Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию

Маленькая девочка, которую я называю здесь Дженнифер, стала моей пациенткой,
будучи уже взрослой. С большой горечью она вспоминала место на школьной детской
площадке, где она сидела в стороне от других детей, когда поняла, что она «разбита». Ей
было всего восемь лет. В течение двух лет она подвергалась регулярному сексуальному
насилию со стороны сводного старшего брата, который угрожал покалечить ее, если она
скажет кому-либо о том, что он с ней делал. Она ощущала себя изменившейся, другой –
поврежденной, не в состоянии принимать участие в играх, преступным образом лишенной
невинности, сломанной. Мы могли бы сказать, что ее сердце было разбито. Это так и было,
но она смогла почувствовать свою печаль из-за этих утрат лишь намного позже, в терапии. А
пока она чувствовала себя «плохой», диссоциированной, отвергнутой и чужой в этом мире,
который, как ей казалось, другие дети осваивали без труда. Это отчуждение было двойным –
от людей во внешнем мире и от себя самой. Если раньше она была «в гармонии» с собой,
играла и росла, как обычный ребенок, то после сексуального насилия она была «не в ладах» с
собой, «отстраненной» от себя, расщепленной надвое. Одна ее часть наблюдала, упрекала,
критиковала и сравнивала ее с другими, а другая была полна стыда, с тревогой пыталась
быть как все. Ее сущностная часть, по которой она знала, какая она есть, – самая сердцевина
ее личности – скрылась, ушла в такие глубины, что она потеряла контакт с ней. Она упорно
преодолевала трудности жизни, проживаемой ей лишь наполовину, но что-то главное теперь
в ней отсутствовало, и она не могла понять, что же это было, чего ей не хватало.
Когда Дженнифер выросла и начала терапию со мной, она как-то сказала мне, что
когда-то давно потеряла свою душу. Она сообщила, что у нее бывали мимолетные состояния,
когда душа возвращалась, если она в одиночестве рисовала в своей студии или бывала одна
на природе, но большую часть времени она чувствовала себя лишенной внутренней ценности
и была убеждена в своей неполноценности – в собственной «плохости». Она ужасно
страдала, и большая часть этих страданий была из-за едкой самокритики и стыда за себя,
которые никогда не смягчались, даже если она находила в своем окружении любовь и
признание. Как будто душа покинула внутреннее пространство, и ее место занял мрачный
глумливый дух, ментальная сущность, которая все отвергала, наполняя ее отчаянием и
безнадежностью. Шли годы, и она чувствовала себя все более и более сломленной, все чаще
и чаще «неудачницей» по сравнению с другими, обстоятельства ее жизни все чаще вызывали
у нее горькую обиду и ощущение себя жертвой. Она выжила, но не жила. «Я должна
постоянно придумывать себя, кем я являюсь, – сказала она мне позже, – у меня не
получается просто быть такой, какая я есть на самом деле. Как будто я лишена права вести
жизнь так, как это «делают» другие люди, у которых такое право есть… я всегда должна
быть для кого-то или служить чьим-то целям».
Терапия предоставила ей пространство, в котором она смогла приступить к
составлению и изложению своей подлинной истории, и это уже не было ложной историей
жертвы-преступницы, наполненной самообвинениями, которую нашептывали ей
исподтишка ее внутренние «голоса», или то, что Корриган и Гордон назвали бы
«патологический ум-как-объект» (Corrigan, Gordon, 1995). Однако появление подлинной
истории сопровождалось сильным сопротивлением Дженнифер из-за чувства горя, которое
стало овладевать ей по мере того, как она позволяла себе чувствовать сострадание к той
беспомощной и растерянной маленькой девочке, которой она была, когда началось
сексуальное насилие над ней. Одно из воспоминаний, которое укрепило ее сострадание к
самой себе, было связано с «посещением». Ей было 7 лет, когда она ощутила «присутствие
света»; она понимала его как присутствие ангела, представляющего позитивную,
интегрирующую сторону духовного мира, и как силу, поддерживающую ее волю к жизни.
Она была при смерти и лежала на каталке в шумном зале реанимации в больнице. У нее
был разрыв кишечника после насильственного полового акта, совершенного сводным
братом. Вдруг она услышала фразу, брошенную одной из реанимационных медсестер:
«Особо не старайся, ей все равно не выкарабкаться». Она вспомнила, как теряла сознание,
через силу вдыхая сладкий запах эфира, как обещала себе, что будет жить вопреки им и

