Вместо предисловия

Ирсхен

Оборудовали мы эту повозку в Белоруссии, что­бы устроить крышу над ней, мы вырубили прутья из орешника, согнули в дугу и прикрепили их концы к кузову повозки. Достали говяжьи шкуры, намочили их как следует и когда они размягчились, растянули и натянули на каркас. Шкуры укрепляли таким об­разом, чтобы верхняя накладывалась на нижнюю, исключая таким образом возможность протекания крыши. В последствии шкуры высохли, обтянули каркас, как барабан, и при любой погоде не дефор­мировались.

Я с удивлением смотрел на сохранившуюся вели­колепную крышу и вспоминал, какие трудные дни мы переживали тогда, передвигаясь на запад по почти непроходимым болотистым дорогам. Это за­метил мой друг, видимо, он тоже вспомнил эти далекие дни и улыбнулся.

Внутри, в центре фургона, горела обыкновенная свеча. По углам фургона восседали четверо, подо­брав ноги под себя, словно турецкие факиры.

Ты будешь пятым и позволь тебя поприветствовать! Усаживайся, — сказал старший из игро­ков, указывая место, где я должен был сесть.

Ты извини нас и не обижайся за то, что мы не ответили на твое приветствие. Мы молчали не пото­му, что ты был нежеланным гостем, напротив, мы все были рады твоему появлению. Но по закону нашей религии карты — запрещенная игра и участ­ники этой игры не удостаиваются чести получать мусульманское приветствие «Ассалам алейкум» и отвечать «Алейкум салам». По писанию это бо­льшой грех. Теперь ты понял причину нашего мо­лчания? — спросил тамада с доброжелательной улыбкой.

Я кивнул ему и окончательно успокоился.

— Спасибо большое. Честно говоря, я не знал о существовании этого закона. Теперь, благодаря вам, буду знать, — ответил я и занял свое место.

Люди, в компанию которых я вклинился, давно знали друг друга, радость и беду встречали вместе, где надо, заступались друг за друга и являлись испытанными друзьями.

— Дождись, пока мы завершим круг, и, если есть желание, можешь включиться и ты, — сказал тамада, не отрывая глаз от карт.

Тому, кто не играет, делать тут нечего — заметил один из игроков.

Все посмотрели на меня выжидаючи.

— За меня ответили. Но неужели у вас нет другого вида развлечения, кроме этих пустых бумажек. Такое, чтобы забыться, рассеять наши тревоги и
заботы...

— Нет в мире ничего равного картежной игре, чтобы забыться и ни о чем другом, кроме игры, не думать. Хоть днем с фонарем ищи, не найдешь, —

— Да, ты прав, если постоянно выигрываешь или располагаешь несметной суммой денег. Но ког­да продуешь все, влезешь в долги и вытурят тебя из игры, тогда поймешь лучшее ли развлечение игра в карты, — сказал игрок, сидевший напротив меня.

— Это верно, — сказал тамада. — Пусть Аллах бережет нас от увлечения этой игрой. Занятие это ничем хорошим не кончается. О нас же говорить не стоит. Мы просто балуемся, чтобы коротать время.
Настоящих заядлых игроков среди нас нет. Лучше подумайте о другом: не найдется ли у кого-нибудь из вас жидкости, чтобы и жажду утолить?

— Утолить жажду — можно по-всякому. Рядом течет река Драу, пей, пожалуйста, сколько хочешь. Но, если ты имеешь в виду что-то другое, говори без обиняков, — сказал мой друг.

— Пусть заболит твой желудок так же сильно, как ты хорошо знаешь, что я имею в виду, — засмеялся тамада. Мы переглянулись, но вступить в перепалку с тамадой никто не осмелился.

— Боташев, старый сундук не бывает пуст, — многозначительно сказал тамада. Все повернулись ко мне.

— Знаю точно, что у меня припасена бутылка
лучшего итальянского вермута, пейте на здоровье. Но что такое бутылка вина на пятерых? Дразнить себя и только — ответил я.

— Ты за это не беспокойся. Лиха беда начала, а там видно будет. Сегодня один из «купцов» черного рынка продавал виски. Очень жалею, что не купил. Не знал я, что соберется сегодня такая великолепная компания, - сожалел один из наших партнеров.

— Я сейчас же вернусь, — сказал я и выпрыгнул из фургона.

