Часть третья Период ошеломляющих военных успехов

Часть третья

Период ошеломляющих военных успехов

Май 1940 г. – декабрь 1941 г

Глава 1

Занавес поднимается

В начале мая пришло «известие о победе в Норвегии»⁸⁶, давшее зеленый свет началу наступления на западе. Йодль предлагал «увязать обе операции между собой как во времени, так и с точки зрения задействованных в них сил»⁸⁷. Гитлер, однако, решил, что новую кампанию надо начинать «после нескольких дней затишья», и из этих двух мнений его оказалось более логичным для значительной части сил люфтваффе, которое в первой половине мая еще оставалось в Норвегии.

Дни непосредственно перед началом наступления на западе были не из легких; снова метеорологические сводки, приказы и отмены приказов следовали друг за другом со все возрастающей быстротой. Погоду «делал» штаб главнокомандующего люфтваффе, ведь его авиационные и парашютные дивизии больше зависели от хороших метеоусловий, чем другие части вермахта; поэтому на нем главным образом и лежала ответственность за постоянные отсрочки. Армейский представитель по-прежнему не присутствовал на обсуждениях этой темы в рейхсканцелярии, и мнения армии даже и не спрашивали. Армия «просто» должна была держать два миллиона человек наготове, чтобы выступить через двадцать четыре часа после получения соответствующего уведомления. К 7 мая Гитлер стал «из-за опасности утечки информации очень волноваться по поводу постоянного откладывания операции»; на следующий день он заявил, что все-таки «очень беспокоится» и больше ждать не может. Тем не менее он позволил Герингу еще раз добиться отсрочки, по его словам – «вопреки собственной более здравой оценке, но ни днем больше». Это означало, что фактически Гитлер отдал наконец приказ выступать, не дожидаясь благоприятных погодных условий, из-за которых, собственно, и откладывалось наступление все эти месяцы; начальник штаба ОКВ конечно же, как всегда, послушно поддержал его. Но ему повезло. 9 мая в девять вечера, то есть за полтора часа до назначенного «окончательного срока подтверждения фюрером приказа о наступлении», начальник штаба люфтваффе смог доложить, что «10 мая погодные условия будут хорошие»⁸⁸. Начальник метеослужбы люфтваффе заработал на этом золотые часы.

Ранним утром 10 мая различные группы офицеров, которые в будущем должны были составить германскую полевую верховную ставку, прибыли из разных мест и в разное время в район Ойскирхен, кто поездом, кто самолетом. Поезд фюрера двинулся накануне во второй половине дня с маленькой железнодорожной станции, расположенной по соседству с Берлином, на север; он должен был повернуть на запад только с наступлением темноты. Я с несколькими ведущими сотрудниками отдела «Л» вылетел около полуночи с аэродрома вблизи Шпандау на самолете специальной эскадрильи ОКВ. Остальные офицеры с писарями, машинистками, чертежниками и связистами последовали на специальном поезде нашего отдела. В это же время главнокомандующий сухопутными войсками вместе со своим начальником штаба выехал из Цоссена в охотничий домик, находившийся рядом со штаб-квартирой Гитлера; с ними отправился лишь очень небольшой персонал, состоявший из оперативного отдела и отдела разведки – той его части, которая занималась западными иностранными армиями, оба не в полном составе; остальные отделы ОКХ были размещены в Гессене и Бад-Годесберге.

К шести часам утра «полевой эшелон» отдела «Л» собрался на большой ферме в деревне Родерт на склоне горы прямо над городом Мюнстерейфель; всего в нескольких сотнях метров на всех дорогах можно было видеть армейские части, движущиеся сплошным потоком на запад; в утреннем небе было черно от наших самолетов. В предшествовавшие недели на ферме были осуществлены некоторые простые, но чрезвычайно полезные переделки, которые обеспечили нашим пятнадцати офицерам и писарям, а также тридцати– сорока сотрудникам из вспомогательного персонала удобнейшие условия для работы и проживания. Однако, ко всеобщему недовольству, обнаружилось, что часть строений заняли люди из личного окружения Гитлера, включая его охрану, которая, как мы вскоре убедились, установила там порядки солдатского лагеря, что выражалось в бесконечном гвалте днем и ночью. Настроение у них было, видимо, развеселое, поскольку их довольствие записывалось на счет гитлеровской челяди и потому не ограничивалось; это относилось и ко всем офицерам, включая тех, кто находился в зоне 1 штаб-квартиры. В отличие от них полевой состав отдела «Л» получал довольствие по тем же нормам, что и любая другая армейская часть. Никаких контактов ни на каком уровне между отделом «Л» и его соседями по ферме не было. На всех других штаб-квартирах они никогда не размещались под одной крышей.

