Учение Пелагия о «свободе выбора»

Учение Пелагия о «свободе выбора»

Многие ли из философов, которых мы слушали и читали, не представлялись нам такими: целомудрен­ными, терпимыми, скромными, щедрыми, воздержан­ными, добрыми, способными отвергать в одно и то же время мирские почести и любить справедливость не менее, чем науку? Откуда приходят, спрашиваю я вас, к далеким от бога людям эти свойства, которые нравятся богу? Откуда проистекают эти добродете­ли, если не от доброты самой природы?

(Из «Послания Диметриаде» Пелагия)

Жил в Англии во второй половине IV в. некий монах строгих нравов, вероятно ирландец по рождению, который изменил свое кельтское имя Морган, «человек моря», на Пелагий, от греческого pélagos [пелагос] ¹. В монастыр­ской жизни он довел до зрелости видение нравственной жизни, гораздо более близкое опыту классической фило­софии, чем исконному христианству. Около 384 г. Пелагий перебрался в Рим и там быстро приобрел популярность, особенно в образованных кругах, которые тяготели к ста­рым фамилиям Аникиев, Пробов и Валериев, у которых еще свежо было классическое воспитание, едва окрашенное в христианские тона. Здесь, между Пинцием и Целием, он основал школу. Его учение образцово изложено в «Посла­нии к Диметриаде», молодой аристократке, которая при­влекла внимание многих отцов церкви той эпохи в связи с ее уходом в монастырь.

Пелагий рассматривает нравственную жизнь христиани­на как род обучения, по примеру предтеч «истинных мо­нахов» — Иисуса и апостолов, конечно трудного, но не непреодолимого. С его точки зрения, первородным грехом отягощен только Адам, но грех этот существенно не извра­тил позитивные качества человека. Крещение не искупля­ет мистического первородного греха, оно лишь приобщает верующего к жизни общины. Ему надлежит ступить на путь добрых дел, естественно с помощью священных обря­дов. {234}

Было бы вовсе бессмысленно считать подобную концеп­цию «рационалистической». Она подчеркивает, однако, определенную преемственность между христианским уче­нием и нравственным и культурным наследием классиче­ского мира. Но было уже слишком поздно устанавливать эту связь между прошлым и настоящим — такая попытка не могла пройти без потрясений. Реакция была немедлен­ной, и пелагианство было опрокинуто, хотя на деле его основные принципы до сей поры вдохновляют значитель­ную часть католической проповеди.

Переселившегося (после разрушения Рима вестготами в 410 г.) в Карфаген со своим другом и соучеником Целе­стином Пелагия встретил нападками Августин, который по­святил ему не менее пятнадцати полемических произведе­ний, написанных с 411 по 430 г. — год его смерти. Пелагий не нашел покоя даже в Иерусалиме, новом месте его изгна­ния. Вначале с него было снято обвинение в ереси, выдви­нутое против него Иеронимом за отрицание учения о пер­вородном грехе. Но в 416 г. собор африканских епископов в Карфагене осудил Пелагия и заставил западного импе­ратора Гонория отлучить его от своего двора в Равенне. Решение было одобрено также римским епископом Зо­симой, который, впрочем, не испытывал вражды к Пе­лагию. В 431 г. Эфесский собор санкционировал анафему Пелагию.

В этой распре выявились наиболее мрачные стороны учения Августина. Все человечество представляется Авгу­стину совокупно ответственным за грехопадение Адама в силу как бы органической порочности, которая передается от отца к сыну через зачатие. Поэтому даже в семейной жизни плотское желание — это «похоть», которая одоле­вает всю сферу человеческой деятельности и поэтому не­уемно греховна. Печать монашества, которому Августин был верен в молодые годы и которое оставило след в его сознании, проявляется в этом учении совершенно отчет­ливо. Но определяющее влияние на взгляды Августина оказало изучение им между 396 и 397 гг. пессимистическо­го комментария «Амврозиастр» к новозаветному эпистоля­рию Павла, сочиненного одним неизвестным автором, име­нуемым псевдо-Амвросием.

