Л.А. Чиндина ВОСПОМИНАНИЯ

Л.А. Чиндина

ВОСПОМИНАНИЯ...

Связь учителя и ученика характеризуется, как правило, векторным разнообразием, сложностью пересечений, перспективным или малоудачным исходом. За 50 лет наших контактов Владимир Иванович не просто коснулся, но в известной мере и предопределил мою археологическую судьбу. Палитра научных и человеческих отношений между нами исключительно богата и могла бы составить симпатичные мемуары. Но сейчас остановлюсь на ее малой изначальной частичке, сыгравшей определяющую роль в моей жизни.

В 1954 г. меня, студентку I курса Томского пединститута (ТГПИ), научный руководитель моей курсовой работы Г.В. Трухин привел в Музей истории материальной культуры (теперь МАЭС) Томского государственного университета (ТГУ) и отрекомендовал молодому и энергичному заведующему В.И. Матющенко. Здесь мне предстояло ознакомиться и описать коллекцию тюркских древностей раннего Средневековья (Фонды МАЭС ТГУ, № 6041), собранную А.В. Адриановым в Урянхайском крае (Тува). Потом последовали другие, в частности материалы Басандайского урочища (раскопки К.Э. Гриневича и А.П. Дульзона). И если научным руководителем моих студенческих научных работ оставался историк, краевед Г.В. Трухин, то по-настоящему археологическому мастерству, и прежде всего в его источниковедческой ипостаси, с этого времени меня учил В.И. Матющенко.

В 1957 г. нам, студентам, необычайно повезло стать участниками возглавляемой им многолетней археологической экспедиции ТГУ, исследовавшей Самусьский микрорайон. В этом году раскопки велись на загадочном памятнике бронзолитейщиков Самусь IV. Через три года Владимиру Ивановичу будет рукоплескать совет по защитам диссертаций Ленинградского отделения Института археологии АН СССР по случаю сенсационных историко-культурных открытий в Западной Сибири, благодаря которым через десять лет произойдет переворот во взглядах евразийских археологов на ход исторических процессов в Урало-Сибирском регионе в эпоху первого металла. В ходе бурных дискуссий решится вопрос о самусьской культуре, откроются пути первых крупных миграций и судьба турбино-сейминско-самусьских бронз. Памятник Самусь IV обретет статус особо значимого национального достояния Советского Союза и станет классикой. Но это потом.

А тогда у В.И. Матющенко мы учились за дискомфортом экспедиционных будней, за грудой мытой и немытой керамики, кучей камней, мозаикой всевозможных пятен на земле видеть жилища и очаги, необыкновенные орнаменты и скульптуры, литейные формы, стрелы, ножи и копья, лодочные якоря и рыболовные грузила, приобщались к необыкновенному и замечательному благу товарищества и дружбы полевиков, распознавали красоту окружающего мира. Особое место, конечно, принадлежало вечернему костру, который не просто грел, кормил, светил и охранял. Он являлся (и является) ядром духовной жизни полевика. У костра особую поэтику приобретают рассказы о знаменитых мэтрах, забавные и грустные истории о себе и товарищах и, безусловно, песни, без которых немыслимы археологические костры 1950–1980-х гг. Владимир Иванович всегда любил петь. Он солировал в таких уже почти забытых сейчас песнях, как «Советская малина», про фраера, стоявшего на перроне, про «студебеккер» с Тамаркой и коварную Маруську, выдравшую «четыре здоровых зуба», про босого Льва Николаевича Толстого и т.д. Надо признать, что небезызвестный медведь не просто наступил ему на ухо, но изрядно потоптался на нем. Однако мы это как-то мало замечали, неизменно подхватывали, и окружающий лес вздрагивал от дружного ора про Машку-каналью или впадал в лирическую грусть при звуках «Догорающего костра»...

В.И. Матющенко уже тогда умещал в себе руководителя самых разных направлений в получении необходимых знаний и особенно в методике полевого дела: съемки и составления планов археологических объектов, раскопок памятников разных категорий, ведения полевой документации, регистрации, паспортизации находок, фотодела.

