Глава VII. Изгнание и возвращение

Через несколько дней после нашей свадьбы я отправился в Санкт-Петербург, чтобы сообщить об этом отцу, а на следующий день с той же целью посетить Государя. Отец принял это известие с радостью. Однако в день моего прибытия, после обеда, когда мы в небольшой компании играли в бридж, отцу сообщили, что министр двора граф Фредерикc прибыл с поручением и спрашивает его. Подобные поздние визиты не сулят, как правило, ничего хорошего. Я даже догадывался, чем он вызван, но совершенно не предполагал, что меры против меня окажутся столь суровыми. Они явились для нашей семьи настоящим ударом.

Граф Фредерике объявил, что по Высочайшему повелению я лишаюсь всех наград, что я исключен из состава армии и флота и в течение 48 часов должен покинуть Россию. Таким образом мне было дано понять, что я, по сути дела, поставлен вне закона.

Строгость этого решения совершенно ошеломила нас, так как Государь никогда прежде не намекал на возможность таких суровых мер в отношении меня и Даки. Более того, когда бы я ни поднимал этот вопрос, он всегда выражал искреннюю надежду, что все образуется.

Впоследствии, когда я вернулся на родину и всем распрям пришел конец, они с Государыней были бесконечно добры ко мне и Даки, но теперь мне предстояло отправиться в изгнание.

Отец был возмущен отношением племянника и на следующий день отправился к нему и, когда выяснилось, что ничего уже нельзя изменить, подал прошение об отставке с поста главнокомандующего Санкт-Петербургского гарнизона и военного округа.

Моя жена встретила меня в Берлине. Оттуда мы поехали в Кобург. Из-за суровости решения, вынесенного в Санкт-Петербурге, наш брак, увы, не принес ей, английской принцессе, титула Великой княгини. Однако разразившаяся буря нисколько не омрачила нашей радости от возможности быть наконец вместе, и жизнь манила обещанием счастья.

Мы провели восхитительную зиму в Каннах, куда прибыли на автомобиле через Страсбург, где посетили отца моего шурина, наместника Эльзас-Лотарингии князя Гогенлоэ-Лангенбургского. Мы остановились на ночь в его замке в этом очень красивом городе, ставшем свидетелем многих драматических событий европейской истории.

Три года изгнания и первые три года нашего супружества связаны с самыми интимными и счастливыми переживаниями моей жизни. Несмотря на крушение карьеры, утрату положения и всего прочего, я сохранил то, что было для меня всего дороже. Эти годы были радостными и пролетели незаметно, как проходит любая радость. Мы много путешествовали, в основном на автомобиле, и увидели много интересного и прекрасного.

К январю 1907 года Даки приняла православие, и 2 февраля на вилле „Эдинбург" в Кобурге у нас родился первый ребенок - Мария[58].

Осенью 1908 года в Париже я получил телеграмму, извещавшую о кончине дяди Алексея Александровича и о том, что мне разрешалось приехать в Россию на похороны. Так, даже в своей смерти он пришел мне на помощь, как всегда делал в течение всей жизни. В моей памяти он останется одним из самых достойных и благородных людей, которых я когда-либо знал. Подобно своему брату, дяде Саше, он воплощал тип старинных русских героев и был настоящим богатырем по облику и характеру.

Мой брат Борис получил для меня согласие Государя присутствовать на похоронах в военном мундире. Таким образом, смерть дяди Алексея стала первым шагом на пути к моей полной реабилитации.

Я провел два дня с родителями, а потом вернулся в Канны к моей Даки и маленькой Маше.

В начале 1909 года мой отец серьезно заболел. Он скончался 13 февраля. Тем временем Борис всеми силами старался добиться моей реабилитации. За несколько дней до смерти отца я получил от матери короткую телеграмму: „Та femme est Grande Duchesse" (Твоя жена - Великая княгиня). Я все еще храню ее вместе с теми семейными реликвиями, которые мне удалось спасти в революционной катастрофе[59].

Эти несколько слов означали, что я восстановлен во всех правах и могу вернуться. Теперь Государь и Государыня относились к нам обоим с величайшей добротой и симпатией. Я приехал в Россию на похороны отца. Его смерть явилась для меня очень тяжелой утратой, поскольку в течение всей своей жизни, как я уже упоминал ранее, он был мне не только любящим отцом и добрым другом, но и надежной опорой в минуты печалей и тревог. Как и в случае с дядей Алексеем, его смерть способствовала моему возвращению. Даже на смертном одре они думали о тех, кто в них нуждался. Они воплощали в себе все самое лучшее и благородное, что есть в человеке. Как знать, если бы они не умерли, мы бы могли избежать многое из того, что произошло потом.

9 мая 1909 года в нашем парижском доме на авеню Анри Мартен родилась наша вторая дочь Кира[60]. Вскоре после ее рождения я был назначен старшим помощником на легкий крейсер „Олег".

Мы занимались обычными флотскими учениями и стрельбой в Балтийском море, а затем, когда весь флот вернулся в Кронштадт на зимнюю стоянку, „Олег" получил приказ следовать в Средиземное море, где, как я уже говорил, у нас было несколько кораблей в составе международной эскадры, патрулировавшей в Эгейском море. Ее базой была Суда на острове Крит.

Я сушей добрался до Каннов, где находилась моя жена с двумя малышками, а затем в Бриндизи возвратился на „Олег". После ничем не примечательной службы в Суде, которая сводилась к обычной флотской рутине, наш крейсер ушел в Пирей. Хочу отметить, что Крит - это интереснейший остров, сохранивший многое из того, что представляет ценность для исследователей доисторических эпох. Он богат уникальными сокровищами единственной в своем роде цивилизации доклассического периода. К сожалению, мне не довелось увидеть развалин Кносского дворца и других замечательных памятников эгейской культуры, которая, по всей вероятности, значительно опережала свое время. Когда я был на Крите, археологи только приступали к фундаментальным исследованиям на острове, но с тех пор обнаружено много нового, и находки позволяют предполагать, что эта островная цивилизация оказывала когда-то огромное влияние на весь средиземноморский бассейн, включая Египет и далекую Испанию.

18 апреля 1910 года я получил звание капитана I ранга.

Когда мы пришли в Пирей, моя жена была уже в Афинах, и Государь разрешил мне взять ее с собой в Тулон на борту корабля. Из Тулона она должна была поехать в Санкт-Петербург вместе с детьми, которые в то время находились в Каннах, а я продолжал на „Олеге" свое плавание домой.

