В. шильдер кубанская охота Его Императорского Высочества Великого Князя Сергея Михайловича в 1894 году

Случилось Литльделю подстрелить и не найти раненного зверя. Лезгин утверждал, что виновато во всем ружье, надо его мыть, а до тех пор, пока оно не будет вымыто, из него никого не убьешь. Прибыв в лагерь, лезгин добыл поутру воды из разных ручьев раньше, чем кто-нибудь из них напился, вскипятил воду и вымыл ружье. Так или иначе, замечает Литльдель, но с тех пор ни один стреляный из этого ружья зверь никогда больше не уходил.

В одно прекрасное августовское утро он сделал попытку добыть зубра при помощи лучших охотников. Пошли к одному минеральному источнику, к другому, и только у самого нижнего напали на свежие вечерние следы, по которым и пошли поскорее, но соблюдая великую осторожность. Следы вывели их вверх: там зубр, как видно, долго расхаживал; там же нашли и его логово. Пошли дальше с удвоенною осторожностью. Лезгин шел впереди. Через несколько часов из зарослей вдруг выскочил зубр и бросился вниз. Затем Литльдель увидел в 100 ярдах бурую массу, взбиравшуюся по противоположному склону. Цель его была достигнута! Он выстрелил из экспресса два раза в бок и в зад, бросился вниз через валежник и, зарядив ружье, увидел сильно раненого зубра, спускавшегося тоже вниз. Он выстрелил еще три раза на 40 ярдов. Зубр увидел его и замотал опущенною головой. Не желая портить его черепа, Литльдель подождал, чтобы он подставил свой бок, и выстрелил под лопатку. Зубр пробежал еще 20 ярдов и упал на спину в воду. Осматривая его, Литльдель удивлялся, как такое неуклюжее животное, с такими маленькими глазами и ушами, могло все же пережить все свои невзгоды в Европе.

Размер зубра от носа до конца хвоста — 10 ф. 1 д.; от копыт до холки — 5 ф. 11 д.; обхват нога под коленом —10 д.; колена — 1 ф. 4 д. и выше колена — 1 ф. 7 д.; от спины под брюхо в обхвате — 8 ф. 4 д.; последнее измерение не совсем точно, так как зубр лежал в весьма неудобном положении, и нельзя было измерить его в обхват, но пришлось удвоить измерение одной стороны.

Предварительно выспавшись, они принялись потрошить зубра, что было не легко, так как он лежал в воде и в крови. Из него вырезали немного мяса с салом и принялись его жарить на палке; на вид оно казалось вкусным. Литльдель был голоден, но все же не мог есть этого твердого, как камень, мяса; лезгин тоже не мог его одолеть. Попробовали печень, но и та оказалась не лучше. Нечем было ужинать. Рано утром на следующий день они срезали несколько молодых деревьев, связали их и подложили под зубра; к его рогам привязали веревку и таким образом общими усилиями вытащили его из ручья. Содрав кожу и наскоро срезав мясо с костей, они тщательно уложили их с кожей и небольшим количеством мяса в мешки. Из этого составился тяжелый груз на трех лошадей. Весь этот день и два следующих были посвящены приготовлению и сушке кожи и скелета. Убив так удачно быка, Литльдель надеялся подучить и корову, и действительно, тем же порядком удалось добыть кожу и кости самки зубра.

Несколько недель спустя, Литльдель встретил огромного старого быка, больше того, которого удалось убить. Спрятавшись в кусты, он смотрел на зубра, который стоял на открытой местности и имел необыкновенно величественный вид. Несмотря на страшное искушение, Литльдель опустил ружье и не стрелял, но снял шапку перед великим представителем исчезающей породы. Он уже достиг того, чего добивался, и не желал принимать участия в истреблении и искоренении вымирающей породы. Ради одного спорта он не стал бы стрелять ни за 1000 ливров, и убил первую пару специально для Британского ; музея, в котором зубры в настоящее время красуются и где их высоко ценят.

Европейский зубр — родственник американского бизона, но превышает его размерами: ноги и хвост у него длиннее, а зад не столь низок, сравнительно с передом, и грива менее развита, волос ее короче и не распространяется настолько вниз и назад, как у черного бизона Нового Света.

