Томас Вудро Вильсон, 28-й президент США психологическое исследование

После 14 марта 1919 года Вильсон ежедневно встречался с Клемансо и Ллойд Джорджем на секретных переговорах и, по словам м-ра Бейкера, "сжав зубы, мужественно сражался, пытаясь посредством чистой логики и воззванием к более высоким мотивам заставить Клемансо изменить свою позицию, убедить его в том, что все эти военные средства никогда не гарантируют Франции того, что она в действительности хочет, и что имеются лучшие - не только более справедливые, но и более практичные - способы обеспечения будущего Франции". В приведенном выше описании лишь одно слово представляется нам до некоторой степени неточным: слово "мужественно", возможно, следует заменить словом "по-женски".

Клемансо слушал. 20 марта Хауз, которого Вильсон более не информировал о ходе своих обсуждений с главами государств, спросил у Клемансо, как обстоят дела. "Превосходно, - сказал Клемансо, - мы разошлись во взглядах по всем вопросам".

Трудно восхищаться стратегией и тактикой, применяемыми президентом США в его борьбе за достижение того мира, который он обещал человечеству, но невозможно не симпатизировать уставшему, больному человеку, который, цепляясь за свою веру в то, что Всемогущий Отец послал его на Землю для того, чтобы дать миру справедливый и прочный мир, растрачивал свои убывающие силы в призывах к Клемансо и Ллойд Джорджу. В конце концов, Вильсон стоял за человеческое достоинство, и, хотя он был слабым борцом за него, он стоял за дело, защищать которое почетно.

Ему было 62 года, уставший и больной, лишившийся единственного близкого друга из-за своего недоверия к нему, он был очень одинок. Он испытывал сильную потребность в друге, который верил бы в его миссию. Вильсон направил свою симпатию на эмоционального Джорджа Б.Херрона, который написал о его сходстве с Христом. Херрон взывал к нему покинуть конференцию, но не идти на компромисс. Клемансо оставался непоколебимым. Ллойд Джордж переходил от вопроса к вопросу с такой ошеломляющей быстротой, что Вильсон не успевал за ходом его мыслей. 26 марта Хауз сказал Вильсону, что "Ллойд Джордж отказывается от данного им накануне обещания включить соглашения о создании Лиги Наций в мирный договор, утверждая, что ничего не обещал". Президент ответил: "Тогда он лжет, ибо он не только согласился, но согласился в присутствии Орландо и Клемансо, которые могут подтвердить это". Бедный Томми Вильсон, который всю свою жизнь боготворил английских государственных деятелей и презирал французских, оказался в кризисной ситуации, презирающим Ллойд Джорджа и уважающим Клемансо.

К 27 марта Вильсон, все еще делающий призывы и воззвания, был близок к нервному коллапсу. Клемансо требовал 30-летней оккупации Рейнской области и аннексии Саара. В припадке раздражительности Вильсон ответил, что французы поднимают территориальные вопросы, которые не имеют ничего общего с военными целями какой-либо страны, что никто не слышал об их намерении аннексировать Саарскую область до того, как было подписано соглашение о временном перемирии. Клемансо гневно ответил: "Вы прогерманец. Вы хотите разрушить Францию". "Это неправда, и вы знаете, что это неправда", - ответил Вильсон. Затем Клемансо сказал, что, если Франция не получит Саар, он не подпишет мирный договор. Вильсон спросил: "Если Франция не получит того, что она хочет, она отказывается сотрудничать с нами? В этом случае не лучше ли мне будет вернуться домой? " "Я не хочу, чтобы вы отправились домой, но намереваюсь сделать это сам", - сказал Клемансо и, надев шляпу, покинул совещание.