Мы прибыли в Россию одновременно: она с детьми в столицу, а я на „Олеге" в Кронштадт. Это была наша первая встреча на родной земле и начало нашей супружеской жизни в России.

Шел май 1910 года. В наше распоряжение предоставили Кавалерский дом в Царском Селе, красивое здание с просторными и удобными помещениями.

Началась тихая семейная жизнь. Конечно, мы бывали при дворе и выезжали в свет, но светская жизнь была довольно скромной и не шла ни в какое сравнение с блестящими приемами и празднествами царствования дяди Саши и первых лет правления покойного Государя, если не считать юбилейных торжеств, состоявшихся в 1913 году по случаю 300-летней годовщины восшествия на престол первого из Романовых.

Осенью 1910 года я поступил в Морскую академию, которая более других наших учебных заведений походила на Гринвич. Здесь офицеры флота совершенствовались в различных специальностях или готовились к работе в Адмиралтействе. Я был слушателем академии два года и окончил ее в 1912 году.

Автомобильный клуб, основанный дворянством прибалтийских губерний России, устраивал ежегодные пробеги, которые назывались „Ралли Виктория" в честь моей жены. Это было хорошо организованное и увлекательное мероприятие, включавшее посещение многих знаменитых замков трех прибалтийских губерний. Члены клуба устраивали для нас приемы, а владельцы замков, встречавшихся на пути, очень гостеприимно принимали нас в своих поместьях. Меня особенно поразила величавая красота некоторых уголков Лифляндии. Мы посетили замок Кремон в имении Павла Павловича Ливена. Я его хорошо помню - он расположен среди великолепной природы в красивой долине реки Аа[61]. Господство на этих землях Тевтонского ордена[62] и шведов, начиная с XIII века и до 1721 года, когда Петр Великий отвоевал их у Карла XII, оставило полунемецкий, полускандинавский отпечаток на опрятных деревенских домиках, фермах и церквах. Рига, столица Лифляндии, поразительно напоминает северонемецкий портовый город. В то время она являлась одним из наших крупнейших портовых и промышленных центров. Ее гавань кишела судами, так как здесь проходил важный торговый путь России. Сюда стекались железнодорожные грузы со всех концов страны и далее морем шли на Запад. В живописных уголках старых кварталов Риги есть дома XVI-XVII веков и три красивые церкви, построенные в ганзейском стиле.

Из Риги мы с Даки отправились на автомобиле в Германию и Кобург.

Ранней весной 1912 года я закончил Морскую академию и был назначен командиром „Олега". Когда я поднялся на его борт в Либаве, флот еще стоял во льдах. Лед и снег, так воспеваемые сейчас из-за модного увлечения зимним спортом, для всех нас были настоящим проклятьем. Чтобы выйти в море, нам приходилось ждать, когда очистится акватория.

Хотя мне уже приходилось командовать кораблем, когда мы потеряли капитана на „Нахимове", сейчас я стал командиром в полном смысле этого слова. Я наравне со всеми продвигался по служебной лестнице, делил опасности, тяготы и превратности морской службы, испытал ужас смерти, и вот сейчас сбылись мои честолюбивые мечты - у меня был собственный корабль. К сожалению, опыт Порт-Артура повлиял на меня самым злополучным образом. У меня появился страх перед морем, не оставлявший меня много лет. Эта естественная реакция психики стала настоящей бедой, потому что постоянно мешала моей карьере.

Мне часто виделась во сне темная пучина водоворота и слышался рев тонущего корабля, который увлекал за собой сотни людей, отчаянно цеплявшихся за его остов. Всякий раз, когда я оказывался на море, меня преследовал призрак этой катастрофы, и прошло много лет, прежде чем он покинул меня.

В начале лета того же года мы приняли участие в учениях Балтийского флота под командованием адмирала Эссена, который полностью реорганизовал наш флот в соответствии с современными требованиями, сделав его боеспособным во всех отношениях. Мы извлекли урок из японской войны, и благодаря энергии и старанию адмирала наш флот был в то время одним из лучших в мире по своему составу.

В июле 1912 года в Стокгольме, если не ошибаюсь, должны были состояться Олимпийские игры, возобновленные спустя 2000 лет в Афинах в 1910 году[63]. Как и у древних, они были призваны напомнить народам мира что, несмотря на территориальные различия, они являются членами одной семьи и цивилизации.

Государь назначил меня официальным представителем Российской Империи на этих Играх. Я отправился в Стокгольм на борту „Олега". Король Густав, одетый в форму русского адмирала, нанес нам официальный визит. Как командир крейсера я отдал рапорт по-русски. Король улыбнулся, заметив, что ничего не понял, но выразил уверенность, что рапорт сделан надлежащим образом.

Даки прибыла в Стокгольм на яхте Адмиралтейства, и мы чудесно провели время в этом красивом городе на островах.

Моя кузина, Великая княгиня Мария Павловна, была замужем за шведским принцем Вильгельмом и носила титул герцогини Зюдерманландской. Вместе с ними мы выезжали в свет и катались на яхте среди многочисленных гранитных шхер в живописных окрестностях столицы.

По окончании этого очень веселого и приятного визита, я ушел на „Олеге" в российские территориальные воды, где мы продолжили учения и артиллерийские стрельбы.

Поздней осенью мне с судном приказали следовать в Средиземное море, но на подходе к Ревелю меня вновь охватило чувство жуткого неотвязного страха перед морем. Я был вынужден оставить корабль и испытывал огромное сожаление, оттого что мне приходится отказываться от своего первого командования, но иного выхода не было.

Даки приехала ко мне в Ревель, и мы провели две очень счастливые недели в поместье графов Орловых-Давыдовых поблизости от этого интересного средневекового города. Из окон дома открывался великолепный вид на Ревельский залив.

Поместье принадлежало семье графини, до замужества баронессы Теклы фон Сталь. В 1935 году ее сын Серж женился на Елизавете Скот-Эллис, одной из очаровательных дочерей лорда и леди Говард де Уолден.

Я должен был вернуться на корабль в Средиземном море и вместе с женой уехал на юг Франции. Когда я собирался сесть на немецкий пароход, отправлявшийся в Порт-Саид, где тогда стоял „Олег", меня снова охватил „священный ужас" перед морем. Признаюсь, я был просто не в состоянии ступить на борт судна.

В Саутгемптоне я заказал моторную яхту, и фирма Торникрофтов уже начала ее строить, поэтому мне очень хотелось поехать в Англию и посмотреть, как идут дела.

