Ю. Ю. Карпов взгляд на горцев взгляд с гор

ней мерс, так это казалось из рус­ского лагеря). «Для того чтобы иметь возможность быть всегда справед­ливым с горцем, — писал очеви­дец,— необходимо иметь огромный запас терпения, чтобы хладнокров­но выслушивать жалобы... Этим-то терпением... в высшей степени об­ладает И. Д. Лазарев. Надо заметить, что горец чрезвычайно любит обра­щаться к своему начальству не толь­ко с жалобами, но весьма часто и с просьбами, и за советом... И в таких беседах он (ген. Лазарев. -— Ю. К.) вполне умеет сохранять начальниче­ский и даже несколько гордый тон... и это вполне необходимо, потому что горцы не привыкли и не могут понять того, чтобы начальник мог быть фамильярен с ними, мог бы пуститься с ними в шутки. Для них начальник всегда представляется чем-то высшим, выходящим из ряда обык­новенных людей, но в то же время они желают, чтобы этот начальник был доступен для них, внимательно бы их выслушивал, а не отталкивал от себя» [Глиноецкий, 1862, т. 23,

101

Шамиль с сыном Гази-Магомедом и А. Руновским

Горцы большею частию довольно смышлены, но не переимчивы, хитры и лукавы. Обмануть для них решительно ничего не значит; они беспрестанно бо­жатся (валла — ей-богу), если им не верят, а после насмехаются над легковер­ным. Они очень горды и, сами живя в грязи, не преминут посмеяться над чем-нибудь, что показалось им нехорошо у русских... Огородов у горцев нет, да они и понятия о них не имеют. Если в ауле случится пустое место, то оно занимается какой-нибудь пашнею. Горцы вообще не переимчивы (отмечено автором второй раз, что достойно привлечь внимание. — Ю. К.). Они прекрасно понимают, что хорошо у русских, но сами не подражают им. Если вы спросите горца, отчего он

Справедливости ради, надо отметить, что имеется и другое свидетельство и иная оценка поведения и манер этого администратора, высказанные представителем «горской стороны». Она, правда, относится к более раннему периоду — когда еще шла война, однако для полноты характеристики этого человека (возможно, со временем изменившегося) умест­на. Рассказывали, что во время одной из пышных свадеб туземных высокопоставленных особ Лазарев бестактно «подходил к женщинам и за рукав выводил их на танец». Большин­ство именитых гостей принужденно «сносили подобное оскорбление со стороны русского офицера», но не Казикумухский Агалар-хан, который «с обнаженным кинжалом бросился на него, ехпатил его за шиворот и вышвырнул в окно» [Габиев, 1906, с. 84].

Глава 4. Соседи

не сделает чего-нибудь у себя, что он сам хвалит у русских, вы всегда услышите один ответ: адат юк (у нас нет этого обычая),

Далее следовал рассказ о нежелании (неготовности) горцев заводить ого-роды, продукты с которых они могли бы выгодно продавать расквартирован-ным по соседству войскам. И при этом «горец жаден; он бережет деньги больше, нежели себя, и только в самой крайности решится на какую-нибудь покупку на деньги; большею же частью, если только есть какая-нибудь воз­можность, он старается выменять нужную ему вещь на что-нибудь домашнее» [Абельдяев, 1857, № 50, 51].

О чем говорят подобные свидетельства? Приверженность местных жите­лей давно заведенным правилам отмечали и местные реформаторы недавнего времени — Шамиль и его сподвижники. Из этого следуют отчасти косность гор­цев, но также и их «закрытость». Ведь упоминал же наблюдатель их «гордость», которая могла подразумевать что? Ограничимся в данном случае «закрыто­стью». О «непереимчивости» горцев мне приходилось слышать и самому. В Цунтинском районе, населенном цезами (дидойцами), в 1980-х гг. местные жители рассказывали, что картофель и многие огородные культуры они начали разводить только в конце 1950-х—в 1960-е гг., а до того всю землю оставляли под пашню. Зерно и хлеб и тогда оставались главными ценностями хозяйство­вания на земле. Первый цунтинский «Мичурин», заведший яблоневый сад на земле отцов и детей, жив и сейчас — он 1925 г. рождения [ПМА, № 1384, л. 69, 82 об.—83 об,]. То же передавал и информатор полуторасотлетней давности — приоритеты меняются не быстро. А то, что горцы предпочитали обменивать собственную продукцию на натуральный эквивалент, избегая денежных расче­тов, лишь подтверждает природные свойства крестьянина. Оттуда же и смыш­леность горца, стремившегося «объегорить» городского или военного— чу­жака. И у «жадности» те же истоки, хотя, возможно, с поправкой на особое почитание и любовь горцев к своим домам, готовность ради них на некоторые жертвы и «преступления».

