МОДЕЛИ КУЛЬТУРНОЙ ТРАНСМИССИИ

В первом разделе этой главы мы описали, как генетическая информация передается от поколения к поколению. В последующих разделах обсудили различные области исследований, посвященные анализу генетических обоснований психологического функционирования человека. Ранее, в гл. 2, мы рассмотрели психологическую трансмиссию информации между членами культурных групп в процессе социализации, где генетическая связь не обязательна. Биологи разработали формальные модели, в которых имеют дело с трансмиссией как генетической, так и культурной информации. Примером этого являются различия между вертикальной, непрямой и горизонтальной трансмиссией⁵³, которые упоминались в гл. 2. Кавалли-Сфорца и Фелдман представили математические модели негенетической трансмиссии культурных аспектов. Одна из областей, которые они обсуждают, — это распространение инноваций, для которых могут подходить математические модели, аналогичные моделям распространения в разных популяциях благоприятной биологической мутации. Возможности большинства моделей идут дальше простого описания. Они предназначены для того, чтобы предоставить место биологическим и культурным феноменам в единственной объяснительной структуре.

Ламсден и Уилсон предприняли одну из первых попыток создать модели культурной трансмиссии, которые удовлетворяют этим требованиям. Они ввели понятие «культургена», который формирует основную единицу культуры. Культурген является более или менее однородным

Ср. Cavalli-Sforza & Feldman, 1981.

набором артефактов, типов поведения и ментальных феноменов (термин Лам-сдена и Уилсона), связанных между собой. Трансмиссия происходит согласно эпигенетическим правилам. Эпигенез — это процесс взаимовлияния генов и окружающей среды. Любая закономерность развития, которое обусловливает поведение, формирует эпигенетическое правило. Примеры в книге Ламсдена и Уилсона включают принципы трансмиссии усвоенной информации и табу на кровосмешение. Однако они пошли дальше:

[Культурные антропологи] считают, что люди преследуют свои собственные цели и цели общества, основываясь всего лишь на нескольких простых структурных биологических потребностях, посредством многочисленных произвольных и часто тщательно разработанных культурно усвоенных типов поведения. В противоположность этому распространенному мнению, наша интерпретация доказательств из когнитивной и эволюционной психологии демонстрирует наличие эпигенетических правил, которые достаточно специфичны, чтобы в значительной степени направить усвоение подразумеваемых правил и решений. Процесс направления сознания, в свою очередь, формирует пути культурной эволюции⁵⁴.

Эти высказывания никоим образом не воздают должное сложной аргументации, которую представили Ламсден и Уилсон, Однако их достаточно, чтобы указать на вид концептов, аналогичных тем, которые были выдвинуты в генетике и на основании которых описывается культурная трансмиссия.

Кроме попыток включить культурную и биологическую трансмиссию в единую

структуру, можно также найти теории, которые проводят различие между механизмами биологической и культурной трансмиссии. Никто из авторов не подвергает сомнению эволюционную основу культурных вариаций и культурных изменений. Все же некоторые из них, вопреки ортодоксальным социобиологам и эволюционным психологам, считают, что необходимо выдвинуть другие механизмы в дополнение к естественному отбору альтернативных аллелей в генетическом наборе.

Одним из хорошо известных примеров является двойная модель наследственности Бойда и Райчерсона⁵⁵. В дополнение к генетической системе наследования, которая была описана в первом разделе этой главы, они вводят культурную систему наследования, которая базируется на социальном научении. То, чему научился человек на протяжении своей жизни, не передается генетически. Только способность к научению, которая является частью генотипа, передается его или ее потомкам и остается в популяции. Однако на протяжении своей жизни человек может передавать культурную информацию другим членам группы. Эта информация может находиться в собственности этой группы от поколения к поколению. Трансмиссия культурной информации, согласно Бойду и Райчер-сону (1985, с. 4), приводит к «последствиям на уровне популяции».