В 50-х – начале 60-х гг. в учебных планах, кроме общего курса по археологии, не было других форм обучения. В.И. Матющенко пошел на отделение археологического направления от историко-археологического кружка, созданного еще в 1940 г. К.Э. Гриневичем. Впоследствии археологический кружок стал своеобразным центром, в котором заинтересованные студенты получали дополнительные знания (Гусев, 2003). Конечно, современный уровень науки не может сравниться с прежним и критический взгляд на прошлые исследования важен и естествен, но критика в любом случае должна быть объективной и, как мне кажется, великодушной, иначе она не конструктивна. При мысленном взгляде на то, что было сделано В.И. Матющенко для сибирской археологии и для нас, его учеников, чаша добродетели весов беспристрастной Фемиды тянет до земли. Той земли, которую он с непреходящей страстью и вни­манием изучает всю свою творческую жизнь и как результат – дарит открытия.

В 1962 г. по приглашению В.И. Матющенко и Л.М. Старцевой (Плетневой) я вернулась в университет после работы в школе. Это было время нового мощного витка в творческой спирали Владимира Ивановича. В 1960 г. была защищена кандидатская диссертация, которая подвела итог «самусьскому» периоду, и круто набирал обороты второй период, связанный с изучением прежде всего Еловского микрорайона, хотя географическая и культурно-хронологическая широта его полевых исследований распространяется от Могочинской палеолитической стоянки до Берегаевского позднесредневекового могильника и русского города Томска. А в центре внимания ученого, конечно, были проблемы эпохи раннего металла. Итогом работ стал четырехтомный труд «Древняя история населения лесного и лесостепного Приобья (неолит и бронзовый век)» (Матющенко 1973, 1974). И как акт признания его заслуг  широкое обращение к его творчеству в серии «Археология СССР» (Эпоха бронзы..., 1988), не говоря уже о добром десятке диссертаций его учеников и многочисленных публикаций коллег.

Знаковым для меня стал 1963 г., когда начались работы на могильнике Релка. Именно тогда, раскапывая необыкновенные погребения, на скорую руку названные им шаманскими, Владимир Иванович сказал: «А что, Люся, не взяться ли вам серьезно за этот памятник? Очень интересно». Сегодня я могу признаться, что в первые минуты я пережила шок. И в самом деле, в то время мои научные возможности были скромны и мало соизмеримы со степенью сложности, объемом и глубиной тайн, сокрытых за разнообразием погребальной обрядности, многочисленностью, непохожестью и оригинальностью сопровождающих вещей. Однако моих способностей в тот момент хватило, чтобы оценить предложенный дар, предвещавший достойную историческую картину. Вот и «рисую» всю жизнь, а в душе живет глубокая благодарность за его учительскую щедрость и веру в меня. И если у меня что-то получилось, то пусть оно станет светлым бликом в учительской биографии Владимира Ивановича Матющенко.

P.S. Данная заметка была написана к 75-летию Владимира Ивановича в сборник Омского университета. Но в то время издание не состоялось. Признаться, очень сожалею, что так получилось. Этот период для В.И. Матющенко был очень сложным и трудным в нравственно-психологическом отношении. Нелегко было дистанцироваться от перестроечного бедлама и внутренних проблем: взрослели ученики, безусловно способные, талантливые, с их максимализмом, категоричностью, естественной жаждой самостоятельности. К учителю подкрадывалась старость с ее богатством опыта, мудростью оценок и, увы, грузом разочарований и утрат. Ничего нового и необычного в жизни научного мира, но подобную ситуацию приходится переживать каждому и страдать по-своему. Он не жаловался, не ныл, но душевный дискомфорт нет-нет да и проскальзывал в разговорах или письмах к коллегам. Например, горестный подтекст в небольшом письме мне в ответ на поздравление его с 70-летием. Ах, как это характерно для Владимира Ивановича – приходить в мой дом всегда с цветами и обязательно отвечать на любое послание.

Очень хотелось поддержать Владимира Ивановича и открыто сказать, что ученики помнят о его заслугах и благодарны ему. Но не успели...
Археологические материалы и исследования

Северной Азии... Томск:

Томский государственный университет, 2007. С. 51–54.