М-р Бейкер следующим образом описывает то, что последовало далее: "В полдень, во время перерыва, президент, глубоко оскорбленный, отправился на продолжительную прогулку в Булонский лес". Во второй половине дня Вильсон выступил с речью, которая, по словам Грейсона, была одной из наиболее сильных речей, когда-либо произнесенных президентом. "Речь Вильсона, - продолжает Бейкер, - очень растрогала м-ра Клемансо. Пожав президенту руку, он сказал: "Вы хороший человек, м-р президент, вы - великий человек". Хотя президент затронул чувства Клемансо, он не смог заставить его уступить. "Разновидность женского рассудка" - так охарактеризовал президент своего трудного оппонента".

Мнение Вильсона о том, что Клемансо обладает "разновидностью женского рассудка", проливает больше света на личность Вильсона, чем на личность Клемансо. Нельзя вообразить ничего менее женственного, чем отказ Клемансо быть повергнутым в прах разглагольствованиями Вильсона, и трудно представить себе что-либо более женственное, чем реакция Вильсона на поведение Клемансо в это утро. Клемансо нарушил границы вежливости. Он оскорбил Вильсона, и мало найдется мужчин, которые отказались бы после этого применить те мужские средства борьбы, которые были в руках Вильсона. Но Вильсон в своей речи снова обрисовал свое видение мира. Таким образом, ответ Вильсона был продуктом чистейшей женственности, а его замечание о том, что Клемансо обладает "разновидностью женского рассудка", явно было попыткой убедить себя в том, что его собственное поведение не является женственным, посредством перенесения своего собственного отношения на Клемансо. Как и всегда, он и в мыслях не мог допустить, что женственность взяла верх в его натуре. Комплимент Клемансо был, несомненно, искренним. Четыре дня спустя, описывая Вильсона, он отметил: "Он считает, что является еще одним Иисусом Христом, сошедшим на Землю, чтобы исправлять людей".

Клемансо, возможно, ничего не знал о психоанализе, но бессознательное отождествление Вильсоном себя со Спасителем стало настолько очевидным, что вынудило даже тех, кто никогда не изучал более глубокие пласты психики, признать его существование.

Комплимент Клемансо произвел на Вильсона большое впечатление. Он считал, что все еще может обратить Клемансо в свою веру посредством слов и добиться обещанного им мира без открытой борьбы. Вечером 27 марта м-р Бейкер предложил Вильсону опубликовать заявление, осуждающее "препятствующие группы", которые высказывают требования о расширении границ и национальном усилении... и своими действиями сеют семена будущих войн. Вильсон отказался опубликовать такое заявление. Вечером следующего дня м-р Бейкер снова побуждал его к открытой атаке. Вильсон, все еще испытывая колебания и надеясь, ответил: "Время еще не пришло, мы не можем рисковать - поставить, под угрозу мирную конференцию".

К этому моменту каждому, имеющему отношение к переговорам, за исключением Вильсона, было ясно, что, если он не хочет принять условия Ллойд Джорджа и Клемансо, ему придется использовать мужские средства борьбы, от которых он столь долго отказывался. Херрон, который все еще полностью верил в сходство Вильсона с Христом, умолял его покинуть конференцию. "Президент был очень тронут словами Херрона и, шагая взад и вперед по комнате, восклицал: "Боже мой, я никогда не смогу довести это дело до конца"".

К сожалению, это было истинной правдой. В этот момент, когда судьба мира зависела от его личного характера, он не мог найти в себе храбрости сражаться. Единственный источник его мужской храбрости, его реактивное образование против пассивности по отношению к отцу, был направлен не против лидеров союзников, а против Лоджа. Однако в то же самое время он не мог открыто пойти на компромисс. Все его отождествления себя с Божеством не позволяли ему признаться в том, что он был не чем иным, кроме как орудием союзников. Он упорствовал, надеясь и молясь своему Богу Отцу, что он все еще может выиграть, разглагольствуя, как Христос.

Я говорил о чувстве тревоги в мире, о новых восстаниях в Германии и Венгрии и об обвинениях, которые несправедливо направлены против него. "Я знаю об этом, - сказал он. - Я знаю об этом. - Он помолчал. - Но мы должны добиться заключения мира на основании приемлемых для нас принципов или не заключать его совсем".