Культурные и генетические системы наследования отличаются, среди прочего, природой статуса родителя. Культурные черты могут передаваться «культурными родителями», которые могут отличаться от биологических родителей, как и при непрямой трансмиссии. Кроме того, при культурной системе наследования лич-

Сложности возрастают, если представлять дальнейшее разнообразие уровней или моделей трансмиссии⁵⁷. Роль культуры как условия окружающей среды далее исследовали Лаланд, Одлинг-Сми и Фелдман⁵⁸. В соответствии с традиционной эволюционной теорией, они признают, что виды модифицируют свое окружение в результате взаимодействия с ним. Этот процесс называется построением ниши. Однако Лаланд и другие пошли дальше. В популяциях человека

построение ниши является не только генотипической характеристикой вида. При этом вовлекается два других типа процессов, а именно онтогенетические процессы усвоения информации (например, научение чтению и письму) и культурные процессы. Исходя из этого, выращивание скота для получения молока (построение ниши) может осуществляться на основе генетического изменения в сторону переносимости лактозы (см. дополнение 10.4.).

Другую модель предложил Хинде⁵⁹. Он утверждает, что цель взаимодействия индивидов — наладить взаимоотношения, когда в течение времени происходит ряд таких взаимодействий. В свою очередь, эти взаимоотношения локализованы в пределах больших групп и, в конечном счете, в пределах общества. Согласно Хинде, каждый из этих уровней социальной сложности обладает свойствами, которые не обнаруживаются на ее более низких уровнях. Кроме того, уровни взаимно влияют друг на друга. На каждом уровне существует особые взаимосвязи с экологическим и социокультурным контекстом. Например, страх перед змеями — это часть биологического наследия человека. Он подвержен влиянию социального опыта, и играет свою роль на культурном уровне через символические свойства, которые приписывают змеям. Таким образом, генетическое влияние на поведение человека может быть опосредовано и сойти на нет, когда рассматриваются социальные и культурные аспекты жизнедеятельности человека.

Наиболее оригинальную концепцию взаимоотношений организма и окружающей среды можно найти у Кемпбелла⁶⁰. В

его теории эволюционной эпистемологии различается ряд уровней, включая, среди прочих, генетическую адаптацию, научение посредством наблюдения и имитации, культурное накопление и науку. Все эти уровни функционируют согласно тем же эволюционным принципам отбора и адаптации. В процессе отбора слабо адаптированные организмы постепенно исчезают, а хорошо адаптировавшиеся остаются. Однако эволюционная эпистемология, пожалуй, определяется скорее как философская система, а не как структура для эмпирических исследований.

Основной проблемой более сложных моделей, которые обсуждаются в этом разделе, является то, что им недостает такой же теоретической основы, какая есть у традиционной эволюционной биологии. Определение более высоких уровней и детализация связей между ними становятся все более неопределенными, так как переходят от преимущественно биологических к преимущественно культурным явлениям. С точки зрения кросс-культурной психологии, можно доказать, что этология и эволюционная психология, с их акцентом на постоянство генетически обоснованных аспектов психологического функционирования человека, дают минимальные оценки влиянию культурных условий. Культурно-сравнительное исследование, если оно охватывает значительный диапазон культурных популяций, обычно наиболее полно оценивает культурные изменения. Разнообразие доступных моделей можно считать доказательством того, что взаимное влияние характера и воспитания трудно проследить. Однако при монокультурных подходах это заметить легче, чем в кросс-культурных исследованиях. Мы полагаем, что культурно-сравнительные исследо-

вания — как основа проверки моделей и теорий — со временем значительно расширятся, что и утверждалось в этом разделе.

ВЫВОДЫ

В этой главе мы проанализировали механизмы генетической трансмиссии, которые обеспечивают основу для биологического осмысления поведения человека. Затем обсудили генетику поведения, где исследователи стремятся открыть генетические основы когнитивных черт и черт личности, сравнивая пары, обладающие большим общим генетическим материалом, с теми парами, у которых его меньше. Переместив внимание на эволюционные теории социального поведения людей, мы закончили коротким описанием нескольких моделей, чтобы провести различие между генетической и другими способами трансмиссии.

Человек как вид морфологически и физиологически весьма похож на другие

виды, но его общие способности к поддержанию культуры обеспечивают ему в психологическом отношении уникальное положение. Способность сознательно отображать и формулировать долгосрочные цели и планы, которых можно достичь разнообразными путями, добавляют такой параметр в поведении человека, которым не обладают в такой же степени другие виды. Этот параметр можно рассматривать как параметр возможностей или потенциала (см. гл. 12). Чтобы определить это пространство, необходимо лучше понять кросс-культурные изменения и единообразие поведения, чем это доступно в настоящее время. Очевидно, кросс-культурные исследования должны внести свой вклад в дальнейшее накопление таких знаний. По нашему мнению, эта глава может служить предостережением: мы должны быть осторожны, чтобы не попасть в догматические и идеологические сети. Это могут быть ловушки биомеханистических эволюционистов, склонных рас-

КЛЮЧЕВЫЕ ТЕРМИНЫ

сматривать любое совпадение как причинно-следственную связь, или тех, кто мыслит категориями окружающей среды, социологов, которые цепляются за представление, что биологическая основа в высшей степени неуместна при изучении типичного в поведении человека.

