Вадим Кирпиченко
жүктеу/скачать 1.78 Mb.
|
|
268
Эти друзья в беседах с нами постоянно затрагивали две темы (они же звучали и в многочисленных интервью средствам массовой информации): «Россия, конечно, без Болгарии проживет, но Болгария не сможет жить без России» и «Те люди, которые выступают за вхождение Болгарии в НАТО, не понимают, что присутствие в одном военно-политическом блоке Болгарии и Турции создаст последней лучшие условия для вмешательства во внутренние дела Болгарии. Да и вообще членство в одном блоке не избавляет его участников от военных столкновений, наподобие того, как это постоянно имеет место в отношениях между Турцией и Грецией». Политическая обстановка в Болгарии сложная, проблем здесь множество, но болгарская тема не уходит из нашей жизни. Болгария продолжает жить в моем сердце.
Я не собираюсь давать подробные профессиональные и политические характеристики шести начальникам разведки, при которых проходила моя служба. Каждый из них вносил посильную лепту в становление разведки, каждый отдавал себя целиком этому нелегкому делу. Да и вряд ли найдется человек, который станет серьезно утверждать, что сможет полно и объективно оценить роль и вклад в общее дело того или иного начальника разведки. Вот и для меня было бы верхом самонадеянности брать на себя решение такой задачи, хотя я долгие годы их всех, за исключением Панюшкина, лично знал, а некоторых даже весьма близко. И все же сейчас, когда у нас весьма ощутим переизбыток претендентов на знание истины в последней инстанции, а также критиков и ниспровергателей, дающих налево и направо оценки прошлым и ныне здравствующим руководителям, я вижу необходимость просто поделиться воспоминаниями о некоторых начальниках разведки, рассказать, что они собой представляли как личности, учитывая, что остается все меньше людей, тесно общавшихся с теми из них, кого уже нет в живых. Об Александре Семеновиче Панюшкине могу сказать немного, воспринимал я его глазами начинающего работника. Помню, что относились к нему с уважением как к известному дипломату (посол в Китае и США), государственному 270 деятелю. Был он далек от основной массы работников, перед коллективом выступал редко, пришел откуда-то сверху и быстро ушел в верхи. Жаловался постоянно на здоровье и долго в наших коридорах не задержался, а его кабинет № 763 на седьмом этаже дома № 1 на площади Дзержинского (ныне Лубянка), обставленный мебелью из карельской березы, в 1956 году занял Александр Михайлович Сахаровский. Это уже целая эпоха в жизни разведки, которую он возглавлял пятнадцать лет, пройдя в ней путь от полковника до генерал-полковника. Был он высок ростом, статен, импозантен, и сотрудницы разведки, переводчицы, машинистки, секретари, встретившись с ним в коридоре, особенно в первые годы его начальствования, провожали его восхищенными взглядами: хорош собой был начальник разведки. Сахаровского отличала внешняя и внутренняя строгость, к людям он относился требовательно, но без мелочной придирчивости. Побаивались его все, а особенно, конечно, лентяи и подхалимы. Этих он очень не любил. Доверием к окружающим проникался не сразу, лишь после долгих лет испытания их практической работой. О ветеранах, людях заслуженных заботился, особенно когда они уже вырабатывались и выдыхались. Об одном из таких он как-то сказал мне: «Клюют его сейчас со всех сторон, не давай ты его, пожалуйста, в обиду и сам не обижай!» Работал Александр Михайлович допоздна, во все старался вникнуть сам. Он не обзаводился впрок полезными связями в верхах и вообще не способен был жить по формуле «Ты — мне, я — тебе». Создавалось впечатление, что он очень ценил свою личную независимость и поэтому был весьма осторожен в выборе друзей. Объем задач разведки все время возрастал, география ее деятельности быстро расширялась и охватывала уже весь мир, а здоровье у Сахаровского было слабое: и сердце, и легкие подводили, и давление было какое-то астрономическое. Короче, работалось ему тяжело. Были трудности и с освоением новых задач и проблем. Сказывались отсутствие систематического образования, знания