Владимир Майков Трансперсональный проект: психология, антропология, духовные традиции Том I. Мировой трансперсональный проект

Многие формы эволюционного кризиса, которые описываются в этой книге, представляют фундаментальное противоречие с принятыми в современной науке взглядами на мир. Наблюдения показывают, что данные состояния вовсе не обязательно погружают человека в безумие, и если относиться к духовному кризису с поддержкой и уважением, то он приводит к замечательному и более позитивному и духовному взгляду на мир, к более высокому уровню будничной деятельности. Поэтому духовный кризис следует воспринимать серьезно, как бы причудливы ни были его проявления с точки зрения нашей традиционной системы верований.

Современная практика психиатрии все еще не освоила эти новые идеи. Сколько десятков тысяч людей в данное время в России являются пленниками своего собственного безумия, и никто не может им помочь, потому что в психиатрических клиниках им предложат дозу галоперидола, аминазина и, высосав из них всю энергию, лишат их тех голосов, которые готовы прорваться. Сколь много из так называемого безумия есть нечто иное, как духовный кризис. Человек хочет измениться, хочет родиться заново, проходит через интенсивный процесс трансформации, который напоминает безумие. Но, не получив поддержки, застревает на одной из стадий этого процесса. Ищет в этой замороженности нового знания, нового языка, утратив на время контакт с окружением, которое считает его безумцем и нормализует, лишает энергии и вменяет ему, что он должен мыслить, как он должен чувствовать.

Наше общество недостаточно гуманно по отношению к людям, испытывающим духовный кризис. Конечно же работа с такого рода людьми требует просто потрясающей преданности. Нужно создавать специальные центры по типу тех, которые сейчас созданы для помощи умирающим, — хосписы, где квалифицированный персонал может поддерживать людей в их личном бурном поиске. Когда такое будет создано, это будет являться одним из важнейших показателей того, что общество стало гуманным, милосердно относящимся к своим собственным героям, своим собственным безумцам... Гуманность любого общества можно проследить по отношению к наименее защищенным слоям населения: детям, женщинам, преступникам, безумцам и пенсионерам, пожилым людям.

Духовный кризис — это один из самых важных кризисов жизни среди других жизненных кризисов роста и развития. Первый серьезный жизненный кризис начинается в возрасте от 16 до 20 лет, в первой четверти жизни, когда заканчиваются подростковые годы и возникают вещи, связанные с ответом на вопрос «Кто же я?», когда большинство начинает выходить из семьи в большой мир. В этом принципиальное значение этого кризиса. Для современных подростков это время после школы. Для мужчин этот кризис приходится на более поздние годы, для женщин — сразу после школы. Второй кризис, через который проходит каждый человек, — это кризис последней четверти жизни, связанный с неизбежностью смерти. Необходимо преодолеть страх смерти, понять смерть, сродниться с ней, перерасти ее. Этого также не минует никто из нас.

Важнейший кризис — это кризис середины жизни или кризис средних лет, который нередко проявляется как духовный кризис. Здесь мы вступаем в период, когда подготавливаются очень значимые изменения в человеческой психике. В это время резко возрастает число возрастных депрессией, количество самоубийств, количество творческих кризисов. Давно замечено, что возраст в районе 37 лет является трагичным и критичным для многих творческих личностей.

Смысл кризиса средних лет состоит в том, что он готовит, говорит Юнг, глубиннейшие изменения самой структуры души [385]. Все прежние приспособительные механизмы, все прежние задачи, которые лежали на нас, выполнены, если жизнь наша развивалась более или менее нормально. Нередко во второй половине жизни что-то радикально меняется. Мужчина, который был самцом, лихим боцманом, во второй половине жизни становится робким, женственным. Или женщина становится этакой усатой комендантшей, в ней просыпается активное мужское начало. Эта гипертрофия помогает нам понять смысл кризиса средних лет. Каким-то образом мужчина должен воссоздать свою целостность включением в себя женского начала, анимы, как называл это Юнг, а женщина — мужского начала, анимуса. И эта работа имеет тончайшую алхимическую структуру. Юнг вообще считал алхимию самым глубоким аналогом психотерапевтической работы. Алхимическое Великое Делание по производству философского камня, благородная субстанция которого превращает всю чернь в благородный металл, в совершенство все, с чем вступает в соприкосновение, была для него одним из лучших примеров процесса индивидуации.

В своей работе «О смысле брака» Юнг пишет, что если в начале жизни мужчина и женщина находят свою целостность во внешней полноте своей противоположности и все многообразие любовных игр и отношений является проявлением этой целостности, то затем в их отношениях вызревают новые задачи. Те отношения, которые были между мужчиной и женщиной до этого, уже не удовлетворяют ни одного из членов этого союза. Большой мир и тот опыт, который большой мир внес в каждого из нас, противятся недостаточно зрелым связям, и мы вынуждены формировать совершенно другие отношения. И никогда, пишет Юнг, мужчина не найдет свою целостность в чем-то внешнем, сколько бы он ни путешествовал по миру, со сколькими бы женщинами он ни встречался и вступал в глубокие отношения. То же самое относится и к женщине. Поиск целостности через внешнее обречен на неосуществление [385].

