разделенности. Когда начинается процесс исцеления и возникают невыносимые
воспоминания о психической боли, кодированные в телесных репрезентациях и
символически представленные образом «ребенка», возвращаются, чтобы быть
интегрированными в сознание, Дит становится мощным психическим фактором вытеснения
и сопротивления.
Внутренний ребенок, которого Дит любит и ненавидит, обычно несет на себе все бремя
отщепленных соматизированных аффектов – тех аффектов, которые теперь устранены из
сознания и инкапсулированы в том, что Юнг называет «соматическим бессознательным»
(Jung, 1988: 441–444). Видимо, Дит направляет свою агрессию и презрение на этого ребенка,
потому что отчаянно хочет уберечь его от дальнейшего страдания в реальности, страдания,
которое чуть не «убило» этого ребенка в прошлом (и, следовательно, чуть не убило и его
самого). Чтобы избежать этих катастрофических (для него) последствий, он создает мир
страданий – внутренний ад, а сам становится неумолимым и тираническим внутренним
«голосом». Такая дезинтеграция создает мир повторяющегося страдания, которое стало не
острым, а хроническим и, таким образом, приемлемым для хрупкого Эго.
Все эти страдания инспирированы Дитом во избежание другого страдания, более
продуктивного, которое могло бы вывести из замкнутого, дозированного круга ада. Как
выразила это Элен Люк (Luke, 1995: 60), «по-настоящему страдает невинный, а не
виновный». Лишь когда невинному ядру фрагментированного я будет позволено страдать,
может быть взломана адская крипта и открыт выход из нее. Пока власть Дита не будет
ослаблена с помощью внутреннего и/или внешнего принятия, он остается «богом, который
превращает любое страдание в насилие». В конце этой главы мы увидим, как
повторяющееся, аддиктивное, невротическое страдание Ада уступает место открытому,
осмысленному и подлинному страданию, которое Данте и его проводник находят в
Чистилище. Это дает нам возможность обсудить эти два типа страдания и то, как они
проявляются в клинической ситуации.
Достарыңызбен бөлісу: |