Виктор гайм сценические игры
жүктеу/скачать 293.5 Kb.
|
ГОРТЕНЗИЯ. И чего ты так разошлась?! Совершенно напрасно! Пока у меня не начнет подниматься уровень адреналина, каковой вырабатывается именно надпочечниками, так вот, - до этих пор я ничего не почувствую, и более того, ощущение, будто я слепая, необходимость быть слепым существом меня решительно… Меня…Тормозит! Именно тормозит! Почему это ты так внезапно решила, будто я должна ослепнуть? Я что, буду играть с закрытыми глазами? Хочешь, чтобы я натыкалась на мебель? Заметь, это может вызвать смех! Несчастья других заставляют смеяться! Всем комикам это известно. Именно несчастья вызывают смех! ГЕРТРУДА. Какое убожество! Какая узость рассудка! ГОРТЕНЗИЯ. Да почему? Потому лишь, что я сказала, что твоя пьеса вызовет смех, если я начну натыкаться на мебель? Идешь-идешь – бац! Плати потом за декорации! Я лучше могу сделать! Например, зацепиться ногами за ковер. Тут вообще все будут кататься от хохота. И ты была бы довольна. Не так уж много поводов для смеха дает твоя пьеска!
Подумать только, такая интеллектуалка, как ты, прямо-таки усыпанная премиями и покрытая почестями, переведенная на триста языков… ГЕРТРУДА. Тридцать! Тридцать языков… ГОРТЕНЗИЯ. Пусть тридцать! И как же ты можешь ставить вопрос, столь банальный, и, попросту говоря, столь бессмысленный, справляясь, понимаю ли я употребленное мною слово? Вообще возможно ли такое? Что значит не понять употребленное слово, которое само по себе является порождением твоей мысли? Воистину вопрос глубок!
Мне тоже случается пораскинуть умом. А случается также и сказать себе: с рассуждениями завязываю. И это само по себе проявление мощного интеллектуального усилия! Так что не только у тебя от работы мысли дым из ушей валит. Только что ты мне сказала, что я слишком много думаю… Стало быть, это было заметно! ГЕРТРУДА. Итак, ты употребила слово пьеска… Не хочешь ли забрать его назад? ГОРТЕНЗИЯ. Всегда спрашивала себя, как это можно забрать назад то, что уже сказано. Слово не воробей. Не поймаешь. ГЕРТРУДА. Известно ли тебе, что такое, собственно, пьеска? Небольшая штучка, легко и быстро написанная, не представляющая литературной ценности. ГОРТЕНЗИЯ. Неужели? Вот оно как! Ну, тогда это просто удача: я попала в десятку! ГЕРТРУДА (после паузы, очень спокойно). Гортензия, соблаговоли, пожалуйста, вернуть мне текст моей пьесы. Выражаю тебе свою благодарность за отказ от роли. Кстати говоря, актриса твоего масштаба и не может достойно выразить себя в ничтожном произведеньице, написанном в состоянии этиловой комы склонной к депрессиям лесбиянкой, воспитанной в неполной и социально маргинальной семье.
Завтра репетиций не будет. Теперь их не будет вообще. На этом и закончим. Неделя на размышления… Да нет, хватит и сорока восьми часов… Как раз, чтобы найти актрису, которая будет играть роль нашей дорогой Гортензии. Да… Сорок восемь часов. ГОРТЕНЗИЯ (Батисту, так, чтобы слышала Гертруда). Спасибо, дорогой Батист. Спасибо за всё. И, возможно, до следующего раза… Очень хочется сыграть хорошую пьесу. Возможно, такая и найдется. Я не хочу сказать, что это будет легко, но найдется. ГЕРТРУДА (также обращаясь к Батисту и в расчете на Гортензию). Представляю, сколько всевозможных пьес тебе пришлось повидать, с тех пор, как ты сидишь здесь в своем скворечнике, о, властелин времени, хозяин дня и ночи, волшебник, великий колдун, запускающий ветер и разверзающий небеса громом и молниями! ГОРТЕНЗИЯ. Надеюсь, милый мой Батист, что я еще вернусь в это магическое место. Я люблю этот театр. Этот запах. Мне кажется, что стены здесь вибрируют не только от произнесенных слов, но и от потока чувств, которые на них обрушиваются.