К рассказу Литльделя прибавлю краткую историческую справку о зубрах: о них упоминает Юлий Цезарь, и это тот самый зверь, о котором Владимир Мономах говорит в своем поучении: «Тура мя и метала на розех и с конем». Не умею объяснить, когда последовала перемена в его наименовании. Сохранились у нас зубры до настоящего времени, благодаря правительственной охране, еще только в Беловеже. Осенью 1894 г. там убито 9 штук на Высочайшей охоте. Несколько лет назад из Гатчинского зверинца выпущено на свободу 8 зубров. Они происходят от одной пары беловежских зубров, очень давно привезенных в Гатчино. На воле общее число их не изменилось: прибыло два и убыло столько же. Они держатся одного и того же места в лесах под Гатчиной. По свидетельству кн. А. А. Ширинского-Шихматова, в феврале 1894 г. в Устюженском уезде Тверской губ., убит зубр («Охотничья газета», 1895 г., №4); зубров там видели первоначально 5, затем – 3 штуки. Что же касается кавказского зубра, уцелевшего во всей своей первобытной дикости, он избрал дебри главного хребта, как последний оплот против вытесняющей его цивилизации. Покойный Ф. И. Краткий мастерски сгруппировал в конце своего описания великокняжеской охоты («Природа и Охота», дек. 1894 г.) все сведения об этом представителе породы, не уживающейся с человеческою культурой. К ним я могу только добавить, что в этом году казак из станицы Царской убил зубренка. Слух об этом распространился и атаманом Майкопского отдела произведено строжайшее расследование, которое выяснило, что казак воображал, будто стрелял по медведю, бежал прочь после выстрела, и на завтра, в сопровождай товарищей, нашел убитого им по ошибке зубренка. Благодаря любезности атамана отдела, кожу зубренка доставили в Псебай к возвращению Великого Князя с охоты. Своими размерами она равнялась шкуре медведя средней величины; цветом она почти черная; при ней находились крутые рожки вершков около двух.

Отступив однако от рассказа о нашем пребывании на Мастакане, я вместе с тем забежал сейчас на целую неделю вперед. Возвращаюсь опять на Мастакан, где снег шел в продолжении всей ночи и, когда утром, 6 сентября, гораздо позднее обыкновенного открыли ставни окон барака, среди нас раздались возгласы удивления и досады. Едва ли не каждый из нас выругался вслух подходящим к данному случаю и усвоенным привычкой словом, за которым последовал общий, хотя не совсем искренний смех

Не одна вершина Ачипсты, но все видимое из окна пространство было покрыто снегом. Настоящая зима неожиданно сменила великолепную летнюю погоду, которую мы застали на Мастакане в день нашего прихода Деревья уныло опустили свои ветви под тяжелым грузом навалившего на них снега.

Я испытывал – не скажу – чувство страха, но затаенной тревоги, которая формулировалась в вопросе: «Что же теперь будет? неужели шабаш охоте?..» Выйдя из барака, я заглянул на термометр: 2 ½ R; снегу выпало на пол-аршина. Коровы с ожесточением мычали и бродили по лагерю, как потерянные; из-за дощатого балагана слышался старческий кашель: это бедные барашки нажили себе простуду; вдали, на ослепительно белом снегу чернел неподвижный табун. Меня при всем этом немало удивило, что вместо кислых физиономий я увидел веселые лица без всяких признаков смущенья. Бодрость духа, как видно, не утратилась даже не чиновной частью отряда, а ведь казаки и погонщики не имели места ни в палатках, ни в балаганах, и не имели иной защиты от холода, кроме костров, и у них все же хватало духу острить теперь на собственный счет.

По свидетельству охотников, столь ранний снег в горах — явление небывалое в эту пору года. Нам снова предстояло потерять день для охоты. Великий Князь снарядил экспедицию, с препаратором Приходькой во главе, за оленем, убитым накануне Ф. И. Кратким, скелет, рога и кожа которого предназначались для музея Императорской Академии Наук. Побалагурив у костра, стали предаваться разным невинным забавам: рубили дрова и из двух кривых пихтовых суков сделали полозья; приладили к ним ящик из-под провизии, возили друг друга на этих санях и вываливали в снег. Великий Князь снимал фотографию табуна на снегу, затем всех нас. Атаман Павлов предложил одного из козлов, состоявших при барашках, для упражнения доктора М. А. в стрельбе. Якуб отвел козла шагов за полтораста и привязал его к колу. М. А. стрелял в него из бердановского карабина три раза, причем ему сразу надавали достаточное количество советов: куда целить, какую мушку брать, как нажимать на спуск, не моргая при этом глазом... В результате — козел остался невредим. Делая ему освидетельствования после каждого выстрела, Якуб изощрялся в шутках и остротах, которые выходили на его ломаном языке вдвойне забавными.