Августианские концепции, связанные с отношением к женщине, ее ролью в обществе и жизни, приобретают характер болезненной галлюцинации. Они продолжают про­воцировать настоящие психологические и нравственные {235} катастрофы. Идея превосходства девственности над жизнью в браке, по происхождению своему гностическая и мани­хейская, была усилена Августином. Безбрачие стало требо­ванием церкви, по крайней мере для епископов, хотя еще не стало обязательным для рядового духовенства. Это слу­чится спустя столетия,

Безграничное прославление аскетической жизни осо­бенно сильно проявилось в трудах трех крупных отцов латинской церкви в конце IV и в начале V в.— св. Ам­вросия (340—397), св. Иеронима (347—420) и св. Авгу­стина (354—430), Однако оно встретило и протесты и про­тиводействия. Примером тому служит дискуссия по пово­ду девственности матери Христа.

Желая обесценить тезис об абсолютном воздержании, Эльвидий утверждал в полемике с Иеронимом, что роди­тели Иисуса жили в браке после чудесного рождения пер­венца и родили потом других сыновей и дочерей. Защита подобной точки зрения стоила епископу Боносию, лишен­ному сана синодом в Капуе в 391 г., обвинения в ереси за отрицание вечной девственности Марии. После смерти Боносия его последователи укрылись в Галлии и Испании, где их потомки продержались как коммуна инакомыслящих до VII в. Наиболее последовательным противником аске­тизма был римский теолог Йовиниан, отвергавший всякое заслуживающее внимания различие между бракосочетани­ем и безбрачием (целибатом), утверждая, что Мария нор­мально зачала от Иосифа шестерых детей после рождения Иисуса и что не требуется специальных усилий для спа­сения, поскольку крещение делает верующего неспособным на грех, и, следовательно, все должно быть ему позволено. Пятно безнравственности обычно видят на оставшихся в меньшинстве. Писания Йовиниана были признаны еретиче­скими Римским синодом 390 г. под главенством епископа Симплиция. Через несколько лет Иероним снова их осу­дил, и очень озлобленно, в своем сочинении «Против Йови­ниана».

С этой полемики начались, надо сказать, мариологиче­ские диспуты V в. и распри на вселенских соборах в Эфесе (431 г.) и в Халкидоне (451 г.). Осуждение Нестория, ко­торый не признавал, что такая простая женщина, как Ма­рия, может быть названа «матерью бога», привело к на­растающему обожествлению самой Девы и к развитию ее культа, который со временем, особенно на византийском Востоке, активно насаждала бесчисленная армия монахов, {236} покровительствуемых властями, использовавшими монаше­ство для контроля над массами.

Конфликт между двумя идеологиями, выразителями ко­торых были Пелагий и Августин, характеризует в ощути­мой форме историю христианства в IV в.

Если все человечество — всего лишь «масса окаянных», как узнал из «Амврозиастра» Августин, верующему ничего не остается, как слепо довериться действию благодати и в конечном счете духовенству, которое его наставляет. Авгу­стинская максима, согласно которой «человек свободен, когда с радостью принимает волю господа», на деле выра­жает в теологических терминах жесткий закон повиновения низших слоев воле хозяев, их подчинения произволу, иерархии и сильным мира сего. Такова функция христиан­ской религии, которую она будет осуществлять в течение всего средневековья и которую она отнюдь не утратила по сей день.

