Ястребиный орёл

Батарейка для камикадзе

— Ничего мне не нужно! Ведь нет со мной друзей, коих мог бы я всем этим одарить…

…У тебя так бывает: спишь, видишь сон, а бодрствующей частью сознания (или подсознания? оно-то вроде никогда не спит?) ощущаешь: «Надо же, какие интересные события происходят! Нужно немедленно добавить сюда такого-то или такую-то». И без труда вводишь в свой сон новое действующее лицо. Бывает у тебя такое?

Это я к тому, что ежедневно, путешествуя здесь, среди всех этих красот, наблюдая что-то уникальное или просто красивое, думаю о том, что хорошо бы такого-то, или такую-то, или таких-то вместе, или всех моих друзей сразу перенести сюда мановением волшебной палочки… Чтобы пригласить всех и каждого насладиться этим Разнообразием Природы, Праздником Жизни и Счастьем Общения Друг с Другом.

Отличное это выражение: «друг с другом». Друг. С другом. Хотя и весьма двусмысленное на здешней мусульманской почве: у древних иранцев «друг» — это символ лжи и зла; клёво, да?

Приобщить бы вас всех к тому, что переполняет здесь меня самого, следуя магической формуле всем известных братьев: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!»… Эх…

Впрочем, я не полностью романтический альтруист. Потому как внутри все еще появляется иногда (все реже) отголосок юношеской… мечты не мечты, но страстного желания того, чтобы дружеское общение всегда было в равной степени взаимным. Чтобы подпитывалось со всех сторон. Это кажется таким естественным, но оглянись по сторонам, проанализируй свою дружбу и сразу увидишь, что на самом деле это совсем не так.

Прав был Печорин: так почти никому не везет. Или, по крайней мере, намного реже, чем в любви. В любви хоть иногда зашкаливает за пределами разумения, анализируй не анализируй — без толку; а дружба — она как батарейка. Сколько ты даже самую свежую, самую лучшую, самую иностранную батарейку одним полюсом к лампочке ни тыкай, лампочка все равно не загорится, пока оба полюса не подсоединишь. А вот если соединить как надо, то даже и от подсевшей батарейки будет свет… Понимаешь мой утонченный эзопов язык? Улавливаешь тонкий смысл, сокрытый, ё-моё, между строк от невнимательного, поверхностного читателя? То-то.

В юности, помню, переживал от того, что в общении с некоторыми друзьями вновь и вновь генерировал импульсы, не всегда получая поддержку от противоположного полюса. Причем это все без навязчивости было, поверь мне, к полному взаимному удовольствию сторон. И не мелочился я никогда счетами и сравнениями, кто кому обязан. Было лишь отчетливое понимание того, что объединись труд дружбы с обеих сторон, кураж был бы куда ядренее.

А уже потом как-то взглянул со стороны: на фиг надо. Отсоединил свой полюс — все подергалось, подергалось, померцало и погасло. А раз погасло, то, значит, и не важно было. Даже смешно, честное слово…

Так что у меня с возрастом все меньше накала в отношениях, все больше дистанция, все выше «сопротивление цепи». Это чтобы искрило меньше, если неполадки в схеме.

Но это, видимо, не искреннее. Потому как чувствую, что я к дружеским отношениям и сейчас не меньше готов, чем в двадцать лет; полноценный «стенд-бай». Но присматриваюсь уже внимательнее. И все равно проколы.

Сел я как-то раз, думая про все это, и неожиданно пришел к интересному выводу. Перебирая в уме всех своих друзей и знакомых, кого же ты думаешь, я выделил как образцовый пример позитивного дружеского импульса? Ха! Собственную сестрицу! Как понял это, сам удивился, а потом уже понятно стало. Ириса ведь всю молодость такую дружескую энергию расточала на всех во все стороны, что народ тянулся к ней отовсюду; она просто светила вокруг, по-видимому, не ожидая ничего в ответ (может, в этом и весь секрет?).

