Вернер Штиллер «агент. Моя жизнь в трех разведках»
жүктеу/скачать 1.17 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- ПОПЫТКА КОНТАКТА С ДРУГОЙ СТОРОНОЙ
ПЕРВЫЙ РАБОЧИЙ ОПЫТ Первое время после моего поступления на службу в МГБ 1 августа 1972 года мне приходилось для «акклиматизации» выполнять разные рутинные поручения и продолжить военную подготовку. Она включала обучение на парашютиста, что меня очень радовало. В 1973 году я, как и многие другие, привлекался к обеспечению безопасности на Международном фестивале молодежи и студентов в Берлине, во время которого меня распределили в группу охраны Ясира Арафата. Потом работа стала интересней. Однажды я получил отчет управления «Объекта Висмут». Это было подразделение МГБ, занимавшееся защитой урановых месторождений ГДР. Во время Второй мировой войны Советский Союз с помощью своих агентов, таких как Клаус Фукс, узнал об американо-британском проекте создания атомной бомбы и даже получил важные документы и материалы, касающиеся ее конструкции, в дальнейшем получившие свое дальнейшее развитие благодаря уже их собственным ученым. После американской атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки в августе 1945 года Советы приложили все усилия, чтобы как можно скорее догнать американцев. Но у них не хватало исходного материала: урана, пригодного для обогащения. Его новые властители нашли на рудниках в оккупированных территориях Восточной Германии и Чехословакии, в Рудных Горах. Эти рудники мгновенно перешли под советский контроль, после чего начались их интенсивная эксплуатация и расширение, причем никто не обращал внимания на опасность излучения для шахтеров и на вред для окружающей среды. Так как атомная программа была совершенно секретной, добыча урана тоже защищалась чрезвычайными мерами. Наряду с советскими органами госбезопасности этой задачей с 1950 года занималось и восточногерманское МГБ. Секретная служба ГДР была организована по территориальному принципу: изначально она делилась на земельные управления, а после ликвидации земель в 1952 году – на окружные. Висмут был исключением – им занималось собственное управление объекта. Работавшие там товарищи обратили внимание на одного человека из ФРГ, который собирал камни неподалеку от вскрышных отвалов урановых шахт. Человека этого сопровождал гражданин ГДР, его родственник. Бдительный полицейский заметил обоих, проверил и записал их данные. Его отчет был отправлен в соответствующую службу Штази, откуда он попал к нам в берлинский центр. Дальнейшие проверки показали, что этот западный немец прибыл из Карслруэ и работал там в центре ядерных исследований. Так как этот центр высоких технологий был главным объектом нашего реферата, дело направили к нам в отдел XIII Главного управления разведки, и оно оказалось, наконец, на моем столе. Исходное досье было тонким, оно включало заявление с просьбой на въезд некоего господина Нистроя в гости к своему родственнику, доклад внимательного полицейского и результаты первой оперативной проверки личности. Я начал с обычного рутинного контроля, включавшего проверку данных на Нистроя в нашей центральной регистратуре. Без этого шага дальнейшая работа была невозможна, ведь могло случиться так, что этим же человеком уже занимался другой сотрудник МГБ, или даже уже завербовал его для себя. Итак, я получил разрешение зарегистрировать его для себя и дал ему псевдоним «Нестор». Любой другой сотрудник Штази, который бы в будущем захотел бы запросить в центральной регистратуре данные на господина Нистроя, не получил бы о нем никакой информации, прежде чем запрос не прошел бы через меня. Уже потом я мог бы сам решить, следует ли мне самому расспросить сотрудника, сделавшего такой запрос, или позволить ему получить нужную информацию. Это было обычной практикой в ГУР. Мы сами не всегда получали полную информацию, какое именно лицо к кому относилось. Например, всех, кто работал одновременно и на разведку советского КГБ, нам никогда не раскрывали. Мы в таком случае просто не получали наш бланк запроса назад и могли лишь догадываться о причинах этого. Нистрой, разумеется, к данному моменту давно уехал, после проверки он постарался как можно быстрее вернуться на прекрасные берега Рейна. Мои коллеги, скорее всего, не