В заключение, имея в виду, что следует принять социокультурную эволюцию как более подходящую детерминанту существующих в наше время культур, Кемпбелл (1975) формулирует важное предупреждение, которое мы сможем проигнорировать только в будущем. Он утверждал, что в эволюционной структуре к культурной наследственности следует относиться как к адаптивной характеристике. По этой причине ее следует трактовать уважительно. Он предупреждал, что, натолкнувшись на озадачивающие и непостижимые особенности культуры, включая нашу собственную, мы должны постараться поискать те пути, на которых все это может приобретать адаптивный смысл.

плейотропия

пригодность (соответствие)

социобиология

эволюционная психология

этология

этология человека

КАЧЕСТВЕННАЯ МЕТОДОЛОГИЯ

Споры о методологии идут с тех самых пор, когда психология возникла как самостоятельная наука. В Германии, которая к началу XX столетия, во многих отношениях, стала колыбелью экспериментальной психологии, использовались методы, основанные на феноменологии. Они занимали важное место до 1950-х гг. Сначала в США, а позже в Европе, бихевиоризм стал реакцией на эти «субъективные» подходы. Активизировались поиски «более объективной» экспериментальной методологии, так как исследователи возражали против «умозрительной природы» субъективных интерпретаций. Пример — сложные психоаналитические модели бессознательного. Однако впоследствии многие психологи снова начали проявлять беспокойство по поводу бихевиоризма, где делается акцент на стимулах и реакциях, так называемой парадигме S-R¹. Новые теоретические концепции

¹ S-R (stimuli-responses paradigm) - парадигма стимул-реакция.

бихевиоризма относятся к процессам, происходящим внутри человека (парадигма S-0-R²), но они тоже подвергаются критике, так как не всегда поддаются проверке и находятся вне досягаемости научного анализа.

Аргументы в этих спорах с течением времени менялись, но многие ранние противоречия сохранились и по сей день. На них указывают такие дихотомии, как идеографическое описание против номотетического, субъективное против объективного, и качественная методология против количественной методологии. Кросс-культурная психология особенно чувствительна к этому спору, так как в ней мы находим как культурное исследование, где доминируют качественные подходы, так и культурно-сравнительные традиции, где преобладают количественные методы. И это не удивительно, так как качественные методы были и продолжают оставаться основными в культурной антропологии. По нашему мнению, эти различия реальны, но, к большому сожалению, обе эти категории обычно рассматривают как взаимоисключающие, а не как совместимые. Большинство противоречий — результат того, что лидеры позиций с обеих сторон обычно признают свою методологию более эффективной по сути, соглашаясь с тем, что эти методологии различны по своим возможностям.

Согласно Дензину и Линкольну³:

Слово качественный предполагает выделение качества сущностей и процессов, и значений, которые не поддаются экспериментальному исследованию или измерению, исходя из количества, качества, интенсивности или

² S-O-R (stimuli-organism-responses paradigm) - пара
дигма стимул-организм-реакция.

³ См. Denzin & Lincoln, 2000b, с. 8.

частоты. Сторонники качественных методов исследования подчеркивают социальную природу действительности, близкие отношения между исследователем и тем, что изучается, и ситуативные факторы, которые влияют на исследования. Такие исследователи делают акцент на ценностном характере исследования. Они ищут ответы на вопросы, как формируется социальный опыт, смыслы и значения.

Кресвелл⁴ говорит о качественном исследовании как

Об исследовании процесса понимания, основанного на особых методологических традициях, которые учитывают социальные или индивидуальные проблемы. Исследователь строит сложную., холистическую (целостную) картину, анализирует слова, передает подробные мнения респондентов и проводит исследование в естественной обстановке.