С этой целью я отправился в Париж, чтобы сесть в поезд, идущий к Ла-Маншу, но едва я вошел в вагон, как мысль о том, что мне придется пересесть на пароход, настолько ужаснула меня, что я должен был отменить поездку. Постоянный страх моря неумолимо преследовал меня и заставил отказаться от морской карьеры. Я ничего не мог с этим поделать. Я видел много опасностей и даже смерть, но не смог найти в себе силы, чтобы побороть свою болезнь.

В это время в близком окружении императорской семьи появилась странная личность - Распутин. Об этом человеке написано много неправды, и в связи с ним сказано много несправедливого в адрес Государя и Государыни.

Хотя я лично никогда не сталкивался с Распутиным, у меня есть все основания утверждать, что его присутствие в близком окружении августейшей четы имело вполне логичное объяснение. Наследник престола царевич Алексей был единственным сыном, и совершенно естественно, что родители были к нему очень привязаны. К несчастью, он страдал гемофилией, и любая рана или ушиб вызывали у него кровотечение, которое никто не мог остановить. Его родители обращались ко всем светилам медицинского мира, но напрасно. Убедившись в том, что наука бессильна спасти их ребенка от неизлечимой болезни, Государь с Государыней пришли в отчаяние. Наследник престола был обречен.

Не знаю точно, каким образом Распутин попал в столицу, но, как известно, он был представлен Государю и Государыне кем-то из доверенного круга людей.

Уроженец сибирского захолустья, он рано потерял родителей и воспитывался вместе с другими сиротами при монастыре. Когда он достаточно повзрослел, чтобы прокормить себя, то поменял много ремесел, но нигде не задерживался надолго и, по-видимому, вел бродячий образ жизни. Вероятно, он прослыл целителем у себя на родине, излечивая крестьян от разных хворей, а это в народе считается признаком святости.

Распутина нельзя причислить ни к святым, ни к монахам, ни к сумасшедшим. Здоровый русский мужик себе на уме, он был наделен необычным даром, которому наука до сих пор не нашла объяснения. Такой дар встречается чаще среди простых людей, чем среди тех, кого коснулась цивилизация.

Тем не менее факт остается фактом, что, когда Распутина привели к постели моего больного племянника, он сумел остановить внутреннее кровотечение и избавить ребенка от ужасных болей. Не знаю, как ему это удалось, только он преуспел там, где другие терпели неудачу, и поскольку он стал незаменим, многие при дворе стремились использовать его в своих целях. Выходец из народа, он занял важное положение в столице. Успех вскружил ему голову, чего и следовало ожидать при таком быстром восхождении к славе и власти. Его испортила роскошь, к которой он не привык. Распутин знал, что люди легковерны, и изображал из себя святого. В личной жизни это был безнравственный человек, но при дворе он вел себя безукоризненно. С Государем и Государыней Распутин держался совершенно естественно и благопристойно.

К чести Распутина, ему хватило здравого крестьянского ума до конца остаться сыном народа, о благе которого он всегда радел. К нему часто обращались с просьбами о наградах и повышениях. Вообще история с Распутиным сильно преувеличена. Люди, жаждавшие попасть в его общество, получить совет или помощь, заискивали перед ним, и их лесть и восхищение развратили этого крестьянина, что вполне понятно для человека его происхождения. А между тем царевич здравствовал, и для царской четы это было самое важное. Они совсем не заслужили клеветы, обрушившейся на их головы в связи с Распутиным.

В 1913 году праздновалось 300-летие восшествия на престол Михаила, первого русского Государя нашей династии. За время правления Романовых Россия превратилась из малоизвестной страны на северо-востоке Европы в великую мировую державу.

Она достигла положения мировой державы не только благодаря вдохновенному гению Петра Великого, но и той постоянной настойчивости, с какой его предшественники и последователи выполняли выпавшую на их долю историческую миссию - создать и упрочить великую и сильную Россию.

Романовы неотделимы от России. Они связаны с ней одной судьбой, и несмотря на что эта связь сейчас временно прервана, 21 год в нашей истории - лишь короткий отрезок времени. Страны, как и люди, мужают в жизненных испытаниях, являющихся частью формирующего процесса истории, и хотя бывает трудно осознать истинное значение великих испытаний, выпадающих на долю людей или народов, но, когда пройдут годы и из отдельных видимых сейчас деталей сложится единая четкая картина,- станет ясно, почему был необходим путь на Голгофу.

На юбилейные торжества в столицу съехались представители всех российских губерний. Здесь были де-легаты из наших азиатских владений, одетые в красочные национальные одежды и сотни других посланцев почти 50 различных народностей нашей огромной страны. Вновь вспыхнул яркий луч российской славы, прежде чем погаснуть на время, прежде чем на смену свету придут горе и гнетущая тьма и величественное здание славной империи рассыпется в прах и пепел; одна-ко среди этого пепла еще теплятся искры, и когда-нибудь новая Россия поднимется подобно Фениксу навстречу еще большей славе и могуществу, чтобы продолжить путь, уготованный судьбой, и выполнить предначертанную ей в мире историческую миссию...

В том же году по поручению Государя я присутствовал на открытии мемориала солдатам русской и союзных армий, павшим в битве при Лейпциге, которая получила название „Битвы народов" и явилась началом освобождения Европы и падения Наполеона.

В конце июля 1914 года моя яхта прибыла из Саутгемптона с английским инженером и командой Гвардейского Флотского экипажа на борту. Мы с Даки совершили на ней небольшое плавание в Финском заливе и затем отправились в Прибалтику для участия в традиционном авторалли, проводившемся в тот год с необычным размахом. Мы переезжали из одного замка в другой и финишировали в Риге, где гостеприимные хозяева устроили нам банкет в фешенебельном ресторане „Штрандт". На следующий день мы собирались уехать в Кобург и уже сделали все необходимые приготовления для отъезда в Германию, как вдруг на банкет явился генерал-губернатор М. Звягинцов и зачитал телеграмму о том, что Германия объявила нам войну.

Среди всеобщего веселья известие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Должен признать, что эта война явилась крайней неожиданностью, даже более, чем японская война. Государь, который всегда был сторонником мира и доброго согласия между народами, во что бы то ни стало старался сохранить мир, но как оказалось, его министры, так часто подводившие его в прошлом и в конце концов послужившие причиной его трагедии, представили ему международную ситуацию в выгодном для них свете, нисколько не заботясь об интересах Государя и его политики, равно как и об интересах русского народа.

Наша армия все еще находилась в процессе реорганизации и совсем не была готова выступить против германской военной машины с надеждой на успех. Не прошло и десяти лет со времени катастрофической войны с Японией, а также революции, которая хотя и не привела к гибели Империи, тем не менее сильно пошатнула ее, показав, что ожидает Россию в случае еще одной неудачной войны.

