Троицкий Н. А. Безумство храбрых. Русские революционеры и карательная политика царизма 1866—1882 гг

Правда, сравнительно с 60-ми годами в 70-е годы усилилось рабочее движение. Если за 1861—1869 гг. по всей России насчитано 51 выступление (стачек и волнений) рабочих, то за 1871—1879 гг. — 326[54]. Ежегодно за время, интересующее нас в данном случае, число рабочих волнений и стачек составляло:

Итак, революционный подъем в России 70-х годов был результатом не столько непосредственно массового движения (тогда еще раздробленного и незрелого), сколько — опосредствованно — движения революционных демократов, народников. Так как массы не были готовы в то время к сознательному участию в революционной борьбе, их чаяния отстаивала разночинская, народническая интеллигенция — эта, по словам современника, «поднимающаяся кверху часть народа, имеющая в нем свои корни»[59]. «Идейное движение, происходящее сейчас в России,— писал К. Маркс в 1871 г., — свидетельствует о том, что глубоко в низах идет брожение. Умы всегда связаны невидимыми нитями с телом народа»[60]. Сами народники хорошо это понимали. И.Н. Мышкин на процессе «193-х» подчеркнул: «каждое революционное движение интеллигенции соответствует параллельному движению в народе и составляет только отголосок последнего»[61].

Само понятие «народ» в 60—70-е годы отождествлялось с понятием «крестьянство», ибо крестьяне составляли громадное большинство (на взгляд современников, 9/10[62]) населения страны, а рабочий класс, который тогда еще только формировался, был, на тот же взгляд, всего лишь частью крестьянства. Поэтому народники не видели в России более революционной силы, чем крестьянство. Правда, в крестьянстве после 1861 г. шел процесс разложения, который сами крестьяне метко определили как «раскрестьянивание»[63]. Однако ни в 60-е, ни в 70-е годы этот процесс еще не стал достаточно заметным для современников. Тогда народники об антагонизме внутри самого крестьянства ясного представления не имели. Крестьянство казалось им единым обездоленным и протестующим классом[64], который они стремились поднять на социалистическую революцию. В.И. Ленин и называл идеологию народников 60—70-х годов «крестьянским социализмом»[65].

Вместе с тем революционные народники, идеология которых была по своей природе мелкобуржуазной, до тех пор пока классовые отношения, характерные для капитализма, в России были еще незрелыми, пытались отражать интересы и нарождавшегося российского пролетариата. Народники из-за своей исторической и классовой ограниченности неверно понимали роль пролетариата. Но они посредством социалистической пропаганды в известной мере революционизировали рабочую среду, используя при этом опыт международного рабочего движения (включая документы I Интернационала) и пролетарскую критику капитализма (в частности, «Капитал» Маркса)[66], поднимали идейный уровень, расширяли политический кругозор рабочих, втягивали их в освободительную борьбу и тем самым даже, «вопреки своим непосредственным намерениям, способствовали пробуждению и развитию классового сознания рабочих»[67]. Получив от народников революционный и социалистический заряд, рабочие скорее и больше задумывались над исторической миссией своего класса и приходили в конце концов к осознанию этой миссии, правда уже через преодоление мелкобуржуазной ограниченности народничества, С помощью социал-демократов.

Таким образом, разночинная народническая революционно-демократическая интеллигенция силой обстоятельств выдвигалась в то время на роль идеолога и вождя освободительной борьбы в России, выразителя интересов и воли всего эксплуатируемого народа. Ее самоотверженность и энергия (не сами по себе, а на фоне стихийной активности масс и в сочетании с ней) обеспечивали поступательный ход русского революционного процесса с начала 60-х до конца 70-х годов.