«Допустим сегодня я отвлекусь от своих дум и тревог игрой в карты. А завтра? А после завтра?.. Что это? Что за напасть такая? Сколько можно находиться в неведении? Что за тайна, которую скрывают от нас? Неужели нет способа избавиться от этих вопросов, выкинуть из головы сразу, раз и навсегда эти идиотские тревоги?» — размышляя так, я добрался до своего «двора». На обратном пути с вермутом в кармане я неожиданно столкнул­ся с моим балкарским другом. Он стоял, опершись спиной о ствол дерева и повернувшись к Драу, прислушивался к шуму стремительного бега горной реки. О чем думает он сейчас? О Кубани, о Чегеме, о Тереке? Эго, конечно, трудно было сказать, но, что каждый из нас, глядя на Драу, обязательно подумает о своей реке, я знал точно. Велика была ностальгия у всех нас!

— Добрый вечер, алан! Чем ты занимаешься здесь в одиночку? Я испугался не на шутку, увидев балкарца рядом с бушующей рекой, причем ночью! Ведь вы прыгаете в воду даже днем? Как хорошо,
что я пришел сюда вовремя!

— Спасибо. Хотя ты и шутишь, но по поверью стариков совсем небезопасно находиться рядом с разлившейся взбунтовавшейся рекой. По словам ста­риков в это время «Суу анасы» (то есть старая русалка) гипнотизирует человека и забирает к себе. И я стоял и ждал «Если появится молоденькая русалочка, пойду, — сказал я себе. Но если позовет

— Ничего такого, что можно было бы назвать новостью. Я направляюсь к своим друзьям играть в карты. Если у тебя в кармане густо, пошли. Будем сражаться «в очко» до самого утра. — Приглашая его, я сильно не настаивал. Ведь я звал его не к себе домой!

— Молодцы, хорошее же вы нашли развлечение. Я сразу догадался, что не зря ты появился здесь...

Раз так, пошли! — сказал я ему и взял под руку. Входя в фургон, я крикнул: — Вот любуйтесь, я привел вам балкарского кулака! Застал я его на берегу Драу прямо перед прыжком в воду! Вы же знаете привычку балкарцев прыгать в воду. Не знаю, правильно ли я поступил, выручив его от верной гибели? — Все посмеялись и были рады приходу балкарца. Они хорошо знали Баксанца.

— Мой племянник принес нам бутылку верму­та, — сказал тамада. — Есть поговорка: «Мясо, сваренное в большом котле, сырым не остается». Имеется в виду, что ребенок, воспитанный в хоро­шей семье, подлецом быть не может. Давайте завер­шим круг и приступим к «чаепитию». Вообще-то будем играть до утра.

Хозяин фургона положил на «стол» хлеб и сыр и сполоснул два стакана.

Все мы заняли места за «столом» как полагается по обычаю кавказцев: старший на почетном месте, самый младший — у дверей. Я занял место у двери. При застолье по обычаю положено также выбирать тамаду и шапу. Тут было соблюдено и это правило. Обычно тамада правит балом и, пока не завершится застолье, не покидает занятого им места. Шапа обслуживает стол: разливает спиртное, подает за­куску и так далее.

— Поскольку я появился на свет значительно раньше, чем вы, сидящие за столом, я буду рас­поряжаться, вы — исполнять. Шапой я назначаю Баташева. Как самого младшего среди нас.

— Вряд ли я справлюсь с этой миссией. Никогда не приходилось быть шапой — сказал я, смущаясь.

— Не прикидывайся. Ты хорошо знаешь обы­чай. Наливай в стаканы поровну и не забудь из­ымать за это взноса (он имел в виду сбор денег для пополнения запасов спиртного). Возражений нет? — спросил тамада.

— Возражений нет, конечно. Но где мы доста­нем спиртное в полночь. Может не будем затевать сбор денег, — сказал сосед тамады.

— Не будем перечить тамаде. Было же сказано: «Лиха беда только начало», а дальше найдется и продолжение, — сказал другой, сидевший рядом со мной.

— Рассудит нас Аллах, было бы желание, питье найдется, — сказал хозяин фургона, будто чувство­ вал, что это последнее совместное застолье сидев­ших здесь друзей.

Я стал собирать указанный тамадой взнос. Ита­льянскими лирами.

Хозяин достал бутылку и поставил ее на стол. У всех на душе стало веселей. Поем и играем, пьем и играем. Тихо, без шума, никто не нарушит правил, никто никого не подстрекает.

Но балкарец не преминул подколоть нас и ска­зал:

— Что вы за люди, карачаевцы! Свершаете сра­зу два тяжких греха: пьете спиртное и играете в карты!

