§ 5. Анализ мифологических оснований советского сознания А.Ф.Лосевым

Нечто подобное тому, что А.Платонов совершил в области художественного творчества, в сфере философско-публицистического сознания к началу 1930-х годов сделал А.Ф.Лосев.

Алексей Федорович Лосев (1893-1988) является выдающимся русским мыслителем и ученым, "последним из могикан" отечественной религиозной философии начала ХХ в. Он родился в Новочеркасске в семье преподавателя гимназии, впоследствии скрипача и дирижера губернских оркестров. Мать Лосева была дочерью священника и одна воспитала своего сына, так как отец рано оставил семью. В раннем детстве будущий философ много времени проводил в доме своего деда-священника, который приобщил внука к жизни православного храма. Яркие и теплые детские впечатления Алексея оказались тесно связаны с музыкой колокольного звона, церковного песнопения, таинственным мерцанием свечей и лампад, запахом воска и ладана, духовной трепетностью молитвы. Впоследствии, став зрелым мыслителем, Лосев проникновенно скажет в одной из своих книг, что едва мерцающая в темноте перед образом лампадка есть символ искреннего, теплого и часто горячего человеческого сердца, объятого тьмой небытия и взыскующего подлинного бытия, способного осветить жизнь, а воск церковных свечей суть выражение кроткой любви, мягкосердия и чистоты.

Окончив классическую гимназию с золотой медалью ( а параллельно - музыкальную школу по классу скрипки), Алексей поступил в Московский университет, совершенствовал свои знания в Берлине. В 1915 г. он закончил историко-филологический факультет по двум отделениям: классической филологии и философии. В 1919 г. на Всероссийском конкурсе Лосев избирается профессором классической филологии Нижегородского университета, пишет статьи и читает лекции о музыке. В начале 20-х годов становится действительным членом Государственной Академии художественных наук и профессором Государственного института музыкальной науки. Философское и жизненное мировоззрение ученого формируется под влиянием участия Лосева в двух объединениях философов: Психологическом обществе при Московском университете и Религиозно-философском обществе памяти Вл.Соловьева, где участвовали Е.Н.Трубецкой, П.А.Флоренский, Н.А.Бердяев, Вяч. Иванов, С.Н.Булгаков и другие известные мыслители. После запрета этого объединения большевиками, Лосев включается в работу Вольной Академии духовной культуры, основанной Бердяевым.

Следует отметить, что Лосев оставался глубоко православным человеком. В 20-е годы он имел духовного отца со святой горы Афон - архимандрита Давида, который являлся настоятелем афонского Андреевского скита и строителем Андреевского подворья в Петрограде. 3 июня 1929 г. архим. Давид постриг Алексея Федоровича и его жену Валентину Михайловну, которые стали монахами в миру Андроником и Афанасией. В это время Лосев жил глубоко церковной жизнью вместе с прихожанами храма Воздвижения Креста Господня, где мыслитель был регентом, пел, читал и звонил в колокола. Лосев был очень хорошим звонарем, не признавал излишне художественного партесного пения, предпочитая духовно строгие знаменный и соловецкий распевы ¹ .

В 1927 г. выходят оригинальные, глубокие сочинения мыслителя "Античный космос и современная наука" и "Философия имени". В названных книгах Лосев подвергает философскому осмыслению платонизм, типологию античной и новоевропейской культуры, сущность имени и вообще природу слова, опираясь на православную богословскую традицию и мистический опыт имяславия. Оформляется своеобразное лосевское воззрение, в рамках которого мир представляется и мыслится как конкретно-духовная, личностная, полная глубочайшего идеального смысла и действительного бытия реальность, энергийно отражающая в себе духовное существо запредельной миру Божественной Личности. В этой своей работе философ руководствовался идеями П.А.Флоренского о Мифе, Символе, Лике, Магическом Имени, как конкретно-духовной, организующей и направляющей силе бытия. Великую заслугу Флоренского Лосев видел в том, что тот понял платоновскую идею не логически, не абстрактно-теоретически, но в качестве живого лика, отражающего в игре световых лучей свою внутреннюю, сокровенную жизнь. "Такое понимание платоновской идеи, - заключал философ, - дало возможность Флоренскому близко связать ее с интуициями статуи, и, в частности, с изображением богов и употреблением их в мистериях. Понимание Флоренского воистину можно назвать мифологическим и в полном смысле магическим пониманием, потому что ни Гегель, ни Наторп, давшие до Флоренского наиболее яркие и ценные концепции платонизма, не дошли до Идеи как самостоятельного мифа, как лика личности, а только дали - самое большее - логическую структуру мифа" ² .