Вильсон избегал, пока только это было возможно, личного контакта с Хаузом. Но вечером 2 апреля 1919 года он позвонил Хаузу по телефону, и Хауз записал в своем дневнике: "Мы обсудили сложившуюся ситуацию от начала до конца... Он заявил, что старик упрям и что он не может заставить его прийти к решению. Что Вильсон в действительности имел в виду, так это то, что он не может заставить Клемансо прийти к его способу мышления... Президент спросил, считаю ли я, что Ллойд Джордж ведет с ним искренний диалог... Складывается общее впечатление о том, что Ллойд Джордж ведет его к разрыву с Францией... Я спросил Вильсона, ведутся ли кем-либо на встречах Совета четырех записи. Вильсон ответил, что профессор Мэнтоукс присутствует на встречах в качестве переводчика сеньора Орландо и делает какие-то записи. Президент признал, что, по его мнению, Мэнтоукс не любит его. И добавил: "Действительно, я не уверен в том, что кто-либо меня любит"".

В словах "действительно, я не уверен в том, что кто-либо меня любит" заключен искренний пафос. Они были сказаны президентом США, которого тремя месяцами ранее принимали Франция, Англия и Италия с такой искренней любовью и благоговением, что он казался всем и самому себе Властелином мира. И действительно, по его призыву все еще откликнулись бы и пошли за ним в бой столько людей, сколько их не имел никто ни до, ни после него. Он все еще оставался лидером всех идеалистов. Они были озадачены и обеспокоены, так как он не звал их на битву, но они еще не потеряли веру в него. Он сам потерял веру в себя. Конфликт между его решимостью вступить в борьбу, которая ожидала его, и его страхом борьбы снова сделал из него маленького Томми Вильсона: слабого, болезненного, в очках, с головными болями и диспепсией, который не осмеливался играть с грубыми мальчишками на улицах Огасты, ощущая себя изгоем.

На следующий день после своего разговора с Хаузом он занемог, испытывая полное нервное и физическое истощение. "Он был охвачен яростными приступами кашля, которые были столь сильными и частыми, что затрудняли его дыхание. У него была лихорадка с температурой 103 по Фарингейту и сильный понос... его состояние представлялось крайне тяжелым". Ранним утром 4 апреля 1919 года состояние Вильсона резко ухудшилось. Он корчился в постели от болей в животе, его рвало, не прекращался сильный понос с кровью. Он задыхался от кашля, испытывал стреляющую боль от воспаления предстательной железы и неврита в левом плече. Левую сторону лица сводило судорогой. Но физические мучения в данный момент были, возможно, менее страшными для него, чем умственные. Он стоял перед двумя альтернативами, обе из которых были ужасны. Он мог нарушить свои обещания и стать орудием в руках союзников, а не "принцем мира", или мог сдержать свои обещания отказать Европе в финансовой поддержке, заклеймить Клемансо и Ллойд Джорджа, возвратиться в Вашингтон и оставить Европу на - что? - и себя на - что? Он пришел в ужас от возможных последствий применения мужских средств борьбы, преувеличивая опасность и сводя до минимума шанс на успех. Достаточно было одной его угрозы покинуть Францию и оставить ее наедине с Германией, чтобы заставить Клемансо пойти на компромисс; достаточно было одного удара кнутом финансовых санкций, чтобы поставить Ллойд Джорджа на колени. Но больному человеку, прикованному к постели, мир снова начал представляться глазами маленького Томми Вильсона. Он воображал кошмарную картину возможных последствий своих действий. Он страшился, что его отъезд с конференции вызовет немедленное возобновление войны в Европе, что голодающие французские армии пройдут маршем по телам голодающих немцев, австрийцев, венгров, русских и установят в конечном счете мир намного хуже того, чем это может сделать он. Вильсон опасался, что такие события могут вызвать столь широкое революционное движение, что весь Европейский континент подпадет под власть большевизма, и, самое главное, он страшился даже мысли о такой возможности. Он ненавидел и боялся коммунистов гораздо более сильно и глубоко, чем ненавидел и боялся милитаристов. В его теле не было ни искры радикализма. Он был "христианским государственным деятелем", посланным просветить капиталистический мир посредством пересказа божественной проповеди. Его видение совершенного мира было видением "новой свободы" - видением процветающих маленьких городков, подобных тем, в которых он прожил большую часть своей жизни. На самом деле коммунистическая революция как во Франции, так и в Англии была вне границ возможности, но она фигурировала в опасениях Вильсона. Снова и снова в эти дни и ночи, когда судьба мира зависела от его решения, он повторял: "Европа в огне, и я не могу подливать масла в огонь!"