В первый день в «Орлином гнезде» после обеда в отделе «Л» появился Гитлер со своей свитой. Он промолвил одно-два слова офицерам, с которыми был более или менее знаком, а что касается большинства членов его «рабочего штаба», как офицеров, так и других чинов, то с ними держался сухо, и в будущем так было всегда. Все последующие годы войны он никогда больше не заходил в зону 2.

Тропка, терявшаяся через сто – двести метров в низком кустарнике, вела с фермы за высокий забор из колючей проволоки в резиденцию Гитлера – зону 1. Здесь он жил со всем своим обычным окружением, состоявшим из генералов и помощников из берлинской канцелярии. Бетонные бункеры, которые служили и рабочими и жилыми помещениями, занимали обширную территорию. Даже столовая находилась в бункере. Однако центральной точкой был деревянный барак, который служил картографическим кабинетом и комнатой для инструктажа и в котором происходили самые важные совещания. Оттуда открывался прекрасный вид на горы и леса Айфеля, мирный весенний пейзаж казался еще более привлекательным из-за наших тесных квартир и непривычного окружения.

После войны Йодль рассказывал Международному военному трибуналу:

«Ставка фюрера была неким гибридом между монастырем и концентрационным лагерем. Не считая многочисленных волнующих моментов, жизнь в ставке фюрера в конечном счете была мукой для нас, солдат, потому что эта штаб-квартира была совсем не военной, а штатской, и мы, солдаты, были там гостями. Нелегко оставаться гостем где бы то ни было в течение пяти с половиной лет».

Хотя в мае 1940 года Йодль был далек от подобных мыслей, в большой степени он нес ответственность за создавшуюся ситуацию, так как позволил втянуть себя в эти «штабные» отношения с Гитлером. Его описание, конечно, относится в первую очередь к ближайшему окружению Гитлера; офицеры из зоны 2, где можно было встретить лишь военных, жили по-настоящему армейской жизнью. Слова Йодля, однако, удивительно точно рисуют атмосферу и жизнь всей ставки. Характерно, что в близком окружении невоенные составляли большинство; характерно и то, что большинство из них вырядились в нечто вроде военно-полевой формы, зачастую со знаками различия на собственное усмотрение. В тот период еще не так сильно беспокоило настойчивое стремление многих партийных лидеров обеспечивать необходимый противовес военным в близком окружении Гитлера; пока что их было сравнительно мало. Нет, в конечном счете в ставке господствовал именно сам Гитлер, и он отвечал за ее мировоззрение, внешний вид и атмосферу в ней.

Гитлер вовсю использовал свой опыт солдата Первой мировой войны; он оказал большое влияние на создание нового вермахта; с начала войны все свои умственные и физические силы он отдавал военным делам. Но все это не могло компенсировать того, что ему не удалось пробудить тот дух товарищества, который является главным критерием солдатского существования во всех странах и требует от каждого военнослужащего, под страхом заслужить презрение всего воинского содружества, доверия и преданности, честности и самопожертвования. Гитлер не пытался завоевать доверие окружавших его офицеров. Беспощадно отмечал их сильные стороны и слабости и всегда готов был выполнить угрозу, прозвучавшую в его речи перед высшими командирами 23 ноября 1939 года: «Я не остановлюсь ни перед чем и сокрушу любого, кто мне мешает». Он никогда не говорил прямо и честно; он всегда пытался обмануть, разыграть сцену, произвести впечатление или достичь пропагандистской цели. Вот еще один характерный отрывок из показаний Йодля на Нюрнбергском процессе, хотя здесь он описывает лишь частный случай: «Как правило, с политиками и партийными деятелями он разговаривал одним тоном и совершенно другим – с представителями вермахта, с СС – так, а с вермахтом или политиками – совершенно иначе». Он вел себя так даже в высших кругах вермахта; у него была одна-единственная цель: оградить от любой угрозы свой режим, поднять собственный авторитет и авторитет партии.

Именно все это, столь чуждое привычному для военного человека образу жизни, имел в виду Йодль, когда говорил о «штатской ставке». Именно этим объяснялся тоскливый вид у армейских офицеров в зоне 2, служивших по соседству в ОКХ; хотя они и подчинялись непосредственно Гитлеру, им не приходилось общаться с ним напрямую, и они оставались «среди себе подобных». Хороший индикатор мыслей и настроения большинства офицеров появился вскоре после того, как старшему военному помощнику пришла в голову идея приглашать иногда на трапезу к Гитлеру в зону 1 офицера из отдела «Л». Сначала младшие офицеры восприняли это с энтузиазмом, но потом пришлось составлять «разнарядку», поскольку добровольно никто идти не хотел. Вне службы они предпочитали оставаться со своими коллегами, а не слушать «застольную болтовню Гитлера».