На базе наследия Флоренского, Лосев развивает понимание мира как живой, мифолого-символической стихии имени и именования. Такое мировоззрение было диаметрально противоположно бесчеловечному, безличному, бездушному, новоевропейскому "научному мировоззрению", а вместе с ним официальному позитивизму и материализму большевиков. Не приемля всякого рода обыденной пошлости, безличности и бесчеловечности, Лосев решительно отрицает подобную картину мира как ложную, превратную мифологию. Мир без конца и предела, без формы и смысла существования; мир, состоящий из мельчайших атомов, вечно двигающихся по точнейшим и абсолютнейшим законам, создавая нерушимую и железную скованность вечного и неумолимого механизма; мир - труп, в котором отсутствуют сознание и душа; мир, в котором мы лишь незаметная песчинка, никому не нужная и затерявшаяся в бездне и пучине таких же песчинок, как и наша Земля; мир, в котором все смертно, ничтожно кроме великого движения истории против души, сознания, религии к "светлому будущему" человечества, воздвигаемому как механическая и бездушная вселенная на вселенском кладбище людей, - разве это не миф? - вопрошал мыслитель на страницах "Философии имени". "...Я спрашиваю, - восклицал он, - разве это не мифология, разве это не затаенная мечта нашей культуры, разве мы можем умереть, мы, новая Европа, не положивши свои кости ради торжества материализма?" ¹

В 1930 г. была опубликована книга "Диалектика мифа", определившая всю дальнейшую жизнь философа. В этой работе Лосев продолжает развитие понятия о мифе как жизненной реальности, энергично выражающей личностное начало и представляющей чудесную, в словах данную личную историю. Миф есть чудо, точно так же, как чудом и мифом является реальный Божий мир. Поэтому, утверждает философ, человек бессилен преодолеть мифологическую природу мира и собственного сознания. Всякого рода претензии на внемифологическое "научное", атеистическое мировоззрение есть ложная установка, порождающая самые извращенные формы общественной жизни и мысли. Человек призван отказаться от борьбы с мифом и признать истину традиционного религиозного мифологизма как подлинного духовного основания культуры. Истинная, ясно осознанная, абсолютная мифология есть идеально-духовное религиозное ведение Личностного Бога, осуществляющееся лишь в русле Православия.

С точки зрения Лосева, западноевропейская дурная мифологичность, с присущими ей агностицизмом, рационализмом, позитивизмом, зарождается в лоне католичества. Утвердив свое Filioque, то есть принцип исхождения Св. Духа от Отца и Сына, Западная Церковь оттеснила Отца, как сверхсмысловое, сокровенное лоно бытия и смысла, на второй план, а на первый выдвинуло начало оформленности, словесности, ограниченности. Но именно такую смысловую сферу, которая не уходит корнями в сверхсмысловое лоно, называют рационалистической. Поскольку исходить от Сына - значит исходить из Разума, выводить все знание логическим путем, постольку Filioque есть рационализм, возникающий на почве человеческого стремления отнять свою духовную природу у Бога и сделать самого себя всецело самостоятельным, утверждает Лосев в "Диалектике мифа". В книге же "Очерки античного символизма и мифологии" он решительно утверждает, что "католичество есть язычество в христианстве" и что " православное учение о Святой Троице так же отличается от католического Filioque, как вселенско-ликующее умозрение колокольного звона, от сдавленно-субъективного торжества универсально-личной самоутвержденности органа, как простота и умная наивность византийского купола от мистических капризов готики, как умиленное видение иконного лика от нескромного осязания и зрительного взвешивания статуи." Принципиальная духовно-стилевая несовместимость католицизма и Православия, на взгляд Лосева, выражается как их взаимной антипатией, так и различными формами их извращения и разложения. Православие для католичества анархично, католичество для Православия развратно и прелестно. Католицизм извращается в истерию, казуистику, формализм инквизицию. Православие, развращаясь, дает хулиганство, разбойничество, анархизм и бандитизм. "Только в своем извращении и развращении, - делает интересное замечание Лосев, намекая на духовную природу марксистско-большевистской идеологии, - они могут сойтись, в особенности, если их синтезировать при помощи протестантско-возрожденского иудаизма, который умеет истерию и формализм, неврастению и римское право объединять с разбойничеством, кровавым сладострастием и сатанизмом при помощи холодного и сухого блуда политико-экономических теорий" ¹ .