придали бы этому делу большого значения, но ведь зачем-то в их отдел назначили свежеиспеченного дипломированного физика? У меня сразу появилось подозрение, что Нистрой бродил там не просто ради сбора цветных камешков и не был путешествующим минерологом-любителем. Я предположил, что он, скорее всего, занимался поиском следов радиоактивных веществ. Другая сторона хотела, вероятно, узнать, каково содержание радиоактивного материала в руде, которую СССР добывал в ГДР для своей атомной программы. Поэтому я сразу сел на поезд, ибо разрешения на вождение, как это называлось в ГДР, у меня еще не было. В Ауэ я побеседовал с товарищами из управления «Объект Висмут», которые за прошедшее время уже успели подробно допросить бдительного полицейского. Тут всплыли некоторые детали, в некоторой степени противоречившие моему изначальному подозрению. Это вовсе не было целенаправленным сбором камней. Восточногерманский родственник просто выгуливал свою собаку и хотел ее чем-то занять. Для этого он поднимал камешки, бросал их и командовал: «Апорт!» Гость с Запада в этом процессе вовсе не участвовал, камни не поднимал и ничего не засовывал в свою сумку, висевшую у него на плече. То есть, всё было совершенно безобидно? По крайней мере, так виделось местным товарищам. Но мне эти события представлялись несколько странными. Профессионал из ядерного научно-исследовательского центра не отправится просто так гулять с собакой в таком месте. Он ведь знал, что такое радиоактивные материалы, и вероятно спрятал пару целлулоидных пленок в кармане пальто, к которому на короткое время подносил камешки, принесенные собакой. В Карлсруэ он отдал бы пленки на проявку и по интенсивности черной свили мог бы сделать вывод об уровне радиоактивности в непосредственной близости урановых шахт и о силе излучения на самой шахте. Из внешне безобидной вскрышной породы, образцы которой даже не требовалось брать с собой, можно было сделать выводы о получении и характеристиках исходного материала для советского ядерного оружия и о том, что на Востоке считалось пригодным для промышленной разработки. Американцы таким путем с помощью своих компьютерных расчетов могли бы оценить, на какое количество атомных бомб хватило бы добытого в Рудных Горах материала. И как раз то, что «Нестор» не клал камни в свою сумку, делало его в моих глазах еще более подозрительным. Я был почти уверен, что его направили сюда специально, все равно – из Пуллаха, Лэнгли или Лондона. Если он приедет сюда в следующий раз, меня следовало информировать в момент его въезда. Тогда я занялся бы им интенсивней. Разведывательная работа с самого начала возбуждала меня в определенной мере, потому что в мое время она все еще в большой степени включала в себя по сути отношения между людьми. Возможно, сегодня различные технические средства, вроде наблюдения со спутников, контроля Интернета и радиоэлектронных средств связи, дают гораздо больше информации, чем старый добрый шпионаж «агент против агента», но если такой «человеческий шпионаж» правильно организован, правильно подготовлен, обеспечен и хорошо управляется, то он, по моему мнению, намного эффективней. Хорошо внедренный информатор в сети «Аль-Каиды», возможно, смог бы предотвратить теракты 11 сентября 2001 года. А с гигантским потоком самых разных данных всех технических средств наблюдения и контроля, напротив, аналитики справляются все хуже и хуже. Разведывательная работа в классическом смысле объединяет самым захватывающим образом элементы торговли, то есть – «давать и брать», и оказания психологического влияния. К этому добавляются оценка риска, необходимость хладнокровной работы в случае опасности, а также дезинформация и блеф – радость для каждого игрока в покер. Прошло немного времени, и я уже был уверен, что нашел свое призвание. Но система ГДР не стала от этого для меня более симпатичной. Скорее, наоборот. Мои коллеги с удовольствием сплетничали, что наш наиглавнейший шеф Эрих Мильке по каждому торжественному поводу по-прежнему провозглашает первый тост за товарища Сталина. Мышление по старым схемам особенно четко проявлялось именно в МГБ, и готовности к реформам я тут не видел ни у кого. Меня также ошеломило, что система внутреннего контроля и собственной безопасности в начале