А каков будет результат борьбы не на жизнь, а на смерть? Он представлял себе, как его поносят во всем капиталистическом мире, а это был его единственный мир. Пресса Парижа и Лондона уже злобно нападала на него, что причиняло ему крайнюю боль. Он знал, что, хотя он будет превозноситься как пророк либеральными и идеалистически настроенными кругами Америки, основная масса нации пойдет против него. Его назовут "прогерманцем", как назвал его Клемансо. Его обвинят в желании отпустить немцев без наказания. Его назовут большевиком. Пропаганда, которую он начал в Америке с помощью своего друга Джорджа Криля, приносила свои результаты. Американцев приучили ненавидеть Германию и Россию.

Престарелые леди требовали крови. Если американцам покажется, что он выступает в защиту Германии и коммунизма, они направят свою ненависть против него. Весь мир станет ненавидеть его, за исключением немногих американских и английских либералов, мнением которых он дорожил, да социалистов и коммунистов Европы, одобрение которых он не мог вынести, с которыми он даже не мог помыслить каким-либо образом отождествить себя. И самое худшее, ему придется вывести США из Лиги Наций. Лига будет основана, но без него. Ему придется лишить себя титула на бессмертие.

Таким образом, альтернатива отъезда с конференции была для него непереносима; но его другая альтернатива была в равной степени непереносима. Одним из его самых глубоких чувств было чувство того, что, если он привел США к войне, он должен вести страну к войне за мир. Почти вся энергия его чрезмерно могущественной пассивности по отношению к отцу заряжала его бессознательное отождествление себя с Христом. Пойти на компромисс, уступить означало признать, что он не является "принцем мира".

Более того, она нарушит свое слово, его обещания станут предметом насмешек. Он сделает посмешищем идеалы идеалистов. Он разрушит все либеральное движение в Америке, лидером которого он являлся. Его будут осуждать все те люди, хорошим мнением которых он дорожил больше всего. Что скажет Херрон, человек, "который по-настоящему понял его"? Что подумают все те молодые люди, которые верили в него? Что он сам подумает о себе? Он предстанет перед миром не как Сын Бога, который вступил в войну, чтобы добиться королевской короны и получить ее, а как Сын Бога, который вступил в войну и проиграл, когда увидел крестное знамение.


Глава XXIX

На протяжении всего дня и ночи 4 апреля 1919 года Вильсон метался в кровати, будучи не в состоянии сделать выбор между двумя альтернативами, которые были в равной степени ужасны для него.

5 апреля 1919 года Вильсон все еще был прикован к постели. Клемансо, Ллойд Джордж и Орландо встретились с Хаузом в кабинете Вильсона, находившемся рядом с его спальней. Полковник исполнял роль курьера, курсируя между спальней и кабинетом. Вильсон уже уступил требованию Англии в вопросе о пенсиях и различных денежных выплатах, которые по требованию английской стороны должны были быть включены в счет репараций. Он также приказал американским экспертам прекратить борьбу за свое первоначальное намерение проставить в договоре какую-либо определенную сумму, которую Германия должна будет выплатить. По остальным вопросам Вильсон не собирался идти на компромиссы, надеясь, что Ллойд Джордж поддержит его в том, что все репарационные платежи должны быть ограничены суммой, которую Германия сможет выплатить в течение 30 лет.