Она и меня, малолетка, терпела в своей студенческой компании все по той же щедрости души. А для меня это тогда ой, как важно было: все мои юношеские стандарты по ее сотоварищам закладывались, а среди сотоварищей тех, прямо скажем, очень нерядовые люди соседствовали… Непонятно даже, как им это удавалось, обычно столь яркие персоналии с трудом друг друга переносят. А около нее уживались как-то.

Потому что она — светлая натура; плюс — исключительный дар дружбы; плюс — смелость. И в общении с людьми, и просто по жизни.

Одни ее бесконечные походы чего стоят (а в них ведь люди бы-ы-ыстро проверяются). Или как она в пятнадцать лет гоняла по Волге на реданном скутере, который Папан у соседа в гараже целый год строгал и клеил… Тогда на воду спустили эту красоту, и выяснилось, что ни один мужик на редан выйти не может — тяжелы! А Ириса как села, отъехала от берега, поддала газу, быстрее и быстрее, а потом, вдруг изменился звук у мотора, спал надрыв, словно второе дыхание в нем открылось, а лодка вдруг будто приподнялась над водой и полетела над ней с неправдоподобной и вдохновенной скоростью… Все орут, свистят, а Папан смотрит и не верит, что у него получилось, как задумывал…

Так, я думаю, как раз и летит вперед дружба, когда она подпитывается спонтанными или даже сознательными движениями души (катахреза?) со всех сторон; когда дудит пресловутая батарейка на полную, выводя твою жизнь на ее невидимый, но так явно ощущаемый редан…

Ладно, это все абстракции. А реалии таковы, что за все мои годы в Кара-Кале кого я только сюда не перетаскал, а как раз ты, ударник компьютерного труда, так сюда со мной ни разу и не выбрался. Неужели нам не стыдно?»
«P.S.

(Письмо написал в горах, дописываю сейчас дома).

Извиняй за словоблудие. Я просто вышел сегодня к Сумбару в новом месте, где раньше не ходил никогда, и сразу наткнулся на такой ракурс, что уйти, не сфотографировав, уже не мог. Но солнце прямо сзади, все плоское, пришлось сесть и ждать, пока свет изменится. Четыре часа сидел, занимаясь стационарными наблюдениями, а заодно и просто глазея по сторонам, пока тени не легли правильно. Вот и тебе накропал за это время сентиментальных излишеств.

И подумал еще потом, мол, на фиг надо с человеческой ненадежностью связываться? Вот ведь природа — никогда не обманет, никогда не подведет с ответным порывом… В нее сколько души ни вложишь, в ответ — всегда сторицей…

Обрадовался от этого ощущения, полегчало мне. Сижу, представляю, что вот опустится сейчас солнце, станет свет помягче, выползут тени справа от холмов, и сниму я слайд, который десятки людей потом порадует, или поразит, или вдохновит, и запоет еще сильней моя душа…

Так что же ты думаешь? Вот, время подошло; штатив поправил, приготовил все, достаю новую пленку, чтобы под рукой была, открываю крышку, а она… уже отснята!.. Дрын зеленый!

Как такое могло произойти, ума не приложу. Заскок какой-то. Я точно знал, что оставалась еще одна кассета нетронутая.

Поэтому удалось мне снять лишь два кадра, остававшихся в аппарате, что несерьезно (этого даже для «никона» мало, а с «зенитом» и подавно свет не угадать).

Снял я эти два кадра, думая перед каждым по пять минут. Собрал барахло, плюнул под ноги напоследок и затрюхал себе вниз в долину («клик-клик» — шагомер после долгого молчания). Спускаюсь вниз к Сумбару и думаю: так ведь и это все — как раз про то же самое, о чем я тебе и написал. Получается что же? Что это — вселенский закон? Или это просто судьба моя такая?.. А может, дело-то именно во мне?

Ведь мне некоторые из близких друзей в разное время говорили: «Ты, П-в, — сложный человек. Не дави!» И вот я, бывало, слушаю такое, сердце у меня внутри при этих словах на части разрывается: людей жалко, дружбу свою жалко, за несправедливость непонимания горько и обидно, а я чуть ли не ухмыляюсь в ответ как раз в соответствии с представляемым собеседником образом и сюжетом.