Распорядок дня в Фельценнесте, а позднее и в других местах, был очень похож на распорядок дня в Берлине. Днем и ночью в установленное время сухопутные, военно-воздушные и военно-морские силы присылали доклады в ставку; по крайней мере дважды в сутки отдел «Л» должен был собирать эти доклады, тщательно анализировать, затем приложить карты и отправить с дежурным начальнику штаба оперативного руководства. Затем генерал Йодль готовил доклад, который проходил в комнате для совещаний в присутствии сидящего в кресле Гитлера и одних только членов его «домашнего воинства». Некоторые особо важные сообщения либо передавались по телефону главнокомандующими непосредственно Гитлеру, либо поступали в отдел «Л» и немедленно передавались Йодлю. Иногда после таких сообщений собирались специальные совещания в узком кругу, которые проходили в специальной комнате в атмосфере вечной сутолоки.

Примером странного способа ведения дел был порядок доклада и обсуждения событий на фронте. В период между кампаниями в Польше и в Норвегии вошло в привычку пытаться из ставки руководить в деталях ходом сражения, и эту систему опробовали в небольших масштабах в Норвегии. Теперь эта опасная игра продолжилась, несмотря на все предостережения Гальдера и на то, что ныне перед нами грозный противник и мы имеем дело с быстро меняющейся обстановкой. В многословных спорах рождались мнения, мнения приводили к решениям, а решения – к письменным директивам или даже прямому вмешательству в диспозиции, по поводу которых штабами уже были отданы приказы; хотя ОКХ находилось в двух шагах, делалось это, как правило, без предварительной консультации с ним. Самых лучших армейских командиров могли иногда вызвать на инструктаж по какому-то особому поводу, но, как бывало и в подготовительный период, они сталкивались там с заранее сложившимися мнениями, изменить которые мог только утомительный и бесплодный спор. Вот как описывает этот период Кейтель.

«Я ездил буквально через день, в основном на участок группы армий фон Рундштедта. Начальник его штаба генерал фон Зоденштерн был моим старым приятелем, и я вполне открыто мог говорить с ним обо всем, даже об особых требованиях фюрера. Мне не надо было задаваться вопросом, доложит он ОКХ (Гальдеру) о «вмешательстве» Верховного главнокомандующего, которое снова и снова делало меня непопулярным».

Поэтому очень скоро между этими двумя соседними штабами высшего уровня возникли трения. Но на стороне ОКВ стоял Гитлер – властвующий над всем, нетерпимый и недоверчивый; он понятия не имел о факторах времени и пространства и не хотел ждать, чтобы посмотреть, как будут развиваться события; в решающий момент, как и в случае с Нарвиком, он, видимо, испугался смелости своих решений и отказался от своих полномочий, допустив неконтролируемое развитие ситуации. Рядом с ним находился Кейтель, который, как всегда, считал своим единственным долгом поддерживать Гитлера, одновременно делая все, что мог, для того, чтобы во всех смыслах облегчить ему задачу и, где можно, устранить препятствия на пути осуществления его желаний. Влияние Йодля оказалось еще сильнее. Вероятно, он забыл обо всех уроках Норвежской кампании и, похоже, решил теперь уверить каждого, что «гений фюрера» одержит победу над «недисциплинированными генералами». Он, очевидно, не понял, что «малодушие», приписываемое им ранее Генеральному штабу, ныне оказалось исключительно прерогативой самого Гитлера. Острота разногласий явно проступает в его дневниковых записях. Наконец, опять выдвинулись на первый план мелкие трудолюбивые помощники, которые выполняли роли офицеров связи с вышестоящими оперативными штабами и просто передавали мнения и решения Гитлера без малейшего учета более широких проблем.

Вернемся теперь к ОКХ. Главнокомандующий, генерал-полковник фон Браухич, перемещался почти каждый день то по воздуху, то по земле, делая все, что было в его силах, для поддержания личного контакта с войсками. В конечном счете именно они являются самым главным и решающим фактором для любого командира, в штабе ли, в части ли, – они гораздо важнее всех планов и приказов. Однако его личная осведомленность о происходящем, видимо, не придавала ему необходимой твердости, чтобы высказать свою точку зрения в лицо Гитлеру, не мог он, видимо, и отстаивать свое бесспорное право на то, чтобы прислушивались к его советам, а не к советам ОКВ. Даже Гальдер не боролся за это. Как начальник Генерального штаба, он был высочайшим мастером своего дела и имел рядом с собой множество штабных офицеров, столь же хорошо подготовленных, мыслящих в том же направлении и связанных узами взаимного доверия. Он должен был понимать, что если выждать какое-то время, то присущее этому командному органу превосходство в конечном итоге будет доказано. Гальдер действительно в ходе этой кампании множество раз отлично проявлял себя в те моменты, когда у Гитлера сдавали нервы. Его дневник свидетельствует о его собственных заслугах и заслугах его штаба и является дошедшей до нашего времени бесценной хроникой той великой кампании.