Однако, к удивлению Вильсона и Хауза, Ллойд Джордж высказался против любого ограничения как в годах, так и в количестве денег, которые должна выплатить Германия. Отчаявшийся Хауз уступил Ллойд Джорджу и Клемансо и облек эту уступку в форму слов "репарационного компромисса", что в действительности означало отказ от всей американской позиции. "График платежей враждебных государств будет составлен комиссией. При этом при установлении времени выплат будет приниматься во внимание их способность к выплате". Он считал, что будет лучше заключить "немедленный мир и установить в нем порядок... чем... пытаться добиться в будущем более справедливого мира".

Хауз сам был настолько взбешен требованиями Клемансо и Ллойд Джорджа, что посоветовал Вильсону пойти на этот компромисс, но покинуть конференцию, если союзники потребуют дальнейших уступок. Таким образом, в субботу 5 апреля 1919 года даже Хауз, который был главным защитником компромисса, рекомендовал Вильсону бороться. Из Америки Вильсон получит такой же совет. Как раз перед болезнью Вильсона Грейсон, его врач и друг, послал каблограмму Тьюмалти, в которой говорилось: "Все еще уверен в том, что президент победит. Столкновение с трудностями, серьезная ситуация. Президент более, чем когда-либо, является надеждой всего мира, и при его смелости, мудрости и силе он добьется своего. Есть ли у Вас какие-либо предложения относительно гласности или иного способа борьбы?"

5 апреля 1919 года Тьюмалти ответил: "По моему мнению, президент должен... очистить воздух от сомнений, непонимания и отчаяния, которые в настоящее время характеризуют всю ситуацию в мире. Он должен взять руководство в свои руки, чтобы спасти мир от происков политиканов. Лишь смелый удар, нанесенный президентом, спасет Европу и, возможно, весь мир. Этот удар необходимо нанести, невзирая на крики и предостережения его друзей-советников. Он пытался решить этот вопрос тихо, без огласки; лишь гласность, и очень драматическая, может спасти ситуацию, которая требует от него той смелости, которая помогала ему побеждать в любой битве".

Вильсон получил каблограмму от Тьюмалти и 6 апреля, в воскресенье, принял решение изложить перед прихожанами, которыми являлось все человечество, закон Бога. Президент послал за специально уполномоченными членами американской делегации.

Таким образом, 6 апреля 1919 года Вильсон принял решение либо отправиться домой, если в течение нескольких последующих дней Клемансо и Ллойд Джордж не согласятся с условиями мира, соответствующими их обещаниям заключить мир на основе 14 пунктов, либо настаивать на том, чтобы они открыто высказывали свои предложения, и таким образом бороться против них в открытую. Такое решение позволяло ему "увильнуть от затруднений" еще на несколько дней и снова выражало утешительную надежду на то, что он наконец-то сможет поднять мирную конференцию до уровня университетских дискуссионных клубов, в которых он доминировал за счет своей моральной честности и ораторского искусства.

И снова, как и в 1918 году, он надеялся, что ему не придется использовать мужественные средства борьбы. Тем не менее это решение было важным, так как указывало на его готовность начать борьбу. Однако вскоре он отступает, согласившись на "репарационный компромисс" Хауза. В воскресенье того же дня Хауз записал в своем дневнике: "Я обсуждал с президентом вопрос о репарациях, над которым в этот день работали эксперты, и убедил его согласиться с внесением несущественных изменений". Таким образом (так как "репарационный компромисс" в действительности означал полный отказ от американской позиции), Вильсон после принятого им решения не идти более ни на какие уступки совершил столь громадную уступку, что она, скорее, была не компромиссом, а поражением. Ясно, что он все еще был в тисках своих конфликтующих желаний и страхов, хотел по-прежнему говорить и верить в то, что не пойдет на компромисс, и в то же самое время путем уступок избежать страшащей его борьбы.