Облака между тем поредели: стало проглядывать солнце и снег начал прилипать к сапогам. От нечего делать принялись катать комы снега и спускали их в ближайший овраг. Таким образом, дотянули кое-как до обеда, после которого Великий Князь предложила желающим испробовать счастье с подхода и отправился сам в „березовый гай" к Ачипсте; А. А. Павлов пошел за Алоусский хре6ет; мне досталась широкая балка верховьев речки Мастаканки. Проводником был опять Жуков. Прошли вниз по Мастаканке версты четыре, но ни единый олень не отзывался ни на Алоусском хребте, ни на скалистых высотах Ятыргварты. Мы взобрались на каменную глыбу и слушали с напряженным вниманием. Снизу по ущелью, очень издалека, раздавались голоса людей и через некоторое время показался препаратор с охотниками; за ними в версте следовали пешие люди, несшие на палках части разрезанного оленя. Когда мы последовали за ними, Жуков заметил влево, в скалах, серн; тащившие оленину люди подтвердили, что есть переход по снегу с того именно шахана (по местному означаете вершину, курган), под которым они вчера нашли убитого мною оленя. Утром они даже видели этих серн. Жуков вдруг перебил их восклицанием: «А это кто? тур или лань?» В бинокль разглядели оленя шагов за 700; олень смотрел на нас и, как только мы тронулись с места, кинулся вверх и скрылся. Пройдя немного вперед, мы увидели его вторично; пробовали зайти на перерез в балку, но безуспешно; опередившие нас по дороге к лагерю люди свистнули Жукову и показали, что олень уже прошел балку.

В лагерь мы пришли в темноту. По всем признакам, должно было ожидать мороза. В лагере я застал вновь прибывшего, приглашенного Великим Князем на охоту, казенного лесничего Касполета Тохшотовича Улагай. По делам службы он не мог воспользоваться приглашением Великого Князя на всю охоту и, не убоявшись наступившей в горах зимы, явился на Мастакан. Ему уже успели рассказать об убитом мною олене и он встретил меня поздравлениями. Говоря откровенно, я думал сначала, что в этом краю все олени такие же великаны, как мои, а затем мало-помалу, со слов окружающих и увидав рога оленей, убитых Ф. И. Кратким и А. В. Гудовичем, начал постигать, что мне особенно посчастливилось и экземпляр достался чрезвычайно редкий. В этот вечер особенно долго ждали Великого Князя, который пришел только после 8-ми ч. вечера. Великий Князь сообщил, что снегу в лесу несравненно больше, чем в лагере. Дорогой, по пути в березовый гай, Великого Князя ссадило с лошади ветками согнутой снегом поперек тропы рябины; лошадь прошла под ними, а Великий Князь, не заметив их вовремя, не мог уже ни остановить лошади, ни согнуться под ветки, да так и съехал чрез круп назад и стал без всякого вреда на свои длинные ноги. Отпустив лошадей в лагерь, Великий Князь долго мучился с Чепурновым по чрезвычайно глубокому снегу. Им удалось подойти к ревевшему оленю шагов на 20, но навесь в лесу была так велика, что не было никакой возможности его увидеть. Олень ушел без выстрела.

После ужина, несмотря на мороз, происходило обычное заседание у костра. Должно заметить, что за все истекшее время, несмотря даже на изменившую нам с 31 августа погоду, больных лихорадкою более одного, много двух, одновременно не бывало; люди чаще страдали желудками от непривычного для них избытка мясной пищи. Теперь, вследствие наступившего холода, замечалось общее стремление вниз, на Умпырь, ниже Мастакана на 2800 футов, где по словам Касполета Тохшотовича, снегу вовсе не было. Великий Князь не разделял этого стремления, надеясь на быструю перемену погоды к лучшему; к тому же, много мест оставалось на Мастакане нетронутыми; особенно жаль было Ачипсты, с ее турами, и превосходного гая «мешок» между р. Уруштеном и речкой Мастаканкой. Когда составлялось предположение, кому куда назавтра отправиться, Щербаков предложил, чтобы двум из нас, которым достанется идти в «зубровый гай» и по направлению к Умпыру, не возвращаться более на Мастакан, а спуститься на ночлег в лагерь на Умпыре. Это выпало по жребию гр. А. В. Гудовичу и мне. А. А. Павлову предстояло отправиться на зубров — сам Великий Князь не желал более преследовать зубров и упускать оленей, и собирался поехать в испорченный гай по дороге на Уруштен. К. Т. Улагай и Ф. И. Краткому были предоставлены скалы Ятыргварта.