Мы уехали из Риги в Царское Село на автомобиле графа Сергея Шувалова. Граф был отличным водителем, хотя порой слишком лихим. На дорогах царил страшный хаос. Они были забиты людьми, лошадьми и скотом. Резервисты направлялись на сборные пункты - мобилизация шла полным ходом.

В Пскове или Луге, точно не помню, мы пересели в поезд, так как дороги были переполнены транспортом и продвигаться на автомашине становилось невозможно. На железной дороге тоже царил хаос, и мы радовались, что нам удалось проделать остаток пути в вагоне третьего класса.

В первые дни войны все частные автомобили были реквизированы для санитарных нужд. Моя жена была среди тех, кто участвовал в организации этой службы[64], спасшей жизни тысяч людей. Работа велась в сложных, постоянно меняющихся условиях войны и поэтому требовала огромного напряжения сил. Даки немало сделала для того, чтобы ее отряд санитарного транспорта стал одной из лучших вспомогательных служб России. Он действовал с большой четкостью и абсолютной надежностью, тогда как многим другим армейским подразделениям, увы, явно не хватало этих качеств вследствие нашей полной неподготовленности к войне.

Я был назначен в военно-морское управление адмирала Русина при штабе Великого князя Николая, который был главнокомандующим в начале войны.

Ставка размещалась в Барановичах в Польше. Это было унылое, Богом забытое местечко, недалеко от знаменитой Беловежской пущи, где под охраной государства обитали последние европейские зубры. Эти леса были императорским заповедником, а сейчас, если не ошибаюсь, там находится национальный парк Польши. К концу войны там осталось всего несколько животных, которых, однако, удалось спасти от полного вымирания.

В первые недели войны мы спали в вагонах, а работали в бывших казармах железнодорожных войск, переоборудованных под служебные помещения.

Место это было глухое, оторванное от цивилизации и далекое даже от войны: мы располагались в 65 милях от фронта. Как морской офицер я с трудом находил себе применение в штабной работе и очень обрадовался, когда после года безделья Ставку перевели в Могилев.

В самые первые недели после начала военных действий мы потеряли цвет нашей армии под Танненбергом. Это было не просто поражение, это была сокрушительная катастрофа. Потери под Танненбергом были невосполнимы - мы лишились лучших наших людей.

По странному совпадению здесь в 1431 году объединенные армии Польши и Литвы разгромили войска Тевтонского ордена. Теперь, спустя 483 года, славяне и германцы вновь встретились на том же месте, но на этот раз исход сражения оказался совершенно иным.

Зачем, спрашивается, понадобилось в такой жуткой спешке перебрасывать наши совершенно неподготовленные войска через литовские дюны в Восточную Пруссию? Это было сделано, чтобы спасти французов, оказавшихся в трудном положении на Марне и срочно просивших помощи. Немцам пришлось снять два армейских корпуса на западном фронте и перебросить их через всю страну к своим восточным границам. Наше внезапное вторжение в Германию спасло союзников на западе. Но бросок был столь стремительным, что, когда армия встретилась с противником, транспорт с припасами остался далеко позади, не поспевая за войсками. Беззаветная храбрость русского солдата не смогла компенсировать отсутствие четкой организации и умелого командования, отличавших противника. К тому же Гинденбург знал каждый клочок этой земли.

Нас охватило глубокое уныние. Но положение еще более ухудшилось, когда за этой неудачей последовало сокрушительное поражение у Мазурских озер. Затем военные действия переместились на территорию России, и началась отчаянная борьба.

В конце 1914 и в течение 1915 года я совершил ряд поездок на фронт близ Варшавы, где виделся с Даки, успешно продолжавшей там свою деятельность. В отличие от многих женщин, для которых работа в Красном Кресте была лишь игрой, она выбрала для себя тяжелое и нужное дело - ей случалось выполнять свои обязанности под огнем противника.

Ожесточенные бои шли в районе Гродно, где мы вынудили немцев снять осаду Оссовца. А под Лодзью мы сумели почти полностью окружить одну из вражеских армий. Оставался лишь небольшой коридор, куда спешно стягивались наши войска, но в последний момент врагу удалось прорваться. Началась ужасная неразбериха. Немцы и русские так смешались друг с другом, что подчас невозможно было понять, кто и на чьей стороне сражается. Все время, пока шла эта страшная бойня, целая армия санитарных машин курсировала между фронтом и тылом, вывозя раненых.

Помимо деятельности на нашем западном фронте Даки совершила несколько официальных поездок в Румынию с грузами медикаментов для румынской армии. Дела у союзников шли плохо.

В 1916 году меня произвели в чин контр-адмирала и поручили командование военно-морским отрядом, который вел саперные работы на наших реках и озерах.

Когда мы работали на озерах и болотах в окрестностях Пинска, один польский дворянин пригласил меня поохотиться на лося в своих поместьях, предоставив мне желанную возможность отдохнуть от военных обязанностей. Мы ехали по бесконечным дремучим лесам, и хотя не подстрелили ни одного лося, но в этом увлекательном путешествии я открыл для себя первозданную природу неизвестной мне ранее части Европы.

Позднее в том же году я съездил на Чудское озеро. Этот огромный внутренний водоем на границе Эстляндии мог бы стать весьма уязвимым участком нашей обороны, если бы война дошла до этих мест, поэтому мы его тщательно заминировали.

Здесь мне бы хотелось сказать несколько слов о действиях русского флота во время Мировой войны. За границей мало известно о наших морских операциях. И действительно, между нашими большими кораблями и флотом противника не произошло ни одного крупного сражения. Они стояли на базе в Гельсингфорсе и редко выходили в море. Команды, деморализованные бездействием, подобно войскам армейского резерва, попали под влияние революционной пропаганды. Позднее Балтийский флот сыграл важную роль в драматических революционных событиях, и после падения демократического Временного правительства Керенского партия большевиков смогла захватить власть главным образом благодаря матросам этого флота.

Ситуация была совсем иной на наших эсминцах, легких крейсерах, подводных лодках и судах малого водоизмещения. Они постоянно вели активные действия в водах противника и удачной постановкой мин нанесли большой ущерб немецкому флоту. Германия вывозила всю железную руду из Швеции, и наши корабли создавали большие препятствия для ее транспортировки.

Мы в совершенстве освоили тактику минирования, в результате чего немецкий флот потерял немало кораблей как в своих, так и в наших водах. С нами успешно взаимодействовали британские подводные лодки, которым удалось уничтожить несколько больших вражеских кораблей.