Позднее, вечером того же воскресного дня, 6 апреля 1919 года, он, по-видимому, действительно пришел к решению сражаться. Он находился в постели, рядом с которой сидела с вязаньем в руках миссис Вильсон, когда Грейсон привел к нему Бернарда М. Баруха, близость которого с Вильсонами начала расти по мере охлаждения отношений с Хаузом. Вильсон сказал, что его терпение истощилось в спорах с англичанами, французами и итальянцами и придется каким-либо образом оказать на них давление. Барух предложил прекратить их кредитование. Вильсон послал каблограмму секретарю казначейства, приказывая не давать новых кредитов Англии, Франции и Италии. Затем он подчеркнул свою решимость бороться, попросив Грейсона отправить каблограмму на корабль "Джордж Вашингтон" с указанием немедленно вернуться в Брест. Вильсон решил держать корабль наготове, чтобы иметь возможность сразу же покинуть Францию, если Ллойд Джордж и Клемансо не захотят выполнять свои обещания заключить мир на основе 14 пунктов. Когда Клемансо, говоря о цели Вильсона, приказавшего привести корабль "Джордж Вашингтон" в Брест, сказал: "Это запугивание, не правда ли?" - Грейсон с полнейшей искренностью ответил: "Он ни на йоту не обладает ничем подобным в своем характере".

В то же воскресенье, 6 апреля 1919 года, Грейсон по просьбе одного из авторов этой книги пытался получить от Вильсона решение относительно предложения советского правительства о мире, срок которого истекал 10 апреля. Вильсон, "однонаправленный разум" которого был целиком поглощен Германией, сказал, что передал этот вопрос для рассмотрения Хаузу, и отказался лично беспокоиться о мире в России и с Россией.

Ленин предлагал заключить немедленное перемирие на всех фронтах и признать де-факто установление антикоммунистических правительств, которые возникли в следующих областях на территории бывшей русской империи: 1) Финляндия, 2) Мурманск - Архангельск, 3) Эстония, 4) Латвия, 5) Литва, 6) Польша, 7) Западная Белоруссия, 8) Румыния, включая Бессарабию, 9) более половины Украины, 10) Крым, 11) Кавказ, 12) Грузия, 13) Армения, 14) Азербайджан, 15) весь Урал, 16) вся Сибирь.

Таким образом, Ленин предлагал ограничить власть коммунистов Москвой и небольшой прилегающей площадью плюс городом, известным теперь как Ленинград. Будучи коммунистом, Ленин, естественно, рассчитывал расширить область большевистского правления, как только он сможет безопасно это сделать, невзирая ни на какие обещания, которые он вынужден будет дать. Однако, сокращая коммунистическое государство до площади, немного больше той, которая была у первого русского диктатора, назвавшего себя царем, - Ивана Грозного, - Ленин предлагал Западу уникальную возможность предотвратить насильственное завоевание коммунистами прилегающих областей.

Между прочим, Ленин также предложил принятие советской республикой долгов Российской империи. Последствия отказа Вильсона обратить внимание на вопрос о России были значительными. Действительно, мы даже по сегодняшний день не знаем, сколь колоссальны могут быть последствия этого. Может оказаться и так, что отказ Вильсона перегружать свой "однонаправленный разум" Россией в конечном счете окажется единственным, самым важным решением, которое он принял в Париже.

На следующий день, в понедельник 7 апреля 1919 года, Хауз занял место Вильсона на встрече премьер-министров, которая проводилась в апартаментах Ллойд Джорджа. Представители союзников столь рассердили Хауза своими придирками, что полковник в гневе ушел. По всей видимости, наконец-то наступил явный разрыв. Хауз записал в своем дневнике: "Я пришел к президенту, чтобы сообщить ему о ходе встречи, и он полностью одобрил мои действия. Мы провели вместе всю вторую половину дня, ничего не предпринимая.

...Когда мы обсудили создавшееся положение, президент был сильно обескуражен и не знал, каковы будут последствия этого".

После ухода Хауза Рей Стэннард Бейкер разговаривал с Вильсоном: "Я поднялся к президенту в 6.30 - в первый раз после его болезни - и имел с ним продолжительную беседу. Я застал его изможденным и бледным...