семидесятых годов была такой слабой. Если кто-то однажды попадал в аппарат спецслужбы, то внутри него он мог двигаться почти совершенно свободно. Не было детектора лжи для проверки сотрудников, который, возможно, заставил бы меня отказаться от некоторых моих планов. Контроль честности и надежности сотрудника осуществлялся практически лишь при помощи устной оценки его руководителя. При этом основное внимание уделялось социалистической морали. Супружеские измены и сексуальные эскапады сурово наказывались и обычно становились причиной увольнения из МГБ. К счастью о моих склонностях и действиях в этой сфере никто не узнал, я смог хранить все в тайне и чувствовал себя в этом смысле достаточно безопасно. Проверки проводились лишь в случае конкретных подозрений. Если таковых не было, то сотрудник Штази чувствовал себя едва ли не свободней обычного гражданина ГДР «снаружи», повседневную жизнь и политические взгляды которого постоянно контролировали стукачи и информаторы гигантской машины наблюдения и контроля ведомства товарища Мильке. Постепенно у меня возник вопрос – сначала в подсознании, потом втайне, затем все более осознанно – что было бы, если бы я прямо здесь, в логове льва, стал бы работать на кого-то еще. Мне казалось, что я достаточно хорошо изучил аппарат и мог бы оценить уровень риска. Кроме того, мне всегда нравились разные авантюры, и риск меня возбуждал. Постепенно эти мысли стали принимать конкретные формы. Если другая сторона могла бы мне гарантировать, что в случае серьезной опасности она меня отсюда каким-то образом вытащит, этот план казался мне вполне реальным. Теперь нужно было только подождать, пока появится возможность установить контакт. ПОПЫТКА КОНТАКТА С ДРУГОЙ СТОРОНОЙ
В своей первой книге «В центре шпионажа» описание моего первого контакта с БНД по желанию коллег из Пуллаха было специально искажено и отличалось от действительности. Это сделали, чтобы не помешать аналогичным попыткам установления контакта. В 1986 году я написал, что с другой стороны прибыл некий церковный служка, который завербовал меня как перспективного агента. Там еще была история с разделенным амулетом, отсутствовавшая часть которого служила бы опознавательным знаком связника, и описание многолетнего сотрудничества. Все это было написано для введения МГБ в заблуждение и сокрытия настоящих обстоятельств дела. Сегодня спустя двадцать лет после окончания Холодной войны, я могу рассказать, как это было на самом деле. А именно: инициатива исходила от меня, а не от БНД. В 1974 году, через три года после моей вербовки и через два года после принятия меня в кадры МГБ, мне стало ясно, что я попал в тупик, принял ошибочное решение, и мне нужно что-то предпринять, если не хочу отупеть или превратиться в алкоголика, как некоторые мои коллеги. Кроме того, моя личная жизнь сильно страдала от работы и связанных с нею ограничений. Нам было приказано хранить в тайне нашу работу в службе внешней разведки. На все вопросы я должен был отвечать, что работаю в Министерстве науки и техники, но мне даже не дали номера телефона, который я мог бы сообщить своим знакомым, не говоря уже о хоть какой-то информации для подкрепления легенды. В результате личные контакты вне круга МГБ со временем сузились настолько, что приходилось общаться только с коллегами по службе, тем более что все мы жили в одном квартале. В 1973 году мы переехали из нашей дыры в заднем дворе в районе Пренцлауэр Берг в красивую квартиру в районе Йоханнисталь, но наш новый многоэтажный дом на улице Штерндамм был полностью заселен сотрудниками госбезопасности. Внешне я в ту пору производил впечатление надежного и делающего быструю карьеру офицера разведки, уже добившегося некоторых успехов. Я провел мою первую вербовку агента с Запада и заполучил в качестве информатора итальянца немецкого происхождения Рихарда Тайхнера, псевдоним «Эрнесто». Он в письменной форме обратился в Министерство высшего и специального образования, так как был коммунистом и не мог найти работу в Италии. Это был исходный пункт, чтобы завербовать его сначала для безобидного исследования в открытой литературе, а потом для настоящей разведывательной работы. Он был физиком, как и я, и должен был внедриться в одно западногерманское военно-промышленное