Августин учредил также монашеский орден в Иппоне для мужчин и для женщин. Для этих последних он лично сочинил жесткий и строгий «Устав», включавший удаление от мира и затворничество. Менее непримиримым был, на­против, «Устав» для мужских монастырей, но и он целиком определялся особым толкованием Августином христиан­ской морали. К одному из ответвлений этого ордена при­надлежал в Германии на заре XVI в. Мартин Лютер. Его выступление против аскетической практики и репрессивной этики станет отправной идеей протестантской реформы. {237}

ГЛАВА 8

ДВА ПЕРВЫХ ВСЕЛЕНСКИХ СОБОРА

И КОНЕЦ ЯЗЫЧЕСТВА

Теологические битвы сотрясали христианский мир не менее двух столетий со времен Констан­тина и до Юстиниана, вовлекая широкие массы верующих в злобные и нередко кровавые распри по абсурдным и фиктивным проблемам — еди­ничности или множественности бога и субстан­циальной идентичности отца-творца и сына, рожденного «прежде всякой твари», согласно выражению из Павлова «Послания к колоссянам» (1 : 15). Эти споры, конечно, не были прямым результатом распада, вызванного кризисом в экономических, политических и религиозных структурах империи. Но они представляли собой одно из самых мно­гозначительных проявлений этого распада: обнищания подневольных слоев, упадка торговли, ремесел и базис­ного производства, разложения городских центров в Ита­лии, Галлии, Испании и Северной Африке, концентрации населения в некоторых зонах Средиземноморского бассейна, особенно на Востоке, куда сама сенатская аристократия пыталась вложить свои капиталы. Кризисные явления выражались также в перемещении экономической жизни из города в деревню и возвращении сельского хозяйства к низшим формам производства, в превращении свободного крестьянина, прикрепленного к господской земле, в коло­на, в распространении обычая выплаты налогов, а также содержания служащим и даже военным натурой, в вымога­тельствах со стороны правителей, сборщиков податей, мел­ких и крупных бюрократов, военных начальников сверх всяких выносимых пределов (родители иногда бывали вы­нуждены продавать в рабство своих детей, несмотря на за­прещение законом подобных действий), в тяге к бегству в зоны, занятые «варварами», гораздо более гуманными, чем римляне, о чем рассказывает христианский писатель V в. Сальвиан из Марселя. Все это вместе взятое создавало об­становку общей неустойчивости и страха, которая усилива­-{238}ла влечение к иррациональному и к религиозному уходу от действительности, причем не только в среде обращенных в христианство.

Старые племенные и сельские культы далеко не угасли, как показала непродолжительная, но радикальная попытка восстановления язычества во второй половине IV в. при одном из последних преемников Константина, императоре Юлиане.

НЕРАВНОМЕРНОЕ РАСПРОСТРАНЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА

В начале константинианскои эры, в первые деся­тилетия IV в., распространение христианства в различных частях империи было еще очень не­равномерным.

Можно выделить три основные зоны по сте­пени христианизации:

1) полоса наибольшего, проникновения христианской религии — это Малая Азия, особенно Фригия, Вифиния и Понт вплоть до границ Кавказа, Армения, включая райо­ны на запад от Евфрата, острова Эгейского моря, а также определенные зоны Эдессы;

2) зона, где христианство охватило значительную часть населения, но не занимало лидирующего положения: Гре­ция, Македония, Сирия, некоторые греческие городе) Па­лестины, Египта, проконсульской Африки и Нумидии, Рим и его ближнее окружение, побережье Южной Италии и Си­цилии, Испания и Галлия вплоть до центрального мас­сива;

3) наконец, Палестина, часть Аравии и Месопотамия, Эпир, Далмация, Центральная и Северная Италия, особен­но вдоль консульских дорог, дунайские провинции. Мезия и Паннония, Киренаика, Ливия и Мавритания — районы, надо сказать, менее населенные, где процессы евангелиза­ции еще только начинались.

Изолированные христианские общины спорадически встречаются также на северном побережье Черного моря, в Одессе и в Крыму, на севере Галлии, в Бельгии, вдоль Рейна, в Реции и Норике, вокруг Виндобона, нынешней Вены, и на британских островах, включая Гибернию, как латиняне называли Ирландию.