Нудная, как осенний дождь… ГЕРТРУДА. И в этот момент отделяется от стены и падает на сцену кирпич… Обрушивается потолок. Проваливается пол.
И никакие критики не нужны! Пишут, бог знает что… Никак не могут избавиться от своих комплексов Эдипа и Ахилла. Мы бы им сказали: смотрите! Откройте глаза! Узрите эти развалины! Узрите этих мертвых, этих раненых, этот дым. А вы-то расхваливали пьесу, пели ей дифирамбы. И вот теперь вляпались, банда уродов вы эдакая! Глядите, глядите на развалины… ГОРТЕНЗИЯ. А может быть и обратное! ГЕРТРУДА. Разумеется, разумеется! Топят в дерьме великолепное произведение, потому что не поняли! А после собственными глазами видят: стены-то стоят нерушимо! ГОРТЕНЗИЯ. И даже цветочки прорастают между камней… ГЕРТРУДА. Высшая справедливость, какое потрясающее понятие! ГОРТЕНЗИЯ. Магическое! Это магия! Видишь, мы пришли к согласию. Обе смеются, и их смех перерастает в безумный хохот ГЕРТРУДА. Были же у нас прекрасные моменты в жизни! ГОРТЕНЗИЯ. Еще бы! ГЕРТРУДА. В конце концов, всё к лучшему. Тебе и не следовало играть в моей пьесе. Роль тебе не подходит. Ты на меня не сердишься… Протягивает к ней руки. Обнимаются. ГОРТЕНЗИЯ. Не сержусь. ГЕРТРУДА. Это было безумие какое-то. ГОРТЕНЗИЯ. Хорошо, что ты в этом признаёшься. ГЕРТРУДА. А ты сразу поняла, что пьеса не для тебя? ГОРТЕНЗИЯ. Как сказать? Когда я в первый раз прочитала твой текст, не скрою, первым моим вопросом было: и зачем она продолжает писать для театра – это ведь так трудно – тогда как роман куда надежней? По крайней мере, тебе не видно, как спит над ним читатель! В театре же ты ощущаешь это отупение зрителя и видишь зал в состоянии столбняка. Видишь вежливых приглашенных, которые держат веки пальцами, чтобы они не закрывались. Вот таким образом… Так зачем же? Зачем пишет она для театра? ГЕРТРУДА. Весьма интересен этот твой первый вопрос! В самом деле, впечатляет. В конечном итоге, твои вопросы вовсе не лишены… ГОРТЕНЗИЯ. Я же тебе говорила: я повинуюсь инстинкту. Это возникло само! ГЕРТРУДА. Знаешь, как сказал поэт: «Страх перед падением – уже проявление желания упасть». ГОРТЕНЗИЯ. Вот как? И что дальше? ГЕРТРУДА. А то, к чему привело твое бессознательное: к серии архетипических сигналов, которые предписали тебе не связываться с текстом, представляющим собой невыполнимое условие спора, принимая в расчет твои возможности как актрисы. ГОРТЕНЗИЯ. Не уверена, что я полностью поняла то, что ты хочешь сказать, но в общих чертах ты вроде как заявляешь, что я в этой роли была бы тошнотворна! Я верно поняла? ГЕРТРУДА. Ты несколько преувеличиваешь, но в принципе это так. ГОРТЕНЗИЯ. То есть, я не дотягиваю до высоты твоей пьесы? ГЕРТРУДА. Знаешь, мне не хотелось бы прибегать к каким бы то ни было уверткам. Действительно, с некоторых пор я считаю, что ты больше не на высоте вообще… не только не на высоте моей пьесы! ГОРТЕНЗИЯ. Вот как! ГЕРТРУДА. Достаточно на тебя посмотреть! Я не отказываюсь от своих слов относительно твоей красоты… От нее еще кое-что осталось. Зато совершенно растаяло, буквально, как снег тает под солнцем, то, что называется душой. Ты хватаешься, за что попало, бесконечно снимаешься на телевидении, зарабатываешь деньги. Отлично. ГОРТЕНЗИЯ. Ты хочешь сказать, что я потеряла свою душу? ГЕРТРУДА. У некоторых людей это получается особенно легко… Все твои увлечения «любовными романами», «гороскопами» и «мужчинами у власти» - всё это разрушает твое Я, как соленые волны, бьющиеся о берег, заставляют его отступать. ГОРТЕНЗИЯ. Выйдя из