Не ограничиваясь такого рода намеками, молодой, смелый, верующий автор дерзал в остро иронической публицистической форме прямо коснуться тех несуразностей коммунистической мифологии, которые определялись ее новоевропейскими корнями, ее притязанием на "единственно истинную", научную картину мира и ее отрицанием мифологически живой, осознанной, личностной и духовной христианской традиции. Мертвое и слепое вселенское чудище - этой интуицией исчерпывается все живое материалистического мировоззрения, определяется его полная оригинальность и самостоятельность, сокровенная материалистическая мифология и своего рода материалистическое догматическое богословие, которое сам материализм не умеет осознать, писал Лосев в "Диалектике мифа". "Единственное и исключительное оригинальное творчество новоевропейского материализма, - продолжал он эту мысль, - заключается именно в мифе о вселенском мертвом Левиафане, который - и в этом заключается материалистическое исповедание чуда - воплощается в реальные вещи мира, умирает в них, чтобы потом опять воскреснуть и вознестись на черное небо мертвого и тупого сна без сновидений и без всяких признаков жизни. Ведь это же подлинное ч у д о - появление вещей из материи... Материалисты верят в чудесное, сверхъестественное воплощение - чуть-чуть только что не отца, а пока только какой-то глухой и слепой матери-материи - воплощение в некое ясное и осмысленное слово, в реальные вещи, причем материалистический догмат требует, чтобы была "сила и материя", чтобы было движение, а не просто мертвые вещи.., подобно тому как и в христианской религии воплотившееся Слово Божие обещает ниспослать и ниспосылает "иного утешителя, Духа Истины, который от Отца исходит", чтобы он сообщил благодатные силы для жизни, проповеди, творчества и "движения". Так материалистическое учение о материи, законах природы (действующих в вещах) и движении есть вырождение христианского учения о троичности Лиц Божества и о воплощении Сына Божия, - вырождение, которое тем не менее в такой же мере мифологично и догматично, как и любая религиозная догма" ² .

Лосев отмечал тесную связь между материализмом и рассудочной буржуазной цивилизацией. "Научный позитивизм и эмпиризм, как и все это глупое превознесение науки в качестве абсолютно свободного и ни от чего не зависящего знания, есть не что иное, как последнее мещанское растление и обалдение духа, как подлинная, в точном социологическом смысле, мелкобуржуазная идеология, - писал мыслитель. - Это паршивый мелкий скряга хочет покорить мир своему ничтожному собственническому капризу. Для этого он и мыслит себе мир как некую бездушную, механически движущуюся скотину (иной мир он и не посмел бы себе присваивать); и для этого он и мыслит себя как хорошего банкира, который путем одних математических вычислений овладевает живыми людьми и живым трудом..." ¹

Поскольку миф о всемогуществе знания и мироздании без Бога есть всецело буржуазный миф, рожденный в сфере либерально-индивидуалистического мышления, то представители пролетарской идеологии напрасно усвоили систему атеизма и вероучение о примате знания. "И одно из двух, - заключал философ: - или атеизм и миф о примате знания есть буржуазное порождение, тогда пролетарий не может быть атеистом; или он может и должен быть атеистом, и тогда пролетарское мировоззрение ничем не отличается от капиталистического в самом существенном вопросе всего мировоззрения и, кроме того, существуют для него внеклассовые социальные ценности, т. е марксизм в таком случае есть, с точки зрения пролетариата, ложная теория."²