Высокая концентрация христианского населения в во­сточной половине Средиземноморского бассейна и перене­сение политического и административного центра империи {239} в Византию — это два тесно связанных между собой явле­ния. Но на решение Константина повлияли также и другие факторы. Они имели экономический и военный смысл. Упадок сельского хозяйства привел Рим и Италию к ут­рате ими всякой надежды на главенство. Возникала основа той эволюции римского мира, которая привела к противо­поставлению отсталой Западной Европе более богатого коммерческими и производственными импульсами визан­тийского государства.

Все более явное отпадение Византии от Рима способ­ствовало консолидации в религиозной сфере того течения, которое впоследствии будет названо ортодоксальным, или православным, то есть «истинным». Этот процесс завер­шился схизмой Фотия в IX в. и полным отделением во­сточной церкви от латинской при патриархе Михаиле Ке­руларии в XI в.

Различное распределение верующих между восточной и западной частями империи дало себя знать также в рас­пределении епископских кафедр: их было от 800 до 900 на Востоке и от 600 до 700 на Западе, при общем их количе­стве в конце царствования Константина порядка 1700. Это число, подсчитанное к тому же только на территории Рим­ской империи, может показаться очень большим, если вспомнить, что в I Ватиканском вселенском соборе в 1869—1870 гг. приняло участие менее 800 епископов, а участников II Ватиканского собора с правом голоса, при­бывших со всех континентов земного шара, было ме­нее 2500. Однако несопоставимыми оказываются не эти цифры, а сам тип епархии.

За вычетом крупных городских центров епископские епархии того времени были гораздо ближе по своей тер­ритории к тем единицам, которые мы сейчас называем приходом. До IX в. слово paroikia [паройкиа], которое означает по-гречески «зона соседства», или «резиденция в чужой стране», применялось в латинской транскрипции — parochia [парокиа] ¹ — для обозначения местопребывания епископа. Абсолютно неоправданно с лингвистической точ­ки зрения сближение этого слова с греческим parochos [парокос] — «правитель, администратор», «поставщик про­довольствия и жилья» (в поздней латыни оно изменило свою форму на parocus [парокус]), но оно способствовало {240} формированию современного значения слова: приходский священник и приход.

В городах епископы пользовались заметным престижем, который все более возрастал в обстановке административ­ного беспорядка, порожденного соперничеством между са­модержцами Востока и Запада и набегами варваров. Епи­скопы одного и того же округа именовались suffraganei [суфраганеи] — «помощники», «соратники»; в сельских зонах их называли corepiscopi [корепископи], то есть «со­епископы»,— словом, которое перешло из греческого языка прямо в латинскую церковную терминологию. Епископы про­винциальных столиц или районов получали титулы мит­рополитов. Титул «патриарх» вошел в постоянное употреб­ление после Юстиниана, в начале VI в. На епископа воз­лагалось руководство низшим духовенством. Его еще вы­бирало собрание верующих, но во многих случаях, особен­но в более важных центрах, эти выборы уже стали чистой формальностью.

Епископский сан нередко переходил от отца к сыну или от брата к брату. Власть, которой они располагали не толь­ко на религиозной почве, но также и в экономической сфе­ре, благодаря управлению значительными богатствами — собственностью церкви, делала назначение на епископский пост чрезвычайно привлекательным для членов состоятель­ных семейств. Давление, которое многие из них оказывали на центральные органы управления начиная со времен Кон­стантина, было не одного только духовного порядка. Алек­сандр, епископ Александрии Египетской, был обвинен в саботаже снабжения зерном Константинополя, чтобы вы­нудить императора занять менее двойственную позицию по отношению к арианству.