В тени находился Геринг, бывший всегда начеку. Его офицер связи имел генеральское звание и постоянно держал его в курсе изменений взглядов в ставке. Как главнокомандующий военно-воздушными силами и кронпринц национал-социализма, он был полон решимости контролировать любой военный успех, который мог принести славу «реакционной» армии в глазах народа. Его поезд стоял неподалеку, и в критический момент его голос неизменно можно было услышать по телефону, а его внушительную фигуру увидеть входящей в ставку. По-прежнему во время его совещаний с Гитлером, как правило, не было свидетелей. Однако итог этих встреч не оставлял сомнений в том, что он оставался «заслуживающим самого большого доверия сторонником фюрера», во всяком случае, что касалось отношений с ОКХ⁸⁹. Но справедливости ради следует засвидетельствовать, что Геринг прекрасно понимал свое положение как человека военного, и позднее в ходе войны он зачастую успешно заступался за отдельных армейских офицеров, которых Гитлер приговаривал к смерти или позорным наказаниям по каким-то тривиальным мотивам.

Такое взаимодействие и маневрирование между «сильными мира сего» почти не оставляли отделу «Л» никакой свободы действий. Его сотрудники не посещали гитлеровские совещания, поэтому они даже чаще, чем армейские командиры, оказывались перед лицом готовых решений; как правило, они мало что могли сделать, чтобы оказать какое-то значимое влияние на эти решения, если только, как это было в случае с Дюнкерком, их возмущение не оказывалось столь велико, что переходило все границы. В других, менее стрессовых, ситуациях по-прежнему в ограниченных случаях возникала возможность «интерпретировать» исходящие из ставки приказы с целью либо смягчить их содержание и форму, либо ближе подогнать их к реальной обстановке.

Побудительным мотивом и основой для этой скромной деятельности с моей стороны и со стороны армейских офицеров отдела «Л» служило то обстоятельство, что мы на своем уровне поддерживали личный контакт со штабом армии и находились с ними в доверительных отношениях⁹⁰; при любой возможности мы ездили на фронт. Однако даже тогда у нас не было особой свободы действий, поскольку, за исключением тех случаев, когда это поручали помощникам Гитлера, его приказы и пожелания передавало лицо не ниже начальника штаба ОКВ.

Во время этих поездок у офицеров отдела «Л» обычно не было специального задания. Поэтому единственное, что они могли, – это навестить своих товарищей или посетить части, не имея возможности действовать в качестве «связного» ставки. Более того, Йодля на удивление мало интересовали впечатления, привезенные из этих поездок. Например, в тот день, когда был захвачен Париж, я, вернувшись мысленно к Первой мировой войне и потрясенный исторической значимостью этого события, решил вдруг полететь туда на «шторьхе» с еще одним офицером, вылетевшим на другом самолете, и приземлился на площади Согласия, где не было ни души; потом я наблюдал, как входит в город целая дивизия. Тем не менее, когда я вернулся в ставку, ни один из моих начальников не проявил ни малейшего интереса к тому, что я там увидел. Ни Гитлер, ни Йодль не проявляли благосклонности к старшим офицерам ОКВ, поддерживающим контакты с армейским штабом или посещающим передовую; очевидно, боялись, что обе стороны могут дурно влиять друг на друга, – такое никогда бы не пришло в голову любому здравомыслящему военному человеку. Эта и многие другие аналогичные подробности стали известны только после войны.

С учетом всего этого едва ли кого-то удивит, что в описании жизни в верховной ставке, представленном в последующих главах, доминирующими покажутся трения и разногласия между старшими офицерами ОКВ и ОКХ. Там имел место глубоко укоренившийся антагонизм, и даже в «период ошеломляющего военного успеха» он оказался сильнее, чем чувство товарищества, которое, может быть, на время возникло в результате этих побед. Достаточно часто сами успехи приводили к новым обострениям, ибо, как с военной, так и с политической точки зрения, достигнутые под руководством Гитлера, они были не чем иным, как «тщетными победами».