— Если грешишь, так греши как следует, чтобы не беспокоить ангелов божьих по пустякам, — ска­зал тамада и рассмешил нас.

Глаза наши начали краснеть. Я дал знать тама­де, что собрано тридцать тысяч лир. Покраснение глаз я объяснял себе не тем, что проводим бессон­ную ночь, а по причине того, что смотрим на карты при очень слабом свете.

Тамада встал, приоткрыл полог, посмотрел в темноту и сказал:

— Давайте, друзья, будем расходиться, у каж­дого из нас достаточно забот и работы. Пусть шапа отдаст деньги хозяину дома. Он позаботится о столе
для завтрашней ночи. — Исполняя желание тамады, мы разошлись... Я вернулся домой и никого не разбудив, лег спать...

— Вставай, сын мой, уже полдень, — тихо ска­зала мама, потрогав меня за плечо. Я хорошо слы­шал ее слова, ибо уже не спал, но лежал с прикры­тыми глазами. Я встал. Действительно солнце висе­ло прямо над вершинами Альп, доказывая, что наступил уже полдень.

— Где и с какими бродягами ты провел ночь? Я видела, как ты вернулся утром. Когда тебя нет ночью, я не могу сомкнуть глаз, ты это хорошо
знаешь. Почему издеваешься надо мной? Почему осложняешь мою жизнь в это тревожное время. Что только не приходит в мою голову, когда тебя нет, — мама смотрела на меня печальными гла­зами.

— Именем Аллаха прошу, мама, прости меня! Я все понял и переживаю за причиненную тебе боль. Вечером мне стало так тоскливо, что не знал куда себя девать. Шел по лагерю и наткнулся на своих друзей, которые играли в карты. Я присоединился к ним и не заметил как проскочила ночь.

— О, Аллах! Как вы смели заниматься этим и брать на душу такой грех? Да еще в такое время. Упаси меня Аллах, чтобы кто-то услышал об этом.

— Мы знали, что это грех. Но мы не нашли другого способа, чтобы отвлечь души от назойли­вых тревог.

— О, Аллах! Что это ты говоришь? Скажи «Тоба» и раскаивайся за содеянное. Картежная игра — самое греховное занятие. Особенно игра на деньги.

— Мама, я пошутил. Ничего греховного мы не совершили. Просто сидели, рассказывали друг другу смешные истории, пели, смеялись. Вот и все, — сказал я, стараясь успокоить мать. Но вместе с тем я переживал, глядя в усталое печальное лицо мате­ри, в ее покрасневшие от бессоной ночи глаза.

Осуждая себя, я начал готовиться к обыденным дневным заботам. Выйдя со «двора» я встретил друзей Ц. С. и Б., которые возвращались с дежурст­ва. Они рассказали мне, что английские патрули разрешили им сходить в село на пару часов.

А я был из тех, кто умел воспользоваться любой обнадеживающей зацепкой.

— Раз есть такая возможность, сходите, посмот­рите, поразведайте какие ходят там слухи. Особенно о нас, — наставительно сказал я. Мы пошли даль­ше. У каждой повозки дымился огонь, видимо, лю­ди готовили обед. Обстановка здесь, как на кошу, с примитивными, «очагами»: два кола с развилками сверху вбиты в землю, на них положена жердь для котла — вот и все удобства для приготовления пищи.

Когда мы проходим мимо, люди встают и ис­кренне приглашают нас к своей нехитрой трапезе. Благодаря их за приглашение, мы проходили все дальше и дальше, пока не вышли к шоссе. Тут мы увидели английских солдат, охранявших нас, кото­рые курсировали на дороге туда и обратно. Трое из них направились к нам, подошли, остановились и уставились на нас.

— Хелло! — сказали мы.

Они ответили:

— Хелло!

Но спик англиш, — сказал я, произнося старательно эти три слова, которые заучивал в течение недели. Они ответили мне что-то, но я не понял.

— Парла Италия? — спросил я. Один из солдат спросил тоже по-итальянски:

— Куда следуете?

— Если можно, хотели сходить в село.

Солдаты начали совещаться между собой. Нако­нец тот же солдат сказал:

— Идите, но чтобы через два часа были на месте.

Мы сказали: «Грацио» и поспешно пересекли шоссе. Англичане владели итальянским не лучше нас. Но, как бы мы плохо не владели, знание этого языка сослужило нам добрую услугу.