Методологические традиции, к которым обращается Кресвелл, связаны с дисциплинами, часто использующими эти методы. В культурной антропологии (см. гл. 9) основным методом является этнографическая процедура⁵. Эта качественная традиция является одним из оснований кросс-для культурного психологического исследования. Цель этнографической процедуры состоит в том, чтобы осмыслить рассказы респондентов и собственные наблюдения, исходя из системы значений или ценностей. В истории важным методом является биография, через которую исследователь старается воссоздать события и их фон. В социологии исследователь, если он следует скорее качественным, а не количественным подходам, ищет обоснования с помощью индуктивного процесса, который

⁴ См. Creswell, 1998, с. 15.

⁵ См. Hammersley, 1992.

начинается с анализа единичных случаев и последующего постепенного развития все более абстрактных категорий⁶. В психологии качественные методы включают неструктурированные интервью, «фокус-группы» для исследования интересов и произвольные наблюдения, а также методы интерпретации оценок, где главным является скорее способность психолога проникать в значение реакции респондентов, а не методы подсчета⁷. Основные методы качественного исследования, согласно Силвермену⁸, включают наблюдение, анализ текстов и документов, интервью и записи с расшифровками стенограммы; эти методы часто применяются в сочетании друг с другом.

В цитате из Кресвелла упоминается естественная обстановка как типичная для качественного исследования. Должно быть очевидно, что большая часть кросс-культурного исследования качественна в этом смысле, и по нашему мнению, она должна быть качественной. Кроме того, не существует никакой несовместимости между методами сбора данных, которые упоминают Кресвелл и Силвермен, и методологией количественного исследования.

Однако если мы посмотрим на цитату Де-нзина и Линкольна, то становится понятно, что значение качественной методологии также может быть преувеличено. Эксперимент и измерение недооцениваются; действительность изображается субъективно, и личность исследователя, включая его ценности, становится частью процесса исследования. Кроме того, интерес направлен скорее на понимание, а не на объяснение поведения или

основных психологических феноменов. Эта цитата характеризует суть качественного исследования, которое частично является методологическим, а частично — мета-методологическим. Оно также касается философских вопросов природы действительности. В дополнении 11.1 вы найдете дальнейшее обсуждение этой проблемы.

Основное противоречие между методологическими ориентациями касается валидности. Для многих сторонников как качественной, так и количественной методологии, первостепенной задачей является демонстрация валидности их результатов и, следовательно, методов, с помощью которых они были получены. Согласно Куку и Кемпбеллу (1979, с. 37), концепции валидности «относятся к наилучшему доступному приближению к различению истинности или ложности суждений, включая суждения о причине». Они добавляют, что валидность всегда приблизительна, так как не существует абсолютной научной истины (см. дополнение 11.1.). Различаются многие формы валидности, и существует много источников доказательства. Здесь мы их обсуждать не будем⁹.

Однако в постмодернистских и конструктивистских подходах поиски валидности методов и результатов отвергаются как цель, которая вводит в заблуждение. Например, Герген и Герген¹⁰ утверждают, что наше понимание информации о мире приходит не из познаваемого мира, а из традиции культурных практик, из которых мы выросли. «Следование общим законам, способность науки дать точные

описания своего предмета исследований, возможность научного продвижения к объективной истине, и право потребовать научной экспертизы, — все это было поставлено под угрозу». Герген и Герген находятся среди тех исследователей, которые ищут другие пути исследования, те, что сводятся к дискурсу и рассуждениям о ситуативности исследования и поиску многочисленных мнений¹¹. Крайний релятивизм такого сорта непродуктивен в эмпирических науках; его квалифицировали как «полет прочь от науки и разума»¹². Было показано, что он не чувствителен даже к ложным аргументам¹³.

В этой книге мы выступаем в защиту взаимодополняемости (комплементарности) качественного и количественного методов исследования. Это можно сделать двумя способами. Во-первых, можно провести теоретические различия между областями исследования, более пригодными для одного и другого из этих методов. (Мы возвратимся к этому пункту в следующей главе, где обсудим теоретические проблемы связи между поведением и культурой). Во-вторых, можно разграничить формулировку теории или интерпретации и процесс исследования, чтобы установить их соответствие. Аналогичной парой терминов являются термины «научное открытие» и «обоснование». Третьей парой, возможно, наиболее широко известной, являются «изыскание» и «верификация», включая фальсификацию, (две части эмпирического цикла). Оба аспекта научного исследования одинаково реальны и равно необходимы. Однако оказывается, что качественная методология более ори-ентирована на открытия, а количествен-

¹¹ Ср. также др. главы в книге Denzin & Lincoln, 2000a.

