представителя маленького Томми Вильсона для достижения адекватного выхода этого влечения. Хауз оставался наиболее ценным представителем Томми Вильсона, но летом 1916 года он, по-видимому, предпринял важный шаг к повороту основного заряда либидо, порождаемого его пассивностью по отношению к отцу, от Хауза к бессознательному отождествлению себя с Христом.

Затуханию любви Вильсона к Хаузу содействовало также влияние его жены. Не то чтобы она недолюбливала Хауза, просто ей не очень-то нравился контроль Хауза над ее мужем. Она негодовала на растущую в Америке веру в то, что мысли и действия ее мужа зарождались в голове Хауза. Всю свою жизнь Вильсон был чувствителен к атмосфере, создаваемой представительницей матери. После своего переизбрания в ноябре 1916 года Вильсон снова желал предложить посредничество. Хауз яростно противился любому шагу к открытию этого выхода, куда был направлен основной поток пассивности Вильсона по отношению к отцу. Вильсон несколько раз спорил с Хаузом, и это так сильно расстраивало его, что он не мог спать в последующие ночи. В конце концов, поступая против совета Хауза, он решил опубликовать свое воззвание к миру.

Так осенью 1916 года Хауз встал на пути громадного количества либидо, которое заряжало бессознательное отождествление Вильсона с Христом. Хауз более не был представителем Бога, а вместо этого пытался на деле помешать Вильсону попытаться стать Спасителем. Нетрудно представить, что творилось в бессознательном Вильсона. В глубине своего рассудка он, должно быть, ощущал, что Хауз выступает против того, чтобы он был единственным любимым Сыном Бога, что Хауз стал таким же врагом, каким был его брат Джо. Он решил, несмотря на оппозицию Хауза, что будет Спасителем. Вильсон опубликовал свое воззвание к миру 18 декабря 1916 года, а в январе 1917 года перестал обращаться к Хаузу в своих письмах как к "Дражайшему другу" и вернулся к обращению "Мой дорогой Хауз". В январе этого же года он величественно говорил в своей речи о "мире без победы" и в конце этого же месяца написал под гравюрой со своим изображением удивительные слова: "Пусть этот автограф напоминает тем, кто увидит его, о хорошем человеке, который преданно любил своих сограждан".

Нетрудно видеть, что случилось в бессознательном Вильсона. Он просто повернул большое количество либидо, которое проистекало из его пассивности по отношению к отцу, от Хауза к отождествлению себя с Иисусом Христом. Хауз все еще оставался для него наилучшим субститутом маленького Томми Вильсона, но побочным выходом для его пассивности по отношению к отцу, отождествление же с Христом стало основным проводником для громадного потока либидо. И ни Хауз, ни кто-либо иной из его друзей не мог противостоять ему, а мешая такому отождествлению, мог достичь лишь одного статуса в бессознательном Вильсона, статуса друга спасителя, оказавшегося предателем, Иудой Искариотом.

Таким образом, разочарование в надежде, которую Хауз возбудил в Вильсоне, поддержка испытываемого им раздражения против Хауза со стороны миссис Вильсон и противодействие Хауза его желанию стать спасителем сделали полковника из "Дражайшего друга" "Моим дорогим Хаузом". Хауз все еще представлял собой маленького Томми Вильсона, но не совершенного Томми Вильсона, который обладал явным привкусом маленького Джо Вильсона, первоначального предателя, который положил конец счастливому уникальному положению Вильсона в качестве единственного любимого сына своего "божественного" отца.

Комната в Белом доме, известная как "комната полковника Хауза", продолжала держаться взаперти, ожидая его прибытия. Всегда, когда Вильсону предстояло выступить, он обращался к Хаузу за советом по поводу того, что следует сказать, и редко принимал важное решение, не спросив мнения Хауза. Хотя интеллектуальная зависимость Вильсона от Хауза продолжала оставаться огромной на всем протяжении 1917 и 1918 годов, две личные акции полковника сильно задели президента. Осенью 1917 года (после получения согласия от Вильсона) Хауз основал организацию "Исследование", состоящую из профессоров колледжей и предназначенную для сбора данных для мирной конференции. Директором этой организации Хауз назначил своего шурина Сиднея Эдварда Мезеса, президента колледжа в городе Нью-Йорке.