К ночи температура упала до - 6° R. Занявшись собственной и деловой корреспонденцией, я замешкался до полуночи, а будить было приказано в 4 ч. Камердинер Кухареич явился с небольшим опозданием около 4½ и предупредил, что «мороз большой».

Утром, 6 сентября, термометр показывал в бараке - 1½° R, снаружи -8°, а через час на заре -9° R. Собрав и уложив вещи для вьюка и одевшись потеплее, проглотив свой кофе, я выступил одновременно с Великим Князем в 5½ ч. утра.

Проводником у меня быль Щербаков, который взял мои запасные патроны, куртку из тирольского сукна и закуску, и повел меня по тропе на Умпыр. По счастью, взятые мною у охотника Старикова кошки оказались как раз по моей ноге; будь у меня одни из тех широких, которыми приходилось пользоваться до сих пор, я бы пропал в этот день. На снегу, по сторонам тропы, то и дело замечались кровяные следы лежавших на нем кусков свежего мяса; это были места частых остановок и отдыха людей, которые принесли вчера куски убитого гр. А. В. Гудовичем оленя. Сделав вчера два конца по занесенной снегом тропе, люди ее размесили; теперь ее сковало морозом, и приходилось идти, как по вспаханному полю. Я очень обрадовался, когда через час ходьбы Щербаков остановился, чтобы послушать, не ревут ли где олени.

— Нет, не слыхать что-то. А вам в шубе не выдержать.

Через полчаса довольно близко проревел олень. Остановились и напрасно ждали, повторения или появления его самого. Олень замолчал. Тогда я весьма кстати переоделся в суконную куртку, так как дальше приходилось идти по целине. Снег хватал выше щиколотки, и я с трудом поспевал за Щербаковым, направлявшимся следом крупного оленя. В 8 ч. вышли из лесу к скалам, названным на карте Ахцархва. В лесу, ниже нас, ото звался раза три олень и замолчал. Щербаков предложил на выбор: или идти искать серн, или попытаться преследовать оленя. Я предпочел серн, за которыми надо было идти по глубокому снегу вверх. Сознавая вперед, что это будет очень не легко, я в первый раз за всю Кубанскую, охоту подумал про себя: «как бы не спасовать».

Чрез каждые полсотни шагов по глубокому снегу останавливались мы на несколько секунд, чтобы перевести дух. Глянешь назад, кажется — нисколько не ушли вперед и топчемся на одном месте, тогда как до верху и конца пути не видать… Особенно трудно было там, где в ничтожных ложбинках снег был глубже и из-под него торчали лишь макушки самой высокой травм и бурьянов. Несмотря на отличные кошки с длинными шипами, случалось садиться против волн в рыхлый снег и вылезать из него по пояс белым.

Чтобы не было чересчур круто идти, мы шли в обход: но вот потерявший терпенье Щербаков свернул напрямик к конечной цели наших стремлений, и расстояние между ним и мною стало увеличиваться; ему приходилось поджидать меня на остановках.

Выбрались, наконец, на ровную гладкую вершину xpeбта и не будь тумана, который выгоняло солнце из каждой балки, мы увидели бы «много гор», как выражался Щербаков. Глубоко внизу, по направленно к р. Ачипсте, были видны балки с зеленым лесом, не покрытым снегом; то же самое замечалось и в направлении к М. Лабе. Изредка попадавшиеся в лесу следы перекрещивались на открытом хребте по всем направлениям. Здесь перебывали: олени, волки, рыси, медведь с двумя медвежатами, куницы; в отдалении Щербаков различил следы табунка серн или туров, но за дальностью расстояния он не решался определить их наверное, а подходить к ним для этого по глубокому снегу не стоило. Следов было столько, сколько случается видеть заячьих следов под Петербургом после целой недели без свежей пороши. За ложбинкой, в которой Щербаков заметил следы козлов, на весьма значительном протяжении были нагромождены причудливые, почти голые скалы, поросшие кое-где редким сосновым лесом.