Эти убийственные критические суждения Лосева относительно невразумительных духовно-мировоззренческих оснований большевистской идеологии привели к аресту автора "Диалектики мифа" 18 апреля 1930 г. и 5 июля этого года его жены Валентины Михайловны, которая вела все издательские дела мужа. Через 17 месяцев предварительного заключения Лосеву объявили приговор - 10 лет лагерей. Валентина Михайловна получила 5 лет. Философа официально объявили злостным, опасным идеалистом. На XVI съезде ВКП(б) его воззрения разоблачал Л.М. Каганович и даже М.Горький, на страницах "Правды" и "Известий" в декабре 1931 г., осудил воззрения Лосева.

После приговора идейно чуждый философ был отправлен на строительство Беломорско-Балтийского канала. Тяжелый физический труд, а потом нудная канцелярская работа при тусклом освещении подорвали здоровье Лосева. Он начал слепнуть. К счастью, в 1933 г., в связи с инвалидностью и усердной работой, философ и его жена получили досрочное освобождение. Начался новый этап жизни мыслителя, продолжавшийся более 20 лет - преподавание в провинциальных вузах и работа "в стол", при практически полном отсутствии публикаций. В 1942 г. ученый получил место преподавателя в Москве, а в 1943 г. ему по совокупности исследований была присвоена степень доктора филологических наук. Как ученый, Лосев состоялся, несмотря на гнетущие идеологические условия. Однако религиозно-философским замыслам Алексея Федоровича было не суждено осуществиться. И сегодня нам остается только догадываться какого масштаба православного мыслителя потеряла в Лосеве отечественная культура.

Последний период деятельности ученого открылся в 1950-е годы и продолжался до самой его смерти. За это время он публикует примерно 400 различных работ, в числе которых около 30 монографий и самое значительное произведение автора (над ним Лосев трудился более 30 лет) - восьмитомная "История античной эстетики", представляющая собой подлинную энциклопедию эллинской мысли. Алексей Федорович не дожил нескольких месяцев до 95-летия. Он скончался 24 мая 1988 г. в день памяти славянских просветителей святых Кирилла и Мефодия, которых он глубоко почитал и называл своими духовными наставниками.
§ 6. Религиозно-философские идеи М.М.Бахтина

Еще одним примером трудной судьбы в Советской России всякого одаренного мыслителя, сохраняющего связь с традиционными христианскими и национальными культурными ценностями, может служить жизнь М.М.Бахтина.

Михаил Михайлович Бахтин родился в г. Орле, окончил филологический факультет Петроградского университета, в 1920 г. начал педагогическую и научную деятельность в Витебском пединституте, принявшись за работу над проблемами нравственной философии и философии литературы. Вернувшись в Ленинград, молодой ученый издал несколько литературоведческих статей, осмелившись взяться за исследование творчества "реакционного" Ф.М.Достоевского. Официозные печатные органы "На литературном посту" и "Литература и марксизм" подвергли статьи Бахтина идеологической критике, а к концу 20-х годов за ученым закрепился ярлык "враг народа". Органы безопасности завели на него уголовное дело и заключили в Соловецкую тюрьму. В 34 года измученный доносами и допросами Бахтин заболел. потерял ногу и был сослан с женой в Кустанай. После пяти лет ссылки, в 1945 г. Бахтину удалось устроиться преподавателем литературы в Мордовский пединститут в Саранске, где он проработал оставшуюся часть жизни. В 1946 г. ученый защитил диссертацию "Франсуа Рабле и история реализма", однако только в начале 1960-х годов началась публикация его работ, встретившаяся с большими препятствиями. В то время как книги Бахтина становились известны за границей и в различных странах появлялись бахтинские общества, советские власти продолжали относиться к ученому и его трудам с подозрением. В 1961 г. Бахтин ушел на пенсию, оказавшись затем с женой в доме для престарелых близ Подольска. Здесь жена его умерла, а Бахтину столичная писательская организация помогла перебраться в Москву. Там он и прожил до смерти в марте 1975 г.