Вильсон не любил Мезеса еще со дня его избрания президентом колледжа, так как на это место претендовал его шурин. Он считал назначение Мезеса актом "семейственности" со стороны Хауза и был им недоволен. Затем, когда потребовался человек, ответственный за личную телефонную связь между Нью-Йорком, где находился государственный департамент полковника Хауза, и Белым домом, Хауз снова выбрал члена своей семьи, своего зятя Гордона Очинклоса, молодого человека, не имеющего никакого отношения к государственному департаменту и не обладающего опытом в иностранных делах. Вильсон также невзлюбил Очинклоса и неоднократно критиковал полковника за "семейственность". Однако он никогда не высказывал прямо свое недовольство Хаузу, и тот продолжал оставаться в неведении относительно того, насколько его шурин и зять раздражали Вильсона. Таким образом, очевидно, что, несмотря на тесное интеллектуальное сотрудничество в вопросах внешней политики, Вильсон перестал быть полностью откровенным с Хаузом. Миссис Вильсон стала его доверенным лицом.

В конце концов, вполне нормально, что человек должен быть до некоторой степени сдержан в разговоре даже со своим самым близким другом; и ясно, что в бессознательном Вильсона до соглашения о временном перемирии Хауз все еще представлял собой маленького Томми Вильсона, хотя уже и не являлся более совершенным маленьким Томми Вильсоном. "М-р Хауз является моим вторым "Я". Он - мое независимое "Я". Его и мои мысли - одно и то же". Эти слова, произнесенные Вильсоном в 1912 году, показывают, до какой степени он относился к Хаузу как к самому себе; но это чувство идентичности с полковником проявилось почти столь же полно в октябре 1918 года, когда он послал Хауза в Европу для ведения переговоров о временном перемирии, не дав ему каких-либо инструкций на этот счет. Хауз отметил в своем дневнике: "Когда я отправлялся, он сказал: "Я не даю Вам каких-либо инструкций, так как считаю, что Вы сами знаете, что делать..." Я отправляюсь с одной из самых важных миссий, когда-либо имевших место, но с его стороны не последовало никаких указаний или совета".

Деликатное предложение Хауза о том, что Вильсону не следует приезжать в Париж, было поэтому воспринято Вильсоном как понуждение к самоотречению от своего отцовского права в Белом доме. Ни в планы Вильсона, ни в планы миссис Вильсон не входило, что Хауз должен стать спасителем мира.

Они отправились в Париж. Среди приглашенных на конференцию был и зять Вильсона Сайрэ, являвшийся членом организации "Исследование", но Вильсон был решительно против его поездки. Сознательная нелюбовь Вильсона к "семейственности", каким бы бессознательным ни был ее источник, стала интенсивной. Ранее он отдал распоряжение, чтобы все сотрудники, входящие в американскую мирную делегацию, отправлялись на конференцию без жен. Однако на борту корабля "Джордж Вашингтон" он увидел не только Мезеса, но также миссис Мезес и очаровательную дочь Хауза, миссис Очинклос. Вильсон был менее, чем когда-либо, расположен поощрять тенденцию Хауза покровительствовать своим родственникам. Хауз абсолютно не подозревал об этом факте, и, когда Вильсон, по прибытии в Париж, яростно осуждал секретариат, выбранный Лансингом, Хауз великодушно предложил ему воспользоваться услугами Очинклоса!

Вильсон отказался, поблагодарив. Но во время поездки Вильсона в Лондон для встречи с королем Хауз ввел Очинклоса в президентскую свиту для того, чтобы тот проинструктировал Вильсона относительно английского этикета, включив туда же сэра Уильяма Уайзмена, чтобы тот в свою очередь проинструктировал Очинклоса! Вильсон был взбешен увещеваниями Очинклоса. В январе 1919 года Хауз, абсолютно не осознавая всю глубину неприязни, которую президент питал к Очинклосу, вновь убеждал Вильсона взять его секретарем.