Я понял, что он не пойдет на дальнейшие уступки... "Значит, Италия не получит порта Фиуме?" - спросил я. "Конечно, нет - до тех пор, пока я здесь", - резко ответил он. "А Франция не получит Саарскую область?" - "Нет..." Я спросил его, что я могу сказать корреспондентам. Он поручил мне посоветовать им снова перечитать наши соглашения с союзниками и Германией и заверить их в том, что он не откажется от этих принципов. Я сказал президенту о том эффекте, который произвело заявление относительно прибытия "Джорджа Вашингтона". "Пришло время довести это до сознания, - сказал он. - Хауз тоже был здесь и сказал мне, что Клемансо и Клоц весь день совещались... Я не буду более ничего с ними обсуждать. Мы согласились между собой, а также с Германией относительно определенных общих принципов. Весь ход конференции состоял из неоднократных попыток, особенно со стороны Франции, нарушить это соглашение, завладеть территорией и установить громадные контрибуции. Единственная действительная заинтересованность Франции в Польше состоит в ослаблении Германии посредством передачи Польше территории, на которую она не имеет прав"".

М-р Бейкер записал также в связи с этим разговором с Вильсоном следующее: "Мы говорили также о переменчивой позиции Ллойд Джорджа; было даже сказано, что Ллойд Джордж ввиду этого кризиса намеревается опубликовать заявление, обвиняющее Вильсона в задержке принятия решений. Я никогда не забуду ту крайнюю печаль, отразившуюся на изможденном после недавней болезни лице президента, когда он стоял у своего рабочего стола. "Хорошо, - ответил он. - Полагаю, мне придется сражаться в одиночку"".

В свете всех этих слов трудно поверить, что вечером 7 апреля 1919 года у Вильсона была какая-либо иная мысль, нежели мысль о борьбе в противовес дальнейшему компромиссу. Но мы уже видели, сколь часто он приближался к мысли о борьбе и сколь часто в последний момент шел на компромисс. И мы можем быть шокированы, но не удивлены, узнав о том, что в полдень 8 апреля 1919 года, спустя менее 24 часов после того, как он сделал все эти заявления м-ру Бейкеру, он в первый раз после своей болезни принял премьер-министров и уступил их требованиям, приняв соглашение о репарациях, которое разрушило экономическую жизнь Европы. Хауз записал в своем дневнике: "К моей большой радости, они пришли к пробному соглашению по вопросу о репарациях. Президент уступил больше, чем, как мне казалось, ему следовало уступить, но не больше того, чем требовалось в данном случае".

Начиная с этого момента падение Вильсона к Версальскому договору было быстрым. Оно было ускорено каблограммой, посланной ему Тьюмалти 9 апреля 1919 года: "Приказание "Джорджу Вашингтону" вернуться в Европу рассматривается здесь как акт нетерпеливости и обиды со стороны президента и не одобряется ни друзьями, ни врагами. Оно рассматривается как свидетельство того, что президент намеревается покинуть конференцию, если не будет принята его точка зрения... Отъезд в такое время будет равнозначен дезертирству". Более того, секретарь казначейства сообщил ему, что уже были выданы кредиты, покрывающие потребности союзников до июля. 9 апреля Вильсон согласился уступить Франции Саарскую область, и никогда более он не грозил бороться за тот мир, который обещал дать человечеству.

До того как мы попытаемся проанализировать моральное падение Вильсона, представляется разумным отметить еще одно изменение в его дружбе с Хаузом. После их беседы 14 марта Вильсон до минимума сократил личный контакт с Хаузом. Но когда он заболел 3 апреля, он должен был назначить кого-либо, кто занял бы его место в Совете четырех, и, так как он не доверял Лансингу даже больше, чем Хаузу, он выбрал полковника. В течение нескольких дней казалось возможным, что их отношения могут стать близкими. Но среди друзей Хауза в Париже был политический корреспондент лондонской "Тайме" по имени Уикхэм Стид, который писал передовицы для парижской "Дэйли мэйл".