иностранных языков (у сотрудников этого поколения высшее образование вообще было редкостью), серьезного личного опыта работы за границей. Связи Александра Михайловича с представителями иностранных государств ограничивались в основном контактами с руководителями разведок социалистических стран. Этого, конечно, было недостаточно. Все пятнадцать лет пребывания Сахаровского на посту начальника разведки я регулярно докладывал ему оперативные дела, связанные с Египтом, арабскими и африканскими странами. Часто присутствовал во время приема начальником разведки наших послов в этих странах. На послов он всегда производил положительное впечатление, так как очень конкретно ставил перед ними вопросы, касавшиеся наших общих интересов. Говорил он просто, ясно, мысли выражал четко и лаконично, отчего слова его надолго запоминались. Случилось так, что еще в качестве заместителя начальника разведки Сахаровский давал мне напутствие перед выездом в первую долгосрочную загранкомандировку. В числе других полезных советов рассказал, как следует готовиться к проведению встреч с агентурой и изучаемыми лицами из числа иностранцев. Говорил вроде бы уже известные мне вещи, но формулировал их так, что его наставления я запомнил почти дословно и не только сам следовал им, но и использовал их позже в беседах с молодыми сотрудниками. Действительно, тщательная подготовка к встречам с интересующими разведку иностранцами имеет громадное значение и свидетельствует о высокой профессиональной культуре разведчика. Можно утверждать, что как встреча подготовлена, так она и пройдет. Гарантия успеха встречи, получения интересной информации и оказания морального воздействия на собеседника закладываются уже в процессе подготовки. В этом состоит один из простых секретов результативной работы разведчика. Будучи сам скупым на слова, Александр Михайлович требовал от сотрудников, выступавших с докладами, отчетами и сообщениями на служебных совещаниях, точности и ясности изложения. Если выступавший растекался мыслию по древу или начинал свое повествование слишком издалека — от залпов «Авроры», как у нас говорилось, — Александр Михайлович спокойно, без ехидства и иронии говорил: «Вы плохо подготовились к выступлению, пока садитесь и учтите это на будущее». 272
Отметив свое шестидесятилетие, Александр Михайлович стал быстро сдавать, и в главке уже начали поговаривать о возможности его близкой замены. В последнюю заграничную командировку (и единственную, кстати, в «несоциалистический» мир) начальника ПГУ сопровождал я. Дело было в марте 1970 года. Предстояли переговоры с руководством Службы общей разведки и военными контрразведчиками Египта по обеспечению безопасности прибытия в страну наших ракетчиков и военной техники. Я выступал в качестве советника, так как в течение нескольких лет выполнял миссию офицера связи с египетскими спецслужбами, переводил беседы и в какой-то мере был гидом во время поездок по Египту. Чувствовал себя Александр Михайлович неважно, жаловался на постоянные головные боли. Переговоры с египтянами проходили тяжело и нервно. Поездки в Александрию и Асуан были для него утомительными, а запланированную поездку в Луксор и Карнак вообще пришлось отменить. Накануне отъезда из Египта Александр Михайлович положил руку мне на плечо, вздохнул, посмотрел с грустью на пирамиды и изрек: «Да, поздновато я начал ездить по заграницам!» Когда после возвращения мы докладывали Ю.В.Андропову о результатах поездки, Александр Михайлович еще раз раскрылся как прямой и честный человек. Рассказав Андропову о трудных переговорах, о том, что не получил от египетских партнеров ответов на прямо поставленные вопросы, Сахаровский заявил председателю КГБ: «Таким образом, можно считать, что мне не удалось выполнить те задачи, которые на меня возлагались, и моя миссия положительных результатов не дала!» (Надо сказать, что египетскую сторону в тот раз представляли действительно недоброжелательные собеседники: это были случайные люди, и они долго не задержались на своих постах.) Что же касается заявления Сахаровского председателю КГБ, то