Дело стареющего человека, говорит Юнг, это не дело налаживания связей, установления авторитета, не дело продолжения рода: все эти функции уже выполнены при нормальном развитии. Возникает совершенно другая задача поиска смысла жизни, завершения главного, нахождения философского камня. Для этого есть все основания: есть необходимый опыт, и сама структура души подводит человека к критическому порогу.

Мы стоим перед задачей нащупать пути к этому новому большому, всеобъемлющему сознанию, которое в каком-то смысле было всегда, но до некоторого времени призыв и притяжение к нему не было столь неотвратимым. Для «Я» соприкосновение с этой большой самостью само по себе является трагичным и жестоким. Речь идет о том, чтобы отрешиться от старого опыта и попытаться найти в своем опыте всеобщее. Юнг выражал это как задачу согласования нашего мышления с первообразами бессознательного, порождающими любую мысль, т.е. с архетипами. У него речь идет о конкретном знании архетипов как протосценариев всех возможных ситуаций в жизни.

Можно взглянуть на проблему кризиса средних лет с другой стороны, рассмотрев задачи, возникающие на определенных этапах жизни — 14, 25 и 37 лет. Задача, стоящая перед человеком в период детства, до 14 лет, — это накопление знаний. Маленькие дети — настоящие тираны, которые пристают к родителям, буквально домогаются их внимания, требуют, чтобы родители занимались ими, любили, обучали. Выготский называл этот феномен зоной ближайшего развития ребенка. Если ребенок со взрослым создают такую зону ближайшего развития и родительских инстинктов достаточно, чтобы пожертвовать собой, происходит развитие, если недостаточно — развития нет, человек не состоялся. Но вот на такой требовательности, иногда доходящей до паразитизма, энергии добычи и, с другой стороны, на полной отдаче, возможно развитие человека, возможен период неустанного наполнения себя миром.

До 25 лет возникает другой период — период добычи, в это время мы живем на энергии индивидуальности, на энергии своеобычности, особенности. Основная задача, которая здесь стоит, — самоутверждение, задача продолжения рода, нахождения подходящей пары.

С 26 до 37 лет — это период реализации. Мы что-то уже из себя представляем, получили образование, нашли к этому времени свою пару, продолжили род и живем на энергии личности. Наши общественные связи нарастают, мы используем энергию этих связей, у нас появляются друзья, коллеги, которые находятся рядом с нами, мы расширяем богатство своих связей в обществе. По наблюдению Игоря Калинаускаса, механизм индивидуальности и механизм личности включаются сами по себе. Затем необходимо включить третий механизм, когда мы приближаемся к периоду 37—40 лет. В этот момент функция добычи, функция индивидуальности, функция реализации практически прекращаются. Мы уже продолжили род, добились какого-то положения, жизнь уже какое-то время не меняется, нет уже таких бурных изменений, которые были раньше. Необходимо что-то еще. Перед нами встает следующий выбор: либо мы продолжаем жить своим прежним опытом, который накопили до этого времени, опытом обучения в школе, опытом социальных связей (и люди ученых профессий могут достаточно далеко продолжать такой период, пользуясь своими знаниями, а социально активные люди могут жить на богатстве своих социальных связей). Это как-то помогает им, консервирует их жизнь, помогает растягивать данный период, помогает ослаблять его остроту. И раньше так и было: человек доживал до 40 лет, считался стариком, и его функция состояла в том, что он был хранителем опыта и передавал его молодому поколению.

Но сейчас эта функция уже не работает, потому что мир находится в более мощной динамике перемен, чем, скажем сто лет назад, когда человек рождался в одном мире и умирал приблизительно в таком же мире. Ничего существенного за время его жизни в плане принципиальных перемен в жизненном укладе не происходило. Сейчас мы рождаемся в одном мире, а умираем совершенно в другом мире. Тот опыт, который мы получили до 40 лет, уже не применим к тому миру, в котором будут жить наши дети и внуки. Мы практически ничего не можем передать им, за исключением каких-то вечных вещей, если нам повезет самим их реализовать.