— Мы их называем Балканами,— сообщил Щербаков. — Там не дай Бог: как забрались мы туда один раз, жизни были не рады, будь им не ладно!.. Ужасно трудно!.. Так трудно, так трудно, — раз не вылезти. Живут там барсы (пантеры).

Мы тоже проходили над отвесными, но не особенно высокими скалами, под которыми начинался лес и были видны довольно отлогие поляны, по замечанию Щербакова, очень удобные для охоты с подхода. Он осторожно заглядывал в скалы, но все напрасно. Далее на нашем пути стали попадаться оленьи точки, т.е. вытоптанные ими места, стоя на которых они ревут, бьют землю копытом и бороздят ее рогами. На совершенно чистом месте мы увидали, шагах в 500-х, крупного оленя; и он нас заметил; спрятаться от него мы могли, разве только провалившись сквозь землю. Посмотрев на нас несколько секунд, олень бросился в сосняк и исчез.

Насколько я радовался, когда мы шли под гору, настолько же бедствовал, когда приходилось подниматься по незначительным уклонам вверх; к счастью, снег здесь был не так глубок, и трава не высока, так что до самого конца хребта я ни разу не попросил у Щербакова пардона для отдыха. Встретили еще след большого медведя. К 10 ч. пришли к концу хребта. Здесь Щербаков восхищался точком оленя, к которому можно было удобно подойти на очень близкое расстояние.

«Вот бы отсюда, сверху, хорошо его тафнуть. Но чтобы сюда придти, нужно хорошего ходока», - заметил он, растягивая и подчеркивая слово «хорошего». – «Посмотрите сами, какая круча».

Чуть не в отвесном направлении под нами виден был лагерь на полянах М. Лабы, при слиянии с ней р. Ачипсты и р. Умпыра; там действительно вовсе не было снега, тогда как около нас была зима. Здесь остались на снегу следы горных тетеревей и зайчика, единственного, замеченного мною в этот день.

Пошли вниз в обход, по крутой отлогости пожарища, густо заросшего молодняком, по преимуществу дуба, осины, а также других лиственных пород. Мимоходом мы заглянули в пригретые солнцем, обращенные к лагерю скалы, куда на зиму собираются туры и серны, и где тогда их можно видеть в подзорную трубу из самого лагеря. Теперь там, к немалому моему огорчению, не оказалось никого. Непрерывный спуск полным ходом, с препятствиями различного рода, утомляет не менее подъема. По мере спускания, снегу становилось меньше; стали замечаться птички; своим присутствием они придавали лесу заметное оживление. Но мне было не до них: я едва поспевал за Щербаковым и мечтал о том, чтобы он остановился. Поводом для остановки послужил свежий точек оленя. Без сомнения, оленей тут был не один десяток, но ни один не ревел. Вот из-за р. Ачипсты, издалека, доносится сердитый голос оленя; но для нас он был недосягаем. Далее, внизу, снегу уже вовсе не было; мы достигли номеров «дубового гая» и вышли на тропу с Мастакана на Умпыр.

Идти по тропе – своего рода отдых поели крутой покатости, поросшей густой травой, вдобавок мокрой от талого снега. Идя по тропе, не требовалось уже устремлять всего внимания под ноги и постоянно соображать, где бы лучше пролезть в густых зарослях дубового молодняка, – можно было начать думать уж о более интересных предметах, и я стал замышлять на ходу, как бы сюда воротиться к вечеру и взобраться на пройденный нами хребет. – «Лошадей наших нет, нужно бы постараться добыть каких-нибудь, чтобы верхом подняться повыше по тропе на Мастакан, а оттуда уже рукой подать до хребта». До прибытия Великого Князя, конечно, нельзя было охотиться вблизи лагеря на Умпыре, и я намеревался воспользоваться лишь теми местами, которые были мне предоставлены на этот день.