С распространением аскетических обычаев для еписко­пов стало обычным правило безбрачия, которое, однако, как уже упоминалось, еще долго не применялось к рядо­вому духовенству. Имели место выборы епископами лиц, только что принявших христианство или идеологически остававшихся за гранью христианства. В 411 г. философ-нео­платоник Синезий из Кирены, еще не будучи крещеным, принял епископскую кафедру в Птолемаиде, в Ливии. Амвросий, сын некоего высокопоставленного чиновника, перешел почти непосредственно от обязанностей граждан­ского администратора Эмилии и Лигурии с резиденцией в Милане к обязанностям епископа ломбардской митро­полии. В 371 г., за несколько дней, он прошел крещение {241} и посвящение в епископский сан. Милан, западная сто­лица империи, имел в то время гораздо большее значе­ние, чем сам Рим, не только по политическим, но и по религиозным причинам. Многие из аристократических римских фамилий не отказались от старого культа. Сена­торы-язычники и христиане мерялись силами в римской курии, пережившей упадок и выполнявшей преимущест­венно почетные функции.

В административной области три большие восточные митрополии — антиохнйская, александрийская и констан­тинопольская — охватывали только одну, восточную, из че­тырех префектур, на которые Диоклетиан разделил импе­рию. Антиохийская распространяла свою власть на Си­рию, Палестину, Месопотамию, Аравию и Киликию, юго-восточную часть Малой Азии. Александрийская — на Еги­пет. Юрисдикция константинопольской митрополии рас­пространялась на большую часть Малой Азии и Балкан­ского полуострова. От Рима же зависели три западные префектуры: Италия, Галлия и Иллирия. Теоретически уп­равление церковью должно было бы соответствовать это­му делению. На деле же ситуация развивалась совсем в ином направлении.

Достоинство митрополии осталось за Константинопо­лем только после 381 г., когда в новой столице состоялся II вселенский собор. Халкидонский собор 451 г. подтвер­дил учреждение митрополии в Константинополе, несмотря на несогласие римского епископа. Но в действительности главенство ее имело тенденцию распространиться на весь восточный христианский мир. Авторитет римской церкви был этим заметно умален.

Палестине выпали на долю особые заботы императо­ров IV в. Ее города были обогащены и умножены. Элиа Капитолина снова стала официально именоваться Иеруса­лимом. Константин построил там крупную базилику после того, как его мать Елена, наложница Констанция Хлора, направила туда несколько преданных ей прелатов, чтобы отыскать святые места и обнаружить подлинный крест. Их «открытия», достигавшиеся очень экстравагантными мето­дами, следовали одно за другим ускоренным темпом и никогда не вызывали никаких сомнений. В 451 г. по ре­шению Халкидонского собора в Иерусалиме была учреж­дена самостоятельная митрополия за счет антиохийской. В Палестине развилось также широкое монашеское дви­жение. {242}

При Юстиниане епископские епархии в крупных митро­полиях получили наименование патриархатов. На Западе со временем это наименование распространилось на другие центры. Но в восточной церкви до сегодняшнего дня число патриархов осталось прежним. Патриархов всегда было пять: константинопольский, римский, антиохийский, алек­сандрийский (в Египте) и иерусалимский. Они считались главными по значению, исключая почетное первенство, признанное за епископом бывшей столицы империи — Рима, и реальное главенство епископа города Константи­нополя, прозванного отныне «новым Римом».

ОСОБЕННОСТИ АРИАНСТВА

Соперничество и раздоры между всеми этими церковными владениями возникали все чаще начиная с того времени, когда епископская дея­тельность получила официальное признание государства. К политическим и национальным мотивам разногласий добавились глубокие про­тиворечия по поводу вероучения и уклада религиозной жизни.

В последние годы диоклетиановых гонений, между 305 и 306 г., на Востоке возникло нечто подобное донатистско­му инакомыслию в Северной Африке. Поводом для этого послужил отказ ликопольского епископа Мелетия (Нижний Египет) и группы ригористов из числа его последовате­лей признать служение тех священников, которые не ус­тояли в момент испытания. В основе этого раскола таи­лись также этнические и социальные брожения. Привер­женцы Мелетия, получившего частичную поддержку на Ни­кейском соборе, были в большинстве выходцами из Ниж­него Египта, где местное население оказалось под господст­вом меньшинства эллинского происхождения, пришедшего из северных городов. Обращению местных жителей в хри­стианство способствовало и широко распространенное на­циональное недовольство.