Что мы можем им передать? Что мы можем сказать детям, которые будут жить через пятнадцать лет в мире виртуальной реальности и суперкоммуникационных технологий, визуальной логики и рэйверских шаманских танцев, совершенно другой киберпанковской суперкомпьютерной коммуникативной культуры, в большой глобальной деревне, где совершенно другая скорость всего. Что можем передать им мы, которые родились и привыкли к совершенно другим скоростям, к другим темпам? Мы обречены на то, что наш опыт останется невостребованным, никому не нужным. И в этом случае мы будем общаться только с подобными себе, ненужные последующему поколению. А ведь в каком-то смысле жизнь человека определяется тем, насколько мы нужны, нужны своей семье, своим внукам, своим друзьям и по большому счету всему человечеству. А еще по большему счету — всей Вселенной.

И если к 37 годам мы не имеем развитого самосознания, то выйти из этого кризиса нам бывает очень трудно или невозможно. Количество роковых происшествий в этом возрасте практически необозримо. Люди мрут от перестройки, от несчастных случаев, от легких заболеваний, стреляются, кончают с собой и т.д.

Суть кризиса середины жизни, согласно Игорю Калинаускасу, состоит в том, что в массовой культуре нет отлаженного механизма, программы, которая бы включала работу сущности с той же неизбежностью, с какой она включает механизмы работы индивидуальности и механизмы личности. Нет никаких механизмов, гарантировавших бы нам включение ресурсов дальнейшего развития. И тем не менее если мы не встали на эту дорогу, мы оказываемся на пороге жесточайших кризисов. Как миновать эту ловушку и эти тупики?

По сути дела, механизм пробуждения сущности, который можно найти в мировом опыте духовного взросления, только один. Это механизм развития в себе божественного ока. То, что Гурджиев называл самонаблюдением, что в индийских традициях называлось самадхи — разотождествление. Скажем, Рамана Махариши, великий индийский учитель ХХ века, с наибольшей чистотой проделал этот путь, исследуя, что такое «Я», в чем его сущность: Я — это не тело, Я — это не личность, Я — это не мысли, Я — это не житель такой-то страны. Так он предлагал разотождествляться с обычными ролями, с привычным окружением.

Это в определенном смысле путь одинокого воина. Только на этом пути, где у нас нет никаких подсказок, мы можем двигаться дальше. Мы ведь привязаны к своей личности, к своему мышлению, к тому пространству организации, которое создается всеми этими механизмами. Мы не можем все это переструктурировать и обрести что-то новое — сущность. Мы не можем даже заняться религиозными и медитативными практиками, потому все находится под контролем личности, и само по себе без специальных методов никогда не пробудит сущность, а внесет только большие проблемы в жизнь и создаст еще большую путаницу.

Если мы минуем этот кризис, если нам повезет узнать самость, целостное состояние, мир нагваля перед нами, как говорит Дон Хуан, встанет еще одна задача, которую Арни Минделл называет: «Пройти по дороге смерти» [204]. В книге К. Кастанеды «Путешествие в Икстлен» Дон Хуан рассказывает о дороге, на которую рано или поздно вступает любой, следующий по пути воина. Он говорит, что при путешествии в Икстлен человек теряет свою фантомность и становится реальным человеком, путешествуя в нагваль одновременно.

Если человек имеет опыт нагваля, опыт соприкосновения с безграничным, у него есть выбор: остаться там или вернуться на обычную землю. Если он вернется на обычную землю после такого опыта, то у него одновременно с возвращением возникает его земная задача, его миссия, от которой он никуда не уйдет, и, только осуществив ее на земле, он сможет обрести окончательную свободу. В каком-то смысле время нашего пребывания на земле тесно связано с той задачей, которую мы себе определили, и, пока не выполнили эту задачу, мы будем продолжать существование. Но для каждого, оказавшегося в такой ситуации, обычное человеческое время закончилось, и единственно, что нас может спасти, — наша безупречность и осознание того, что мы находимся на дороге смерти.

Конфликт, как внутренний, так и внешний, является судьбой воина, который идет по такому пути. Мы себя судим себя изнутри, если имеем дерзость пойти против общепринятого пути. Дело в том, что правила, по которым мы живем, и неписаные игры, в которые мы играем, должны соблюдаться. Если они не соблюдаются, если мы идем куда-то еще, нарушая эти правила, тогда мы должны доказать, что имеем право нарушать эти общепринятые правила, что тот путь, который мы выбрали, противоположный нашей группе, нашей семье, окружению, человеческому сообществу, принесет человечеству некую пользу.

И атаки на нас достигают максимального напора, когда мы стремимся измениться полностью, стать, наконец, действительно реальными, а не фантомными. Таким образом, нарушение общепринятых правил противопоставляет нас более грозному врагу, чем малая семья или друзья. Так что виновны ли мы в том, что напомнили другим о вещах потаенных, что вынесли запретные темы для публичного обсуждения. Если в такой ситуации мы теряем осторожность, внимательность и начинаем отвечать своим обидчикам ответным ударом, то дело будет плохо.