этого театра, я сделаю один телефонный звонок, только один, и, поверь, немедленно получу какое-нибудь заманчивое предложение. Я стану играть пьесу ясную, здоровую, персонаж которой не будет ни слепой, ни парализованной в результате злоупотребления алкоголем в компании с лесбиянкой-истеричкой. ГЕРТРУДА. Счастливо же я отделалась! Мне-то казалось, что ты попытаешься настоять на том, чтобы сыграть мою пьесу. А ты, вместо этого, отправляешься на поиски шедевра, действие которого происходит в буржуазной гостиной, на берегу моря, и где муж всегда возвращается некстати, а теща беспрерывно каламбурит, пожирая заварное печенье! ГОРТЕНЗИЯ. О! Ля, ля! Сколько сарказма! И всё с подковыркой… ГЕРТРУДА. Вовсе нет! Ты позвонишь своему агенту, и он снабдит тебя превосходным коровьим дерьмом в трех актах, которое пробудит к действию твои надпочечники! ГОРТЕНЗИЯ. Мне очень жаль, что мы с тобой приходим к такому финалу… Думаешь, это было неизбежно? ГЕРТРУДА. Да, это горько и… сказано точно: неизбежно! Мы ведь изначально существовали в разных измерениях. Нашу встречу, по большому счету, можно назвать невероятной. ГОРТЕНЗИЯ. Мы знаем друг друга так долго! А дело не идет! ГЕРТРУДА. Да, да… Ах, аффектация, аффектация! Ты всё пропускаешь через эмоции. Какое преступление, что такую актрису, как ты, никто никогда не заставил работать головой! ГОРТЕНЗИЯ. У меня бы, кстати, неплохо получилось. ГЕРТРУДА. Само собой… И мы даже это видели! Мы же не пропускаем встреч с тобой! Как, кстати, называлась эта немыслимая серия, где ты только и делаешь, что орешь: «Руки вверх»? ГОРТЕНЗИЯ. Так и называлась «Руки вверх»! Миллионы людей ее смотрели… эту «серию», как ты презрительно ее называешь. ГЕРТРУДА (подражая движению полицейского, который целится в гангстера). «Руки вверх!», «Не двигаться!», «Первый, кто двинется, об этом пожалеет!», Апчхи… Прыскает ГОРТЕНЗИЯ. Очень тонко! И сколько юмора! Сколько ума! И какой блестящий ум! Не перестаю удивляться низости великих. ГЕРТРУДА. Прости меня… Но это так… Это так… Корчится от смеха ГОРТЕНЗИЯ. Странная ты! Какая же ты странная! Кстати, кто бы мог предположить, что женщина, в жизни наделенная таким чувством юмора и такой фантазией, станет производить огромные и неудобоваримые кирпичи, которые следовало бы распространять по больницам и давать неизлечимо больным, дабы чтением оных ускорить неизбежный конец. «Давайте-ка, голубчик, почитаем вот это»… и – брык, а судебномедицинскому эксперту останется только констатировать естественную смерть! Отличное применение! ГЕРТРУДА. Ужасно смешно! То, что ты говоришь, страшно смешно! И тонко! ГОРТЕНЗИЯ. Надо бы перезвонить журналисточке… Я ей сказала, что наши репетиции проходят в атмосфере идиллии... ГЕРТРУДА. Верно. И честно. Можно даже поставить ей свежачка. ГОРТЕНЗИЯ. Давай договоримся. Не могу же я ей заявить, что отказываюсь играть произведение, столь заумное, что предусмотрен нисходящий тариф для тех, кто придет в седьмой раз, чтобы понять первую реплику! ГЕРТРУДА. Но ведь и я не могу ей сказать, что нахожу тебя настолько беспомощной, что вынуждена, к великому своему сожалению, заменить! ГОРТЕНЗИЯ. Давай без этого: слишком банально. ГЕРТРУДА. Можем упомянуть твой возраст… К примеру, так: этот текст я написала для женщины, довольно молодой, и сразу же подумала о непревзойденной Гортензии… ГОРТЕНЗИЯ. Припоминаю твой приход… ГЕРТРУДА. Увы! Я слишком доверилась своим воспоминаниям. Мы так давно, так страшно долго не виделись… К счастью, голос остался прежним. ГОРТЕНЗИЯ. Мне