Они говорили на коптском языке, а не на греческом. На этот язык были переведены многие древние христиан­ские тексты, особенно апокалиптического и гностического толка, греческие или арамейские оригиналы которых ока­зались впоследствии утраченными либо в результате кон­фискаций по повелению Диоклетиана, либо вследствие {243} антицерковных действий новых императоров. Благодаря случайным находкам писаний на коптском языке в послед­ние десятилетия наше документальное наследие от первых веков христианства чрезвычайно обогатилось. Коптский язык остается богослужебным, хотя и непонятным для большей части египетских христиан.

Коптского вероисповедания по-прежнему придержива­ется эфиопская церковь, организованная в начале IV в. высшим египетским духовенством. Она оставалась подчи­ненной александрийскому патриарху вплоть до нападения фашистов на Абиссинию, когда греческий патриарх Каира возвел в сан митрополита руководителя эфиопской церк­ви, присвоив ему титул «Abuna» («абун») — «отец». Поми­мо обрядовой стороны абиссинское духовенство следовало после схизмы V в. за своей матерью-церковью также и в наследовании учения монофизитов

Движение, которое получило наименование мелетианского, по имени Мелетия, не имело большого распростра­нения, поскольку сторонники абсолютной нетерпимости смешались почти сразу с арианцами. Поэтому и возник­шие через некоторое время раздоры в лоне антиохийской церкви, которые привели к выбору двух соперничавших епископов, одного, примкнувшего к мелетианской тради­ции, и другого — к никейскому правоверию, составляют эпизод истории арианства.

Глубокий раскол, который Арий произвел в христиан­ском мире, усугубил тлевшее по всей территории империи напряжение, как на Востоке, так и на Западе, и оставил стойкие следы в религиозной, политической и социальной сферах.

Утверждают иногда, что арианство, защищавшее идею единичной божественной сущности и переосмысливавшее образ логоса, якобы выражало тенденцию к большей «ра­циональности» в интерпретации догмы. Этот тезис, кажу­щийся более глубоким, нежели оценки церковных ересио­логов, не принимает во внимание тот факт, что как та, так и другая партии, на которые была разделена церковь в IV в., двигались по пути извращенного, иррационально­го мировидения. Приписывать сыну бога, Христу, подчи­ненную роль посредника между творцом и творением столь же иррационально, как и утверждать субстанциальную идентичность обоих первых лиц троицы. Функция третьего лица, духа божьего, еще не была тогда достаточно проду­мана собравшимися в Никее отцами. О ней заговорили {244} лишь позднее, на II вселенском соборе 381 г. И разногла­сия по поводу зависимости духа святого от одного отца или от отца и сына вместе стали во второй половине IX в. одним из оснований отпадения византийского патриарха Фотия от римской церкви.

Не менее антиисторической является и другая интер­претация арианства, согласно которой успех арианского епископата якобы был обусловлен его большей зависимо­стью от государственной власти, особенно на Востоке, что облегчало становление послушной императорской воле, подчиненной ей церкви.

То, что арианские епископы защищали самостоятель­ность своих церквей ради отделения религиозной власти от политической в интересах наиболее гонимых верую­щих,— это тоже одна из многих легенд, которые были пу­щены в обращение, чтобы очистить церковные иерархии от обвинения в обогащении, в коррупции и в потворстве при­вилегированным.

В действительности как ариане, так и их антагонисты, никогда не колеблясь, прибегали к сотрудничеству, с вла­стью самодержцев и с органами принуждения, когда счи­тали его полезным. И гражданские власти нередко перехо­дили от покровительства одного направления к поддержке другого, заменяя опеку репрессиями, и не колебались при этом в выборе оружия. Более, чем религиозными вопро­сами, они были заняты распределением запасов стратегиче­ских ресурсов и продуктов питания в различных провин­циях империи и крупнейших митрополиях. Дело в том, что резервы сырья, провианта, дешевых рабочих рук и рекру­тов для армии во многих случаях зависели от преоблада­ния в различных епархиях того или иного религиозного на­правления. Типична в этом отношении борьба, которая долго шла между Константинополем и Александрией и со­провождалась взаимным вмешательством в сферу действия обеих церквей и поддержкой враждующих партий внутри самого императорского двора.