Ныне большой вклад Бахтина в отечественное литературоведение, в решение ключевых проблем лингвистики, искусствознания и общей теории культуры общепризнан. Однако далеко не осознано еще духовное значение оригинальной философии словесного творчества, очерченной мыслителем в начале его научного пути. Между тем эта философия, проникнутая влиянием христианских ценностей, может быть расценена как продолжение фундаментального русского учения о соборности человеческого бытия, познания и мышления.

Основополагающим понятием для Бахтина в процессе оформления его философского воззрения служило понятие личной "вненаходимости" людей относительно друг друга. Такого рода вненаходимость определяется единственностью и неповторимостью нашего персонального существования в мире, и обусловливает в свою очередь способность дополнять самопознание одного человека познанием его со стороны другого, а также духовно и телесно оформлять личность личностью. Например, хаос самоощущений ребенка, поясняет Бахтин, ценностно оформляется извне материнской, родительской заботой и родительским словом. Изнутри себя самого человек никогда бы не мог заговорить о себе самом в любовном, ласкательно-уменьшительном смысле, говоря о "рученьках" и "ноженьках" любимого существа. "Я испытываю абсолютную нужду в любви, которую только другой со своего единственного места вне меня может осуществить внутренне... Эта с детства формирующая человека извне любовь матери и других людей на протяжении всей его жизни оплотняет его внутреннее тело..." ¹

Уникальный по глубине синтез индивидуального нравственного сознания с этически-эстетической направленностью сознания на бытие другого человека Бахтин видит в Христе, Который во всех своих нормах противопоставляет понятия "Я" и "ближний", с необходимостью абсолютной жертвы для себя и милости для ближнего. Определение Бога в христианстве, как Отца Небесного, позволяет санкционировать и оправдывать милость к человеку там, где внутри себя самого он не может себя миловать и оправдывать принципиально. "Чем я должен быть для другого, тем Бог является для меня. То, что другой преодолевает и отвергает в себе самом как дурную данность, то я приемлю и милую в нем как дорогую мне плоть другого".

Наличие двух не сливающихся сознания, базовым элементом каждого из которых является отношение одного сознания к другому, Бахтин считает принципиальным условием всех творчески продуктивных событий, несущих нечто новое, единственное, неповторимое. В частности, в художественном соотношении сознания автора и сознания героя литературного произведения первое призвано конкретно очертить, ценностно оформить и завершить второе, а оно - оттенить незавершимость авторского мировосприятия. Таким образом, в сфере литературы отражается общий формообразующий принцип души - принцип оформления внутренней жизни человека из сознания другого. В итоге подобного формообразования только и может сложиться целостное понятие человеческой жизни, как жизни прожитой другим во времени. Ведь я сам, будучи субъектом времени, вневременен. Целое моей жизни не имеет ценностной значимости для меня самого, поскольку события моего рождения, ценностного пребывания в мире и, наконец, моей смерти совершаются не во мне, а в других. Сюжет моей личной жизни в значительной мере создают другие люди - ее герои. И только в изложении своего житья для другого я сам становлюсь героем этого процесса.

Бахтин тонко замечает: уже в факте моего самосознания сказывается то, что я ценностно отражаюсь в Ком-то, что Кто-то глубоко заинтересован в моем бытии и моей доброте. Однако этот скрытый момент Божественной "другости" запределен моему самосознанию и принципиально не гарантирован, ибо это ограничило бы свободу и уникальность моего "Я". Нельзя жить и осознавать себя ни в гарантии, ни в пустоте, но только в вере, заключает Бахтин. Осуществление же веры и есть жизнь, воспринимаемая изнутри. Во внутреннем жизненном смысле, Бог открывается нам через покаяние и прехождение себя. Там, где мы преодолеваем в себе ценностное самодовление, преодолевается именно то, что закрывало от нас Бога. Там, где мы абсолютно не совпадаем с самими собой, открывается место для Божественного.