Моряки на флотилиях наших эсминцев, подводных лодок и тральщиков, постоянно занятые в военных действиях и сидевшие без дела только зимой, когда лед препятствовал выходу в море, остались верными присяге до конца.

Хотя у нас имелись первоклассные современные военные корабли, часть которых была впервые оснащена трехствольными башнями, превосходство немецкого флота являлось настолько очевидным, что вступать с ними в серьезное сражение было бы крайним безрассудством.

Тем временем на наших сухопутных фронтах мы перешли к окопной войне. Везде чувствовался упадок духа. Да и вся страна порядком устала от напряжения, связанного с войной. Государственный механизм начал давать сбои. Поезда опаздывали, отмечался рост преступности и воровства. В промышленных районах проходили забастовки, ощущалось недовольство среди всех слоев населения, а революционные элементы старались использовать удобный момент с максимальной для себя выгодой; к этому они готовились со времени провала революции 1905 года. Между тем Государь возложил на себя обязанности Верховного Главнокомандующего наших армий.

Сосредоточение командования в руках одного человека значительно повлияло на наши военные успехи. Прекратилась бесконечная постыдная сдача одной укрепленной позиции за другой. Оборудование и снаряжение, нехватка которых была ранее так ощутительна, теперь в изобилии поступали через Архангельск из Америки и других союзных стран, а когда архангельская гавань замерзла, корабли стали приходить в Мурманск, ранее именовавшийся Романовском. Он расположен недалеко от границы с Норвегией и открыт для навигации даже в зимние месяцы, хотя и находится за Полярным кругом. Строительство железной дороги из Мурманска вглубь страны как раз подходило к концу.

Наконец-то у наших армий было все необходимое, и впервые после начала войны появилась даже надежда на ее победное завершение. Мы перехватили инициативу на различных участках германского фронта, что случалось и прежде в других точках нашей чрезмерно растянутой фронтовой линии. Полная реорганизация, перевооружение и перегруппировка проходили во всех частях наших вооруженных сил. Люди почувствовали оптимизм и уверенность в своих силах. Противник терпел неудачи. Наступление по всей линии фронта было запланировано на апрель 1917 года, и если бы не революция, то наши армии сумели бы прорвать германский фронт (что, собственно, уже и происходило на отдельных участках), и тогда бы нас ничто не могло остановить. В войсках царило воодушевление, рожденное уверенностью в победе. Это внезапное изменение ситуации в нашу пользу не ощущалось в тылу, где дела у правительства шли все хуже и хуже. Принятие Государем верховного главнокомандования приветствовалось солдатами - на фронте возродилась надежда. Но за ней крылся все возрастающий разлад.

Я часто имел возможность встречаться с Государем в его Ставке в Могилеве, поскольку состоял в его штабе. Он редко говорил со мной о войне и был заметно переутомлен. Те, кого он назначал на важные должности, за редким исключением, плохо соответствовали своим постам. Государь чувствовал, что может доверять лишь немногим из своего окружения. Министры то и дело менялись, что приводило к нестабильности и неопределенности.

В целом ситуация создавала ощущение, будто балансируешь на краю пропасти или стоишь среди трясины. Страна напоминала тонущий корабль с мятежным экипажем на борту. Государь отдавал приказы, а гражданские власти выполняли их несвоевременно или не давали им хода, а иногда и вовсе игнорировали их. Самое печальное, пока наши солдаты воевали, не жалея себя, люди в чиновничьих креслах, казалось, не пытались прекратить растущий беспорядок и предотвратить крах; между тем агенты революции использовали все средства для разжигания недовольства.

Наши румынские союзники потерпели серьезную неудачу, в результате чего на их участке фронта образовалась брешь. Мы отправили им на помощь несколько армейских соединений, которым удалось остановить натиск врага и спасти страну от полной оккупации. В конце 1916 года моя жена в последний раз ездила в Румынию с грузом продовольствия и медикаментов для армии и оставалась там до начала 1917 года.

Я имел хорошую возможность оценить ситуацию на наших фронтах, поскольку Государь часто посылал меня вручать награды в войсках. Солдаты действующей армии проявляли стоическое, близкое к фатализму, мужество, великую преданность своему Отечеству и Государю Императору и веру в победу. Ничего подобного, увы, не наблюдалось в войсках резерва: резервисты были заражены революционными идеями, зачастую даже непонятными этим простым крестьянам.

Страна была истощена и напоминала больной организм, легко подверженный любой инфекции. Поэтому поездки на фронт приносили мне облегчение.

В начале 1917 года я поехал в Мурманск, куда только что прибыли три военных корабля, купленные у японского правительства и ранее принадлежавшие нам. Они были захвачены японцами при взятии Порт-Артура и модернизированы. По прибытии я нашел корабли в превосходном состоянии.

Когда я поехал в Мурманск, новая железная дорога была только что построена. На строительстве работали немецкие и австрийские военнопленные. Я нашел, что они содержались очень неплохо, но из-за суровых климатических условий в этих северных районах смертность среди них была высокой.

Дорога проходила через бескрайние дремучие леса, переходящие в тундру. Эти огромные почти не населенные болота на севере Европы, несмотря на крайнюю унылость и безлюдность, имеют ту особую прелесть, какой природа наделяет иногда пустынные уголки земли, чтобы показать свое величие и размах. Беспредельность заполярных просторов проникнута каким-то странным очарованием, и чем ближе поезд подходил в норвежской границе, тем отчетливее выступала первобытная красота этих мест. Больше всего меня поразила угрюмость дикой северной природы, когда мы подъезжали к Норвегии и Баренцеву морю. Район Мурманска тогда еще только осваивался. Он расположен на скалистом побережье, которое омывается суровым и бурным морем, простирающимся далеко на север.

В этих северных пустынях проживают лопари, самый первобытный народ Европы, существующий исключительно за счет своих оленьих стад, единственного их богатства. К востоку от них живет множество первобытных кочевых народов, родственных эскимосам и американским индейцам и имеющих с ними много общего.

Мурманский порт расположен в очень удобном месте, а вдоль побережья есть еще несколько превосходных естественных гаваней.

В это время Даки еще находилась в Яссах в Румынии. Она вернулась в Петроград через Киев, и в начале февраля мы встретились в столице, где я принял командование Гвардейским экипажем.