Мы поднялись по извилистой крутой горной до­роге. Подустав, решили сесть на бугорок под елью и немного передохнуть. Мы смотрели сверху на красивое широкое русло реки Драу. Любовались сказочной природой. Но все равно даже это велико­лепие не радовало мое сердце. Я смотрел на лагерь Северо-Кавсказской колонии и думал о судьбе этих людей, все еще находящихся в неведении.

— Есть у нас еще одна новость, о которой не говорили тебе, — сказал Ц. С. — Поскольку ты обычно не веришь слухам, мы промолчали. Я насто­рожился и весь превратился во внимание. Ц. С. по­смотрел на А. Б. желая, чтобы говорил он.

— Судя по сведениям, которыми мы располагаем, — сказал А. Б., — идет мобилизация доброволь­цев для отправки на войну с Японией. Говорят, что многие из казаков записались и готовы выехать на Восток.

— Видите, мы представители Северного Кавказа ничего об этих вещах не знаем и сидим в аб­солютном неведении. Мы уподобились пчелиной семье, лишенной матки. И именно это и тревожит меня.

— До каких пор ты будешь жить таким пессимистом? — упрекнул меня Ц. С.

— Ты и днем с фонарем не сыщешь большого оптимиста, чем я. Но этим англичанам не верю, просто не могу верить. Это мне подсказывает серд­це, понимаете. Но посмотрим, чему быть, того не миновать. Казаки и Япония... Чушь какая-то, что может делать кавалерия на островах? Туда нужны моряки и их можно найти только среди немецких пленных, — говоря эти слова, я был глубоко убеж­ден, что прав.

Передохнув немного, мы продолжили свой путь. Ирскнен, куда мы очень скоро добрались, оказался небольшим селом из сорока-пятидесяти домов, при­ютившихся среди гор на опушке соснового леса. В нем мы увидели школу и церковь, улочки крутые и узкие. Обыкновенная горная деревушка. Уютная и чистенькая, потому что скот содержится на привязи. Поляна, на которой расположена наша колония, тоже принадлежит Ирскнену. На улицах деревушки нам встречались только старики и дети. Все, кроме детей, имели угрюмый вид. И не удивительно. От войны им досталось тоже сполна. Нам встретился только один мужчина нашего возраста и тот без руки. Рукав его пиджака был пуст. Мы поздорова­лись с ним. Говорил он по-итальянски в совершенст­ве. Он часто поправлял нас, когда мы искажали слова. Здесь на стыке двух государств (Австрии и Италии), как правило, люди владели и итальянским языком.

Он пригласил нас к себе домой. Ссылаясь на ограниченность времени, я сказал:

— Если судьба позволит, встретимся как-ни­будь, спасибо за приглашение. Мы ищем мужского портного.

Он показал дом, который стоял на окраине дере­вушки обособлено. Каждый из нас сказал «Грацио», пожал ему руку и мы отправились к портному. Мы полагали, что попрощались с безруким навсегда. Но на мою долю выпало счастье встретиться с этим человеком. Спустя тридцать пять лет!

— Как ты мог отклонить приглашение инвалида? — спросил меня Ц. С.

— Молодец, поступил правильно, — сказал А. Б. — Не узнаешь, кто с какими мыслями связыва­ется с нами. Нужно было найти какую-нибудь причину, чтобы уйти, и он ее нашел.

— Ничего я не сочинял и говорил то, о чем думал. До каких пор можно терпеть эту пеструю одежду, особенно на вас? На кого вы похожи? Пря­мо стыдно.

— А чего нам стыдиться. Что находим, то и носим, — обиделся А. Б.

— Не кипятись. Может он что-то дельное приду­мал, — поспешил вмешаться Ц. С.

Тем временем мы подошли к дому портного. Подали голос, чтобы нас услышали. На порог вышел человек среднего возраста и среднего роста и вопросительно посмотрел на нас. Видя наше молча­ние, он что-то сказал по-немецки. Из своего запаса состоящего из пятидесяти-шестидесяти немецких слов, я составил предложение и выпалил.

— Нихт шпрехен дойч. Шпрехен зи итальяниш?