Однако преступления были совершенно иного рода, нежели прежние, и по­тому те, кто ездил по Дагестану в 1860-е гг., почти умилялись спокойной об­становке и своей безопасности там. Сэкономленные так или иначе деньги кре­стьяне пускали на восстановление своих хозяйств. Базары, которых немало имелось в горном крас, заново функционировали в полном объеме. «Горцы... имеют весьма достаточно здравого смысла для того, чтобы видеть в каждом новом нашем успехе по разработке страны свою же собственную выгоду» [Глиноецкий, 1862, т. 23, с. 402].

Следует отдать должное и вновь упрочивавшейся в горах власти — все пе­реиначивать на свой лад она не собиралась.

Вопрос звучал как постепенная умеренная русификация горцев. Достиг­нуть этого предполагалось через «изменение центра цивилизирующего тяготе­ния, устранение влияния цивилизации враждебной», т. е. мусульманской. Наи­более просвещенные и гуманистически настроенные лица из администрации видели путь к такой цели через развитие грамотности, причем построенной на основе местных языков:

Выучите сначала ученика-горца грамоте на его родном языке (а для этого необходимо было создать соответствующие грамматики. — /О. К.) и от нее пе­рейдите к русской... Туземная грамотность должна служить только к тому, чтобы

414 /О. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

отвлечь горцев от арабского языка и облегчить для них изучение русского. Все, что утратит первый язык, обратится прямо в пользу второго... С наступлением спокойствия в горах беснующиеся головорезы, вроде Гаджи-Мурата... должны постепенно сходить со сцены. Их место, в качестве руководителей народных, будут постепенно занимать люди относительно просвещенные.

[Услар, 1870, с. 3,22, 25,29]

Не следует идиализировать политику российской администрации и взгля­ды персон, причастных к ней, однако в целом она заслуживает того, чтобы го­ворить о ней и о них с должным вниманием ' . Достаточно сказать, что с 1865 г. начальником штаба Дагестанской области, а с 1870 по 1883 г. началь­ником Кавказского военно-народного управления был Александр Виссарионо­вич Комаров — не только военный, но также автор и составитель капитальных трудов: «Адаты и судопроизводство по ним» (опубликовано в 1868 г.), «Кази-кумухские и кюринские ханы» (опубликовано в 1869 г.), «Народонаселение Дагестанской области, с этнографической картой» [Комаров, 1873], что весьма определенно характеризует эту личность и как администратора. Сам факт сбо­ра, обобщения и анализа материалов по истории края, по системе сложившего­ся там порядка жизнедеятельности населения (adama), начатых в годы войны и достаточно активно продолженных в последующем, говорит об установках, принятых к действию администраторами высокого ранга.

Применительно к Дагестану они выразились в распространении на него так называемого военно-народного управления, модель которого с первого де­сятилетия XIX в. была опробована в провинциях Закавказья, а совершенство­валась кавказским наместником А. И. Барятинским и его преемниками. Ее со­здание в основном завершилось принятием в 1868 г. «Положения о сельском управлении в Дагестане», которое с незначительными дополнениями и изме­нениями действовало до февраля 1917 г. «Положению» предшествовали ликви­дация ханской власти и освобождение зависимых сословий, и хотя последних в Дагестане, по сравнению с другими «горскими землями», было «весьма не­много» (см.: [Освобождение рабов, 1868]), однако указанное определенно кор­ректировало социальную обстановку в крае. Основные же установки «Поло­жения» предусматривали следующее.