Эволюция религиозной идеи, конечно, не является аб­солютно точным отображением процессов, происходивших в среде, которая эту идею однажды породила. Всякая идео­логия, возникшая в определенной социально-экономической обстановке, движется затем автономно и не всегда цели­ком соотносится с исходной структурой.

Потребность примирить тот фактический монотеизм, который отныне преобладал в самой языческой среде, с {245} утверждением божественности Иисуса возникла в первую очередь из усвоенной христианством, после его отделения от иудаизма, идеологической установки. В диспутах о зна­чении некоторых теологических терминов, различным образом употреблявшихся школами Антиохии и Александ­рии, сказывалась также различная философская ориента­ция сторонников двух враждующих тенденций.

Священник Арий (по-видимому, ливиец по происхож­дению) родился около 256 г. и умер в изгнании в Констан­тинополе в 336 г. Он получил образование в школе Лукиа­на из Антиохии, разделявшего взгляды Павла из Само­саты. Вместе с ним учились другие знаменитости того вре­мени, среди которых был Евсевий из Никомедии. Лукиан интерпретировал важнейшие положения христианской про­поведи в духе аристотелизма. Философия Аристотеля вновь ожила во второй половине II в. н. э. после длительного забвения. Особенно это относится к сочинениям последне­го периода деятельности философа. В III в. Сирия стала одним из центров наибольшего распространения аристоте­лизма.

Из групповой солидарности ученики мученически по­гибшего во время диоклетиановых гонений Лукиана име­новали себя «конлукианистами» Их отличали хорошее зна­ние категорий аристотелевской метафизики, требование аб­солютной трансценденции бога, буквальное толкование Библии и строгая нравственная жизнь, близкая по харак­теру к стоицизму. Когда же Арий переселился из Антио­хии в Египет, призванный епископом Александром принять руководство церковью в Баукалисе, густонаселенном квар­тале Александрии, он столкнулся с совсем иной обста­новкой. В христианских общинах Александрии преоблада­ло неоплатоновское направление: менее навязчивое пони­мание концепции единичности бога, преобладание идеали­стической по характеру диалектики, аллегория в основе объяснения библейских текстов с возможностью непреду­смотренных выводов из их объяснения. В этой ситуации Арий и его приверженцы в первый момент оказались в меньшинстве и в изоляции. {246}

I ВСЕЛЕНСКИЙ (ЭКУМЕНИЧЕСКИЙ)

СОБОР В НИКЕЕ

Так представлялось тогда противоречие между теми, кто утверждал, что Иисус был истинным воплощенным «логосом» (словом), и признавал его только человеком, ставшим богом или в момент крещения, как сказано в Еван­гелии от Марка, или в момент воскресения, согласно Пав­лу. К этому добавлялась путаница, порожденная терми­ном «лицо» в применении к членам троицы. По-гречески слово pròsôpon [просопон] могло означать одну обособ­ленную реальность ². Между тем соответствующее латин­ское слово persona [персона], заимствованное из драма­тургического искусства, где оно столетиями означало «ма­ска», которой актеры закрывали лицо на сцене, скорее {247} выражало идею того, что три лица были только внешним проявлением единой индивидуальности.