Он хорошо владел и итальянским. Мы ему объ­яснили, что нас интересует. Услышав это, он при­гласил нас к себе домой. Я впервые входил в дом австрийцев. Мебели в доме было мало. Кругом — идеальная чистота. Чувствовалось, что хозяин дома очень любит природу. На стене висели оленьи и турьи рога, много картин разных размеров в разных и красивых рамах. В основном пейзажи, отображающие горы, леса, озера, водопады, цветы. Он до­гадывался, что мы пришли из колонии, расположен­ной на берегу Драу и спросил нас, чем он вообще может быть полезен нам. Мы изложили ему свою просьбу сшить нам одежду, если конечно, есть у него такая возможность. Ничего не ответив, он при­гласил нас в свою мастерскую, поставил стулья вдоль длинного стола и пригласил сесть. Он поло­жил пред нами несколько журналов мод мужской одежды и попросил ознакомиться.

— Для чего он морочит нам головы этими мо­дами, раз нет у него материала, — сказал А. Б. — Пусть вам пойдет в прок, я найду материал. Его вполне хватит на троих, есть и подкладной матери­ал, — сказал товарищам я. Они очень обрадовались. Мы сообщили портному, что располагаем необхо­димым материалом и обещали доставить сюда за­втра. Хозяин дома очень хотел знать, какую модель мы выбрали, но мы объяснили ему, что временем совершенно не располагаем, произнесли всем нам знакомое слово «Ауфвидерзеен» — и вышли из ма­стерской.

Патруль еще был на месте. Мы поблагодарили их по-итальянски и поспешили к себе в лагерь...

— Я не нахожу слов, чтобы выразить вам все чувства глубокой благодарности за уважение и ока­занную мне честь. Пусть Аллах благословит вас также, как и я. Сердца и мысли наша едины, да поможет нам Аллах. — Он снял со своего плеча ремешок, на котором висел маузер и обвернув его вокруг деревяной кобуры, протянул его Кады. Это был тот маузер, серебряной рукоятью которого лю­бовались все. Генерал обнял Кады и сказал:

— Этот маузер представляет для тебя большую ценность, так-как некогда принадлежал твоему старшему брату Джатдаю. Он был им награжден за отвагу, проявленную на Балканах, когда служил в частях «Дикой дивизии». Вручал ему эту награду я лично вот этими руками. Это было во время первой мировой войны. Потом, когда Джатдай вернулся на Кавказ, у одного мастера покрыл рукоять маузера серебром. Когда Джатдай погиб, маузер был при нем... Спустя двадцать пять лет маузер оказался в моих руках именно на тех же Балканах. Разве это не воля Аллаха? Я ради уважения к тебе, Кады, не хотел расстаться с этим драгоценным оружием, но к сожалению, это уже не возможно. Согласно рас­поряжению штаба английских войск мы должны сдать этот маузер. Выхода у нас никакого нет, надо подчиниться. Сдавай его сам своими руками. Вот, собственно, причина моего появления здесь, — ска­зал генерал печально, часто моргая глазами и выти­рая рукой слезы. Когда я увидел это трогательное
зрелище, мурашки пошли по спине. Все, кто окру­жал генерала, были очень опечалены этим событием и стояли, словно у тела близкого покойника. Держа
маузер на вытянутых руках, Кады сказал:

— Дорогой генерал, если маузер подлежит обязательной сдаче, какая разница, какое имеет значе­ние, кто его сдаст — вы или я? Очень жаль. Видно плохи наши дела, — Кады тоже опустил голову.

Генерал Клыч-Гери вновь заговорил. Он обра­тился к Кады со словами:

— И черкеску, и пояс, и шапку, которые ты мне подарил, пришлю завтра. Сказать за все это только одно спасибо — слишком мало. Но это все, чем я могу отблагодарить тебя.

— Что такое вы говорите, дорогой генерал. У меня есть полная кавказская форма. Вы просто оби­жаете меня. — Кады замолчал, не зная что еще ему
говорить. Потом, несколько успокоившись, продолжил: — Прошу вас садиться. Сейчас нам подадут что-нибудь перекусить.

Генерал поблагодарил Кады, сказал, что очень спешит и начал прощаться. И тут один из стариков подошел к генералу и спросил:

— А разве так можно? По обычаю. Хотя бы попили что-нибудь... На это-то хватит времени, я надеюсь.

— Если бы мы находились на Кавказе, я с пре­великим удовольствием выпил бы чашку вашего чудесного айрана. Много его попил, будучи когда-

— Дорогой генерал, мы доставили закваску до Альп и делаем айран. И горы, и трава здесь очень схожи с природой Карачая, поэтому и напиток получается очень вкусным. Попробуйте, пожалуй­ста, — сказал старик. Рядом стояла девочка лет пятнадцати и держала поднос на вытянутых руках.

Клыч-Гери приласкал девочку, погладил ее по голове, и взяв стакан, стал пить айран мелкими глотками. Он опорожнил стакан, попросил повто­рить еще и сказал:

— Пусть Аллах воздаст вам должное. Сколько лет прошло с тех пор как я в последний раз пил айран... Но благодаря вам я вновь вкусил прелесть этого райского напитка. Здоровья и благополучия вам, мои дорогие горские братья. — Он тепло по­прощался, забрал Кады с собой и покинул террито­рию нашей общины. Разошлись и мы, не задержива­ясь больше здесь.

Слух о том, что англичане запретили ношение единственного оружия — маузера главе Северо-Ка­вказской колонии, известному генералу Солтану Клыч-Герию скоро распространился по всему ла­герю.

Прибыв в свой «двор», я рассказал нашим об этом малоприятном событии, поужинал и погнал своих лошадей на водопой, чтобы потом попасти их на лугу. Мой постоянный партнер по табунским делам находился уже на пастбище и сидел под деревом, как обычно, прислонившись к стволу. Он, как всегда был заворожен течением Драу, любовал­ся ее волнами, слушал ее шум как колыбельную песню. Проходя мимо, я громко позвал его, но он, по-моему не услышал меня. Я поднял камень с кулак, метнул его в волну прямо против него. Звука удара он не услышал, но увидел брызги на волне и оглянулся.

Я давно жду тебя. Не зная куда себя девать, сел здесь около берега и, убаюканный шумом реки, чуть не заснул, — сказал он, будто оправдываясь.

Видимо, ты опять вспомнил наши бурные кавказские реки — Кубань, Чегем, Терек или думал о нашей непростой и не легкой судьбе? — спросил я
его вполне серьезно.

Я вижу, ты опять шутишь со мной, но я действительно думаю о положении, в котором мы оказались, о времени, о месте, где мы очутились, о

Я в двух словах рассказал ему, как мы ходили в| село, как там встретились с портным и сказал:

— Материала у нас хватит. Тебе тоже надо освободиться от этой пестрой одежды.

— Спасибо большое. Кто из нас не хотел бы освободиться от этого? Но во что бы одеться? Если действительно есть материал, надо шить, времени у

— Ты угадал, — сказал я ему и подробно рассказал о генерале Клыч Герие, о его приходе в нашу общину и о диалоге, который состоялся между ним и Кады. — Плохие вести ты принес мне, дорогой друг. Если даже генералу запретили ношение ору­жия, — это конец. Генералу, которого лично знает фельдмаршал Александер! Похоже, что они готовят расправу над нами.

— Ничего теперь не сделать, то что было, уже прошло, ничего назад не вернешь, — сказал я. — не надо вешать головы. Будем думать о том, что следует делать впредь, искать выход из создавшегося положения.

— Ты совершенно прав, но о каком выходе может идти речи, если мы находимся в загоне. Кругом патрули, охрана. Страна чужая, ни близких, ни знакомых, куда податься. Надо сперва точно выяснить, что они собираются с нами делать и сообразно с этим действовать. Вся надежда на тебя. Поразведай, расшифруй их замыслы. И подумай, как это сде­лать. У тебя голова варит лучше наших, — сказал Баксанец, не поднимая головы.

— Алан, не слишком ли ты переоцениваешь мои возможности? Мы сидим здесь и морочим себе головы всякими небылицами, а они делают свое дело, как им выгодно. Вначале говорили нам, что счи­тают нас политическими беженцами, а в результате превратили в своих пленных. Почему? Да потому, что с политическими беженцами мороки много: надо одеть, обуть, кормить, представить жилье, обеспечить работой. А с пленными проще... Теперь ты понимаешь их политику? И отобрав оружие у старого генерала, они недвусмысленно подтвер­дили это: мы все — молодые, старики, женщины и дети — все являемся английскими пленными. И поступят они с нами только как со своими плен­ными. Это уже факт!

— Первый вопрос ты разъяснил мне основатель­но и точно, — сказал мне Баксанец. — Остается ответить на второй: что они собираются делать с

— А какие у нас есть грехи? — спросил я его. — Грехи совершились над нами и мы бежали от греш­ных людей. Давай договоримся так: завтра в восемь утра заступают на патрульную службу наши знакомые англичане. В половине девятого приходи к мо­сту и мы пойдем к портному. А сейчас давай дви­немся к чечено-ингушским братьям. К ним в это время собираются и остальные представители Кав­каза. Послушаем мнение и наших братьев, — сказал я и решительно встал с места...