Во второшкольном интерьере

К легальной я бы отнес существовавшую, естественно, в школе комсомольскую организацию и (точно об этом ничего не знаю, но, наверное, для вновь принятых семиклассников) пионерскую организацию.

К полулегальным организациям и формам общественной жизни я бы отнес ЛТК, который, хотя и функционировал на вполне легальных основаниях, но широко выходил за формально очерченные легальные рамки, а также Юношеский Читальный Зал Ленинской библиотеки (ЮЧЗ).

К практически нелегальным формам общественной жизни я бы отнес издававшиеся в школе литературные журналы, наиболее ярким представителем которых был издававшийся Юркой Збарским журнал «Красный треугольник», естественно названный так не в честь знаменитой фабрики галош, а по названию очень всеми любимой песни Галича, а также организованный мною с Яшкой КЗК – Клуб Заядлых Курильщиков.

Про «пионерские» проблемы помню только скандалы с ношением пионерского галстука⁶⁴. Дело в том, что восьмиклассники, не вступившие в комсомол, полуавтоматически числились пионерами, что требовало ношения всеми ненавидимого красного галстука. Все наши доказательства, что «пионеры»  это до 14 лет, а нам всем уже больше, действовали мало, но тем не менее явочным порядком галстук в классе не носил никто. Более того, практически никто не носил школьную форму. Единственное, что смог противопоставить этому «безобразию» Шеф, так это безусловное требование мальчикам носить рубашку с галстуком⁶⁵. Несколько человек из класса пришли в школу уже с комсомольскими значками и гордо носили их, не обращая внимания на проблемы с пионерским галстуком. К ним относился и Яшка, которого в нарушение всех уставных требований, приняли в комсомол в пионерском лагере Академии Наук.

Поскольку до нашего прихода в школе были только старшие классы, причем в каждой параллели бывало до 7 классов, то количество комсомольцев в школе было больше четырехсот. «Комсомольская жизнь» в школе была довольно бурной. Не знаю, решала ли «комсомольская организация» школы какие-либо политические задачи, но то, что это была некая попытка ввести в русло кипевшую вольницу, дав ей некий орган внутришкольного самоуправления, это факт. Наверное, тем самым райком пытался осуществлять и направляющую функцию, но мы этого, возможно по молодости и глупости, почти не замечали.

В школе регулярно выходила огромная, в 5-6 ватманских листов школьная стенгазета «МОЛОДОСТЬ», каждый номер которой все увлеченно читали и долго обсуждали. Редакция газеты пользовалась большим авторитетом. У Марка Гельштейна, который был одним из редакторов, был настоящий значок «ПРЕССА», который он активно использовал в сугубо личных интересах при необходимости куда-нибудь проникнуть.

Комитет комсомола располагался на первом этаже, напротив кабинета Шефа. Это было место, куда можно было заскочить на перемене, потрепаться со старшими, что-то узнать про очередные школьные мероприятия. Так как численность комсомольской организации школы сильно превышала стандартную, организация получила «права райкома». Руководили ею реально выборный комитет комсомола⁶⁶ и «освобожденный» секретарь, которого, по мере необходимости, присылал Октябрьский райком, а собрание, как это было принято, «избирало». Так как школьный зал не мог вместить всех комсомольцев, то для проведения общешкольных отчетно-выборных собраний обычно договаривались с расположенным неподалеку Дворцом Пионеров, и собрания проходили в его конференц-зале.

Весной 1966 года там состоялось очередное общешкольное отчетно-выборное собрание. Надо сказать, что собрание совпало с периодом очередного нашего «исключения из школы»⁶⁷. Поэтому для Яшки участие в собрании было делом принципа – «из школы-то меня вы, может, и исключили, а из комсомола – фиг вам», а я, естественно, пошел «за компанию».

Все было очень торжественно, в президиуме сидели гости из райкома и секретарь. Довольно долго и почти всерьез обсуждался вопрос, допустить ли присутствие на собрании Шефа, некоторых завучей и учителей, которые, естественно, уже не были комсомольцами. Вопрос голосовался и прошел далеко не с первого раза. Представителю райкома пришлось долго убеждать, что члены партии имеют право присутствовать на комсомольских собраниях. Наконец собрание под жестким прессингом проголосовало «за». Но зато на следующем вопросе отыгрались. Шефа не избрали в президиум, и из учителей там оказалась кто-то из завучей, к сожалению, не помню, кто именно. (Точно, что не Блюмина). Далее была какая-то рутина, которой не помню совершенно.

Наконец приступили к выборам комитета. Действующий секретарь попросил освободить его от обязанностей, в связи с переходом на другую работу, и нам представили очередную кандидатуру, которую, вволю поизмывавшись, и выбрали ⁶⁸.

А вот при выборах комитета произошел скандал. Кто-то, кажется, Бусленко, предложил кандидатуру Хейфеца в состав комитета от «восьмых» классов. Вскочил с места Шеф, и резко заявил, что этого делать нельзя, так как Хейфец вообще не является учеником Второй школы, так как вот уже неделю и он, и Крауз из школы исключены. Тут возмутился зал и потребовал, чтобы Хейфец объяснил, в чем дело. Яшка вылез на трибуну. Этого безобразия не смогла стерпеть завуч. Она начала что-то объяснять, прямо из президиума, но зал не дал ей говорить: «Мы Вам слова не давали!». В конце концов, после серии препирательств, Яшке дали возможность изложить свою трактовку событий, существенно отличавшуюся от официальной. В результате собрание приняло следующую резолюцию:

• 
  Рекомендовать администрации школы отменить решение об исключении Хейфеца и Крауза из школы;
  
• 
  В случае если администрация не сочтет возможным изменить решение, от имени комсомольской организации обратиться в вышестоящие органы народного образования;
  
• 
  Включить в список для голосования в состав комитета комсомола Хейфеца и… Крауза.
  

Весной 1968 года, перед самым выпуском, под давлением родителей⁶⁹, я пришел в комитет, и сказал, что хотел бы вступить в комсомол. Секретаря чуть не хватил удар: все два года после пресловутого собрания я периодически участвовал в работе комитета, голосовал, принимал (или не принимал) кого-то в комсомол. Дабы не создавать нового скандала, меня приняли мгновенно, и практически без необходимых тогда формальностей. Надо ли говорить, что «рекомендацию» мне дал Яшка и кто-то еще из комитета.

Специфический характер Второшкольного комсомола, явно отличавший его от собственно ВЛКСМ, проявился и в том, что когда в 1969 г. (?) Израиль Хаймович Сивашинский (естественно с семьей, и с дочерью Викой, учившейся тогда в 10 классе) решил уехать в одноименное государство, соответствующие органы приказали рассмотреть на Комитете комсомола школы «Персональное дело» Вики Сивашинской. Комитет, что естественно, ее об этом предупредил. Вика, что в те времена было менее естественным, написала официальное заявление о добровольном выходе из ВЛКСМ в связи с отъездом из страны вместе с родителями. Как ни пытались соответствующие чины из райкома добиться от Комитета «исключения», комитет постановил «удовлетворить просьбу о выходе из рядов ВЛКСМ», без каких либо политических оценок ее «безобразного» поступка. Это «безобразное» решение сильно повлияло на активность властей в разгоне «диссидентского гнезда».
Литературно-театральный клуб (ЛТК)

Главным режиссером, художественным руководителем, да и вообще руководителем ЛТК был, как я уже писал, Суур Збарский^. Неофициальным, но общепризнанным помощником режиссера и руководителя была пятикурсница Физтеха Наташа Салынская.

Полноправным членом ЛТК считался только тот участник, который сыграл какую-либо роль в спектакле ЛТК, или выполнял какую-нибудь «работу» – помрежа, осветителя, и т.п.

Яшке повезло почти сразу. ЛТК в это время репетировал спектакль под «математическим» названием «Ша в квадрате». Это было объединение двух пьес: «Много шума из ничего» Шекспира и «Смуглая леди сонетов» Шоу. Яшка почти сразу получил выигрышную роль сэра Эндрю Эгьюйчика в пьесе Шекспира и стал полноправным членом клуба.

За те три года, что мы участвовали в работе ЛТК, было поставлено два полноценных спектакля – Ш² и «Теория невероятности» по роману М.Анчарова. Кроме того, репетировались и игрались много разных капустников, приуроченных к каким либо школьным событиям. В эти же годы ЛТК готовился к постановке пьесы о Вере Засулич. Проходили «читки» и бурные обсуждения. С литературной точки зрения пьеса не представляла ничего особенного, хотя некоторые «перлы» оттуда помнятся до сих пор, например реплика Императора Александра III на доклад о покушении на Трепова:

Докладчик: «Пуля скользнула по голове генерал-губернатора и рикошетом попала в жандарма …»

Царь: «Вот они, наши старые дубы!» ⁷⁰.

Однако сам выбор для постановки в школе пьесы, в которой рассказывалось, как в царской России бесспорно виновную в покушении на политическое убийство женщину оправдывает суд присяжных, носил очевидный политический характер. Ведь это происходило сразу же после процесса Даниэля и Синявского, в ходе которого невиновных писателей гуманный советский суд осудил, и осудил цинично и беззаконно.

Собрания ЛТК происходили в актовом зале школы, как правило, вечерами. Атмосфера и обстановка была самая свободная. Незанятые участники запросто входили и выходили из зала, на задних рядах зачастую шел посторонний треп. Собрания ЛТК, наряду с Ленинкой, о которой будет рассказано несколько ниже, выполняли для нас функции клуба, позволяли увидеться людям, которым было трудно встретиться в непростой и насыщенной учебной жизни. Удивительная атмосфера этих, как сейчас бы сказали, «тусовок» в значительной мере определялась составом участников. В основном членами ЛТК были второшкольники, но помимо них были и студенты всех курсов, и аспиранты, и некоторые учителя. Бывали и «посторонние» – друзья и подруги второшкольников.

В этой разновозрастной компании было сформировано удивительно доброжелательное, я бы сказал, подлинно интеллигентное равенство участников при соблюдении всех, очевидно необходимых, дистанций. Коллектив, конечно же, не мог жить без бурных «внутритеатральных» романов. Причем и романы, и компании образовывались почти без учета возраста участников. Романам, конечно же, сопутствовали измены. Хватало и иных сложностей во взаимоотношениях участников. Но, поразительным образом это, как правило, не сказывалось ни на деле, ни на дружеской атмосфере, которая создавалась при самом активном участии Исаака Семеновича.

Абсолютно влюбленное отношение к Суур Збарскому учеников его класса было совершенно понятно, но аналогичные чувства были присущи и практически всем ЛТК-ашникам.

Отношение к Збарскому очень ярко характеризует следующий примечательный факт. Володя Бусленко и Толя Левин, натуры очень разносторонние, занялись разработкой собственного языка. Нет, не шифра, этим увлекались многие «математически» сдвинутые молодые люди, а именно полномасштабного языка. В разработке этой они продвинулись настолько далеко, что достаточно свободно на нем писали, в частности Бус вел на нем свой ежедневный «интимный» дневник, но и бегло говорили друг с другом. У языка была довольно сложная грамматика, совершенно не похожая на русскую, сложная система склонений, спряжений и иных лингвистических премудростей, названия которых ничего не говорили мне ни тогда, ни сейчас. Словарный состав языка формировался по удивительно оригинальному принципу – по ассоциациям. Причем это позволяло в одно слово, как в китайский иероглиф, вкладывать сразу же сложное понятие. Ассоциативные связи использовались ими сугубо личные, и авторы утверждали, что язык принципиально не поддается расшифровке. Так вот, понятие «хороший человек» на этом языке звучало как «ис-сем».

Многие ЛТК-ашники бывали у Исаака Семеновича дома. Дело в том, что репетиции, особенно капустников, зачастую происходили у него дома, в маленькой квартирке на улице Герцена, напротив консерватории. Мира Абрамовна, его жена, угощала всех чаем.

Бывали мы, естественно, и дома у Юрки, на Якиманке, и хорошо знали и его маму – Музу Васильевну, и бабушку. После 9-го класса мой отец предложил мне с Яшкой и Юркой пойти в большой поход автостопом (тогда это было очень в моде) по Белоруссии и Прибалтике. У нас дома было устроено организационное собрание. На нем была и Муза Васильевна, и Исаак Семенович, и Мира Абрамовна. Впервые увиденные мною уважительно дружеские отношения цивилизованно расставшихся, близких когда-то людей, произвели на меня огромное впечатление. Атмосфера и стиль взаимоотношений в этой большой и сложно организованной семье воспитывали сильнее, чем любые дидактические накачки. В значительной степени это сформировало мои представления о том, как такие непростые процессы должны происходить у уважающих самих себя интеллигентных людей⁷¹.

ЛТК имел и серьезные «внешние» связи. Хорошо помню, как почти всем составом мы были приглашены на премьеру школьного спектакля в Художественной школе при Третьяковке. Старое, еще довоенное здание школы, большая, хорошо оборудованная театральная сцена актового зала произвели на меня большое впечатление, а вот спектакль, к сожалению, не запомнился. Вскоре «художники» были у нас «с ответным визитом», по-моему, на премьере «Теории невероятности». На премьеру приехал и сам Михаил Анчаров – тогда только дебютировавший прозаик⁷², но уже хорошо нам знакомый певец-бард, песни которого очень любил петь под гитару Юрка.

Бывал в школе и Булат Окуджава^, и молодой Владимир Высоцкий, известность которого только начиналась. Мы знали его и как актера «Таганки» и как киноактера (фильм «Вертикаль» вышел в свет, когда мы были в 10 классе, но песни из нее Юрка пел уже летом 1967 года).

То, что мы все получили в ЛТК в культурном отношении, переоценить невозможно.

Ведь не зря клуб назывался литературно-театральным. Исаак Семенович был словесником в самом высоком понимании этого слова. У него мы учились, читая пьесу, сразу же представлять все действие в чисто сценическом варианте, додумывать мизансцены, понимать, как, путем установки акцентов, пауз, построения сцены, организации музыкального и иного звукового сопровождения, можно добиваться совершенно разного восприятия одного и того же текста. От него же мы узнали, что такое инсценировка, ведь роман Анчарова был инсценирован собственными силами ЛТК. Именно в этих, детских и многим кажущихся несерьезными, спектаклях мы увидели, какова реальная роль театрального режиссера, и чем настоящий талант на сцене (а среди ЛТК-ашников были природно талантливые актеры) отличается от «гостя на школьном вечере». Словом, великая тайна театра, о которой мы уже прочитали в только что опубликованном гениальном «Театральном романе», немного приоткрылась перед нами. А обсуждения спектаклей, на которые мы ходили, в кулуарах ЛТК бывало особенно интересным. Помню, что был спор с Исааком Семеновичем о знаменитом и скандальном Булгаковском Мольере Эфроса в Ленкоме, с Любимовым в роли Мольера, который мы всей компанией посмотрели. К сожалению, не помню (как часто приходится употреблять это словосочетание) его содержания, но помню, что на всех тогда произвело впечатление совершенно нестандартный подход Збарского к оценке и Эфроса, и Любимова.

Здесь же хотелось вспомнить премьеру «Теории невероятности» и «вечеринку» по этому поводу. Было это весной 9-го класса⁷³. Спектакль игрался вечером, в субботу. Как раз с лета этого года страна переходила на пятидневную неделю. Но пока еще суббота была «рабочей» (правда короткой) не только для школы, но и для наших родителей, которых, конечно же, все мы позвали на премьеру. Кроме того, как я уже говорил, ожидались и именитые гости. Поэтому спектакль начинался часов в 7. Но завтра было долгожданное воскресенье.

Яшка в этом спектакле очень отличился, с блеском сыграв пожилого академика Ржановского. В моем ЛТК-ашном статусе этот спектакль тоже произвел некоторые, совершенно неожиданные изменения.

В школе царило приподнятое настроение праздника, на котором я оказался в грустной роли незанятого гостя. Помрежом в этом спектакле была Маринка Т-я, очень красивая девчонка – подружка Ирки Поповой, которая, хотя и не училась в нашей школе, но активно участвовала в работе ЛТК. До этого момента я никогда не обращал на нее особого внимания. Она следила за выходом актеров, за костюмами, за звуковым сопровождением, словом, вела спектакль технически. Делала она это в первый раз, и, естественно, ее на все не хватало. Костюмерная и гримерная комната была устроена этажом выше, в одном из кабинетов, и ей надо было бы разорваться, чтобы одновременно присутствовать и там и перед сценой, где собственно и было ее рабочее место. Я начал помогать. В одном из последних актов вдруг выяснилось, что не хватает «массовки». Маринка приняла командирское решение и буквально втащила меня на сцену, где я минут пять неловко танцевал с ней танго. В результате за «сыгранную» бессловесную роль «гостя на школьном вечере» я, наконец-то, удостоился чести стать полноправным членом ЛТК. В общем, премьера прошла на ура.

В ознаменование этого великого события родители впервые в нашей практике отпустили нас праздновать премьеру на всю ночь. «Вечеринка» была организована в квартире Сашки Даниэля. Ларисы Иосифовны ⁷⁴, Сашкиной мамы, в это время по каким-то причинам дома не было, и вся квартира (за исключением комнаты соседа – Павла Ильича), расположенная на первом этаже большого дома в самом конце Ленинского проспекта, а также огромный заросший деревьями двор с беседками (как оказалось, там был двор детского сада), «выход» в который был просто из окна, были в нашем распоряжении. И квартира, и двор и «выход» описаны в книге Анатолия Марченко «Живи как все»⁷⁵. Из нее же легко понять, почему самого Анатолия Тихоновича в это время тоже не было дома.

Завалились мы все туда часов в 10-11 вечера. В прихожей нас встречали весьма специфические объявления, выполненные типографским способом. Только при ближайшем рассмотрении удавалось понять, что плакат «ТИШЕ, ВАС ПОДСЛУШИВАЮТ» был вырезан из какой-то советской газеты, и имел внизу подзаголовок мелким шрифтом «их нравы». Упомянутый Павел Ильич, род полупрофессиональных занятий которого нам был, с Сашкиных намеков, вполне очевиден, высунул было нос из своей комнаты, но увидев огромную толпу молодежи, быстро ретировался, и в последующем о себе не напоминал.

В две небольшие комнаты набилось человек тридцать. «Банкетный» стол выглядел весьма специфично. Посередине стола, на газете высился террикон «тюльки», высотой около полуметра и соответствующего диаметра, окруженной многочисленными эмалированными кружками самого походного вида и стаканами. Этим исчерпывалась и закуска и сервировка. А закусывать было что. Помнится, «старшие товарищи» закупили, а мы затащили в дом ящик водки. Кроме того, на кухне Сашка вручил мне довольно большую бутыль спирта, велел развести его «до кондиции» и разлить по заранее заготовленным пустым бутылкам. На всякий случай одну бутылку разведенного спирта я припрятал в кухонном шкафчике. Веселье началось почти сразу, и уже через час-другой все разбились на маленькие группы и парочки и разошлись по комнатам, заполонили сад, расползлись по беседкам и кустам. Периодически все подходили к столу, наливали, закусывали и опять разбредались. Выяснялись театральные и не вполне театральные отношения, продолжались или рвались старые романы, завязывались новые – словом жизнь кипела. Именно там у меня начался робкий, и в то время не вполне оформившейся, роман с уже упоминавшейся Маринкой⁷⁶.

Как и ожидалось, под утро водка закончилась, и Бус, которому я рассказал, что есть «заначка», погнал меня на кухню. Решив, что если я вынесу резервную бутылку всем, то мне почти ничего не останется, я нашел на кухне свободную кружку и от души плеснул туда «водки». Тюлька в этот день присутствовала везде, и на кухне тоже, так что закуска под рукой была. Выпив «водку» залпом, я почувствовал, как у меня перехватило дыхание, из глаз брызнули слезы, и я на некоторое время потерял дар речи. Я даже не мог ничего ответить орущему из комнаты Бусу. То ли ошибся я, когда разводил, то ли кто-то что-то подменил, но «спрятанная» мною бутылка была с чистым спиртом. Я успел ее развести «до кондиции» и донести до комнаты. Оставшуюся часть вечеринки помню смутно. Около шести утра я с трудом разбудил спящего Яшку, мы выползли на Ленинский проспект, поймали тачку и как-то доехали до дома, благо жили мы тогда рядом, где и заснули до середины следующего дня.

Закончить рассказ про ЛТК мне хотелось бы историей, оказавшей огромное воздействие на мое формирование как личности. На первый взгляд эта история к ЛТК не имеет прямого отношения. Однако для меня, возможно из-за того, что происходящее было связано с Исааком Семеновичем, отдых в Эстонии, в милом курортном городке Отепя, в значительной степени явился ЛТК-ашным продолжением.

Я уже писал о том, что летом после 9-го класса мы (я, Яшка и Юрка), возглавляемые моим отцом, отправились в большой автостопный поход по Прибалтике. Начали мы его в Минске, побывали в Беловежской Пуще, оттуда доехали до Гродно и переехали в Литву, в Друскининкай. Добрались до Каунаса, затем переехали в Вильнюс, посмотрели Тракай, и из Вильнюса, взяв с собой Юркиного вильнюсского друга Сашку Колгушкина, поехали в Ригу.

Поход прошел великолепно. Юрка, естественно, взял с собой гитару, Весь поход прошел под знаком Юркиных песен. Вечером, у костра, в кузове грузовика, просто на ходу звучали любимые песни Галича, Анчарова, Высоцкого, Кима, зонги Брехта… Яшка подпевал, и даже я, которому «медведь» наступил на ухо еще в детском саду, зачастую подтягивал любимые песни.

Как легко увидеть из краткого описания маршрута, основная часть похода проходила по Литве. Литва для многих из нас вообще была «особым местом». Юрка проводил там лето с раннего детства, я тоже бывал там не один раз. В 1966 году на экраны страны вышел блестящий фильм Витаутаса Жалакявичуса «Никто не хотел умирать», посвященный сложным послевоенным событиям в сельской Литве. Жалакявичус сумел без больших идеологических передержек и достаточно правдиво впервые рассказать о борьбе литовцев с Советской оккупацией. В фильме снимались актеры, впоследствии сделавшие славу всему Советскому кинематографу – достаточно сказать, что это было первое появление на общесоюзном экране Донатаса Баниониса. История братьев Локисов произвела на нас сильнейшее впечатление. Юрка за очень короткое время посмотрел фильм раз семь. В Литве мы искали подтверждений происходящему на экране, и, на удивление, находили. Особый колорит нашему походу придавало то, что к этому моменту Юрка уже достаточно хорошо изучил литовский язык⁷⁷, и в Литве работал «нашим переводчиком». Исключительно доброжелательные литовцы, когда слышали, что московский турист, причем столь юный, говорит, и неплохо, на их языке, расплывались в улыбках, и казалось, нет такой проблемы, в которой они не захотели бы нам помочь. Юркино знание литовского, однажды послужило причиной совершенно анекдотической истории, впрочем весьма показательной для описания Литвы того времени.

На одном из перегонов нам не везло с попутными машинами. Мы долго шли пешком по совершенно безлюдному шоссе, устали, проголодались. Вдруг в глубине леса, метрах в трехстах от шоссе, мы увидели хуторок. «Зайдем, попросим поесть и попить» предложил отец. Мы пошли. Навстречу нам вышла старушка. После короткого Юркиного разговора нас завели в дом. Хозяин вынес большую крынку ледяного молока, буханку домашнего хлеба, шмат мясистого сала. Мы с удовольствием жевали, пили, а Юрка о чем-то беседовал с хозяевами. Расплатившись (каким-то копейками), мы ушли. Отойдя метров сто от хутора, молчащий до этого Юрка сел на обочину и начал в голос хохотать. Мы решили, что он перегрелся. Нахохотавшись, он пересказал свой разговор с хозяином.

– А твои-то что, немые? Чего они молчат, будто в рот воды набрали?

– Да нет, они просто по-литовски не говорят.

– Как это не говорят. А вы откуда?

– Из Москвы.

– А в Москве, что, разве не по-литовски говорят?

Из Риги, отправив Сашку обратно в Вильнюс, мы добрались до эстонского курорта Отепя, где в это время отдыхали Исаак Семенович и Мира Абрамовна.

Юрка поселился у отца, на хуторке около озера, а мы сняли квартиру в городке. Туда приехала моя мама, а отец и Яшка уехали в Москву. Мы же провели в Отепя еще около месяца. Вот об этом-то месяце я и хочу рассказать. Вокруг семьи Збарских в Отепя образовался совершенно поразительный круг друзей, тоже отдыхавших в этом удивительном уголке Эстонии, по праву считающемся Эстонской Швейцарией. По праву дружбы с удивительной семьей Збарских мы попали в этот круг. Неформальным центром притяжения был дом Баллов – Георгия Балла⁷⁸ и его жены Галины Демыкиной⁷⁹. На соседнем с Юркой хуторе жила семья Шаровых. Шера (Александр) Израилевич Шаров⁸⁰, удивительно интересный человек, глубокий мыслитель и прекрасный писатель, статья которого в «Новом Мире» о Януше Корчаке незадолго до этого стала большим событием в культурно-политической жизни конца оттепели, и его жена Анна Михайловна Лившиц, пишущая потрясающе интересные книги о физике, математике и о физиках и математиках под псевдонимом «Анна Ливанова». Именно она была одним из создателей известной серии книг «Жизнь замечательных идей». С ними отдыхал и их сын Володька⁸¹, по-моему тоже учившийся во Второй школе.

Там же, в Отепя, отдыхал молодой поэт Олег Чухонцев⁸² с женой, и писатель и журналист Борис Носик⁸³. К этому кругу тесно примыкали и преуспевающие журналисты из «Знания-Силы» – Карл Левитин и Галя Башкирова с семьями. Кроме того, мама встретила в Отепя отдыхающего там своего коллегу и в некотором роде учителя – профессора Бориса Евсеевича Кинбера⁸⁴, крупного физикатеоретика в весьма специфической области математической физики.

Конечно же, все мы в основном купались, загорали, гуляли по окрестным холмам и лесам, искали многочисленные маленькие, дикие лесные озерца. Но вечерами, как правило, почти все собирались на веранде у Баллов, пили чай, а иногда и легкое вино, и начинался «интеллектуальный пир».

Чухонцев и Демыкина читали свои стихи, Шера Шаров рассказывал разные истории, как я понял потом, проверял на нас свою книгу о великих сказочниках. Боря Носик рассказывал о путешествии автостопом по Чехословакии, Австрии и Франции. Карлик травил «исторические анекдоты» про «великих» – Пушкина, Ломоносова, Петра, или весьма занимательно и остро рассказывал о своем путешествии по США. Исаак Семенович рассказывал театральные байки о своей молодости, о нашей школе, о Шефе и о Тошке, как он любовно называл Якобсона.

В квартире, которую снимали мы с мамой, стоял мощный коротковолновый приемник. Таллиннские глушилки не доставали до Отепя, и по вечерам я слушал (и даже часто записывал) БиБиСи, Голос Америки или Радио Свобода, а назавтра взахлеб пересказывал услышанное. Сильное впечатление на всех произвело интервью, которое дал в Париже «свежевысланный» Виктор Некрасов. Как правило, вся компания бурно обсуждала и политические, и литературные события, не сильно стесняя себя аккуратностью в оценках и характеристиках происходящего.

Помимо купаний и загорания было принято совершать длинные пешие прогулки по тропам вокруг Суур Мунамяги и Вяйке Мунамяги. Такие прогулки бывали и в обществе Георгия Балла и, несколько раз, с Кинбером. Разговоры с Георгием Баллом о современной литературе, о Солженицыне, глухая травля которого уже была в разгаре, были страшно интересны и очень важны для формирования еще неокрепшего мировоззрения.

А Кинбер (и, иногда, Анна Михайловна) очень нетривиально рассказывали о том, что такое современная наука – для меня, грезившего Мехматом, это было прикосновением к чему-то сокровенному.

Не знаю, что находили все эти умудренные люди в обществе 15-летнего подростка, но общаться они старались «на равных». Думаю, что определяющую роль сыграла в этом Вторая школа и Исаак Семенович. Характеристика – ученики Якобсона, в сочетании с удивительно теплым и дружеским характером его общения и с Юркой (что естественно), и со мной, служили чем-то вроде «пароля» – «мы с тобой одной крови…». Это сделало нас «своими» для всего этого интеллектуального круга, просто еще совсем молодыми, которых срочно надо приобщить ко всему важному. Как я оцениваю сегодня, этот месяц в плане формирования моего мировоззрения и мироощущения сделал не меньше, чем все три года во Второй школе, и думаю понятно, почему для меня навсегда он соединился и с Исааком Семеновичем, и с ЛТК.

Ленинка (ЮЧЗ)

Если ЛТК был клубом и по названию, и по сути, то Юношеский читальный зал Ленинской библиотеки (ЮЧЗ) превратился в клуб нашей компании довольно неожиданно. Как я уже упоминал, в начале восьмого класса нам рекомендовали записаться в эту главную библиотеку страны. Для занятий спецматематикой, физикой и, уж тем более, литературой и историей требовался большой пласт различной специальной литературы, которой, естественно, не было ни в домашних библиотеках учеников, ни в довольно слабой школьной библиотеке. Кое-что из необходимой литературы по математике и физике, совершенно неожиданно для меня, оказалось в моей домашней библиотеке – физфаковские учебники моей мамы выручали меня еще довольно долго. Кое-что я доставал у Жени Черняка, моего брата, который, собственно, и организовал наше поступление во Вторую школу. Тем не менее, всей необходимой литературы ни у кого из нас не было.

Кто-то из учителей порекомендовал нам записаться в ЮЧЗ. Практически весь класс это сделал. К этому времени у меня уже был некоторый опыт работы в больших читальных залах: еще в 7 классе я записался и в Историческую библиотеку, и в Некрасовку, и в Юношескую библиотеку имени Светлова. Однако Ленинка – это было совсем другое дело.

ЮЧЗ занимал отдельный, большой дом рядом с Пашковым домом, вход туда был с улицы Фрунзе (Знаменка). Место было исключительно удобное. Остановка 111 автобуса, на котором мы все, в основном, ездили в школу, была в 5 минутах хода от библиотеки.

Мы стали бывать там достаточно часто, быстро познакомились с девчонками «на выдаче» и «на заказе». Оказалось, что собственных фондов ЮЧЗ нам недостаточно, и нам, в порядке исключения, разрешили проходить (через служебный проход) в общие залы и пользоваться большими каталогами. Это было тем более здорово, что там был и буфет, и большая курилка, где собирались студенты, в том числе ЛТК-ашники и другие выпускники нашей школы. Через некоторое время нам, как «постоянным читателям», сказали, что ученикам спецшкол по письму из школы, могут быть оформлены особые читательские билеты, дающие очень много преимуществ. Конечно же, мы немедленно организовали такое письмо и вскоре получили вместо темно-коричневых билетов с крупной надписью ЮЧЗ, синие читательские билеты общего образца, по которым было можно входить в любой вход Ленинки и официально пользоваться общими фондами. Но самое приятное, что они давали право входить в ЮЧЗ без очереди (а очереди, особенно в выходные, бывали и на час, и на два). Кроме того, счастливым обладателям «синих» билетов открывали специальный, маленький, уютный и тихий читальный зальчик прямо при отделе выдачи. Более того, если в общем зале ЮЧЗ сохранить выбранные книги можно было только на два дня и не более трех книг, то в зальчике были специальные шкафы, где можно было хранить 5-6 книг до пяти дней. Учитывая особые отношения с девчонками на выдаче (особенно близко мы все подружились с Ниной, которая при ближайшем рассмотрении оказалась Яниной, и мы все звали ее Яна), это давало огромную свободу. Мы могли позвонить Яне или другим девчонкам из отдела выдачи, и заранее заказать необходимые книги.

Достаточно часто мы использовали Ленинку как место для сбора перед каким-нибудь «мероприятием». Ведь о мобильниках в то время никто и не помышлял даже в фантастических романах. Поэтому мы звонили Яне и договаривались, что если кто-нибудь из «наших» позвонит, им передадут необходимую информацию. В результате какой-то наш народ собирался в Ленинке с самого утра почти каждый день. Там мы всерьез занимались, писали сочинения или искали для них материалы, готовили домашние задания, трепались, курили, назначали свидания. Просто читали художественную литературу (отнюдь не только по программе). Оттуда бегали в кино, и, зачастую, туда и возвращались. Как вспоминается сейчас, в среднем мы бывали там два-три раза в неделю, а иногда и чаще.

В курилке общего зала собиралась большая компания. Как правило, травили анекдоты. Иногда мы просиживали там часами. Помню, как-то парень с Физтеха (хорошо всем знакомый, так как играл в физтеховской команде КВН) притащил большую общую тетрадь с анекдотами и начал читать их вслух. В результате приходившие покурить уже не уходили. Курилка забилась до отказа. Взрывы хохота были настолько громкими, что начали мешать людям, работавшим в расположенных рядом «научных залах». Пришел милиционер, дежуривший на входе в научные залы, с просьбой утихомириться – и остался. Еще минут через двадцать пришла какая-то начальственная библиотечная дама, устроила всем выговор, смеяться стали тише. Дама тоже осталась «покурить».

С Ленинкой для меня связано знакомство с Булгаковым, начавшееся весьма странно, и не менее странно продолжившееся. Зимой, в середине 9-го класса Ирка с Наташкой начали бурно обсуждать какой-то роман. Разговоры о нем в компании возникали достаточно часто, и я решил, что его надо бы прочитать. Я заказал нужный номер журнала Москва⁸⁵, и в перерывах между какими-то занятиями, начал его читать. Как это сегодня ни странно звучит, мне жутко не понравилось, и, страниц через десять, я бросил это чтение, сдал журнал, и высказал что-то весьма нелестное Наташке Тетериной.

Прошло месяца два, и отец, вернувшись из какой-то дальней командировки, с восторгом показал купленные им там два номера журнала Москва с романом Булгакова. Я, абсолютно забыв о первом, печальном опыте, схватил их читать, и… буквально проглотил за одну ночь. Вначале мне показалось, что что-то уже читано, но я так и не вспомнил, откуда я знаю героев. В совершенно диком восторге от прочитанного, наутро я начал хвастаться, какие уникальные журналы достал отец. Тут-то мне и напомнили о моих, мягко говоря, идиотских, комментариях месячной давности. С этого момента я начал активно стараться прочесть все, написанное Булгаковым. Опубликованные вскоре в «Новом Мире» блестящие статьи В.Я Лакшина «Рукописи не горят» и Виктора Некрасова «Дом Турбиных»⁸⁶ усилили мой интерес к его творчеству. «Опального» ранее писателя понемногу начали печатать, пьесы Булгакова начали ставить в прогрессивных театрах.

Надо отметить, что ЮЧЗ размешался в одном здании с Отделом редких книг и рукописей Ленинской библиотеки. Даже вход и охрана были общие. ЮЧЗ располагался в правом крыле здания, а Отдел редких книг и рукописей – в левом. Естественно, что сотрудники (скорее сотрудницы) двух соседних отделов дружили, вместе бегали курить, вместе обедали. Поэтому постепенно, в основном благодаря Яне, мы познакомились и с девчонками из этого отдела. Мой повышенный интерес к Булгакову был известен, так как я активно разыскивал все, что публиковалось в эти годы. И вот как-то в пятницу вечером звонит мне домой Яна, и заговорщицким тоном интересуется, не собираюсь ли я завтра быть в библиотеке. Честно говоря, я не собирался, по-моему, в школе должно было быть что-то важное, типа контрольной по геометрии.

Но Яна заинтриговала меня, и вместо контрольной я поехал в Ленинку. Выяснилось, что в Отдел редких книг и рукописей недавно поступил архив Булгакова (как я теперь думаю, от Елены Сергеевны Булгаковой). Доступа к нему еще ни у кого не было, однако Янина подружка из отдела сказала, что в субботу, когда никого из начальства не бывает, она сможет кое-что показать. И вот мы в «святая святых». Абсолютно не помню ни обстановки, ни папок. По-видимому, от волнения тогда полностью отшибло память. Помню, как мы листали какие-то черновики, по текстам было похоже, что это «Белая Гвардия». Помню папку с надписью «Собачье сердце»  благодаря этой папке я стал искать эту книгу, и, года через два нашел – в Рижском, эмигрантском издании. Там же были опубликованы и «Роковые яйца». Так что Ленинка и дружба с Яной подарили мне возможность одному из первых прикоснуться (в прямом смысле этого слова) к еще не изданному (легально, в Союзе) Булгаковскому творчеству.

Клуб заядлых курильщиков (КЗК)

Борьба с курением во Второй школе носила достаточно формальный характер. Курили почти все, в том числе многие девчонки. Основной курилкой, как и везде, служили туалеты. Во время перемен туда набивалась бездна народу – можно было «топор вешать». Конечно, весной и осенью курили в основном на улице, но в холода это было не очень приятно. Когда мы перешли в выпускной, десятый класс, у нас возникла идея несколько упорядочить этот процесс. Во-первых, всем надоел «нецензурный» беспредел, стоящий в курилке, во-вторых, там начали появляться «малыши»⁸⁷, что нам, умудренным опытом выпускникам, казалось совершенно недопустимым, в частности и потому, что основные претензии администрации школы сводились к тому, что мы «развращаем» маленьких. После нескольких бурных обсуждений решили создать клуб. Назвали его «Клуб заядлых курильщиков», сокращенно КЗК. В течение нескольких дней я написал Устав КЗК.

В соответствии с Уставом, в клуб мог вступить любой курящий ученик Второй школы, не моложе восьмого класса, или любой учитель. Управлялся Клуб Советом, в который входили курящие ученики школы, хотя бы один раз «исключавшиеся из школы». Из состава Совета избирался Президиум. В Президиум могли избираться члены Совета, исключавшиеся из школы не менее трех раз. Таких набралось человек пять, включая, естественно, нас с Яшкой.

Члены клуба были обязаны пресекать любые попытки младших учеников школы курить в курилке, а также на территории школьного двора.

Кроме того, в правах и обязанностях членов клуба был записан категорический запрет на употребление в курилке ненормативной лексики. Исключение делалось только для «анекдотов», в которых употребление указанных словосочетаний носило обязательный для целостного восприятия анекдота характер. За употребление мата вне этого исключения была установлена система штрафов. За первое употребление – 10 коп., за повторное – 15 и так до 50. Из штрафных денег формировался Фонд КЗК. Надо отметить, что особенно в первый период, фонд пополнялся весьма быстро, и Президиум всегда имел свободные средства в огромном объеме (рублей 5-6). На деньги Фонда Президиум был обязан закупать клубные сигареты (не менее чем трех-четырех видов). Любой член клуба, у которого не было сигарет, мог в курилке без каких-либо ограничений пользоваться сигаретным фондом. Более того, если член клуба, не имевший по тем или иным причинам курева, собирался уезжать из школы (в кино, в Ленинку, либо по иным личным делам), он мог получить «сухой паек» в объеме до пяти сигарет⁸⁸.

Мы понимали, что при всей анекдотичности и политической опасности создания в школе нелегальной общественной организации, цели и задачи нашего объединения лежат, в общем, в русле интересов Шефа и руководства школы. Хотелось все это легализовать. Из учителей, с которыми можно было спокойно поговорить на эту тему, я выбрал, естественно Зою. Она выслушала меня, похихикала, и сказала, что она нас за это дело с радостью бы сама удавила, и что она к Шефу не пойдет ни при каких условиях, а мы с Хейфецом, если хотим опять «исключиться», можем, конечно, делать что угодно. Музылев отпадал, просто потому, что к его мнению по этому вопросу никто бы не прислушался. Я решил подъехать к Фантомасу. Алексей Филиппович выслушал внимательно и потребовал Устав. Держал он его целую неделю. До сих пор не знаю, показал ли он этот опус Шефу, но по некоторым его замечаниям, нам показалось, что показал. Вернул он его, сделав ряд довольно интересных правок, как редакционного, так и принципиального характера, и что самое интересное, написав на обложке резолюцию «Читал. Одобрил» и размашисто подписался, поставив число⁸⁹. С этого момента клуб действовал на совершенно «легальной» основе, и многие курящие учителя регулярно забегали в курилку на второй этаж и придирчиво выбирали, какие бы сигареты из Фондовских запасов им стрельнуть.

Перечисленные примеры общественной жизни Второй школы в период с 1965 по 1968 год, конечно же, не исчерпывают все ее многообразие. Думаю, что каждый выпускник школы мог бы написать нечто интересное по этому поводу.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Надеюсь, что эти записки дают некоторое объяснение тому, почему все мы проводили в школе гораздо больше времени, чем это диктовалось расписанием. Написанное ни в коей мере не претендует на полноту описания Второй школы, как явления общественно-политической культуры периода оттепели и начала «заморозков».

Тем не менее, сегодня, когда много говорится и пишется о роли поколения «шестидесятников» в истории нашей страны, мне хотелось рассказать и о той роли, которую они, шестидесятники, сыграли в воспитании и образовании «нас» – поколения восьмидесятников (и т.д. до XXI века).

Конечно, иной читатель воспримет это как существенную гиперболизацию, но мне кажется, что Вторая школа в историко-культурном пространстве 6070-х годов XX века сыграла роль, сопоставимую лишь с Царскосельским лицеем в начале XIX века.

Хороших физмат школ в Москве было в те времена несколько. Наряду с нашей школой были широко известны и пользовались вполне заслуженной славой 444-я и 7-я школы, 18-й (Колмогоровский) интернат, где, кстати, обществоведение преподавал Юлий Ким (именно этому факту мы обязаны блестящей Песенкой учителя обществоведения «…лягу я под шкаф, чтоб при легком движении на меня упал Капитал».

Однако, насколько я понимаю, именно во Второй школе возник тот удивительный симбиоз гуманитарного и естественнонаучного образования, который, благодаря созданной Шефом «авторитарно-либерально-демократической» системе управления школой и активно «диссидентскими» настроениями основной части преподавателей и учеников, привел к формированию удивительного «суверенного острова Свободы» среди безбрежного Архипелага ГУНО.

На этом мне бы хотелось завершить эти записки, в надежде, что они могут побудить кого-нибудь еще на продолжения, дополнения, а, возможно, и полемику.

Приложение

Список учеников 8 «Б» класса 1965/66 учебного года
№ п/п	Фамилия, Имя, Отчество	СТРАНА ПРЕБЫВАНИЯ
1	Акинфиев Коля	Нет контактов
2	Алтухов Алексей	Нет контактов
3	Батоврин Виктор Константинович	Россия
4	Бегун Александр Захарович	Нет контактов
5	Бобров Александр Анатольевич	Россия
6	Генкин Александр Вениаминович	США
7	Гилинский Евгений Абрамович	Россия
8	Горкин Александр Владимирович	США
9	Гофман Леонид Юрьевич	Россия
10	Даниэль Александр Юльевич	Россия
11	Закалюкин Владимир Михайлович (Зак)	Россия/Англия
12	Зусман Иоан Владимирович (Ганя)	ИЗРАИЛЬ
13	Зусман Георгий Владимирович (Юра)	США
14	Каплун Владимир Исаакович (Капа)	Россия
15	Кельберт Марк Яковлевич	АНГЛИЯ
16	Клейман Юрий Гаврилович (Отец Георгий)	Россия
17	Крауз Александр Яковлевич	Россия
18	Кузнецов Сергей Павлович	Россия
19	Левин Марк Борисович	ИЗРАИЛЬ
20	Мощинский Борис Владимирович	США
22	Миронов Миша	Россия
23	Перлин Юрий Владимирович	Россия
24	Попова Ирина Марленовна (ныне Сычева)	Россия
25	Резник Владимир Иосифович (Кролик)	Россия
26	Сеславин Андрей Игоревич	Россия
27	Симонович Наталья Борисовна (Симочка, ныне Нехама Полонская)	ИЗРАИЛЬ
28	Солодовников Игорь	Россия
29	Тененбаум Леонид Семенович	Россия
30	Тетерина Наталья Львовна	США
31	Трилесник Евгений Евсеевич	Россия/США
32	Удовенко Александр Витальевич	Россия
33	Хейфец Яков Юрьевич	Россия
34	Чемазокова Татьяна Борисовна (ныне Горкина)	Россия
35	Черкасский Борис Васильевич	Россия
36	Черников Володя	Нет контактов
37	Черняк Андрей Иосифович	Россия
38	Черняк Лиза	Нет контактов
39	Шейнина Ира	Нет контактов

Вот я решаюсь писать о школе, хотя мне ясно, что не смогу написать ни о чем (ни о ком) другом, кроме как о себе. Поэтому даже попытки быть объективной тут не получится. Надеюсь только: читателю, кто бы он ни был, интересно сконструировать облик школы по разным людям, которые вспоминают о ней.

Попала я во Вторую школу почти случайно. Мне вообще кажется, что из нашего поколения большинство попало в нее случайно. В отличие от других призывов, когда взволнованные родители приводили своих детей держать экзамен в математическую школу. Возможно, в наши дни она еще не была так прославлена. И это мне всегда казалось удачей. У меня создалось странное ощущение, что школа сама выбирала себе учеников.

Сначала была ВМШ (вечерняя матшкола). Моя соседка решила ходить туда и позвала меня. Нет, конечно, просто за компанию я бы, может, и не пошла, но математику я любила с детства. И моя покойная бабушка всегда повторяла чьи-то "пророческие" слова, сказанные по моему поводу: "Наташа – это будущая Софья Ковалевская". На самом деле, моя бабушка только хотела так сказать, но путала, и говорила вместо "Софья Ковалевская" – "Софья Перовская". Что, как мне кажется, впоследствии оправдалось в большем приближении. Это побуждает к размышлению о влиянии на нашу судьбу всяких "пророческих" высказываний, но не относится прямо к теме.

Итак, ВМШ – это был другой мир. Она находилась при Второй школе и, в некотором смысле, была ее частью. Там тоже математику преподавали студенты мехмата, а им помогали ученики Второй школы. Впоследствии, уже будучи ученицей, я тоже немного преподавала в ВМШ.

Одна из самых любимых моих сказок – это сказка про гадкого утенка. Наверное, любой человек, пусть иногда, чувствует себя как этот утенок. Все вокруг отличаются от тебя, не понимают и даже обижают. С одной стороны, это закон природы, не могут же быть все одинаковыми. Но хочется верить, что где-то есть твоя стая, в которой люди гораздо более похожие на тебя. Что там возможна другая жизнь. Мне кажется, это одна из причин сегодняшней популярности «Гарри Поттера» в том, что он построен на этой идее.

В этом же, мне кажется, был секрет популярности матшкол. Ты неожиданно попадал в другой мир. В мир, где людей интересует то же, что и тебя. Где любят решать задачки и смеются твоим шуткам. Иногда мне трудно решить для себя, что же здесь было важнее, любовь к математике или желание жить в своем мире, там, где тебя поймут и оценят.

Математический кружок, который я посещала, потом почти полностью перелился в наш 8^Б, тогда как 8^А создался из тех, кто раньше в ВМШ не ходил, а пришел и сдал собеседование.

В конце года была университетская олимпиада. Все опять произошло благодаря соседке. Мне бы и в голову не пришло готовиться к олимпиаде, для меня математика всегда была чем-то сильно отличным от школы, с ее домашними заданиями и подготовками к контрольным. Но, зайдя к соседке, я увидела, что она основательным образом готовится к олимпиаде, и уже перерешала почти все задачи из подготовительной брошюры. Меня это занятие увлекло, и я тоже принялась решать их. На олимпиаде я "с разгона" решила довольно много задач, и получила третью премию. После этого мне сообщили, что я могу поступить во Вторую школу без собеседования. Я, конечно, записалась, и, сияя от счастья, сообщила своим родственникам, что поступила во Вторую школу. Они, однако, никакой радости не проявили, а первое, что спросили: "А кто тебе разрешил?". Впрочем, впоследствии они со Второй школой примирились, как и со всеми остальными моими увлечениями и жизненными поворотами.
КАК МЫ ДРУЖИЛИ

В обычных школах дружат по классам, но у нас дружили по многим разным направлениям.

Например, дружили по автобусам. В школу все почти ездили издалека, и поэтому группировались на остановках автобусов, например на конечной остановке 111-го. Штурмовали его все вместе и тотально занимали заднее сидение. Потом появились новые автобусы без заднего сидения, и мы все собирались подать жалобу в министерство транспорта с требованием установить и в новых автобусах сидения для коллективного пользования.

Дружили по ЛТК (Литературно-театральный коллектив), но про него пусть расскажет кто-нибудь другой. Я, как мне кажется, застала его не в самом расцвете. Хотя и успела произнести со сцены несколько слов.

Дружили ходившие каждую субботу в лыжный поход с Алексеем Филиппычем на лыжах и т.д.

Было много компаний, и люди принадлежали к нескольким. Компании менялись, кто-то новый появлялся, а другие отставали. В моем классе не было заметного лидера и не было борьбы за первенство, и в других, по-моему, тоже. Слыхала, что психологи утверждают, что это должно быть, не знаю, что они сказали бы по поводу такой структуры общества. С другой стороны, такая структура личных связей оказалась прочной и сохранилась на много лет, продолжая развиваться. Мой класс, например, встречается регулярно, каждый год до сего дня.

УЧИТЕЛЯ

О каждом из них можно написать, наверное, целую книгу, но тут только кратко, то, что удалось наскрести из дырявой моей памяти.

Он был потрясением, по крайней мере, для меня. Большой грузный, тяжело переставляющий ноги, но все равно на ногах. Потом говорили, не знаю, правда или нет, что у него не было ступней ног, что ему оторвало их во время испытаний.

Он говорил с сильным еврейско-польским акцентом убедительно и проникновенно. "Коль скоро ви не бу-удете у'чить физику, вам нет смисла у'читься в этой школе." Хоть его и передразнивали, но у всех он вызывал уважение.

На первой контрольной половина класса получили двойки. И я тоже, хотя сделала все, как меня учили в старой школе. Но Наум Матусович требовал другого. Нужно было не просто подставлять числа в формулы, но понимать физический смысл. В конце 10-го класса у всех были хорошие отметки.

Преподавала обычную математику. Была хорошей учительницей, но почему-то у нее шумели, хотя и не сильно. Задачки решали по старому задачнику Киселева, где их было больше и они были лучше. Обо мне с самого начала она решила, что я очень способная, но бездельница. С тех пор мне это повторяют на всех родительских собраниях всех моих детей. Не знаю, переходят ли эти два свойства им по наследству, или это учителя заблуждаются по поводу лентяев, и думают, что стоит любому начать заниматься, и он добьется потрясающих успехов и удивит мир.

Я действительно занималась очень мало. Но, когда З.М. о какой-то задачке сказала, что она очень трудная, мне именно ее и захотелось решить. Вообще-то, домашние задания я игнорировала. (Мои дети, для которых это еще актуально, по-русски не понимают, поэтому я пишу это совершенно свободно.) Как обычно сидела я на уроке и трепалась, когда З.М. вызвала меня к доске и заставила решать эту самую задачку. Я ее почти благополучно решила, чем утвердила З.М. в ее заблуждении на мой счет.
Алексей Филиппович

География никогда не была моим любимым предметом. Впрочем, и не стала после встречи с А.Ф. Не хочу ни в коем случае вменить это ему в вину.

Если я правильно помню, в школе бывали разные периоды, бывали периоды кабинетной системы, когда орды школьников на каждый урок перемещались из одного кабинета в другой, а преподаватели оставались на местах. Бывало и наоборот, что ученики сидели в своем классе, а учителя ходили между ними. Но кабинета географии это никогда не касалось. Там и только там всегда проходили уроки географии и никакие другие.

На окнах были черные занавески, и в конце урока А.Ф. всегда показывал фильм. Заранее он предупредил, что фильмы нужно конспектировать, но никто этого не делал. А я как раз решила быть оригинальной (хоть всегда была и остаюсь лентяйкой, как выше было упомянуто) и упрямо конспектировала все фильмы. Даже те, где не было текста, ну так я писала, что в голову придет, что-нибудь вроде: "В Нью-Йорке высокие дома и едят на улицах".

В конце года Филиппыч потребовал принести конспекты, не для отметки, а как зачет. Ни у кого, кроме меня, конспектов не было, и весь класс списывал с моих драных листков. У всех вышли приличные тетрадочки, и только у меня сшитые кое-как разрозненные листки. Но, как я уже говорила, отметки за это не ставили.

Тех, кто получал двойки делили на три группы, тот кто получил первую двойку, кажется, назывался новичок (может, путаю), получивший вторую переходил в профессионалы, а после третьей назывался "рецидивист". Делать контурные карты требовал Филиппыч только у них. Новичок должен был сделать контурную карту за последний урок, профессионал, за последний месяц, а рецидивист за всю четверть.

С Филиппычем мы ездили в г. Жигули. Каждый, кто хотел, мог записаться. В виде подготовки к этому летнему лагерю мы каждую Субботу ходили в поход на лыжах. С тех времен осталась незабываемая фраза: "Если поезд в двенадцать часов придет, едем на поезде, а если не придет, в девять часов уходим пешком".

В Жигулях было свободно. Жили на берегу Волги в лесочке. Каждый, кто доказал, что умеет плавать, т.е. проплыл 500 метров, мог купаться, когда хотел, а остальные только под присмотром. Каждая палатка дежурила один день, и на этот день дежурства должна была заготовить пол кубометра дров. Где хотите, там и берите. Нам повезло, мы выловили из Волги довольно длинное дерево, которое почти и составило требуемый объем.

С тех дней остались смутные воспоминания о полуночных спорах у костра, о смысле жизни и поэзии. И темы споров и идеи были, наверное, глупыми, но с тех пор вот так нахально искренне о самых важных вещах уже я не спорила. С годами умнеешь, и иногда это мешает.