Вся эта история с Очинклосом не имела бы большого значения, если бы она не пошла дальше довольно комических попыток Хауза убедить Вильсона вступить в тесные отношения с человеком, которого тот не любил. К тому же зять Хауза имел обыкновение весьма пренебрежительно отзываться о Вильсоне и распространял слухи о том, что Хауз и он контролируют действия Вильсона. Некоторые лица в свите Хауза также разделяли эти мысли Очинклоса. Миссис Вильсон начала верить тому, что Хауз поощряет своих подчиненных неодобрительно отзываться о ее муже, чтобы на таком фоне казаться великим человеком Америки.

Между прочим, Хауз так же, как и всегда, находился в стороне. На встречах комитета по созданию Лиги Наций он столь заметно проявлял субординацию, что даже не претендовал на роль второй скрипки; он просто "перевертывал листы партитуры для своего господина". Вильсон был так глубоко тронут преданностью Хауза, что предложил ему занять свое место в Совете десяти на время своего пребывания в Америке. Он попросил Хауза разработать с представителями союзников условия предварительного мира. Ясно, что, несмотря на уменьшение количества пассивности Вильсона по отношению к отцу, которая находила выход через Хауза, его отождествление Хауза с маленьким Томми Вильсоном оставалось нетронутым до отъезда Вильсона в Америку 14 февраля 1919 года.

Собственные слова Вильсона относительно того курса, который он хотел, чтобы Хауз проводил в его отсутствие, могут быть найдены в документах Высшего военного совета от 12 февраля 1919 года и в дневнике полковника Хауза от 14 февраля 1919 года. Во время утренней встречи в Высшем военном совете 12 февраля 1919 года Вильсон решительно поддержал предложение Бальфура о том, что "окончательные морские и наземные условия мира" должны быть как можно скорее разработаны и навязаны Германии. Клемансо возражал, говоря, что сугубо военные условия мира будут зависеть от политических, экономических и финансовых условий. В полдень, во время собрания Совета, когда возобновилось обсуждение, Вильсон говорил о том, что можно свести на нет возражение Клемансо путем сокращения немецких вооруженных сил до минимального уровня: "До количества вооруженных сил, требуемых Германии для поддержания внутреннего порядка и подавления большевизма". Неважно, какие другие условия мира могут возникнуть, будет явно нецелесообразно сокращать вооруженные силы Германии ниже этого уровня.

Клемансо, ясно видя те преимущества, которые дает Франции предложение президента США о сокращении немецких вооруженных сил до такого минимального уровня, и вполне понимая, что мирный договор - будет он или нет назван "предварительным" - будет означать мир, и все еще полный решимости включить политические, экономические и финансовые условия, сказал, что готов согласиться с предложением Вильсона, "однако до этого ему хотелось бы получить более точную информацию по определенным пунктам... Хотя отчет экспертов будет вскоре получен, он не хотел бы обсуждать такой важный вопрос в отсутствие президента Вильсона".

Вильсон ответил, что м-р Клемансо чересчур переоценивает его. В технических вопросах он в основном пользовался услугами иностранных специалистов, которые находятся в Париже. Поэтому он отправится с легким сердцем, если будет полагать, что его план принят в принципе... Если с его планом согласятся в принципе, он сможет уехать и оставить своим коллегам право решать, будет ли подходящей программа, предложенная техническими консультантами. Он не хочет, чтобы его отсутствие тормозило столь важную, существенную и неотложную работу, как подготовка предварительного мира. Он надеется возвратиться к 13 или 15 марта, позволив себе лишь недельное пребывание в Америке. Но он не хочет, чтобы во время его отсутствия поднимались такие вопросы, как территориальный вопрос и вопрос о компенсации. Вильсон попросил полковника Хауза на время его отсутствия занять свое место.

М-р Клемансо сказал, что он "полностью удовлетворен". И у него были все основания для полного удовлетворения, так как Вильсон предложил уничтожение немецкой армии и флота, кроме сохранения минимальных сил для поддержания внутреннего порядка, и не стал противодействовать включению в предварительные условия мира тех территориальных и финансовых условий, которые Клемансо считал необходимыми.

Перед концом обсуждения Вильсон ясно дал понять, что имеет в виду, по крайней мере в данное время, действительный мирный договор, который положит конец временному перемирию, сказав, что он за возобновление перемирия на неопределенный срок: "Затем временное перемирие закончится вследствие сформирования определенных предварительных условий мира на военных условиях". Однако Вильсон добавил, что "вопрос о Кильском канале и вопрос о подводной связи, включенные в морской перечень, следует отделить от чисто морских условий, которые должны будут вступить в силу в конце временного перемирия. Эти вопросы имеют отношение к окончательному миру".