Но, если мы вспомним, что наши друзья — это тоже фантомы, порожденные общим полем здравого смысла, что они не что иное, как призыв культуры, требующей отплатить за то, что мы стал смутьянами, ростом нашего собственного сознания, тогда у нас есть шанс пойти по дороге смерти дальше и выиграть эту битву. Так что, согласно А. Минделлу, духовный путь столь же ужасен, сколь и полон значения [204].

Если мы являемся нарушителем спокойствия в группе, то в то же время мы являемся для этой группы вторичным (скрытым) процессом и необычным состоянием сознания, представителем того, что жизненно необходимо группе для интеграции. Группой для нас может быть и все человечество, находящееся в процессе индивидуации и претерпевающее тот же самый алхимический процесс, через который проходит и отдельный человек.

Таким образом, весь род человеческий мечется в поисках индивидуации, весь род человеческий находится под обстрелом непреодолимых глобальных проблем, под давлением антропологической катастрофы, как это называл Мераб Мамардашвили, отмечавший, что в ядре всех экологических и глобальных катастроф, которые сейчас происходят в мире, лежит антропологическая катастрофа, когда нарушаются духовные основы производства человека.

В каком-то смысле все человечество сейчас переживает кризис средних лет, и перед ним стоит задача: либо найти новые пути развития, либо погибнуть, стать живым трупом, следуя старым накатанным путям. Мы подняли таких духов, что вся природа целится в нас, как друзья-воины целятся в своего собрата, который нарушил общепринятые правила. Мы также нарушили общепринятые правила жизни на планете, и сейчас сама природа целится в нас. Мы стоим перед лицом гигантских потрясений. В каком-то смысле нас может спасти только последний танец воина.

Когда приходит смерть, пишет Кастанеда, воин отпускает полностью свои привязанности, отдается всем духам и танцует свой последний танец, становясь полностью призрачным, полностью непривязанным, и к нему в этот момент приходят все видения, все духи, прокручивается вся его жизнь.

Он может стать таким пластичным и «текучим», что в это время может встать на сторону своих товарищей, которые целятся в него, на сторону природы, целящейся во все человечество, на сторону космоса, целящегося во Вселенную, на сторону дьявола, целящегося в Божественное творение. И может в этом последнем танце, отпустив все желания, найти свою целостность.

Проблема дороги смерти состоит вовсе не в том, что ее нельзя избежать, а в том, что мы, как и все остальные, продвигаясь по ней, можем застыть в какой-то определенной роли, не пройти дорогу до конца, не стать «текучими». И тогда мы не сможем понять, что подсудимыми, теми, в которых целятся, жертвами и судьями одновременно, являются все, которые дерзнули пойти по этому необычному пути.

Таким образом, наш жизненный путь в целом, удача или неудача индивидуации, удача или неудача того, как мы пройдем дорогу смерти, определяет продолжительность нашей жизни, которая связана с тем, уничтожаем мы других или помогаем им. Продолжительность жизни определяется ни генетической наследственностью, ни питанием, ни физическими упражнениями, ни даже нашими необычными деяниями, а тем, насколько глубоко мы включены в процесс спасения Вселенной [208]. Конечно, возможно, что тот путь, который выбрали мы, окажется настолько уникальным, настолько несвоевременным, что даже если мы пошли по пути индивидуации, нам будет не суждено дойти до конца. Мы умираем каждый раз, когда не поняты другими, нас уничтожают каждый раз, когда мы оказываемся не нужны, когда мы не можем обрести свою природу. Но в то же время каждый раз, вместо того чтобы быть уничтоженными на дороге смерти у нас есть выбор, с тем чтобы обрести свою полноту, быть непривязанным, быть пластичным, выйти за пределы времени и стать своим собственным двойником, своим собственным противником [204].

В заключение этого раздела приведем примеры того, как в работе с психодуховными кризисами и кризисной личностью может использоваться разработанная одним из авторов (В. Козловым) методология интегративного подхода [203]. Эта методология основана на принципе целостности и современных синергетических представлениях о развитии открытых самоорганизующихся систем, к которым можно отнести личность и общество.

Когда такая система в процессе своего развития дойдет до очередной точки бифуркации, ее структура окажется в состоянии неустойчивости и вероятностного выбора, однако последующий выбор будет выбором в границах уже найденного пути эволюции, т.е. его усилением и усложнением.

Это обусловливает особую значимость ранних этапов в эволюции человека как системы.

Эти закономерности позволяют сделать предположения о взаимодействии внутри компонентов системы. Внутренние участки многокомпонентной системы ведут себя в некоторой степени как отдельные системы: самоподдерживаются, наращивают свою структуру, взаимодействуют, конкурируют за обладание ресурсами. Выделяющаяся среди них наиболее активная структура эволюционирует в режиме с обострением и автономизируется, т.е. внутри системы начинает функционировать не как ее часть, а в большей степени как самостоятельная система.