предприятие. Вскоре с успехом должна была завершиться и вторая вербовка высококлассного агента – профессора Хауффе из Гёттингенского университета. Но внутри все выглядело совсем иначе. Меня все сильнее раздражали постоянное давление, заставлявшее приспосабливаться к обстоятельствам, и строгая иерархия. Если какое-то указание представлялось тебе бессмысленным, или у тебя появлялась лучшая идея, сказать об этом было невозможно. Царила система беспрекословного выполнения приказов. Даже осторожные критические замечания отметались сходу. Я все чаще и чаще слышал фразу, касавшуюся всего общества, но в особенности актуальную для МГБ: «Мы не можем позволить себе критики». Потому я решил дождаться возможности установить без большого риска для себя контакт с другой стороной, а потом посмотреть, что из этого выйдет. Что такой шанс представится столь скоро, я не мог и предположить. 1974 год был годом чемпионата мира по футболу, проходившего в ФРГ, в который впервые своими силами пробилась футбольная команда ГДР. Я взял неделю отпуска, чтобы в живописном доме отдыха на берегу озера близ Берлина посмотреть как можно больше матчей и при этом посвятить больше времени своей жене, которая из-за моей служебной нагрузки видела меня лишь в качестве редкого гостя дома и уже начала ворчать. Незадолго до отпуска мне пришлось стать свидетелем того, как на партийном собрании Штеффен Хайнрих, коллега из реферата 2, прозванного у нас в шутку «рефератом маленьких животных», так как там занимались бактериологическим оружием, гордо выпятив грудь, по-военному доложил начальнику отдела Хорсту Фогелю: - Товарищ подполковник, вернулся из поездки на вражескую территорию, никаких особенных происшествий не было. Я прислушался. Не имел ли он в виду посещение им чемпионата мира в качестве «болельщика»? Просочилась информация, что в общей сложности пятьсот избранных кадровых работников направлялись на каждый матч с участием национальной команды ГДР, чтобы ее подбадривать. Все понимали, что ГДР не пройдет отборочные матчи в своей группе, в которой были представлены еще Австралия, Чили и Федеративная республика. Но вдруг наша команда в сине-белой форме выиграла 14 июня у Австралии со счетом 2:0 и сыграла 18 июня вничью против Чили со счетом 1:1. Для любителей футбола в ГДР взошло солнце. Ничьей в игре с командой ФРГ 22 июня было бы достаточно для выхода в следующий этап. 20 июня меня вызвали к начальнику отдела, где уже сидел мой руководитель реферата Кристиан Штройбель. - Что ты собственно делаешь на следующей неделе? - спросил он меня в совершенно невинном тоне. – Я взял неделю отпуска, - правдиво ответил я. Заявление об отпуске я подал, и врать не было смысла. – Ладно, хорошо, - кратко ответил Фогель. Однако я продолжил, догадываясь, о чем шла речь: - Но, товарищ подполковник, я буду совсем близко от Берлина, и если есть какие-то важные служебные дела, то я, конечно, в вашем распоряжении. – Ну, хорошо, тогда 30 июня ты поедешь в Гельзенкирхен на чемпионат мира, при условии, конечно, что ГДР станет победителем в своей группе. Рассматривай это как бы в качестве награды. И до поездки никому ни слова! Внезапно столь долго ожидаемый объект желания оказался так близко. Но на пути к нему стояло огромное препятствие: игра против Федеративной республики. Для того чтобы стать победителем в группе, наша команда должна была выиграть этот матч. Занявшая второе место в группе команда должна была играть в другой день, но на этот матч Фогель, очевидно, не стал бы давать билеты. Редко какой футбольный матч так же волновал меня на протяжении целых дней, как этот поединок двух немецких команд. 