это был единственный случай в моей служебной практике, когда руководитель такого уровня при докладе прямо заявил, что ему не удалось выполнить данное ему поручение. Обычно в подобных случаях использовалась какая-либо спасительная формула: «Несмотря на объективные трудности, 273 удалось достичь некоторого взаимопонимания» или «Выявлены точки соприкосновения и поле общих интересов» и тому подобное. Когда Александр Михайлович покидал разведку, он, прощаясь, сказал: «Я оставил здесь все — здоровье, друзей и любимую работу!» Уйдя на пенсию, он сохранял достаточно тесные связи с коллективом. Не было ни одного торжественного собрания, научной конференции или встречи с ветеранами, на которых бы он не присутствовал. Регулярно, не реже раза в месяц, заходил ко мне на чашку кофе, но встречи эти уже были овеяны безысходной грустью. Любые воспоминания о прошлых делах, о людях «из прошлого времени» вызывали у него слезы, трудно было найти тему, на которую с ним можно было бы спокойно говорить. От его самообладания ничего не осталось, казалось, передо мной совсем другой человек, и видеть это было тяжело. На смену А.М.Сахаровскому в 1971 году пришел его многолетний первый заместитель Федор Константинович Мортин, человек совсем иного склада. Вместо спокойного и скупого на жесты и слова Сахаровского главк обрел импульсивного, живого, вечно суетившегося шефа. По его походке было видно, что никакими видами спорта он никогда не занимался: ходил вразвалочку и как-то по-утиному. Был постоянно переполнен разными идеями и задумками и искренне стремился придать разведке новый, современный облик и направить ее на решение нужных государству проблем. К моменту своего назначения на должность начальника разведки Федор Константинович уже много поездил по свету, пообщался с нашими коллективами за рубежом и усвоил немало свежих идей, над претворением которых в жизнь начал активно работать. В целом он, конечно, был более динамичен, чем Александр Михайлович. Пожалуй, наибольший вклад Мортин сделал в развитие и укрепление научно-технической разведки, своевременно поняв перспективность этой службы. К его заслугам по справедливости нужно отнести и то, что он явился преобразователем нашей скромной разведшколы № 101 в современный институт. Свои мысли и идеи Федор Константинович излагал весьма бурно и темпераментно: одна фраза догоняла другую и 274 наступала ей на пятки. Приходилось ставить уточняющие вопросы. Да и бегущий по волнам почерк как-то очень соответствовал темпу его речи. Мортин писал длинные резолюции, разбирать которые приходилось с трудом. (У Сахаровского, наоборот, резолюции были короткими, а почерк — ровным и четким.) В сравнении с Сахаровским Мортин был мягче, доступнее. Дверь в его кабинет было открывать легче, чем входить к Сахаровскому. Федор Константинович пришел в ПГУ на должность заместителя начальника разведки в 1954 году и начал свою деятельность с освоения ближневосточных проблем. Одну из своих первых командировок совершил в мае 1956 года по арабским странам. Это был не просто дежурный визит с целью инспекции или ознакомления с обстановкой. Процессы, начавшиеся на Ближнем Востоке, и в частности намечавшийся в Египте поворот в сторону Советского Союза, требовали с нашей стороны более пристального внимания и корректировки внешней политики в сторону ее активизации в странах этого района. Прибывшего в Каир Мортина мы в деталях знакомили с внешней и внутренней политикой Египта, с особенностями оперативной работы, а я еще и часто возил его по городу, показывая интересные с оперативной точки зрения районы. Помотав Федора Константиновича по Каиру два вечера подряд, я вдруг сообразил, что занимаюсь совершенно ненужным делом, так как он просто физически не может что-либо усвоить в незнакомом городе. Энтузиазм мой окончательно угас, когда он во время второй поездки вдруг спросил: «Когда у вас тут обычно ужинают?» Прошло еще несколько дней, подошел срок отъезда Федора Константиновича в Москву, и он, отведя меня в укромный уголок, задал вопрос, поставивший меня в тупик: «Что за обстановка в резидентуре? У меня уже заканчивается командировка, а никто еще не обратился ко мне с какой-либо просьбой и никто ни на кого не пожаловался. В других местах было иначе». Я объяснил, что трудности мы преодолеваем по возможности сами, а коллектив сплоченный и дружный, проблемы взаимоотношений не существует. Так оно и было. Викентий Павлович Соболев, трудясь самоотверженно сам, увлекал всех нас работой, да и люди подобрались хорошие во всех отношениях. 