В любом случае мое гипотетическое "признание" о свойствах атеистов, сделанное в начале раздела, не соответствует действительности. Мне не известны факты, которые говорили бы об общей предрасположенности атеистов к печальному, тревожному унынию. Бывают счастливые атеисты и бывают несчастные. Точно так же, как бывают счастливые и несчастные христиане, иудеи, мусульмане, индусы и буддисты. Возможно, имеется статистическая зависимость между счастьем и верой (или неверием), но, каким бы ни был ее характер, сомневаюсь, что она очень сильна. По-моему, гораздо интереснее задаться вопросом, есть ли у неверующих веские причины для уныния. Завершая книгу, я хочу показать, что, напротив, у отказавшихся от веры в сверхъестественное людей имеется больше шансов вести счастливую полноценную жизнь. Но сначала необходимо рассмотреть претензии религии на роль утешителя верующих. Согласно "Краткому оксфордскому словарю", "утешение — это избавление от печали или беспокойства". Разделим утешение на два типа: Непосредственное, физическое утешение. Застигнутый
ночью в горах путник почувствует себя лучше в компании
большого, теплого сенбернара, и даже еще лучше, если к его
ошейнику будет привязана фляжка с коньяком. Плачущего
малыша утешат крепкое объятье и нашептанные на ушко
утешительные слова. Утешение, вызванное открытием нового факта или новым
взглядом на знакомые факты. Вдову погибшего на войне
солдата может утешить неожиданное открытие, что она
беременна его ребенком или что, умирая, он совершил
геройский поступок. Нас может утешить новый взгляд на
знакомую ситуацию. Философы говорят, что в смерти ста
рого человека нет ничего особенного. Ребенок, которым он
был когда-то, "умер" давным-давно — не в одно мгновенье,
а день за днем, вырастая во взрослого человека. "Смерть"
каждого из отпущенных людям шекспировских семи веков
происходит путем медленного перехода в следующий.
С этой точки зрения момент испускания стариком послед
него вздоха не отличается от происходившего в течение
всей жизни поэтапного "умирания"1'4. Человеку, с содрога
нием относящемуся к мысли о собственной смерти, подоб
ная точка зрения может показаться в чем-то утешительной.
Может, конечно, и не показаться, но это — просто пример
утешения при помощи размышлений. Марк Твен нашел
другой способ справиться со страхом смерти: "Я не боюсь исчезнуть. Прежде, чем я родился, меня не было миллиарды и миллиарды лет, и я нисколько от этого не страдал". Это глубокомысленное утверждение не отменяет неизбежного факта нашей смерти. Однако мы можем взглянуть на неизбежность с новой точки зрения и, возможно, найти в этом утешение. Томас Джефферсон тоже не боялся смерти, хотя, по-видимому, не верил в загробную жизнь. По словам Кристофера Хитченса, "на закате жизни Джефферсон неоднократно писал друзьям, что ожидает конца без надежды и без страха. Это утверждение практически равносильно признанию, что он не был христианином". Стойкие умы вполне могут вынести нелицеприятное заяачение, сделанное Бертраном Расселом в эссе 1925 года "Во что я верю": Думаю, что, когда я умру, я сгнию, и ничего от моего "я" не останется. Я уже не молод и люблю жизнь. Но я бы счел ниже своего достоинства трепетать от страха при мысли о смерти. Счастье не перестает быть счастьем оттого, что оно преходяще, а мысли и любовь не лишаются ценности из-за своей быстротечности. Многие люди держались с достоинством на эшафоте; такая гордость должна научить нас видеть истинное место человека в мире. Даже если ветер, ворвавшийся в распахнутые наукой окна, заставляет нас, привыкших к уютному теплу традиционных "облагораживающих" мифов, поначалу дрожать, в конце концов свежий воздух приносит бодрость и силу, а открывающиеся перед нами огромные пространства обладают собственным неповторимым великолепием. Когда я впервые в шестнадцатилетнем возрасте прочитал в школьной библиотеке эссе Рассела, оно произвело на меня огромное впечатление, но затем, с годами, забылось. Возможно, я бессознательно опирался на него, когда написал в 2003 году в "Служителе дьявола": Не только одно величие есть в этом взгляде на жизнь, каким бы унылым и холодным он ни казался из-под уютного покрова невежества. Подставляя лицо крепкому, резкому ветру осмысления — по выражению Иейтса, "вихрям звездных путей", — чувствуешь удивительную свежесть и бодрость. Каким же образом религия может дать утешение обоих типов по сравнению, например, с наукой? Обратимся к первому типу: вполне возможно, что крепкие, пусть даже иллюзорные, объятия бога способны утешить не хуже, чем реальная рука друга или сенбернар с фляжкой коньяка на ошейнике. Но и созданные наукой медикаменты, конечно, помогают не хуже, а обычно даже лучше, чем коньяк. Что касается утешения второго типа, то легко поверить: в данном случае религия бывает чрезвычайно эффективной. Люди, пережившие землетрясение или другое страшное стихийное бедствие, часто рассказывают, как находили утешение в мысли о том, что случившееся — часть неисповедимого плана господня, плана, который в конце концов обязательно приведет к торжеству добра. Для тех, кто боится смерти, искренняя вера в бессмертие души очень утешительна, если, конечно, человек уверен, что не попадет в чистилище или в ад. Ложная вера может утешать не хуже истинной — вплоть до момента разоблачения. Это справедиво и для нерелигиозных убеждений. Уверив неизлечимого больного в непременном выздоровлении, доктор утешит его не меньше, чем действительно идущего на поправку пациента. Искреннюю, безоговорочную веру в загробную жизнь преодолеть еще труднее, чем доверие к обманщику доктору. Ложь доктора откроется с появлением безошибочных симптомов ухудшения, а верующего в жизнь после смерти, возможно, никогда не удастся разубедить до конца. Согласно опросам, примерно 95 процентов населения США верят в загробную жизнь. Интересно, сколько из них
Достарыңызбен бөлісу: |