22 июня мы встретились в большом соседском кругу и вместе смотрели игру. Мы демонстрировали оптимизм, для хороших членов партии это было само собой разумеющимся. Капитан Линднер из Первого главного управления предоставил нам для этого свою гостиную, Франк Тамм из отдела XV Главного управления разведки (занимавшегося военной техникой) тоже принимал участие. В холодильнике стояла хорошо охлажденная на льду водка. На этот раз в таком важном для имиджа ГДР событии принимали участие и наши жены. Им как закаленным товарищам наслаждение крепкими напитками вовсе не было чуждым. И тогда действительно произошло прежде невообразимое: Юрген Шпарвассер своим единственным голом в том матче вывел сборную ГДР в соревнование за выход в полуфинал. Я не мог сдержать радости. Двумя днями позже я подал заявление на получение паспорта в занимавшийся этими вопросами отдел VI. Для меня подобрали фамилию Шиллинг, под которой мне предстояло отправиться в Рурскую область для поддержки нашей команды. Внезапно я почувствовал: новой такой возможности вступить в контакт с другой стороной может не представиться еще долго. На западногерманской территории я смог бы без большой опасности отправить сообщение моим профессиональным противникам. Формой такого сообщения могло быть только письмо. Но кому мне следовало его отправить? Господину президенту БНД? Это само по себе могло возбудить любопытство почтовых служащих, со всеми предсказуемыми последствиями. В ближайший полицейский участок? Но тогда, возможно, меня сразу после этого принялись бы искать. Я решил, наконец, выбрать судебную инстанцию. Суд - это учреждение, где документам придают особенное значение. У нас была специальная библиотека в министерстве со всеми западногерманскими телефонными книгами и с адресными книгами больших городов. Там я выбрал самого подходящего для меня получателя. Так была решена первая проблема. Но теперь нужно было подобрать и правильного отправителя, чтобы нельзя было по письму выследить меня. И любой адрес из адресной книги Гельзенкирхена представлял опасность, потому что если бы мое письмо вернулось назад, это сильно удивило бы так называемого отправителя, и он мог бы начать какие-нибудь розыски. После длительных раздумий я, наконец, решился выбрать адрес психиатрической больницы в Гельзенкирхене. Если письмо вызвало бы какое-либо возбуждение или попало не в те руки, такой обратный адрес рассеял бы любые подозрения. Теперь оставалась третья и самая трудная проблема: текст. Что касается содержания, я более-менее знал, что я хотел написать, но в какой форме? Незашифрованный текст был слишком опасен, значит, требовалось шифрование. Но насколько сложное? Слишком простое не подходило потому, что какой-то судейский служащий с небольшим умением смог бы понять плохо зашифрованный текст. Но также не устраивал и слишком трудный шифр, чтобы весь проект не потерпел неудачу при расшифровке. Естественно, БНД как каждая порядочная секретная служба располагала отделом дешифровки, а в каждом порядочном отделе дешифровки должен быть как минимум один математик, ну, а любой математик должен знать о числе «пи». Итак, текст должен был начинаться с 14159, ибо 3,14159 слишком было бы приметно. Тогда маленькая, едва ли заметная пауза и затем в двойных группах соединения букв, соответствующие ближайшим знакам числа «пи». «Пи» - это так называемое нерациональное число с, по-видимому, бесконечным количеством знаков после за запятой. До сих пор, насколько мне известно, рассчитано несколько миллиардов знаков. Мы все знаем «пи» как 3,14, но гораздо точнее - 3,141592653589793. Первые 5 знаков 14159 образовывали ключ и потом каждые два следующих знака соответствовали букве алфавита, то есть, 26 = a, 53 = b, 58 = c, 97 = d и так далее. Все это кажется для посторонних действительно сложным, но для математика с небольшим опытом дешифровки эта задача не потребовала бы никаких усилий. Содержание письма состояло в том, чтобы Федеральная разведывательная служба подходящим образом сообщила мне условный адрес, на который я мог бы отправлять дальнейшие сообщения. В конце концов, нам требовалось сначала прозондировать друг друга и познакомиться «обходным путем». У нас в читальный зал МГБ поступала ежедневная западногерманская газета «Ди Вельт». Потому я придумал, что другая сторона должна была дать в воскресном номере этой газеты в рекламном приложении под рубрикой «Покупка и продажа животных» объявление о том, что заводчик собак хочет продать «красивых щенков афганской борзой по 850 немецких марок за штуку». Это была очень хитрая идея, в общем, но содержала, тем не менее, некоторый остаточный риск. Если письмо попадает вопреки всем мерам предосторожности не в те руки, то отдел дешифровки МГБ тоже мог бы расшифровывать письмо и затем предложить «продать щенков» в той же газете «Ди Вельт». Потому мне предстояло продумать еще одну «страховку», задание, которое было бы простым для БНД, но сложным для МГБ. К большому раздражению вождей СЕПГ постоянно поливаемый в ГДР грязью газетный концерн Акселя Шпрингера построил свой новый офисный центр в Западном Берлине почти рядом со Стеной. Оттуда гигантский небоскреб сиял огнями как роскошный лайнер, посылая свет в тусклое уныние восточно-берлинских будней. Товарищи с Норманненштрассе, конечно, могли сделать многое, но не всё. И поэтому я попросил получателей письма на Хайльманнштрассе в Пуллахе под Мюнхеном, чтобы они в определенный вечер примерно через две недели после отправки моего письма, выключили весь свет примерно на три секунды на одном из верхних этажей здания. Если другая сторона заинтересована в следующем контакте, то свет следовало бы выключить примерно на десять секунд. Тогда мне казалось, что секретная служба и на Западе, как на Востоке, может легко использовать газетную редакцию для своих целей. После того, как я переписал в библиотеке университета в Восточном Берлине бесконечное количество знаков после запятой в числе «пи», я, наконец, составил текст. Основная фраза в нем была: «предлагаю сотрудничество центр МГБ». Шифрование всего текста с объявлением о собаках и с выключением света в офисном небоскребе заняло несколько часов, но я успел его закончить своевременно перед поездкой в Гельзенкирхен. Самым красивым почерком я вписал в письмо длинные колонки чисел. Теперь осталась только одна проблема: письмо нужно было опустить в почтовый ящик в Федеративной республике, поэтому на конверт нужно было наклеить западногерманскую почтовую марку. Времени почти не оставалось, но в восточно-берлинских филателистических магазинах продавались «чудесные пакеты» с иностранными почтовыми марками по относительно невысокой цене, что показалось мне безобиднее, чем пытаться купить непосредственно негашеные марки. В этих пакетах большинство марок было проштамповано, но мне повезло, и я нашел марку как раз нужной стоимости. Теперь можно было начинать. 22 июня 1974 года в 6.30 с вокзала Берлин-Шёнефельд отправился поезд особого назначения на Гельзенкирхен. Со мной в купе ехали еще пять товарищей из Главного управления разведки, в том числе Арно Мауэрсбергер и Герберт Вайдлинг из моего отдела. У нас не было с собой дудок или свистков, как полагалось обычным болельщикам, но зато во внутреннем кармане моей спортивной куртки лежало письмо участковому суду Аугсбурга, самого близкого к Мюнхену большого города, а в его конверте находился еще один конверт с надписью: «Пожалуйста, не распечатывая, перешлите в БНД, Пуллах, под Мюнхеном». Конечно, я чувствовал себя немного не по себе, путешествуя с таким опасным грузом, так как в случае аварии или неожиданного обыска при переходе границы письмо могло быть обнаружено – и тогда, спокойной ночи, Мария! На прощание жена сказала мне: «Возвращайся домой и привези бутылку западного шнапса!» Поезд катился на Запад: Магдебург, Мариенборн, пограничный шлагбаум и, наконец, Хельмштедт. Тут я мог бы обратиться к первому встречному чиновнику пограничной охраны или к полицейскому и попросить политического убежища. Впрочем, сбежать можно было и в Гельзенкирхене. Но мои планы выглядели иначе: я не хотел просто скрыться на Западе, я хотел большего. Я мечтал сыграть важную роль в международном противостоянии разведок, сделать что-то серьезное. Естественно, меня снова и снова одолевали сомнения, но не столько в правильности моего решения, сколько в осуществимости всей операции. Хотя я хорошо выучил свое ремесло, но сомневался, достаточно ли я предусмотрителен и внимателен, чтобы перехитрить хорошо продуманную систему. Я часто действовал инстинктивно, а не после тщательного планирования, и мои друзья хорошо знали о моей неловкости и рассеянности. Пограничный контроль проходил абсолютно без проблем. Чиновники Федеральной пограничной охраны только пробежали снаружи мимо вагонов, кратко спрашивая: - Есть тут какие-нибудь иностранцы? Сидящий в вагоне товарищ из СЕПГ ответил: - Мы все иностранцы! В конце концов, здесь мы были не просто какими-нибудь немцами, а гражданами ГДР. Официально калмыки и крымские татары, молдаване и чукчи были ближе нам, чем какие-то соседи на западе, которые случайно тоже говорили по-немецки. Больше не было