Хауз хвастался миссис Вильсон, что Стид напишет все, что он пожелает. Когда миссис Вильсон взяла вырезку из "Тайме", датированную понедельником 7 апреля 1919 года, и, протянув ее полковнику, сказала: "Мне кажется, вы попросили его написать это", Хауз увидел следующее:

"Поборники мира...

(От нашего политического корреспондента)

Париж, апрель 6

Деятельность полковника Хауза.

...До настоящего времени всякое реальное улучшение перспектив на благоприятный исход конференции, как считают, главным образом связано с государственной деятельностью полковника Хауза, который, вследствие недомогания президента Вильсона, снова направил свой такт и примиренческий строй мысли на службу главным миротворцам. Полковник Хауз - один из очень немногих делегатов, "приносящих пользу" во время работы конференции. И действительно, представляется вероятным, что мир был бы успешно заключен уже много недель тому назад, если бы не болезнь, которая застигла его в начале работы конференции. Когда же он выздоровел, Совет десяти уже усвоил плохие манеры... Мало что можно было сделать, чтобы поправить дела до возвращения м-ра Ллойд Джорджа в Англию, а президента - в Америку. Во время их отсутствия полковник Хауз, у которого никогда не было затруднений в работе со своими коллегами, так как он бескорыстный человек, не боящийся кропотливой работы, быстро продвинул дело вперед. Проволочка, имеющая место со времени возвращения президента Вильсона и м-ра Ллойд Джорджа, была главным образом обусловлена расстройством той хорошей работы, которая была проведена в их отсутствие, и отказом от здравых методов в пользу "прекраснодушных импровизаций...".

Если и есть шансы на то, что конференция выйдет из полосы неудач на относительно здравую почву, то они главным образом обусловлены усилиями полковника Хауза и целебным воздействием того общего чувства, что народы союзных держав становятся серьезно встревожены по поводу секретных манипуляций их главных представителей".

Хауз был ошеломлен. Некоторое время он безмолвно стоял, глядя на миссис Вильсон. Затем поспешил к президенту, говоря, что объяснит все позже. Но он так и не пришел объясниться. Да какое могло быть объяснение. Стид завершил круг личной размолвки, который начал Очинклос. Миссис Вильсон была убеждена в том, что Хауз был инспиратором как Очинклоса, так и Сти-да. Начиная с этого времени она ненавидела Хауза и верила в то, что он предает ее мужа, чтобы присваивать его достижения, в то время как всю вину за свои ошибки сваливает на Вильсона.

Президент был менее резок, нежели миссис Вильсон, по отношению к Хаузу. Он не доверял Хаузу, но не испытывал к нему ненависти. Его отождествление Хауза с маленьким Томми Вильсоном еще было живо, хотя постепенно и отмирало. Он продолжал использовать Хауза как помощника, так же как продолжал использовать в качестве секретаря Тьюмалти после того, как потерял в него веру, но следил за тем, чтобы Хауз знал не слишком много о его мыслях и действиях, так же как из-за предосторожности держал Тьюмалти на расстоянии. В первых числах апреля на одной из встреч Совета четырех появился сэр Морис Ханки, которого рекомендовал Ллойд Джордж для ведения протоколов заседаний.

Итак, Ллойд Джорджу помогал Ханки, Клемансо - Мэнтоукс, у Вильсона же не было никого (к тому же в это время вместо него на заседаниях присутствовал полковник Хауз). Англичане предложили Вильсону, чтобы Ханки ежедневно передавал протоколы совещаний Хаузу. Вильсон ответил, что протоколы не должны предоставляться ни Хаузу, ни кому-либо другому из американской делегации, кроме него. После этого ни один американец не знал, какие соглашения подписывает президент США. Вильсон перед всеми решил продемонстрировать, что он, а не Хауз является правителем США. В апреле 1919 года он согласился на внесение изменений в свои 14 пунктов в Версальском договоре.