Между тем беспорядки в тылу нарастали. В столице наблюдались перебои с продуктами питания, особенно с хлебом, но положение еще не стало критическим. Железная дорога работала плохо. Преступность и насилие росли с каждым днем, и банды хулиганов часто нападали даже на полицию. Правительство почти ничего не делало для прекращения беспорядка в Петрограде. В промышленных районах и фабричных городах проходили стачки и демонстрации рабочих. Дисциплина среди миллионного войска солдат запаса сильно пошатнулась. Поступали донесения о бунтах в казармах и нападениях на офицеров.

Трудно было избавиться от ощущения, что все здание истощенной Империи угрожающе покачнулось и крах неминуем. Если бы в то время были приняты энергичные меры, чтобы предупредить назревающую бурю, то все еще можно было спасти. Но ничего не предпринималось, и все, как будто намеренно, было оставлено на волю случая.

Во второй половине февраля толпа вышла из-под контроля и начались массовые убийства полицейских. В казармах солдаты запаса арестовывали или даже избивали офицеров. На улицах происходили вооруженные стычки между враждующими преступными шайками. Хулиганы и бандиты стали хозяевами положения.

События в тылу никак не повлияли на Гвардейский экипаж, и он сохранял верность мне, моим офицерам и армиям на фронте. Также надо сказать, что простонародье и мятежные солдаты столицы не были особенно враждебно настроены к Государю. Судя по их разговорам и публичным выступлениям, они требовали хлеба, мира, земли и прочих благ. При этом они не понимали многого из того, о чем сами же кричали на улицах и что слышали от агентов революции, а лишь подхватывали лозунги и повторяли их как попугаи. Народ, как таковой, оставался верным Государю, в отличие от людей в его окружении и министерствах. Что касается солдат столичного гарнизона, то они были обеспечены всем необходимым и почти ничего не делали.

Тем временем Государь по-прежнему оставался в Могилеве, отдавая приказы, которые иногда даже не доходили до исполнителей. Он, в частности, распорядился перебросить один гвардейский полк в столицу для наведения порядка, но депеша, отправленная командующему конной гвардией, была перехвачена, так и не достигнув адресата.

Надо отметить, что почву для революции подготовили именно те люди, которые были обязаны своим высоким положением Государю. Русский народ не виноват, он был обманут. Справедливо говорится, что „революции вынашиваются под цилиндрами", в головах образованной публики, „интеллигенции" из профессоров и социальных теоретиков.

Никто, кроме них, не хотел революции, и именно на них лежит вина за смерть Государя и за те муки, которые вот уже 21 год терпит Россия.

Командующие столичными частями находились в полной растерянности. Известие о мятеже на Балтийском флоте еще более усугубило положение. Люди жили в страхе за собственную жизнь.

Некоторые советовали Государю заключить сепаратный мир с Германией. Немцы делали пробные предложения на этот счет. Константинополь, объект наших исторических амбиций, и Дарданеллы могли бы стать нашими, однако Государь на все эти предложения неизменно отвечал, что останется верным делу войны и своему союзническому долгу, что он и делал до конца своей жизни.

Потом, когда произошла революция, наши бывшие союзники, ради которых мы стольким пожертвовали, с радостью приветствовали в своей либеральной печати „славную русскую революцию". А ведь война с немцами велась в защиту демократии во всем мире! И если это так, то миллионы людей, сражавшиеся за дело демократии в величайшей бойне за всю историю человечества, навеки запятнавшей всю западную цивилизацию, погибли напрасно.

Один из моих батальонов нес охрану императорской семьи в Царском Селе, но положение в столице стало чрезвычайно опасным, и я приказал ему вернуться в столицу. Это были чуть ли не единственные преданные войска, которым можно было доверить наведение порядка, если бы ситуация еще более ухудшилась. Государыня согласилась на эту вынужденную меру, и в Царское были отправлены другие войска, хорошо справлявшиеся со своими обязанностями.

Столичные военачальники отдавали противоречивые приказы. То они посылали солдат занимать какие-то улицы, то предпринимали еще что-нибудь столь же бесполезное, тогда как единственным верным шагом было бы передать всю полноту власти военным. Только это могло спасти положение. Одного-двух полков с фронта было бы достаточно, чтобы в несколько часов восстановить порядок.

В столице воцарились хаос, беззаконие и диктат толпы. Уличная стрельба не прекращалась ни днем, ни ночью, причем трудно было понять, кто с кем воюет. Петроград оказался в руках у враждующих преступных банд, которые бродили повсюду, грабя магазины и склады. По ночам они собирались вокруг костров на перекрестках, устанавливали свои пулеметы и развлекались тем, что орали, пели и стреляли в каждого, кто осмеливался показаться на пустынных улицах обреченного города. Вооруженные бандиты грабили винные погреба гостиниц и частных домов, и от них можно было ожидать все что угодно. Они еще больше обнаглели, когда поняли, что против мятежников не принимается никаких мер, и почувствовали власть в своих руках.

Как-то раз вооруженный сброд ворвался во двор моего дома, и главари потребовали встречи со мной. Я вышел к ним, приготовившись к худшему, но, к моему великому удивлению, они довольно вежливо попросили меня одолжить им автомобиль, чтобы ехать в Думу. Я согласился при условии, что они его не разобьют. После чего они закричали „Ура!" и попросили меня возглавить их компанию. Думаю, что в этой просьбе выразилась насущная потребность масс: они ощущали отсутствие руководства и были еще тогда достаточно безвредны.

Никто не знал, что стало с Государем и где он находится. Отсутствие кормчего у кормила власти или, по крайней мере, хоть какого-либо подобия руководства ощущалось всеми. Если бы в тот момент нашлась твердая рука, способная вести государственный корабль по заданному курсу, то даже мятежные солдаты и толпа двинулись бы вслед, куда бы их ни повели. Это были скорее овцы без пастыря, чем кровожадная волчья стая.

Именно это отсутствие политической воли и было потом использовано большевиками. Они установили руководство и курс, который привел страну к тирании и кровопролитию, не имеющим исторических параллелей.

Однажды ко мне пришел очень встревоженный офицер Гвардейского экипажа и сообщил, что мои матросы посадили под замок офицеров и в казармах назревают серьезные беспорядки. Я сразу поспешил туда, чтобы поговорить с матросами. Они были агрессивно настроены, и хотя мне удалось восстановить спокойствие, все это было крайне неприятно. Однако я убедился, что, несмотря на революцию и анархию, мои люди оставались преданными мне. Они сами вызвались по очереди охранять меня и мою семью, и несмотря на всеобщий хаос, нам никто не доставлял неприятностей. Каждый вечер ко мне заходили друзья, чтобы узнать, все ли в порядке, и обсудить положение. При этом они рисковали жизнью, так как по ночам без разбора стреляли в каждого, кто выходил на улицу.