никакой единой немецкой нации, мы были народом государства ГДР. Поезд шел мимо Порта-Вестфалики, где когда-то германцы разгромили римские легионы, через Билефельд и Дортмунд, пока мы не достигли, наконец, Гельзенкирхена. Нас встречала не самая солнечная сторона Германии, но, все же, значительно более высокое благосостояние очень бросалось нам в глаза. Меня, в отличие от попутчиков, интересовали не столько деловые расходы, сколько почтовый ящик поблизости, куда я мог бы незаметно бросить свое письмо. Еще незадолго до выхода нас проинструктировал старший нашей группы, капитан Арно Мауэрсбергер: - Товарищи, мы будем держаться вместе, никому не удаляться от группы! После короткого осмотра центра города мы вместе отправились поесть в знаменитый «Дом Ганса Сакса», где обед считался самым недорогим в городе. Нам любезно предоставили по 10 западных марок на питание, но я еще хотел выполнить поручение моей жены и купить бутылку западного шнапса. В кафе после одного дозволенного нам бокала пива я сымитировал желание выйти в туалет. Туалеты находились в направлении выхода, а снаружи на улице в нескольких метрах стоял почтовый ящик федеральной почты, который я заметил, еще заходя в кафе. Чтобы бросить в ящик письмо мне хватило нескольких секунд, и прежде чем все остальные коллеги снова потянулись к стакану, я уже опять сидел на своем месте. Так я сделал самое важное для себя в этот день и теперь мог спокойно предаться туристической программе, которая включала, в частности, посещение Львиного парка графа Вестерольта. Немецкий дубовый и буковый лес и в нем большие кошки из Африки и Индии. Но накануне прошел дождь, и поэтому Царь зверей лежал в грязи по самые уши. Я спрашивал себя, зачем нужны такие издевательства над животными. Тот футбольный матч оказался тяжелым разочарованием. Команда ГДР под руководством тренера Георга Бушнера проиграла голландцам с их гениальным капитаном Йоханнесом Кройффом со счетом 0:2. Мы, официально посланные «болельщики», как и положено, делали все возможное, чтобы поднять настроение нашим игрокам, но это мало помогло. Затем мы снова пошли к нашему специальному поезду, чтобы ночью вернуться домой, на родину всех прогрессивных немцев. Еще незадолго до границы при проезде через Кёнигслуттер я вдруг почувствовал сомнение. Действительно ли я правильно оценил, на что только что решился? За измену в ГДР полагалась смертная казнь. А то, чем я собирался заняться сейчас, считалось государственной изменой и шпионажем с особыми отягчающими обстоятельствами. На помилование не стоило и рассчитывать. Если бы я вышел на следующей остановке в Хельмштедте, то моя жизнь была бы вне опасности. Но что будет с моей семьей? Я встряхнулся, и тогда все мои сомнения исчезли. Кто сказал «A», должен сказать и «Б». Бог ненавидит трусов. Этими пословицами я пытался придать самому себе храбрости. С их помощью мне и позже не раз приходилось изгонять из моих мыслей страхи и сомнения. В бюро мы ничего не могли рассказывать о нашей прогулке под чужими именами. Мои коллеги по реферату предполагали, где я был, и хотели бы узнать подробности, но им пришлось удовлетвориться моим соответствующим инструкции ответом: - Я был в отпуске и ловил рыбу. И это даже не было полной ложью. Только, к сожалению, никто не клюнул на мою удочку. День, когда свет должен был погаснуть в небоскребе, прошел без какого-либо видимого знака. Я как зачарованный и в следующие дни пристально смотрел по вечерам в указанное время на здание, но ничего так и не произошло. Под различными предлогами я получил доступ к последующим воскресным приложениям «Ди Вельт», но никто не хотел продавать красивых щенков афганской борзой. Примерно через шесть недель я сдался. Моя попытка не удалась. Как мне позднее сообщили в Федеральной разведывательной службе, мое письмо так никогда и не попало к ним. Вероятно, избранный мною адрес отправителя все же не был правильным выбором. Ответственный за прием корреспонденции служащий суда, пожалуй, счел странные колонки чисел из психиатрической больницы какой-то глупостью и выбросил его. Он просто не хотел, чтобы коллеги из БНД смеялись над ним. Как бы то ни было, мне снова пришлось начинать с нуля. жүктеу/скачать 1.17 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|