кажется, с твоим воображением можно придумать что-то получше. ГЕРТРУДА. Да, комплекс Аристотеля! Я ей выкладываю: «Знаете, этот самый комплекс, который обозначает эдиповский бунт ученика против своего учителя. Этот комплекс предполагает гомосексуальную фиксацию и выдает кастрационные тенденции ученика. А эти тенденции порождают влечение к разрушению произведений учителя…». Это несколько повысит уровень ее газетенки. ГОРТЕНЗИЯ. Это журнал по вопросам культуры… ГЕРТРУДА. А, да! Видели мы эту культуру! Все ее вопросы касались только твоей связи с этим супер-фараоном с его свинячим взглядом. ГОРТЕНЗИЯ. Гертруда! Ты переходишь все границы!.. Этот человек вошел в мою жизнь, он играет определенную роль в моих взглядах на жизнь. Мы любим друг друга. Это не какая-нибудь мелкая интрижка. Ты не имеешь права пачкать эту волшебную сказку. И потом, этот человек – не просто полицейский, он министр полиции. ГЕРТРУДА. Великолепно! Невероятно! Совершенно невероятно. Ты – воплощение живой материи, моя малышка! И как же возможен такой разрыв между несколькими симпатичными и привлекательными героинями, которых ты играла к полному восторгу трудящихся масс, и этой грязной мерзостью, которой ты забиваешь мозги, когда начинаешь говорить медовым голосом о жалких и ничтожных своих постельных историях? ГОРТЕНЗИЯ. А как возможен подобный же разрыв между твоей позицией в защиту «всех тех, кто страдает», с одной стороны, твоей борьбой против всех несправедливостей на этой планете, твоими петициями в пользу клошаров, твоими истериками, запечатленными телевидением во время демонстраций за правое дело, как ты говоришь, и, с другой стороны, - постоянными унижениями, проявлениями властности, обидами, бранью и обвинениями по отношению к твоему окружению, которое иерархически всегда ниже тебя, окружению, которое выбирает либо нервный срыв, либо суицид, либо безумие, как, например, тот молодой поэт, который просто балдел от восхищения твоими кирпичами в переплетах, а в один прекрасный день его обнаружили в одних носках и с огромным зонтиком в руках на кладбище, где он бродил, напевая «Страсти по Матфею», в сопровождении веселых факельщиков из похоронного бюро? Ты можешь мне это объяснить? ГЕРТРУДА. Сила моя в том, что я не только не могу этого объяснить, но, больше того, если бы и была в состоянии это сделать, то уж, конечно, не тебе давала бы объяснения, которых ты никогда бы не поняла. ГОРТЕНЗИЯ. Легко! ГЕРТРУДА. Не думаю. Ты ведь не знаешь, что все человеческие существа снабжены довольно чувствительными антеннами, которые позволяют им обнаружить тех, с кем они собираются терять свое время? Видишь, на уровне простого объяснению простому разуму я умею заплатить сполна. ГОРТЕНЗИЯ. Эмиссия аргументов без покрытия! Банк разума возвращает тебе твой чек! ГЕРТРУДА. Отлично сказано! Замечательно! Надо же, почти александрийским стихом заговорила! ГОРТЕНЗИЯ. Ты права! Я просто заболеваю от отвращения, которое испытываю к подобным тебе снобам с их бесконечными претензиями! ГЕРТРУДА. Не от меня ты заболеваешь! Ты изначально больна! Твой случай – безнадежен… Дело сделано! Поставленный диагноз: безнадежный случай! Гортензия внезапно чувствует физическое недомогание. ГОРТЕНЗИЯ. Где моя сумка? ГЕРТРУДА. Здесь! Что с тобой? ГОРТЕНЗИЯ. Надо найти мои таблетки.. А! Вот они! ГЕРТРУДА. Хочешь стакан воды? ГОРТЕНЗИЯ. Да, пожалуйста… Гертруда наливает ей стакан воды. ГЕРТРУДА. Много пьешь. Тебе действительно нехорошо…Изменилась в лице… Что именно ты чувствуешь?