Это было время самых невероятных слухов и полного отсутствия достоверной информации.

В последние дни февраля анархия в столице достигла таких масштабов, что правительство[65] обратилось к солдатам и командирам с воззванием, предлагая прийти к Думе и таким образом продемонстрировать лояльность. Этой мерой правительство предполагало хоть в какой-то степени восстановить порядок. Оно надеялось, что если бы удалось привлечь войска к исполнению экстренных мер в столице, то еще можно было бы вернуть жизнь в прежнее русло и покончить с разгулом преступности.

Между тем из Могилева не приходило никаких известий, только невероятные слухи. Никто точно не знал, где находится Государь, кроме того, что он с верными ему войсками пытался на своем поезде прорваться в Царское Село через кордоны мятежников.

Распоряжение правительства поставило меня в очень неловкое положение. Так как я командовал Гвардейским экипажем, входящим в состав столичного гарнизона, приказ правительства - последнего, хотя жалкого прибежища власти в Петрограде - распространялся на моих подчиненных, точно так же как на все другие войска, и, более того, он касался меня лично как командира.

Я должен был решить, следует ли мне подчиниться приказу правительства и привести моих матросов к Думе или же подать в отставку, бросив их на произвол судьбы в водовороте революции. До сих пор мне удавалось поддерживать дисциплину и верность долгу в Экипаже - единственном благонадежном подразделении столицы. Нелегко было уберечь их от революционной заразы. Если бы они в тот момент лишились командира, это лишь ухудшило бы ситуацию. Меня заботило только одно: любыми средствами, даже ценой собственной чести, способствовать восстановлению порядка в столице, сделать все возможное, чтобы Государь мог вернуться в столицу.

Правительство еще не стало откровенно революционным, хотя и склонялось к этому. Как я говорил, оно оставалось последней опорой среди всеобщего краха. Если бы Государь вернулся с верными ему войсками и был восстановлен порядок, то все можно было бы спасти. Надежда пока еще оставалась.

С такими мыслями я отправился в казармы Гвардейского экипажа, все еще надеясь, что мне не придется испить горькой чаши, однако когда я прибыл, то оказалось, что мне не нужно делать никакого выбора: гвардейцы сами хотели идти к Думе.

Итак, я направился к Думе во главе батальона Гвардейского экипажа. По пути нас обстреляли пехотинцы, и я пересел в автомобиль.

В Думе царило „вавилонское столпотворение". Солдаты в расстегнутых гимнастерках и в сдвинутых на затылок шапках старались перекричать друг друга. Депутаты до хрипоты надрывали голос. Творилось что-то невообразимое. Клубы табачного дыма наполняли воздух, пол усеян рваной бумагой - всюду была ужасная грязь. Прикладами винтовок солдаты с руганью загоняли офицеров на лестницы. Многих офицеров я хорошо знал... И все это происходило в резиденции либерального правительства. Либерализм и социализм выражали себя в полной анархии.

В этой тягостной атмосфере я провел остаток дня под охраной своих матросов. Поздно вечером ко мне в комнату зашел студент Горного института и сказал, что меня ждет машина и я могу ехать.

На обратном пути нас остановила вооруженная банда и потребовала сказать, кто мы такие. Студент крикнул: „Товарищи, мы студенты!", после чего нас пропустили. Некоторые здания были охвачены пожаром и освещали нам путь своим зловещим светом. По улицам бродил вооруженный, орущий сброд. Совсем рядом слышалась ружейная и пулеметная стрельба.

Волнения и беспорядки, не остановленные вовремя, перекинулись в Москву и другие города. Россия гибла прямо на наших глазах.

Приехав домой, я застал жену в состоянии крайней тревоги, она была очень обеспокоена моим долгим отсутствием, считая, что меня уже нет в живых.

Вскоре после этого трагического дня порядок был восстановлен и жизнь возвращалась в обычное русло. Столица пробуждалась от страшного кошмара. Весь этот печальный и опасный фарс, на мой взгляд, свидетельствовал о торжестве хаоса и беспочвенного утопизма. Я понял, что настал конец, что время решительных действий упущено и что страна стремительно погружается в анархию, кровопролитие и разруху во имя неких абстрактных идеалов.

3 марта 1917 года по старому стилю наступила внезапная развязка ужасной трагедии. Это была катастрофа.

В ночь на 3 марта Государь отрекся от престола от своего имени и от имени цесаревича Алексея. Великий князь Михаил отказался принять на себя управление страной. Вся власть перешла к правительству.

Это был самый печальный день в моей жизни. Будущее утратило всякий смысл. Если до сих пор оставалась еще какая-то надежда, то теперь суровая реальность предстала во всей своей безжизненной пустоте. Казалось, будто сама земля разверзлась под ногами. Все, ради чего мы работали, боролись и страдали, было напрасно.

Когда весть о катастрофе дошла до фронта, в нее поначалу отказывались верить. Войска были уверены в благополучном исходе войны. Наступление, назначенное на апрель, должно было окончиться долгожданной победой, выстраданной ими в суровые годы войны.

На фронте заподозрили измену. Многие закаленные бойцы плакали, узнав об отречении. Они не питали зла к Государю. Они поняли, что он был предан и покинут. Полки ждали приказа идти в столицу и расправиться с предателями, но ждали напрасно - приказа не поступило.

Как только я узнал о случившемся, то немедленно подал в отставку и с тяжелым сердцем пошел к гвардейцам. Я сказал, что в моем положении не могу больше руководить ими и призвал их оставаться преданными отечеству, сохранять дисциплину и подчиняться старшим по званию. Я добавил, что двадцать лет служил вместе с ними и что этот день был самым тяжелым в моей жизни.

Так же как у закаленных бойцов на фронте, у моих матросов на глазах появились слезы, когда они услышали об отречении Государя. Они бросились ко мне, подхватили на руки и, подняв к себе на плечи, кричали: „Мы всегда будем с вами!"

Некоторые из Экипажа по-прежнему навещали меня и охраняли до тех пор, пока мы с семьей не уехали из столицы. Один из моих матросов, даже когда мы были в Финляндии, приносил нам продукты, вино, печенье и всевозможные деликатесы. Он судил о революции здравым умом человека из народа, говоря, что эта комедия плохо кончится.