Невозможно избежать заключения о том, что Вильсон имел в виду три разных состояния международных отношений: "временное перемирие", "предварительный мир" и "окончательный мир". И также очевидно, что он упустил из виду тот факт, что мирный договор, называется он или нет предварительным, означает мир и должен быть ратифицирован сенатом США для того, чтобы быть утвержденным в Америке.

В международном кодексе нет такого понятия, как состояние предварительного мира. Есть война, временное перемирие и мир. Слово "предварительный" ничего не меняет. "Предварительный мирный договор" с Германией, включающий в себя одни лишь военные условия, должен быть ратифицирован сенатом США, а после ратификации покончит с состоянием войны и восстановит мир. Последующий договор, содержащий дополнительные требования, называемый окончательным договором, или "окончательным миром", будет договором уже не между воюющими сторонами, а между бывшими воюющими сторонами.

Таким образом, то предложение, которое Вильсон столь решительно поддерживал, включало в себя заключение мирного договора, который не включал в себя создание Лиги Наций. Самым лелеемым чаянием Вильсона было сделать Лигу Наций неотъемлемой частью мирного договора, но к 12 февраля 1919 года он выступал в защиту как можно скорейшего принятия мирного договора, хотя и названного им предварительным, но тем не менее договора о мире, который не включал в себя создание Лиги Наций, и 14 февраля указал Хаузу те положения, которые должны быть включены в этот договор.

Хауз записал в своем дневнике: "14 февраля 1919 года... я наметил свой план действий во время его отсутствия: мы сможем все увязать в течение 4 последующих недель. Он, казалось, удивился и даже встревожился от такого утверждения. Поэтому я объяснил ему, что имел в виду не привести эти вопросы к окончательному решению, а подготовить их решение к его приезду... Одним из наиболее важных вопросов была выработка программы предварительных мер, необходимых для установления предварительного мира с Германией. Таким образом, программа сводилась к следующим пунктам:

1.Сокращение германской армии и флота до нужд мирной жизни

2.Определение границ Германии. Сюда должен входить вопрос о лишении ее колоний
3.Та сумма денег, которую следует заплатить за репарацию, и то время, в течение которого она должна выплачиваться

4. Соглашение относительно экономического положения Германии

Я спросил его, хочет ли он что-либо предложить в дополнение к этим 4 пунктам. Он ответил, что этого достаточно". Ясно, что Вильсон не изменил своего мнения о том, что будет желательным включить Лигу Наций в мирный договор, но он считал, что добавление слова "предварительный" к словам "мирный договор" вызовет магический результат, сделав мирный договор действительным мирным договором, когда он того пожелает, а когда он того не будет желать, этот договор не будет считаться таковым. Переговоры закончатся временным перемирием, он "свяжет" Германию и сделает "безопасность предшествующей миру", но этот договор не должен будет ратифицироваться сенатом США и не будет "окончательным миром". И снова Вильсон пришел к немыслимому заключению из-за своей уверенности в том, что сила слов может трансформировать факты в соответствии с его желаниями.

Хауз, Бальфур, Клемансо и остальные деятели, сошедшиеся в Париже, естественно, предполагали, что Вильсон действительно хочет заключения предварительного мирного договора, так как он об этом говорил и даже определил те условия, которые должны быть включены в него. Но на самом деле Вильсон не хотел ничего подобного. Он покинул Францию, питая иллюзию, что договор, называемый "предварительным", заключения которого он добивается, даст ему в руки неограниченную возможность сделать из него временное перемирие. Ему ни разу не пришло в голову, что вследствие такого договора он неизбежно будет просить совета и согласия сената ратифицировать этот договор, а также что этот договор о мире не включал в себя Лигу Наций.

Довольно любопытно, что он в точности следовал курсу, предлагаемому сенатором Ноксом, бывшим госсекретарем республиканцев, который после Лоджа был его самым могущественным противником. Но Вильсон считал, что просто нашел еще один метод сделать "безопасность предшествующей миру", и покинул Париж, убежденный в том, что обессмертил себя как человек, который принес мир на землю