Для меня очевидно, что он ошибается, для него очевидно, что он прав, а я своим поведением сам его в этом и убеждаю. Словно доигрываю роль, в которой меня видит говорящий. Наблюдаю сам, как он сникает все больше; вижу, словно со стороны, что роль-то эту я играю хорошо, даже слишком хорошо; понимаю, что это не репетиция, а самое что ни на есть настоящее, «чистовое» представление, переиграть его иначе позже не удастся, а поделать с собой ничего не могу; держусь в чуждом для себя, специально выбранном амплуа…

И на фига, спрашивается? Опыт-то, кстати, в большей степени над самим собой каждый раз происходит, нежели над кем-либо. Горько и больно самому. А другим? Не знаю. Привычно утешаться тем, «…что если я причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив»? Это не утешение, тут явно загнул Михаил Юрьевич…

Впрочем, это не про садизм или мазохизм, это про торпеду с живым пилотом, про камикадзе. Потому как в подобных случаях происходит сознательная диверсия, преступление против дружбы. Но, понимаешь, не могу устоять от искушения проверки на всамделишность, и все. Моделирую жизнь, туды меня растуды, как на макете, понимаю, что нельзя, что режу по живому (в том числе и сам себя), а поделать с собой ничего не могу. Сознательно увеличиваю напряг, как на стенде при испытании двигателя на прочность; поддаю и поддаю оборотов, и такое звенящее ощущение возникает внутри, что, мол, если не выдержит перегрузки, то и забраковать не жалко, а уж если выдержит… Словно это — подсознательное стремление уберечься от ненастоящей псевдодружбы…

То ли чертяка соблазна скачет, корча рожи, вокруг меня, стараясь подхватить под руку, чтобы я вместе с ним пустился в пляс; то ли ухмыляющийся дьявол дергает откуда-то издалека за невидимые веревочки…

Все рвется у меня изнутри наружу, всех бы расцеловать и защитить навсегда от недружбы и непонимания, а я играю с циничным прищуром дальше и дальше по сюжету, чтобы досмотреть, чем же это все закончится… И думаю при этом: «Ну неужели же вам не очевидно, что я вас всех люблю сильней всего на свете, как вас, может, и не любил никто и никогда, а сейчас я просто придуриваюсь! Неужели же все это надо объяснять?!..»

А сам при этом словно подталкиваю свою батарейку ближе и ближе к пропасти, в испуганном любопытстве представляя, что будет, когда она сорвется с кромки обрыва и полетит вниз, оставив за собой лишь эфемерное облачко пыли, а сама удаляясь быстро и безвозвратно…

Короче, — геморрой. И не понятно ни фига. Непроверяемо и недоказуемо.

Одно замечу, последнее: наплел я тут с три короба про субъективные нервические рефлексии, а ведь на самом-то деле скучно мне про самого себя рассуждать; поверь, без кокетства говорю.

Так что все про «батарейку» — это нечто, начавшееся когда-то из конкретного личного, но сейчас — уже почти отвлеченная, абстрактная горечь за то, что так много счастья дружбы у многих людей пропадает зря, не воплощается. А ведь счастье дружбы — это куда более тонкий аромат, нежели дурман любви…

Скромнее надо быть, вот что. Скромнее.

Ну и хрен с ним.

Привет!»
«P.P.S.

Страдаем все фигней по молодости, а вот пройдет тридцать лет, и, если доживем, проснемся вдруг одним утром и неожиданно сами для себя поймем, что все наши бывшие кипения страстей — лишь детские шалости, в лучшем случае заслуживающие всепрощающей улыбки…

И что мы, по большому счету, должны быть друг другу безоговорочно благодарны уже за одно то, что нам выпало по этой жизни быть вместе (или хотя бы рядом)…

Так ведь мы, как всегда, спохватимся, когда уже поздно будет…

…Должны быть благодарны. «Друг». «Другу»…
Но теперь-то уж я точно завязываю.

Будь здоров!».