275 Живя и работая в таком коллективе, я тогда, признаться, не понимал, что нахожусь в исключительно благоприятных условиях. Мне представлялось, что это и есть норма нашей жизни. Оказалось совсем не так. Были, увы, резидентуры с напряженной и даже склочной обстановкой. По моему глубокому убеждению, в создании такой обстановки повинен прежде всего сам руководитель резидентуры. До конца дней своих Федор Константинович, несмотря на изъяны в здоровье, оставался очень живым и беспокойным человеком. Как и прежде, он был переполнен идеями, предложениями и вопросами. Заходил к нам на работу, часто звонил по телефону и скончался как бы на ходу, не испытав переживаний старческой немощи и усталости от жизни. Долгие годы Египет занимал большое место в советской внешней политике, и, естественно, начальники разведки не могли миновать его. Федор Константинович Мортин приезжал в Египет второй раз в 1973 году и вел переговоры со Службой общей разведки. Снова были Александрия и Асуан и каирские достопримечательности с традиционной поездкой на верблюде в бедуинском одеянии на фоне гизехских пирамид. Пирамиды стоят себе и стоят, а люди и верблюды приходят к ним и уходят. Недавно я увидел знакомый до боли снимок даже в книге. Ф.И.Шаляпина «Страницы моей жизни». Та же пирамида Хеопса, такой же верблюд, а на верблюде сам Шаляпин, и подпись: «Египет, 1903 год». Сахаровский и Мортин прикоснулись к пирамидам, успели сфотографироваться у их подножия и ушли из жизни, оставив о себе добрую память у разведчиков старшего поколения. Затем пришел В.А.Крючков, возглавлявший разведку, как и А.М.Сахаровский, пятнадцать лет. Тоже целая эпоха по меркам нашего времени. Были в его деятельности, конечно, и сильные, и слабые стороны. Однако в отличие от своих предшественников, не оставивших воспоминаний, В.А.Крючков опубликовал в 1996 году свои мемуары в двух томах под названием «Личное дело». Думаю, что внимательный читатель найдет там исчерпывающие материалы о работе В.А.Крючкова и в качестве начальника разведки, и в должности председателя КГБ. 276
В 1988 году начальником ПГУ был назначен Леонид Владимирович Шебаршин, первый и единственный профессионал в роли начальника разведки. Пройдя путь к руководящему креслу через все служебные ступени, он был способен видеть то, чего не могли разглядеть его предшественники. Л.В.Шебаршин реально, в деталях знал разведывательную работу. Политические процессы за рубежом и в нашей стране он не воспринимал ни в каком другом цвете, кроме натурального, хотя работать ему пришлось в тяжелый и нервный период, которому более всего подходит известное в нашей истории определение «смутное время». Трагический распад Советского Союза пришелся на последние дни пребывания Л.В.Шебаршина на посту начальника разведки. Уход его из разведки был прежде всего связан с тем, что работать с Бакатиным было невозможно. Об этом, впрочем, Л.В.Шебаршин сам уже рассказал в своих воспоминаниях. В октябре 1991 года мы стали уже не ПГУ КГБ, а Центральной службой разведки СССР, затем — Службой внешней разведки Российской Федерации. У нас новый начальник, директор СВР Евгений Максимович Примаков, которого я знаю с 1948 года, он годом позже поступил на арабское отделение Московского института востоковедения. Он — ученый-политолог. Весь опыт его прошлой деятельности говорит о том, что по своему характеру он не разрушитель, а созидатель. На прежних постах ему приходилось иметь контакты с разведкой, и он хорошо ее знает. Примаков открыт для общения, доброжелателен и — что совсем немаловажно —обладает большим терпением и бережно относится к людям. Евгений Максимович возглавлял внешнюю разведку четыре с лишним года. Срок, если сравнить с пребыванием у руля ПГУ А.