В 60-е годы революционное движение оставалось еще очень слабым. Правда, уже к началу десятилетия усилиями великих революционеров-демократов (Герцена, Чернышевского, Добролюбова) были разработаны основы теории, которая служила для «шестидесятников» знаменем борьбы. Теоретическая сторона движения вообще была в 60-е годы на первом плане, но, как свидетельствуют упоминавшиеся выступления Писарева, Салтыкова-Щедрина, Зайцева, Елисеева, программы «Великорусса», «Молодой России», первой «Земли и воли», ишутинцев, она не удерживалась на уровне Герцена и Чернышевского. Что же касается революционной практики 60-х годов, то в ней делались лишь первые, самые трудные шаги к тому, что было достигнуто позднее, в 70-е годы. Попытка создать в 60-е годы общероссийскую организацию не удалась: «Земля и воля» летом 1862 г. полностью еще не сложилась, а к весне 1864 г. самоликвидировалась[68]. Предпринять задуманную подготовку крестьянского восстания она не успела. Погибла, не успев развернуть далеко рассчитанную деятельность, и организация ишутинцев, которая, по меткому наблюдению М.Н. Покровского, предваряла в себе миниатюрно и схематично «все признаки всех этапов народнической революции — от хождения в народ и попыток кустарной реализации социализма до заговорщической тактики, террора, подготовки вооруженного восстания и цареубийства»[69]. Другие организации 60-х годов были, как правило, маломощны и недолговечны, а главное, все они наперечет. Слабой была в 60-е годы подпольная печать (за все десятилетие — ни одного периодического органа). Связь революционеров с народными массами на практике почти не осуществлялась. Клич Герцена «В народ!», обращенный к передовой молодежи со страниц «Колокола» осенью 1861 г, в тех пор и до конца 70-х годов оставался генеральным лозунгом народнического движения, но в 60-е годы, пока шел процесс накопления сил, лишь отдельные народники-энтузиасты (П.Г. Зайчевский, А.А. Красовский, М.К. Элпидин) предпринимали время от времени «рекогносцировочные» пропагандистские рейды в деревню. Наконец, зарубежные связи русского революционного лагеря и его авторитет в Европе хотя и росли в течение десятилетия, но были еще недостаточны.

Слабость революционного движения 60-х годов была исторически обусловлена. Революционеры-разночинцы в то время только начинали свою «тридцатилетнюю войну» с царизмом. Но все сделанное за те годы и в теории и на практике обогатило движения, укрепило его, подготовило крутой революционный подъем 70-х годов в такой мере, что «семидесятники», можно сказать, пошли вперед на плечах «шестидесятников».

В 70-е годы вопросы революционной теории тоже занимали видное место (примерами могут служить труды Бакунина, Лаврова, Ткачева, Плеханова, а также программы «чайковцев», землевольцев, народовольцев, чернопередельцев). Основные Положения доктрины Герцена — Чернышевского оставались знаменем борьбы и в 70-е годы.

Благодаря усилиям великих революционных демократов 60-х годов к 70-м годам были уже ясны в главных чертах теоретические воззрения народничества, конкретные программы и тактика борьбы требовали обобщений и проверки опытом. Поэтому в 70-е годы в отличие от 60-х на первый план выдвигается практическая сторона движения, что в свою очередь стимулировало и дальнейшие поиски правильной революционной теории. Практику «семидесятники» считали высшим критерием своих теоретических воззрений. Б. С. Итенберг первым обратил внимание на то, что «всякий раз, когда назревала необходимость пересмотра программы действий, решения принципиальных вопросов, собирался, как Правило, cъезд революционеров» (в Петербурге — в 1874 г., в Москве — в 1875 р., в Париже — в 1876 г., Липецке и Воронеже — в 1879 р.), где подытоживались практические шаги движений[70].