Мы пришли в лагерь (3.500 ф. над у. м.) в 11¾ ч., употребив на переход 6¼ ч. В лагере мы застали высланных вперед на рекогносцировку охотников Старикова с Ермоленкой, и к нам вышел навстречу местный сторож. Щербаков спросил его, каково ловится форель.

«Ничего, сот до четырех опомнись наловил, а как стало холодно, вот уже дня с четыре, она что-то не ловится».

Кроме барака уменьшенного образца, как на Мастакане, и кроме дощатых балаганов, здесь выстроена большая казарма для охотников и при ней отдельная комната с русскою печкой, вытопленной на мое счастье.

Разоблачившись и составив две лавки вместе, я улегся на них и задремал. Скоро вошел Щербаков сообщил, что вьюки графа Гудовича и мой пришли с Мастакана, что прислали одного канака из буфета, что сейчас будет чай. «И лошади, значить, у нас тоже будут», подумал я. Вьюки встретили на полпути с Мастакана одного из тех оленей, которые дразнили нас утром. Отдохнув немного, я принялся за записки.

В 2 ч. Щербаков пришел сказать, что вьючные лошади оседланы. После хорошего вороного коня, который мне отлично служил со дня выступления из Псебая, вьючные лошаденки показались весьма тупыми; особенно плохая и слабая досталась Щербакову. Проехали дубовый гай и поднялись к горько-соленому источнику. Окружающая его местность обращена зверем в невылазную грязь; различного рода следов там не разобрать и не сосчитать. Здесь мы спешились и отослали коней обратно в лагерь. Щербаков вырубил мне кинжалом палку вместо забытой на Умпыре, и мы полезли, не торопясь, вверх, пересекая через каждые 10 - 20 шагов звериные тропы, со всех сторон сходившиеся к горько-соленому источнику. Постепенно мы поднялись до области вполовину растаявшего снега и, гораздо раньше, чем я мог предполагать, достигли тех самых полян, которые облюбовали со скал сегодня утром. Мы пришли как раз вовремя: поблизости отозвался негромко олень, всего один только раз, и этим единственным ревом он себя погубил.

Щербаков окинул взглядом просторную поляну и поспешил выбрать место под тремя сросшимися вместе соснами. С их раскидистых ветвей непрерывно падали крупный капли оттаявшего снега. Порой с верхних веток с шумом срывались целые комочки снега и ледяные сталактиты, попросту - сосульки; по пути они сшибали с ветвей такое количество снега, что освобожденные от его тяжести ветки быстро выгибались вверх, задевали за другие, и снег валился на нас целыми кучами. То же самое происходило по всему окружавшему поляну лесу. Непрерывный, своеобразный шум падающего обледенелого снега мешал прислушиваться и очевидно пугал оленя, подобно тому, как осенний листопад наводить страх на зайца. Далеко внизу, где на деревьях не было снега, олени ревели хорошо; но, как выше сказано, я не запасся разрешением Августейшего хозяина там охотиться.

На нашу сосну прилетели несносные сойки и молча пристально нас рассматривали; но стоило чуть-чуть пошевелиться, и они принимались кричать и суетиться. Оставив нас, наконец, в покое, они чрез некоторое время раскричались в том направлении, где с полчаса назад проревел олень.

— Должно быть его заметили,—решили мы со Щербаковым.

Солнце спряталось от нас за высоким пихтовым лесом и тень сосны протянулась чрез всю поляну. Олень упорно молчал, пожалуй, давно ушел... Несколько раз я порывался просить Щербакова переместиться на такое место, куда еще хватало солнце. С деревьев перестало капать, и снег с них больше не сыпался; потянул ледяной ветерок. Я не выдержал и попросил у Щербакова свою запасную фуфайку; но и она не помогла: скоро у меня даже зубы застучали от холода. Нестерпимо хотелось на скалы, на солнце, где мы утром видели столько свежих оленьих точков. Я уже начал в душе упрекать Щербакова, что мы тут сидим понапрасну; но он терпеливо и внимательно глядел перед собой все по одному направленно, имея, по-видимому, свои особые по сему предмету соображения. Вдруг он переменился в лице и, прошептав «идет», быстро поменялся со мной местами. Я не видел и не слышал оленя, но Щербаков уверял, что видел ноги и разобрал, что то не лань, так как успел приметить и рога. Хрястъ по лесу удалялся по направленно к скалам и смолк; как видно, пропало все дело.