М.Сахаровского и В.А.Крючкова, небольшой. Но за это время Примаков сделал столько полезного для совершенствования нашей разведывательной системы и сохранения ее кадров, что я должен подробно рассказать об этом в следующей главе. И еще несколько замечаний о начальниках разведки, но уже общего порядка. Работа в этом качестве практически не оставляет времени для личной жизни, как бы ни были высоки организаторские таланты того или иного руководителя. Начальник разведки должен быть в курсе всех более 277 или менее значительных событий, происходящих в мире, и даже предвидеть эти события, чувствовать различные тенденции, давать им оценку и в необходимых случаях предлагать возможные решения возникающих политических проблем. Все неприятные происшествия в наших загранучреждениях докладываются круглосуточно начальнику разведки. Этот человек живет в обнимку с телефоном. Неписаные законы запрещают ему хотя бы на миг расставаться с ним. Телефон у него стоит на письменном столе, у изголовья в спальне, в автомашине и в комнате санатория, где он проводит отпуск. Прелести такого существования мне очень хорошо известны. Однажды, возвращаясь субботним вечером с какого-то совещания в Центре, я увидел на улицах Москвы множество гуляющих людей. Дело было весной, стояла теплая погода, солнце еще не зашло, люди были нарядные, многие несли цветы. Я вдруг с тоской вспомнил, что уже лет двадцать ни разу не ходил по улицам без цели, куда глаза глядят, не отлучался из дому, не поставив в известность дежурного о том, куда я иду и надолго ли. Подобный режим существования с невидимой цепью на шее при бесконечном рабочем дне, с перерывом лишь на ночь в течение многих лет подряд может выдержать только очень здоровый физически человек с хорошо отлаженной нервной системой. К чему об этом пишу? К тому, чтобы читатели лучше представляли себе реальную жизнь персонажей, населяющих эту главу, и чтобы возможные кандидаты на должность начальника разведки в XXI веке знали, что их ожидает. Е.М.Примаков — академик, разведчик, министр Сентябрь 1948 года. В Московском институте востоковедения, на нашем арабском отделении появляется новый студент, тбилисец Женя Примаков. Весь первый год учебы он ходил в «сталинском» френче защитного цвета, что должно было знаменовать, с одной стороны, верность знамени Ленина—Сталина, а с другой — свидетельствовало об отсутствии у него иного гардероба. В ту далекую пору почти все мужское население института ходило в кителях, гимнастерках, френчах, армейских шинелях, то есть в том, в чем они демобилизовались из армии, и даже те юноши, которые не служили в армии, очень часто носили военную одежду, доставшуюся им от старших членов семьи или просто приобретенную где-нибудь на рынке по дешевке. Попадались люди и в спортивной одежде, каких-то незамысловатых курточках и штанах из «чертовой кожи» (существовала и такая материя), но отнюдь не в приличных костюмах. Так что Женя Примаков своим видом из общей массы не выделялся. Между средней школой и Институтом востоковедения у него была еще служба на флоте в качестве курсанта Бакинской школы юнг, откуда он был отчислен по состоянию здоровья. В институте Примаков сразу стал известным человеком благодаря своей поразительной способности к общению с людьми. Через несколько недель пребывания в институте его уже знали все, и он знал всех. Быть все время на людях, общаться со всеми, получать удовольствие от общения и не 279
уставать от этого — здесь кроется какая-то загадка. Скорее всего, это врожденное качество, помноженное на кавказское гостеприимство и южный образ жизни. Естественно, что человек с таким темпераментом не мог оставаться вне общественной жизни: тут была и работа в комсомоле, и активное участие в художественной самодеятельности, и (прошу заметить!) большой интерес с первого же курса к студенческим научным кружкам. На наших театральных подмостках быстро приобрела популярность вокально-музыкальная группа в составе Жени Примакова, Эдика Маркарова и Сурена Широяна.