докажет, что они неправы. Потом она очнулась в узком коридоре больницы и ощутила, что
знакомая боль, сопровождавшая ее так долго, сменилась тупой болью от плотных бинтов.
Она спрашивала себя, знает ли кто-нибудь, что она находится здесь и еще жива, несмотря на
их прогноз. Наконец ее переместили в палату, где находился еще один ребенок. Лежа на
спине, она осмотрелась и увидела, что этот другой красивый и белокурый ребенок сидит на
кровати и рисует что-то мелками из коробки, похожей на ту, которой она пользовалась в
школе. Именно тогда у нее появилась мысль, что, возможно, есть еще причины продолжить
борьбу. Она прикрыла глаза, но образ больших и ярких цветных мелков остался с ней,
побуждая рисовать. «Можно мне порисовать? – спросила она. – Я хочу раскрашивать». Ее
настойчивость впечатлила медсестер, они разрешили ей попробовать. Она стала их
«маленьким чудом» и «чудесным исцелением». Но ее восстановление на этом не
закончилось.
Несколько месяцев спустя в жутко холодный зимний день она была одна в мрачном
пространстве вне времени, изолированная от окружающего мира лихорадкой и болью из-за
рецидива перитонита. Она лежала в постели, то засыпая, то просыпаясь, зная, что с ней все
не так, как надо, что ей все хуже вопреки заверениям окружающих, что она выздоравливает.
Она была наедине с этой тайной. Сбоку лежало то, что осталось от Рождества, которое
прошло без нее. Это была жестяная коробка с акварелью. Ей едва хватало сил держать в
руках свое сокровище, но она провела утомительный день, изучая каждый цвет. Каждый из
них был подобен прекрасной жемчужине, полной возможностей даже теперь, когда жизнь ее
угасала. Она подумала: «Зачем это мне теперь?».
Рядом с ней, справа, появился ангел, испускающий мягкое бело-желтое сияние. Ни
мужчина, ни женщина, он был одновременно и жутким, и замечательным, и каким-то
удивительно знакомым. Без лишних слов, спокойно и заботливо эфирный посланник заявил:
«Тебе не нужно продолжать все это; все будет хорошо, если ты уйдешь сейчас». Он сделал
паузу и продолжил: «Если решишь остаться, будет нелегко».
Дженнифер помнит, что в тот момент было так заманчиво уйти и так легко: для этого
нужно было всего лишь не звать никого на помощь. Но пока она мучительно размышляла,
взгляд ее скользил по коробке акварели и остановился на ярко-красном цвете (роза марена).
На нее нахлынула тоска. «Я должна использовать этот цвет, – подумала она. – Как я могу
уйти и не порисовать им? Я должна остаться, чтобы рисовать – использовать эти краски». Не
осмеливаясь взглянуть прямо в сторону ангельского сияния, она сказала своему посетителю,
что знает, что должна остаться в живых.
В тот краткий миг тихого покоя и благодати Дженнифер знала, что ее нашел и
поддержал благой разум, запредельный для ее я. Посещение ангела принесло с собой знание
и умиротворяющее чувство принадлежности чему-то большему, чем она сама.
Теперь она знала, что ей делать, и это имело смысл и значение в большом плане
мироустройства. И хотя тогда она этого еще не знала, ее страсть к цвету, которая помогла ей
сделать этот выбор в пользу жизни, останется с ней навсегда и приведет ее к карьере
художницы.
Несмотря на невыносимую боль в детстве и на почти полную утрату надежды,
Дженнифер обладала привилегией видеть что-то «за пределами мира сего», и это все меняло.
Теперь у нее был свидетель ее одиноких страданий, и это изменило ее мировоззрение. Она
испытала то, о чем античный поэт Эсхил говорил в «Агамемноне» (1957: 9, строки 179–183):
Неотступно память о страданье
По ночам, во сне, щемит сердца,
Поневоле мудрости уча.
Небеса не знают состраданья.
Сила – милосердие богов. 
Моя пациентка закончила свою историю и заплакала: она никому не рассказывала ее в

течение 50 лет. Она помнила, как принимала решение жить, и это убеждало ее, что она
способна это делать. Тот факт, что этот ангельский дух посетил ее и застал в «болезни к
смерти», а потом позволил ей узнать, что есть бо́льшая история ее жизни, больше, чем то,
что мог понять семилетний ребенок, а именно то, что с ней «все будет хорошо», если она
перестанет сопротивляться и просто соскользнет в смерть. Это глубоко ее тронуло. Ее
рассказ глубоко тронул и меня. В комнате возникла атмосфера своего рода мудрой
проницательности и душевной глубины, которая изменила нас обоих.

жүктеу/скачать 3.07 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: