Впервые упоминание о Судебнике 1497 года имеется в Записях о Московии австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна, бывшего послом императора Максимилиана I при дворе Василия III

СУДЕБНИК 1497 ГОДА

Избираемые князем не от шляхетского роду, ни от благородна, но паче от поповичов, или от простого всенародства, дьяки являлись его надежной опорой. Не из бояр, а из дьяков, повествует Псковская летопись, выбрал Иван III истолкователя своей воли перед псковским вечем. Роль дьяков усиливается с возрастанием письменного делопроизводства. Они могли возглавлять приказы и являлись компетентными людьми в политических, административных, финансовых и иных вопросах. Не случайно с XVI века в состав Боярской Думы были включены думные дьяки, заведовавшие четырьмя главными приказами: Разрядным, Посольским, Поместным и Казанского Дворца.

Боярская Дума в качестве суда первой инстанции судила своих собственных членов, должностных лиц приказов и местных судей, разбирала споры о местничестве и иски служилых людей, не пользовавшихся привилегией великокняжеского суда. Боярская Дума была высшей инстанцией по отношению к местному суду. В нее передавались по докладу дела, изъятые из самостоятельного ведения местного суда, а также дела от приказных судей, когда между ними не было согласия, или порядок их решения не предусматривался законом. Помимо этого Боярская Дума была, наряду с великим князем, апелляционной инстанцией.

За производство суда или иного печалования запрещалось брать посулы (взятки). Первоначально посул – не столько взятка в буквальном смысле этого слова, сколько плата за проявление судьей прилежания в разборе дела. О посулах, как плате за суд, свидетельствует и ст. 4 Записи о душегубстве 1456 – 1462 гг.: А тиуну великого князя что посулят. Посулы, как вознаграждение, мзда от тяжущихся были обычным явлением и в последующее время.

Централизация государственного аппарата и недовольство масс злоупотреблениями должностных лиц на местах требовали упорядочения и ограничения прав должностных лиц. Так, в послании известного церковного деятеля Кирилла Белозерского князю Андрею (от 1413 года) предлагалось, чтобы судьи…посулов не имели, довольны бы были уроки своими. Запрещение тайных посулов, т.е. взяток, отразили Новгородская и Псковская Судные грамоты. Статья 4 последней гласит : А тайных посулов не имати ни князю, ни посаднику. С этого времени слово посульник принималось уже как взяточник. В таком же смысле посул понимается и в статье 6 Двинской уставной грамоты, устанавливавшей ответственность наместника, отпустившего вора за взятку: Кто…татя отпустит, а себе посул возмет. Запрещение посула как взятки получило законодательное подтверждение в статьях Судебника, отразивших ряд мер по ограничению прав кормленщиков (ст.ст. 1, 33, 38, 43, 65, 67).
СТАТЬЯ 2. Судья обязан принять всех обратившихся к нему истцов и разобрать дело, если оно не превышает компетенции данного судьи. Если дело не подсудно данному судье, он должен доложить об этом великому князю или послать истца к тому судье, в компетенцию которого входит разбор данного дела.
Статья указывает на наличие у судей различной компетенции. Если к судье попадает дело, ему не подсудное, он должен обратиться за указанием к великому князю или сам передать дело по подсудности.

Статья впервые упоминает о зарождении приказной системы. Высказанное Л.В. Черепниным и поддержанное А.К. Леонтьевым мнение о том, что в статьях 1-2 нет еще данных, указывающих на оформление приказной системы, и что судьи для разбора того или иного дела назначались каждый раз по решению великого князя, вызывает возражение. Уже в XIV – XV вв. наряду с дворцово-вотчинной системой отдельные дела поручались, приказывались какому-нибудь боярину или дьяку, которые разрешали их самостоятельно. Поэтому приказы часто носили имя дьяка, которому поручалось выполнение того или иного дела (например, Приказ дьяка Варфоломея.). Должности дьяков переходили к их преемникам, постепенно образуя постоянные учреждения.

Судебный поединок как вид доказательства существовал еще в Древнерусском государстве, но законодательно впервые закреплен в Псковской грамоте (ст.ст. 10, 13, 17, 18, 21, 36, 37, 101, 117, 119). Поле назначалось только по делам, не затрагивающим интересов государства, и могло быть заменено свидетельскими показаниями. Организацией поля ведали окольничий, дьяк и недельщик.

Если стороны приходили к примирению в ходе судебного разбирательства до начала поединка, то пошлина взыскивалась в пользу лиц, ведущих судебное разбирательство, т.е. боярина и дьяка, а полевая пошлина в пользу лиц, организующих поле, не взыскивалась.

Однако на практике поле как доказательство, не способное охранять интересы господствующего класса, допускалось только в исключительных случаях, когда не было возможности разобрать дело при помощи других доказательств. Стремление господствующих классов ограничить применение поля проявляется еще до Судебника 1497 года. Так, в 1410 году митрополит Фотий писал новгородскому духовенству, чтобы священники не причащали идущих на поле и не хоронили убитых. Убивший своего противника рассматривался как душегубец; священник, причащавший или отпевавший участника поля, лишался сана.

Статья вводит понятие ведомого лихого человека. Уже по ст. 10 Белозерской уставной грамоты совершившие татьбу, разбой или душегубство подлежали, помимо возмещения материального ущерба истцу, наказанию по усмотрению судьи. С усилением борьбы феодально-зависимого и закрепощаемого населения, принявшей массовый характер, совершение преступлений ведомым лихим человеком, безусловно, влекло для него смертную казнь. Определяя порядок распоряжения его имуществом, часть которого шла в возмещение иска, а остальная — в пользу судей, ст. 8 специально подчеркивает невозможность отмены смертной казни и передачи обвиненного, при отсутствии у него имущества, истцу для отработки долга. Здесь, подчеркивает М.Ф. Владимирский-Буданов, в первый раз требования истца уступают требованиям уголовного закона.

Можно предположить, что крамольник, покушавшийся на государственный строй или особу государя, наказывался даже за голый умысел. Так, в 1456 году за прежние деяния и по подозрению в умыслах крамолы был пойман на Москве и сослан в Углич серпуховской князь Василий Ярославич. Несомненно, что крамола инкриминировалась и всем тем представителям низов феодального общества, которые вступали в открытую борьбу против господствующего класса. Интересно, что В.Н. Татищев называет крамольника возмутителем народа. Под церковным татем, по мнению большинства исследователей Судебника, понимается лицо, совершившее святотатство, т. е. деяние, так или иначе нарушающее права и интересы церкви, являющейся оплотом феодального государства. Однако ни Судебник 1497 года, ни Судебник 1550 года не определяют еще специальных составов святотатства.

Относительно понятия головная татьба нет единого мнения. По словам В.Н. Татищева, «головной тать на многих местах разумеет смертноубийцу, да и всякий тать, по словам христовым, из того не выключен», т. е. тать включал и понятие убийцы. Л.В. Черепнин считал, что под головной татьбой следует рассматривать воровство, сопровождавшееся убийством. Оспаривая это положение, Е.И. Колычева присоединяется к сложившейся в историко-правовой литературе позиции, согласно которой головная татьба — это похищение людей, преимущественно холопов.

Квалификация головной татьбы как кражи холопов – наиболее ценного для господствующего класса имущества — не лишена основания. Тем более что ст. 10, открывающая цикл статей о порядке ответственности за разного рода кражи, включает в их число головную татьбу. К толкованию термина головная татьба как кражи людей (для продажи в холопство) присоединяется и А.А. Зимин, считая нелогичным с точки зрения древнерусского права понимать головную татьбу как татьбу с убийством. Однако, как показывает Л.В. Черепнин, укрывательство людей, похищение холопов или переправка их за рубеж влекли не смертную казнь, а похолопление виновных.

Ярко выраженный классовый характер Судебника 1497 года, защищавшего феодальную собственность и личность феодала, не исключает установления высшей меры наказания за такое квалифицированное преступление, как кража, сопровождавшееся убийством собственника, что могло быть одновременно и средством расправы с тем или иным представителем господствующего класса, но не группой лиц, а в одиночку. Исходя из вышесказанного, точка зрения Л.В. Черепнина представляется убедительнее.

Еще более спорным является определение преступных деяний, инкриминируемых подымщикам и зажигалникам. Подымщик в досоветской историографии трактовался преимущественно как поджигатель дома, двора, жилого помещения (дыма), в отличие от поджигателя укреплений, города — зажигалника. Справедливо отмечая, что данная трактовка не объясняет, почему понадобилось такое подразделение, если оба вида поджога относятся к числу наиболее опасных преступлений и влекут высшую меру наказания, Л.В. Черепнин заменяет термин ст. 9 подымщик другим, содержащимся в ст. 61 Судебника 1550 года, — подметчик. А затем высказывает предположение, воспринятое советской историографией, что подмет — это шпионаж или разглашение секретных сведений. Впервые на неточность такой трактовки ст. 9 обратил внимание О.И. Чистяков. Он не только отметил неправомерность проведенной замены и отождествления термина подымщик с подметчиком, но и не согласился с тем, что подмет означает шпионаж. Подмет — это подбрасывание кому-либо не только похищенного имущества с целью обвинения его в разбое или татьбе, но и подметных писем. Аналогичную трактовку давал и В.Н. Татищев: «Подметчик двояков: 1) которой поличное кому подкинет, хотя оного невинно ополичить..; 2) пасквилянт, которой поносительные или возмутительные письма, сочиня, подкладывает... ». Подметное письмо, по мнению О.И. Чистякова, не шпионаж, а скорее какая-то прокламация, которую подбрасывают (подметывают) для возбуждения народа против власти или ее представителей, поэтому подымщика можно рассматривать как человека, поднимающего бунт, возмущение. Это предположение находит подтверждение в раскрытии значения слова подымщик. По Далю, оно отождествляется не с «дымом», а с характеристикой человека — подъименный, подъименщик, принявший чужое имя, живущий не под своим, а под именем другого. Более чем вероятно, что человек, занимавшийся противоправной деятельностью, «промышляющий не по праву» ‹...› «не платя торговых податей», вынужден скрываться, жить под чужим именем, быть подъименным. Представляется, что подымщик — лицо, нарушившее существующие, господствующие нормы поведения, скрывающееся от властей и бесспорно относящееся к разряду лихих людей. Еще более важны некоторые значения глагола подымяти, приводимые И.И. Срезневским (поднимать, вооружать, возбуждать) с примерами из летописных известий, относящихся к XV веку (подъемша всю ... область, идоша на немецкую землю; присла ... посла псковичъ подъимать на Новгород). То есть подымщик, по ст. 9 Судебника 1497 года, — лицо, поднимающее, возбуждающее кого-то, население или какую-то его часть против основ существующего правопорядка (о том, что это — серьезное покушение на правопорядок, свидетельствует сама тяжесть наказания), может быть на восстание.

По мнению Л.В. Черепнина, статьи 10 – 14 являются фрагментом самостоятельного устава, направленного на организацию борьбы с татями и охрану собственности. В них устанавливается наказание за кражу, а также порядок изобличения преступников. Наказание зависело от того, простой или квалифицированной была кража. Деление кражи на простую и квалифицированную известно еще со времен Русской Правды. Так, в ст. 38 Краткой и ст. 40 Пространной редакции потерпевшему предоставлялось право убить вора без суда и следствия при совершении кражи из закрытого помещения и ночью, тогда как простая кража влекла лишь денежный штраф. Развивая это положение, ст. 5 Двинской уставной грамоты впервые упоминает о рецидиве, а также предусматривает смертную казнь (ино повесити) за третью кражу. Эти нормы повторяются затем в ст. 8 Псковской Судной грамоты. Судебник устанавливает виды кражи, квалифицированные по объекту — церковная и головная татьба (ст. ст. 9, 10), по повторяемости — рецидив, повторная кража (ст. 11), по субъекту — кража, совершенная ведомым лихим человеком (ст. 13). Всякая квалифицированная кража каралась смертной казнью. При этом, аналогично ст. 8, требования частного лица уступали уголовным требованиям государства, а не будет у того татя статка с ысцеву гыбель, ино его исцу в гибели не выдати, казнити его смертною казнью (ст. 11).

В ст. 10 предусматривается наказание за простую кражу. Кража, совершенная впервые, кроме церковной и головной, и кража с поличным со стороны ведомого лихого человека влекли за собой торговую казнь, а также возмещение убытков потерпевшему. В случае несостоятельности осужденного можно было выдать головой. С.Г. Струмилин интерпретировал это положение лишь как продажу имущества, но никак не личности истца. Выдача неимущих истцам головою в работу до искупа получила, по его мнению, законодательное закрепление лишь в Уложении 1649 года. Однако общепринятым в науке является мнение о том, что несостоятельный должник отдавался истцу или кредитору в холопство до отработки долга. Это защищало интересы феодальных собственников.

Торговая казнь означала битье кнутом, которое производилось палачом на торгах, площадях или в иных местах скопления народа, с целью устрашения последнего. Торговая казнь часто являлась замаскированным видом смертной казни, особенно в случаях, когда предписывалась торговая казнь без пощады. Число ударов в законодательстве не определялось. В XVIII —XIX вв. число ударов доходило до 400, в XVII веке для пытки устанавливалось 300 ударов. Но уже 50 ударов считалось битьем нещадным: Тех воров... бить кнутом... нещадно, давать бы ударов по 50. Этот вид наказания применялся до середины XIX века.

Статья 11, относя рецидив к числу отягчающих признаков, рассматривает повторную кражу как квалифицированную. При отсутствии у виновного имущества он не выдается истцу для возмещения убытков, а подвергается смертной казни.

Статьи 12—13 определяют порядок оценки показаний, изобличающих преступников. По ст. 12 оговор в воровстве со сто­роны 5—6 добрых людей, даже при отсутствии доказательств в виновности (а довода на него в прежнем деле не будет), влек для оговоренного обязанность удовлетворить требования истца без разбора дела по существу (ст. 12). Институт оговора — обвинения (а на кого взмолвят...пять или шесть... добрых христи­ан) трактовался по-разному. Б.И. Сыромятников видел в этом обыскное начало в виде язычной молки, т. е. свидетельства целой общины, которая добрила или лиховала человека, давая общую оценку его личности. Признавая, что институт оговора является остатком суда общины, М.Ф. Владимирский-Буданов рассматривает его, однако, как переходный момент к началу повального обыска. Это более соответствует действительности, ибо оговор со стороны добрых, т. е. благонадежных с точки зрения господствующего класса, людей приобретал в глазах законодателя безусловную доказательственную силу. К добрым людям обычно относились дети боярские, составлявшие разряд свободных служилых людей, занимавшие низшие и средние должности в армии и системе управления и получавшие за свою службу земельные пожалования, или волостные крестьяне, сидевшие на черных землях, находившихся под управлением общей администрации, и целовавшие крест, т. е. присягавшие при избрании их населением для выполнения различных должностей в органах местного управления. Таким образом, добрые люди являлись представителями господствующего класса или зажиточной части крестьянского населения. Согласно ст. 13 признание добрыми людьми вора ведомым лихим человеком, хотя бы и совершившего первую кражу (а довода на него в прежнем деле не будет), но пойманного с поличным, влекло для него смертную казнь. М.Ф. Владимирский-Буданов подчеркивает, что более строгое наказание вора, захваченного с поличным, характерно для древнего права всех народов. Поличное – непосредственная улика в виде украденных вещей, найденных у похитителя под замком. А поличное то, что выимут из клети из-за замка; а найдут что во дворе, или в пустой хоромине, а не за замком, ино то не поличное.

По ст. 14 оговор со стороны татя подлежал проверке. Если оговоренный татем был прирочный (известный как уже раз совершивший противозаконное деяние) человек с доводом, он подвергался пытке. В противном случае оговоренный отдавался на поруки до производства обыска. Обыск, по мнению большинства ученых, означал опрос добрых людей с целью определения репутации подсудимого. Представляется, однако, заслуживающим внимания мнение Г. Сокольского о том, что в данном случае разумеется не повальный обыск, а – аналогично ст. 60 Псковской Судной грамоты – осмотр дома. А татю веры не ять; а на кого возклеплет, ино дом его обыскати; и знайдуть в дому его что полишное, и он тот же тать, а не найдут в дому его, и он свободен.

В ст. 15 говорится о выдаче правой грамоты — судебного решения. Правая грамота состояла из протокола судебного разбирательства и решения суда. Она выдавалась обычно по просьбе стороны, выигравшей дело, и облагалась пошлиной в пользу должностных лиц судебного аппарата, а именно - подьячего, которой грамоту напишет, дьяка, подписывавшего грамоту, и боярина, скреплявшего грамоту печатью.

Статья 16 определяет размер пошлин с докладного списка. Докладной список представлял собой протокол заседания (судный список) суда первой инстанции, передававшийся на рассмотрение (доклад) вышестоящей инстанции, которая давала указание, как решить дело. Решение вышестоящей инстанции писалось на оборотной стороне судного списка и служило основанием для выдачи правой грамоты судом первой инстанции. Основанием для доклада являлись сомнения судей, возникающие из трудности дела или неясности права, ограниченная компетенция судьи и разногласия судей при сместном суде. Институт доклада, встречающийся и в Новгородской Судной грамоте (ст. ст. 6, 20, 26, 28, 42), представлял своеобразную форму контроля вышестоящего суда над нижестоящим, содействуя централизации и укреплению княжеского и боярского суда. Установление доклада обеспечивало передачу особо опасных для господствующего класса дел в руки центрального суда, а именно обязательное обращение по докладу устанавливалось при разборе дел о холопах, татях, разбойниках, лихих людях (ст. 43). Порядок доклада довольно подробно определен в Новгородской Судной грамоте: А докладу быти во владычне комнате; а у докладу быть ис онца по боярину да по житьему, да кои люди в суде сидели, да и приставом; а иному никому же у доклада не быть. А докладшиком садиться на неделю по трижды, в понедельник, в середу и в пяток. А кои докладшик не сядет на тот день, ино взять на боярине два рубля, а на житьем рубль. А докладшиком от доклада посула не взять, а у доклада не дружить никоею хитростью, по крестному целованъю: А кому сести на докладе, ино ему крест целовать на сей на крестной грамоте однова. Решение вышестоящей инстанции по докладу выносилось на основе фактического пересмотра всех материалов дела. Таким образом, институт доклада являлся зародышем апелляционного производства в России.

Учитывая изменения экономического положения холопов, Судебник 1497 года, развивая ст. ст. 66 и 85 Русской Правды Пространной редакции о допущении к свидетельским показаниям холопов, предоставляет им право отвечать и искать на суде, т. е. признает их субъектами права. Кроме того, Судебник законодательно подтверждает практикуемый отпуск холопов на волю. Это видно в ст. 17, которая предусматривает выдачу правой и отпускной грамот, т.е. судебного решения по искам холопов и документа об отпуске холопов на волю. По наблюдениям Е.И. Колычевой, такой отпуск распространялся прежде всего на верхушку административно-хозяйственного аппарата, военную дружину и одиноких женщин. Он осуществлялся преимущественно в случае выморочности владений феодала и первоначально не требовал определенной регламентации. Факт освобождения того или иного полного человека фиксировался обычно в духовных грамотах (завещаниях). Как правило, отпускные грамоты давались в спорных случаях, и лишь Судебник 1497 года не только узаконил необходимость выдачи отпускных грамот при всех случаях отпуска холопов, но и определил порядок выдачи их (ст.ст. 17, 18, 20, 40—43). Статья 17 устанавливает одинаковую пошлину при выдаче правой и отпускной грамот, размер которой определяется не из расчета пошлин с рубля, а с головы, т.е. с человека. Законодательно подтверждая право на отпуск холопов, Судебник, однако, строго регламентирует порядок его осуществления.

Статья 18 относит решение вопроса об отпуске холопов к компетенции наместника, державшего кормление с боярским судом. В волостях (т. е. в частях уезда) функции управления и суда осуществляли волостели, дворецкие, слободчики, приказчики, посельские и т. д. Все они находились на содержании населения, которое предоставляло им так называемый корм. А кто будет волостель на Кривондине волости, ... корму ... имати на Рождество Христово со шти деревень десятеро хлебов, да полоть мяса, да мех овса, да воя сена; а тиуну его... пятеро хлебов, да полоть мяса, да острамок (полвоза) сена, да полмеха овса; а доводчику ... с деревни хлеб, да часть мяса, да зобня (кошель, лукошко) овса. Кормление давалось на определенный срок, обычно на год.

Стремясь централизовать судебный аппарат, Судебник установил два вида кормлений: кормление с боярским и кормление без боярского суда. Кормленщик с судом боярским имел право выносить окончательное решение по ряду наиболее важных дел (о холопах, татях, разбойниках). Должности кормленщика с боярским судом получали обычно лица, занимавшие привилегированное положение в системе аппарата управления Русского феодального государства, а также наместники и волостели наиболее отдаленных от центра областей. Кормленщик без боярского суда был обязан вносить решения по этим делам на доклад в вышестоящую инстанцию. Ею была Боярская Дума, для государевых тиунов — великий князь, а для тиунов боярских — соответствующий наместник с боярским судом. Тиуны, а также дьяки, городовые приказчики и другие приказные ли­ца заведовали доходами в пользу самого государя — государев тиун, либо своего господина — тиуны боярские. Отпускная грамота, выданная без боярского доклада и без дьячей подписи, а в городах без доклада наместнику, державшему кормление с боярским судом, являлась недействительной. Исключение допускалось лишь в том случае, если отпускная была написана собственноручно владельцем холопа, что предполагало подтверждение его согласия на отпуск холопа.

В ст. 29 говорится о пошлине недельщику за выполнение обязанностей в пределах города, так называемом хожоном. Упоминание в статье площадной пошлины указывает, по мнению А.В. Черепнина, на постоянный штат московских площадных недельщиков, подобных позднейшим подьячим Ивановской площади. Статья предусматривает различные пошлины в зависимости от обязанностей недельщиков. За вызов ответчика в суд в пределах Москвы с него взыскивалась пошлина в размере 10 денег