Поначалу среди друзей Примакова было больше всего кавказцев. Среди них — бесстрашный, вспыльчивый и неуправляемый Герой Советского Союза Зия Буниятов, воевавший в штрафных батальонах, что наложило отпечаток на всю его последующую жизнь. Наверное, Жене Примакову было лестно дружить со старшим по возрасту героем, перед которым гостеприимно к тому же открывались двери театров, ресторанов и железнодорожных касс. Мое же общение с Зией Буниятовым носило совсем иной характер. Как секретарю партбюро арабского отделения, а потом и всего института, мне все время приходилось разбирать персональные дела героического сына азербайджанского народа, главным образом по части рукоприкладства. Однако учеба Буниятова в нашем институте пошла ему на пользу — он стал азербайджанским академиком и вообще знаменитым в республике человеком. Всех институтских друзей Примакова перечислить, естественно, невозможно. Тут были и будущие послы СССР в арабских странах Юрий Грядунов и Владимир Поляков, учившиеся с ним в одной учебной группе, тут был и будущий знаменитый писатель Юлиан Семенов, создавший легендарного Штирлица, сначала героя разведки, а затем постоянного персонажа анекдотов. Кстати сказать, по числу; 280
анекдотов Штирлиц и его антипод начальник гестапо Мюллер в конечном счете превзошли героя гражданской войны Чапаева и его ординарца Петьку. Короче говоря, вокруг Примакова всегда шумела веселая и озорная компания умных и находчивых ребят, а он неизменно был в ее центре. Хорошая была послевоенная молодежь: жадная до жизни, деятельная и глубоко патриотичная. Подвижная натура Примакова, разнообразие его интересов неизбежно привели к некоторым противоречиям с арабским языком. Этот язык, если, конечно, не обладать выдающимися лингвистическими способностями, нужно было упорно долбить, сидя на одном месте, а потом, немного передохнув, снова заниматься беспощадной зубрежкой. Это было не для Примакова. Или кто-то ему подсказал, или сам он, будучи человеком практического склада ума, дошел до понимания того факта, что арабский язык может сожрать все учебное время и дать к тому же весьма скромный результат, но, так или иначе, он высвободил время для английского языка и для общественно-политических дисциплин, в изучении которых достиг высоких результатов. Во всяком случае, когда мы надрывались над зубрежкой арабского, Примаков читал умные книги, расширял свои знания по Востоку, по международным отношениям и готовил себя к карьере политолога. Мне кажется, что уже на старших курсах Женя точно знал, что пойдет в аспирантуру и, став затем кандидатом наук, начнет активную, творческую общественно-политическую жизнь. Женитьба на землячке из Тбилиси Лауре, женщине энергичной и остроумной, с саркастическим уклоном, рождение сына Саши, а затем и дочери Наны не изменили образа жизни Примакова. Он так же, как и в студенческие годы, продолжал щедро расходовать свое время на общение с друзьями, и у меня даже впоследствии сложилось твердое убеждение, что он поставил нигде не зарегистрированный мировой рекорд по количеству друзей и знакомых. О ком с ним, бывало, не заговоришь, он тут же скажет: «Я его очень хорошо знаю», или: «Он мой хороший товарищ», или: «Он мой очень давний и близкий друг». 281 Успешно закончив аспирантуру и став кандидатом экономических наук, Примаков пошел работать в арабскую редакцию всесоюзного радио и быстро приобрел репутацию знающего и оперативного радиожурналиста, а когда его пригласили на работу в газету «Правда», он вскоре оказался на посту корреспондента газеты в Каире, а это означало, что Евгению доверили главную корреспондентскую точку на Ближнем Востоке. жүктеу/скачать 1.78 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|