С точки зрения соборно-личностной философии, мыслитель подвергал критике монологические, индивидуалистические, "обедняющие", по его выражению, теории. Последние объясняют бытие и существование из одного единственного, одинокого сознания, стремясь понять все в качестве объекта, познаваемого единственным, ни с каким иным сознанием не взаимодействующим умом. Этой установкой и определяется теоретическое обеднение действительности, так как всякого рода творческая продуктивность бытия обусловливается не слиянием всех воедино, но заострением своей вненаходимости и неслиянности, использованием привилегии своего единственного места вне других людей. "Когда нас двое, то с точки зрения действительной продуктивности события важно не то, что кроме меня есть еще один, по существу, такой же человек (два человека), а то, что он другой для меня человек, и в этом смысле его простое сочувствие моей жизни не есть наше слияние в одно существо и не есть нумерическое повторение моей жизни, но существенное обогащение события, ибо моя жизнь сопереживается им в новой форме, в новой ценностной категории - как жизнь другого человека, которая ценностно иначе окрашена и иначе преломляется, по-иному оправдана, чем его собственная жизнь."¹

Сама душа человеческая, по слову Бахтина, есть "дар моего духа другому". Все формы одушевленного, этического и эстетического бытия, подчеркивал мыслитель, принципиально не могут быть формами выражения только себя и своего, но являются формами отношения к другому и к его самовыражению.

Все эти глубокие религиозно-философские идеи ранних работ Бахтина, возможно, нашли бы в дальнейшем более развитое и системное выражение, если бы тому не препятствовали гнетущие, угрожающие условия жизни ученого. Поэтому сегодня, когда сложилось бахтиноведение и много говорится о вкладе Михаила Михайловича в исследование творчества Достоевского, Толстого, Рабле, форм средневекового карнавального сознания и многого другого, необходимо не упустить из внимания глубоко русского, христианского, соборно-философского пласта в наследии Бахтина.

Заканчивая обзор традиционно-русских явлений в духовной культуре Советской России 1930-х годов, следует подчеркнуть, что, при всем желании уничтожить всякий истинных духовно-культурный консерватизм, всякую положительную связь общественного сознания с православно-национальными ценностями, коммунистическая диктатура по большому счету оказывалась бессильной на этом разрушительном поприще. Даже тогда, когда непокорные земным властям писатели и художники физически уничтожались, их образы и их идейное наследие приобретали еще большую духовную красоту и пророческую силу в глазах современников и последующих поколений, подобно образу и наследию отца Павла Флоренского, расстрелянного в 1937 г., но не отказавшегося от Бога, от священства, от своих убеждений. Словами о. Павла нам было бы уместно закончить эту главу и автор думает, что следующая мысль нашего выдающегося мыслителя и ученого, высказанная им в одной из итоговых своих работ, может органично завершить рассмотренную тему:

"...Человек не может быть порабощаем окончательно. Настанет день и он свергнет иго возрожденской цивилизации, даже со всеми выгодами, ею доставляемыми. Близок час глубочайшего переворота в самых основах культурного строительства... История претерпевает величайшие сдвиги не под ударами многопудовых снарядов, а от иронической улыбки... Споры, борьба и гонения указывают на какую-то историческую нужность оспариваемого. Но наступает час, когда не спорят; тогда, может быть, даже оценивают тонкость разработки выдохшейся цивилизации. Но сказано короткое слово "не надо", и им все решается... Мы-то еще спорим против возрожденства, мы-то еще критикуем его предпосылки и сложившуюся из них культуру. И, вероятно, - это последние споры. А потом, те, кто будут за нами, ничего не отрицая, нисколько не возражая против тонкости научных дистинкций, и разработанности художественных приемов и т.д и т.д., скажут роковое "не надо", и вся сложная система обездушенной цивилизации пойдет разваливаться, как развалилось в свое время многосложное сооружение астрологии, как развалилась схоластика, как развалились и разваливаются за ненадобностью великие империи" ¹ .


Глава пятая. ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА В КУЛЬТУРНОЙ ИСТОРИИ РОССИИ