Вот к чему привело учение о прогрессе и просвещении, о свободе и так называемом „согласии". Но этот до смешного невинный фарс не идет ни в какое сравнение с так называемым "социальным экспериментом" революции, стоившим России почти 50 миллионов человеческих жизней. Если бы эта жертва и вправду привела к марксистскому раю па земле и всеобщему благоденствию, и то эта цена была бы слишком высока, но она не дала ничего, кроме голода, не прекращающегося уже более двадцати лет, наихудшего вида тирании и полного отрицания всех естественных прав личности. Эта утопическая доктрина принесла больше страданий, кровопролития и лишений, чем самые беспощадные истребительные войны, которые велись когда-либо в истории самыми жестокими завоевателями.

В Пасхальную субботу ко мне пришла делегация моих матросов, они настоятельно просили меня присутствовать на Пасхальной службе. Мы тотчас же отправились в церковь Гвардейского экипажа, где мне отвели мое обычное место. Это была моя последняя Пасха на русской земле.

Мы оставались в столице до мая 1917 года. Хотя и был восстановлен некоторый порядок, это было всего лишь затишье перед бурей, собиравшейся над страной. Любопытно, что в течение мартовских волнений газ, вода и электричество ни разу не отключались. Воцарилось спокойствие, но оно было таким же обманчивым, как небо в азиатских морях перед тайфуном.

Мне стоило большого труда получить разрешение правительства на выезд с семьей в Финляндию. Мой отъезд был без лишнего шума подготовлен специально уполномоченным чиновником.

В июне 1917 года я с дочерьми отправился на поезде из Петербурга в Финляндию. Вслед за нами выехала Даки.

Так началось мое изгнание, которое продолжается уже двадцать второй год. Я покидал Россию. Впереди меня ожидало неизвестное будущее, а позади сгущались тени ночи. Но и посреди этой мглы светил луч надежды. Эта надежда все еще живет во мне и никогда меня не покинет.

[1] Александра II.

[2] Великий князь Сергей Александрович, генерал-губернатор Москвы, убит в 1905. Его жена - Великая княгиня Елизавета, принцесса Гессенская, была сестрой Императрицы Александры Феодоровны.

[3] Александр III.

[4] Великий князь Павел Александрович, был женат на греческой принцессе Александре. Их дети: Великий князь Дмитрий и Великая княгиня Мария.

[5] Императрица Мария Александровна, урожденная принцесса Мария Гессен-Дармштадтская (1824-1880).

[6] Великий князь Константин Николаевич (1827-1892).

[7] Великий князь Николай Николаевич Старший (1831 -1891).

[8] Великий князь Михаил Николаевич (1832-1909).

[9] Великая княгиня Александра Иосифовна

[10] Великий герцог Фридрих-Франц IV.

[11] Император Александр III.

[12] Императрица Мария Федоровна, жена Александра III.

[13] Великий князь Михаил, младший сын Александра III.

[14] Женская средняя школа, в основном, для сирот.

[15] Имеется в виду Красное Село в окрестностях Петербурга, летний лагерь Императорской гвардии.

[16] Великий герцог Фридрих-Франц III Мекленбург-Шверинский.

[17] Великая княгиня Александра Георгиевна.

[29] Замок Герцога Альфреда Эдинбургского в окрестностях Ниццы (Франция).

[30] Деян. 37,39-44.

[31] Впоследствии он стал послом России в Вашингтоне.

[32] „Forty Years of Diplomacy "by Baron Rosen, George Allen and Unwin, Ltd., 1922.

[33] Харуко.

[34] Бансай (японск.).

[35] Императорская столица, центр синтоистской религии.

[36] Гавайи.

[37] Эрнст-Людвиг.

[38] Сестра Императора Николая II.

[39] Великий князь Николай Михайлович, сын Великого князя Михаила и Ольги Федоровны, принцессы Баденской, растрелянный большевиками 30 января 1919 года в Петропавловской крепости.

[40] Великий князь Александр Михайлович, командир „Ростислава".

[41] Городок в Германии, вблизи Франкфурта. Резиденция Великого Герцога Гессен-Дармштадтского.

[42] Альберт, Великий герцог Саксен-Кобург-Готский, супруг Королевы Виктории Великобританской.

[43] Английское Ducky - уточка.

[44] Аббас-Хильми.

[45] Голландское название Джакарты, столицы Индонезии.

[46] Цыси.

[47] Тунчжи.

[48] Гуансюй.

[49] Император Николай II.

[50] И-Хиеунг.

[51] Карлос II - король Португалии, сын короля Луиса I и донны Марии, дочери короля Италии Виктора Эммануила I.

[52] Имеется в виду Антониу Салазар, правивший Португалией с 1932 по 1968 год.

[53] „Варяг" был затоплен, а „Кореец" взорван 9 февраля 1904 года.

[54] Министр финансов с 1892 года, Председатель Комитета Министров с 1903 года, Председатель Совета Министров в 1905-1906 гг.

[55] Великая княгиня Елизавета Федоровна.

[56] Дата указана по новому стилю.

[57] Превосходное описание похода Балтийской эскадры и битвы при Цусиме можно найти в книге Фрэнка Тисса „Цусима", изд-во Пауля Жолнея, Берлин, Вена, Лейпциг, 1937.

[58] Великая княгиня Мария Кирилловна, принцесса Лейнингенская, жена принца Фридриха-Карла Лейнингенского.

[59] Неточность. Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату о предоставлении Виктории Феодоровне титула Великой Княгини и Марии Кирилловне титула Княжны Императорской Крови датирован 15 июля 1907 г. Накануне смерти отца Великий Князь Кирилл Владимирович был освобожден от всех прочих санкций и восстановлен в прежнем чине и звании.

[60] Великая княгиня Кира Кирилловна; жена прусского принца Луи-Фердинанда, Главы Германского Императорского и Прусского Королевского Дома.

[61] Немецкое название реки Лиелупе.

[62] Тевтонский орден пришел на берега Ливонии около 1225 года завоевал область, в которую позднее вошли Курляндия, Лифляндия и Эстляндия. На этих землях орден утвердился до конца XIV столетия. Около 1585 года орден был секуляризирован. Лифляндия стала польской провинцией, Курляндия - вассальным герцогством Польши, а Эстляндия подчинилась шведам. В 1621 году бывшая тогда польской провинцией Лифляндия была завоевана шведским королем Густавом Адольфом. Позднее Эстляндия и Лифляндия по Ништадтскому мирному договору отошли к России.

[63] Игры в Афинах состоялись в 1896 году.

[64] Русские императорские организации, такие как Красный Крест, школы и больницы, финансировались либо членами императорской семьи, либо объединениями такого рода, как дворянские или купеческие собрания и губернские советы.