¹² См. Poortinga, 1992a; Gross, Levitt & Lewis, 1996.
» Ср. Sokal, 1996a, 1996b.

Дополнение 11.1. Четыре парадигмы

Линкольн и Гьюб* описывают четыре мировоззренческих подхода или парадигмы, которые отражают философские позиции, различающиеся, с точки зрения онтологии (природы существования), эпистемологии (природы знания) и методологии. Эти четыре парадигмы называются позитивизмом, пост-позитивизмом, критическим рационализмом и конструктивизмом. Конструктивистская парадигма — релятивистская — подразумевает, что действительность формируется социально, и результаты исследования появляются в процессе изучения с помощью методов герменевтики и диалектики. Критический рационализм рассматривает действительность как исторически сформированную, но для всех практических целей социальные структуры и психологические особенности находятся «вне рассмотрения». В критическом рационализме значение придается эпистемологической позиции, в которой методы и знания субъективны и ценностно связаны. Первая парадигма — позитивизм — отражает убеждение, что действительность находится вне нас и что с помощью процесса верификационного исследования мы способны выяснить истинное состояние действительности.

Вторая парадигма — постпозитивизм, о котором упоминают Линкольн и Гьюб, — сегодня остается лидирующей парадигмой психологии. Она принимает внешнюю реальность, о которой наши знания всегда будут несовершенными, но мы можем отличить более истинные представления от менее истинных с помощью систематического исследования. Подобное исследование должно базироваться на эпистемологическом принципе опровержения или фальсификации, который предложил Карл Поппер** . По его мнению, установление универсально валидной эмпирической истины превышает возможности научного исследования. Утверждение, что «все вороны черные», никогда не будет результатом наблюдения, так как мы никогда не сможем наблюдать всех ворон, включая будущих. Поэтому это утверждение никогда не может быть полностью проверено. Однако его можно фальсифицировать; утверждение становится явно неправильным в тот момент, когда мы увидим белую ворону. Согласно Попперу, научное исследование идет по пути постепенного исключения неправильных теорий посредством критического эксперимента.

Практические трудности с подходом Поппера определил Лакатос*** , который утверждал, что дебаты в науке часто сосредоточиваются на достоинствах методов и процедур. Например, взгляды Галилея оспоривались духовенством его времени, потому что они отказывались признавать, что его наблюдения могут быть валидными. Наблюдения с помощью линзы, простого куска стекла, по-видимому, не могут превзойти наблюдения, сделанные человеческим глазом, который был создан Богом. Подобные способы аргументации выдвигались в кросс-культурной психологии в отношении использования западных концепций и методов при исследовании других культур.

Более последовательно критиковал Поппера Кун**** , который привел историческое описание изменения научных мировоззрений. Он показал, что доказательство,

* См. Lincoln & Guba, 2000, См. также Guba & Lincoln, 1994.

** См. Karl Popper, 1959.

*** См. Lakatos, например, 1974.

**** См. Kuhn, 1962.

которое фальсифицирует гипотезы, часто игнорируется; парадигматические представления и основные теории стремятся адаптироваться так, чтобы приспособить к себе новые факты, ученые обычно стремятся отстоять свои теории (убеждения), невзирая на результаты исследований, которые противоречат этим теориям.

Однако эта критика Поппера адресована не столько эпистемологическому принципу фальсифицируемости, сколько исторической действительности подверженным ошибкам ученым, которые цепляются за свои любимые теории. Несомненно, такие субъективные предпочтения влияют на выбор и интерпретацию эмпирических доказательств. Вопрос в том, действительно ли эти ограничения приводят к необходимости принимать релятивистские и ценностные эпистемологические позиции, или же нет. Точка зрения, которая принята в этой книге, состоит в том, что эмпирические доказательства могут продемонстрировать ложность научной теории и что хорошее исследование подвергает предпочитаемую теорию проверке путем попытки ее фальсификации. Как упоминалось выше, критика делает понятным, почему научное исследование затруднительно^ не то, что эпистемологический принцип фальсифицируемости неверен. Короче говоря, то, что Кун был прав, не делает Поппера неправым.