Революционная практика 70-х годов стремительно прогрессировала. Многократно выросли размах движения и связь его с массами: тысячи людей объединились в сотни революционных кружков[71], «хождение в народ» захватило больше 50 губерний[72], сложились одна за другой семь организаций всероссийского значения («чайковцы», «москвичи», «Южно российский» и «Северный» союзы рабочих, «Земля и воля», «Черный передел», «Народная воля»). Приумножилась эффективность освободительной борьбы. Организации 70-х годов возникали на революционном подъеме и потому оказывались гораздо боеспособнее, чем «Земля и воля» 60-х годов, которая выросла в обстановке начавшегося спада революционной активности и жила лишь перспективой нового подъема. В актив «семидесятников» можно отнести, кроме «хождения в народ» значительно более действенную, чем в 60-е годы, пропаганду, агитацию и организацию среди интеллигенции и рабочих, а также в армии; «“устрашающий” и действительно устрашавший террор»[73], отмеченный казнью шефа жандармов и царя; самую богатую и боевую за всю историю XIX в. в России подпольную печать (журналы «Земля и воля», «Черный передел», «Народная воля» с приложениями, газеты «Начало», «Рабочая заря», «Рабочая газета», «Зерно», не считая десятков тысяч экземпляров прокламаций и отдельных изданий революционных программ); такие акты, как первая в России открытая политическая («Казанская») демонстрация с участием рабочих или функционирование постоянной революционной агентуры в недрах царского сыска.

Революционеры 70-х годов далеко раздвинули национальные границы освободительного движения, придав ему общероссийский характер. Средоточием множества революционных кружков и одним из центров массового «хождения в народ» стала Украина. Рабочее движение на Украине в 70-е годы значительно выросло по сравнению с 60-ми годами и количественно (за 60-е годы — 8 стачек и волнений, за 70-е — 64)[74], и качественно: «Южнороссийский союз рабочих» представил собой первую в истории всей России политическую организацию рабочего класса[75]. Кроме Центральной России и Украины народники 70-х годов создавали свои организации и шли «в народ» также на землях Белоруссии, Грузии, Азербайджана, Армении, Казахстана, Литвы, Латвии, Эстонии и Бессарабии[76]. У народов национальных окраин появились не только свои практики, но и теоретики революционного народничества: Нико Николадзе и Антон Пурцеладзе в Грузии, Мирза Фатали Ахундов и Гасан-бек Зардаби в Азербайджане, Микаэл Налбандян в Армении и т. д.

Преодолевая националистические заблуждения местной демократии, революционеры нерусских народов объединялись с русскими революционерами в общем деле борьбы за социализм. Свое гораздо более широкое, чем в 60-е годы, движение они скрепляли унаследованным от 60-х годов интернациональным сознанием, которое сын поляка и грузинки Г.Ф. Зданович мотивировал так: «Новейшая постановка социального вопроса делит человечество не на национальности, а на притесняемых и притесняющих»[77] .

Несравненно большими, чем когда-либо ранее, стали в 70-е годы международные связи русского освободительного движения. «Семидесятники» участвовали в I Интернационале и Парижской коммуне. Помимо особой Русской секции (1870—1872 гг.), представителем которой в Генеральном совете Интернационала являлся, как известно, сам К. Маркс, членами Интернационала были еще по крайней мере 25—30 русских революционеров, а Г.А. Лопатин входил в Генеральный совет. С Парижской коммуной сотрудничали П.Л. Лавров, А.В. Корвин-Круковская, Е.Г. Бартенева; сражались за Коммуну на баррикадах Е.Л. Дмитриева, А.Т. Пустовойтова, М.П. Сажин, В.А. Потапенко, В.Б. Арендт, К.М. Турский, Н.А. Шевелев, Елецкий и др.[78]. Ряд русских социалистов (Лавров, Лопатин, Дмитриева, Н.И. Утин, В.И. Танеев, С.А. Подолинский, Н.Ф. Даниельсон) уже в начале 70-х годов вошел в круг друзей Маркса и Энгельса. Выросшее в России новое, разночинское поколение революционеров, «выходцев из народа», очень импонировало Марксу и Энгельсу. Энгельс писал в июне 1872 г. И.Ф. Беккеру: «Среди последних есть люди, Которые по своим дарованиям и характеру безусловно принадлежат к лучшим людям нашей партии; парни, у которых выдержка, твердость характера и в то же время теоретическое понимание прямо поразительны»[79].