Холод и смерть. Глотает свои таблетки ГЕРТРУДА. Помогает? ГОРТЕНЗИЯ. Было бы странно. Я проглотила всю коробку: смертельная доза. ГЕРТРУДА. Ты с ума сошла! Батисту Батист! Скорую помощь! Быстро! Гортензии Гортензия! ГОРТЕНЗИЯ. Мне надо… надо… я… прилягу. Она пошатывается, ноги у нее подкашиваются. ГЕРТРУДА. Ты – психопатка! Ну, можно ли быть такой психованной в твоем возрасте! Гортензия! Поддерживает ее и ведет к стулу. ГОРТЕНЗИЯ. Я чувствую смерть. ГЕРТРУДА (Батисту). Ну же, Батист, они едут или черт бы их побрал? ГОРТЕНЗИЯ. Слишком поздно… Содержимое… ко… робки! Мне очень жаль… Прошу всех, кому я причинила зло, меня простить…
Жизнь прекрасна! Что с тобой? Что ты чувствуешь? Скажи мне.
Я не хочу, чтобы ты умирала! Очень просто, без каких бы то ни было эффектов, в полной форме, Гортензия спокойно отвечает. ГОРТЕНЗИЯ. Я тоже! Гертруда смотрит на нее с отвисшей челюстью. ГОРТЕНЗИЯ. И после всего этого ты осмелишься сказать, что я плохая актриса… Ты не поверила в мой приступ? Ну же, скажи! Не поверила? Долгая пауза. Гертруда приходит в себя. ГЕРТРУДА. Хочу сказать тебе одну вещь. Никогда я не прощу тебе этой клоунады! Не прощу никогда. Я тебе этого не забуду. Слышишь? Всю свою жизнь я буду думать об этом жестоком фарсе с ненавистью, которая угаснет лишь с моей смертью…но и потом! Даже после смерти…Мой разум доберется из моей могилы до твоей, когда обе мы подохнем, чтобы испортить тебе твой заслуженный отдых. Слышишь ты меня? ГОРТЕНЗИЯ. Я хорошо тебя слышу…Но ведь злоба твоя сейчас, она доказывает, что ты поверила в мою смерть, верно? Скажи-ка мне, какая актриса, из тех, кто желал бы сыграть твой скетч, слепленный из дерьма, была бы способна заставить тебя скушать то, что я только что заставила тебя скушать, исключительно благодаря моему таланту? Ну! Скажи! ГЕРТРУДА. Никто. Никакая! У нее начинается истерика, она плачет. Ты – самая великая! Играй мою пьесу! Это шедевр. Если ты сыграешь этот текст, ты возвеличишься еще больше, станешь еще лучше! Умоляю тебя. ГОРТЕНЗИЯ. Нет, нет, не будем к этому возвращаться…Это так горько. ГЕРТРУДА. Скажи честно, Гортензия: разве я не искренне испугалась тебя потерять, когда ты проглотила свои таблетки? А кстати, что это было за лекарство? ГОРТЕНЗИЯ. Просто пилюли. ГЕРТРУДА. Ответь мне: тебя совсем не тронуло мое горе? ГОРТЕНЗИЯ. Восхитило! Оно меня восхитило. ГЕРТРУДА. Ладно. Я слагаю оружие, как принято говорить в мелодрамах. Ты выиграла. ГОРТЕНЗИЯ. Речь не идет о твоей отставке, чтобы ты при этом зарыла в землю все те гадости, которые мне наговорила… ГЕРТРУДА. Прекрати! Я хочу, чтобы ты играла мою пьесу. Я всегда этого хотела. ГОРТЕНЗИЯ. Хорошо, согласна. Я хочу ее сыграть. ГЕРТРУДА (ангелам на небе). Ах… ГОРТЕНЗИЯ. При одном условии… ГЕРТРУДА. Говори. ГОРТЕНЗИЯ. Объясни мне, что ты хочешь…что ты хотела нам рассказать? Почему ты написала эту пьесу? Кому она адресована? Какова ее цель? Хочешь ли ты заинтересовать ею публику? Что ты вообще хочешь этим сказать? О чем хочешь умолчать? Почему именно это, а не что-то другое? Или же тебе вообще на всё наплевать? Будешь ли бранить тех, кому не понравится? Станешь ли презирать тех, кто будет кричать «гениально» и млеть от восторга?