Дискуссионные ухищрения христиан, лишенные какого бы то ни было культурного смысла, подобно абстракциям буддийской теологии или мусульманской мистике, могли быть восприняты массами верующих лишь в самой при­близительной степени. По мнению одних. Ария следовало осудить, поскольку он отрицал божественность Христа; со­гласно же его приверженцам. Александр проповедовал едва прикрытую форму политеизма. Возможность вклю­читься в распределение съестных припасов и других благ, которую обещали своим приверженцам с той или с другой стороны, а также личность самих участников конфликта также играли свою роль в определении позиций. Так, Арий изложил свои взгляды в богослужебных гимнах, которые имели большой успех.

Низложенный со своего поста синодом из ста египетских епископов, созванным в 321 г. Александром, Арий вынуж­ден был покинуть страну. Вначале он укрылся в Цезарее, в Палестине, затем у своего друга, никомедийского еписко­па Евсевия, который старался реабилитировать его. Ари­анство быстро распространялось почти по всем восточным приходам. Получив в конце концов разрешение занять прежний пост в Александрии, Арий встретил растущее противодействие своего епископа и еще более ожесточенное со стороны другого своего противника — диакона Афана­сия, который в 328 г. наследовал Александру на кафедре египетской митрополии. В поисках поддержки противники Ария просили вмешательства крупнейших церковных ав­торитетов Запада.

Письма с призывами вступиться были направлены Александром римскому епископу Сильвестру, но они толь­ко подлили масла в огонь. Образовались две партии, не столько религиозные, сколько политические. Константин, ко­торый до того момента ловко лавировал между двумя бо­рющимися сторонами, после победы над Лицинием решил непосредственно выйти на поле битвы, чтобы помешать новым центробежным тенденциям разрушить единство им­перии и целостность той системы власти, которая имела возможность укрепиться. По его приказанию в 325 г. была собрана всеобщая ассамблея епископов в городке Никее Вифинской, недалеко от хорошо укрепленной резиденции императора.

Слово «собор» по-латински передается термином con-{248}cilium [концилиум] — «собрание», «ассамблея» (от cum-calare [кум-каларе] — «созывать») ¹. Его греческий экви­валент — слово synodos [сюнодос], лат. synodus, тоже означает «собрание», «совокупность», оно долгое время и предпочиталось. Ныне оно означает только националь­ные и провинциальные собрания епископов, а порой также совещания духовенства одной епархии. Никейский собор стал первым экуменическим, то есть универсальным, все­ленским собором. Считалось, что границы империи совпа­дают или почти совпадают с пределами «обетованной зем­ли» (от oikoumene [ойкоумене] по-гречески). В действи­тельности на соборных сессиях в Никее приняло участие ограниченное число епископов: 250 согласно Евсевию, 270 согласно Евстафию из Севастии, около 300 согласно Афа­насию. Дошедшие до нас их списки неполны: в них зна­чится от 218 до 220 имен. Официально принятая, признан­ная традицией цифра приводится Иларием из Пуатье: 318 человек.

Но это символическое число, оно напоминает 318 ра­бов, посланных Авраамом преследовать Кедорлаомера и «царей, бывших с ним», которые взяли в плен «сродника его», Лота, как повествует Библия (Быт., 14 : 14, 17).

Из западной части империи прибыли всего семь деле­гатов — два пресвитера, Витус и Винцент, представляв­шие римского епископа, и пять епископов, по одному из Калабрии, Галлии, Паннонии, Цецилиан из Карфагена и из Испании кордовский епископ Оросий. Этот последний был своего рода церковным советником Константина. Его первая поездка в Александрию для примирения враждую­щих сторон окончилась неудачей. На соборе, который ра­ботал под руководством императора, присутствовало все же свыше двух тысяч человек.

Арианство даже не было названо в заключительном осуждении собора, но это была дипломатическая тонкость. Основные положения арианства были отвергнуты со всей очевидностью: «Все те, кто говорят, что было время, ког­да (Христа) не было или прежде, чем он был рожден, не было, или он пришел к бытию из ничего, или он другой субстанции или сущности, или сотворен, или подвержен изменению, или умалению, всех их католическая и апостоли-{249}ческая церковь предает анафеме». Когда же, однако, речь зашла об учении о троичности,