Со второй половины 60-х годов в России начали распространяться сочинения Маркса и Энгельса в русском переводе. Первым иностранным переводом «Капитала» стал, как известно, русский перевод Лопатина и Даниельсона, который сам Маркс считал «превосходным», «мастерским»[80]. Он появился на книжных прилавках Петербурга 27 марта 1872 г. Хотя марксизм как систему народники считали неприменимым к русским условиям, они ценили разящую силу Марксовой критики капитализма и охотно использовали отдельные труды Маркса (в особенности «Капитал») для социалистической пропаганды. К началу 80-х годов Маркс уже констатировал: «В России... «Капитал» больше читают и ценят, чем где бы то ни было...»[81]

Интернациональные связи «семидесятников» охватывали почти всю Европу. Окреп сложившийся еще в 60-е годы русско-польский революционный союз. По данным царского сыска, к народническому движению 70-х годов в России были причастны свыше тысячи поляков[82]. Устанавливались и крепли в 70-е годы связи революционной России с болгарскими, чешскими, сербскими, венгерскими, румынскими революционерами[83].

Невиданные ранее масштабы и влияние приобрела в 70-е годы русская политическая эмиграция. Ее очаги действовали в Женеве, Цюрихе, Париже, Лондоне, Бухаресте, различных городах Германии, Австро-Венгрии, Бельгия, Италии, Болгарии, Сербии, США[84]. Она издавала ряд периодических органов («Народное дело», «Вперед!», «Набат!», «Работник», «Община», «Общее дело»), была в курсе мирового революционного процесса и уже тогда могла служить яркой иллюстрацией к известному высказыванию В.И. Ленина: «Благодаря вынужденной царизмом эмигрантщине революционная Россия обладала во второй половине XIX века таким богатством интернациональных связей, такой превосходной осведомленностью насчет всемирных форм и теорий революционного движения, как ни одна страна в мире»[85].

Итак, революционное движение в России после временного спада 1864—1868 гг. на всем протяжении следующего десятилетия развивалось по восходящей линии. Под знаменем народничества неуклонно возрастала мощь освободительной борьбы от разрозненных студенческих волнений 1869 г. через «хождение в народ» к революционной ситуации 1879—1881 гг. Отсюда следует, что «ход идей» революционного народничества тогда отвечал «ходу вещей», т. е. объективным потребностям страны. До тех пор пока в России не созрели условия для распространения марксизма, именно народнические программы служили обоснованием самых насущных общероссийских задач (свержения царизма, искоренения крепостничества, обеспечения равенства всех народов и др.)[86].

Здесь важно учитывать, что В.И. Ленин судил о революционном движении в пореформенной России как о процессе необратимого нарастания, хотя и не по прямой, а зигзагами, через приливы и отливы. В 1911 г. он писал, что в течение полувека после 1861 г. «росли силы демократии и социализма — сначала смешанных воедино в утопической идеологии и в интеллигентской борьбе народовольцев и революционных народников, а с 90-х годов прошлого века начавших расходиться...»[87]. Ту же мысль — о нарастании революционной борьбы от 60-х к 80-м годам — Ленин высказывал многократно: например, в статьях «Памяти Герцена», «Поездка царя в Европу и некоторых депутатов черносотенной Думы в Англию», «Предисловии к брошюре «Докладная записка директоре Департамента полиции Лопухина»»[88]. В частности, Владимир Ильич указывал на значительный прогресс движения 70-х годов, деятели которого создали «превосходную организацию... которая нам всем должна бы была служить образцом»[89], по сравнению с 60-ми годами, когда «революционное движение в России было... слабо до ничтожества...»[90] .

I.
Царизм и революционное движение 1866—1878 гг.