Эти вопросы не имеют прямого отношения к моей пьесе. Они второстепенны, периферийны. ГОРТЕНЗИЯ. Я хочу знать, что происходит в твоей голове, когда ты сочиняешь то, что ты сочиняешь. ГЕРТРУДА. Ну, так вот: я не знаю. Находит желание. Ты сама мне говорила. Можешь ты объяснить желание? Ты либо его испытываешь, либо с ним расстаешься. И точка. ГОРТЕНЗИЯ. Ты не отвечаешь на мой вопрос. Почему ты пишешь? И почему ты пишешь это?
А о чем же мы говорим? Пауза. ГЕРТРУДА. Чтобы не умереть. ГОРТЕНЗИЯ. Я знаю, что ты гораздо умнее меня… ГЕРТРУДА. Не начинай… ГОРТЕНЗИЯ. Нет, нет, послушай меня. Если ты говоришь мне: я пишу, чтобы не умереть, это очень красиво, это отлично, у меня даже вон слезинка из глаза покатилась, но только этого недостаточно. ГЕРТРУДА. Вот тебе и на! Почему же? ГОРТЕНЗИЯ. Потому что результат того, что ты пишешь… ГЕРТРУДА. Результат? Что это еще за тарабарщина? ГОРТЕНЗИЯ. Объясняю. Если ты скребешь пером с единственной целью – не умереть, тогда качество написанного не имеет никакого значения. Тебе просто наплевать на качество! Я понятно говорю?
Поскольку я тебя люблю, Я не хочу причинить тебе зла. Хочу, чтобы ты была счастлива. Не играй мою пьесу. Совершенно искренне прошу тебя ее не играть. Ты не можешь от себя отказаться… И по большому счету будешь несчастлива. Ты видишь, я готова ко многим уступкам, чтобы ты сыграла мое произведение, но я не могу дойти до того, чтобы позволить тебе каждый вечер, перед началом спектакля делать объявления типа: «Во время спектакля фотографировать запрещено». Или: «Спасибо за то, что вы отключили ваши мобильные телефоны». Или: «Спасибо, что вы пришли и останетесь до конца, чтобы эта дорогая Герретруде не подохла в страшных мучениях»… Вот этого я никак не могу, понимаешь?
Хочу, говорят тебе! Однако хочу также, чтобы ты не доставала меня в течение шести недель репетиций. Понимаешь? Пауза. ГЕРТРУДА. Да, да. ГОРТЕНЗИЯ. Тогда начнем? ГЕРТРУДА (громко, Батисту). Батист, прибавь немного света. Ничего не происходит ГОРТЕНЗИЯ. Он заснул? ГЕРТРУДА. Батист, Батист! Молчание. Прости нас, Батист, мы потеряли какое-то время. Но теперь начинаем. Что там у тебя? ГОРТЕНЗИЯ. Он ушел… ГЕРТРУДА. О, нет! Нет! Только мы начали обозначать проблемы. ГОРТЕНЗИЯ. По большому счету… Затемнение КОНЕЦ
Права на пьесу принадлежат французскому агентству DRAMA Suzanne Sarquier 24, rue Feydeau 75002 Paris-France Tel.: +33 1 40 26 70 07 – Fax: + 33 1 45 08 42 07 E-mail: dramaparis@dramaparis.com
Переводчик – Мягкова Ирина Григорьевна 117453, Москва, улица Паустовского 8-3-470, тел\факс: 422-10-09 E-mail: imiagkova@mail.ru жүктеу/скачать 293.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|