Джамаат теперь именовался сельским обществом, в котором не признава­лось сословное деление. Его членами считались свободные общинники уздени, а также незадолго до этого освобожденные рабы. Беки и домашние слуги для того, чтобы стать его членами, подавали прошения окружному начальству. Ор-

" Палитра планов русификации и мер к их осуществлению была достаточно пестрой, по основными в пей являлись весьма умеренные. Князь М. С. Воронцов (1846) настаивал на необходимости соблюдения «большой осторожности» при изменении местных «вековых обычаев». Императору он говорил, что «насильственные меры не только не принесут добра, но могут иметь очень дурные последствия» [Акты, 1885, т. 10. с. 843J. Много позднее обще­ственность также была озабочена этими вопросами, однако несколько сместив акцент самой постановки вопроса: «Ассимиляция кавказских племен с нашим общим отечеством пойдет тем успешнее, чем больше, с одной стороны, будет предоставлено им средств к мирным за­нятиям земледелием и сельским хозяйством, и, с другой, чем больше света и образования внесено будет в их среду» (газ. «Терские ведомости». 1890. № 1. Часть неофициальная). Ка­надский исследователь российской политики на Кавказе в XIX в. Г. Райплендер назвал ее «регионализмом», ориентированным на создание «национально-имперской культуры» [Rhi-nelinder, 1975].

Глава 4. Соседи

ганами самоуправления отныне являлись сельский сход и сельский суд в со­ставе старосты (бегавул), шариатского судьи (кади) и знатоков адата. Обязан­ности сельских обществ в отношении к государству сводились к уплате нало­гов, поддержанию правопорядка, поимке и выдаче бандитов, ремонту дорог и выделению подвод для нужд войск, проходящих по их территории. Население освобождалось от рекрутских наборов и воинской повинности, но желающие принимались в армию и в горскую милицию.

В обращении же Кавказского наместника Великого князя Михаила Нико­лаевича к народам Дагестана (1864) указывалось, что земля и леса являются собственностью населения, исключая руду и местности, отведенные крепо­стям, что управление основывается на адате и шариате и содержится за счет государства, за населением признается право заниматься ремеслом и торгов­лей, для чего ему открыты дороги в Грузию, Джаро-Белоканы, Шеку. Ширван, Кубу, Дербент и прочие земли, что вера, собственность и обычаи остаются не­прикосновенными, исключая обычай кровной мести, который должен быть ликвидирован [Хашаев, 1961, с. 67].

Заявление, «Положение» и сопутствовавшие им мероприятия в целом пре­следовали цель мягкой адаптации дагестанского общества к общероссийскому строю жизни. Ханская форма управления территориями, в немалой степени дискредитировавшая себя ранее, а в новых условиях оказавшаяся лишней, по­степенно, в 1858—1867 гг., ликвидировалась; область была поделена на округа с членением на наибства и участки. Границы последних в основном совпадали с пределами наибств имамата, а также существовавших до него «вольных» обществ и их объединений.

Административно-территориальная реорганизация включила край в стату­се области в систему имперского управления. Реформы преследовали очевид­ную цель — ослабление законодательной, исполнительной и судебной власти мусульманских руководителей сельских общин с параллельным укреплением позиций местной светской власти и адата (см.: [Бобровников, 20016; 2002а, с. 142 и след.]). В «Положении» говорилось:

Адаты и нытекающие из них сельские управления служат нам (имперской администрации. — Ю. К.) твердой опорой в предстоящей нам надолго еще тай­ной борьбе за влияние на народ со здешним мусульманским духовенством, кото­рое не может оставаться равнодушным к тому, что влияние его на народ год от году слабеет, главнейше оттого, что оно лишилось права чинить суд и расправу.

(Цит. по: [Хашаев, 1961, с. 68])

Стремление к изменению «цивилизирующего тяготения» усмиренных гор­цев в этом выражалось предельно открыто, и адату отводилась роль противо­веса шариату (за шариатскими судами оставался разбор дел по гражданским искам и бракоразводным процессам, а также споры по завещаниям и мечет-ской собственности) и приемлемой формы для постепенного перевода местно­го населения под юрисдикцию общероссийских законов. «Ибо адат, не имея начала духовного, беспрепятственно может покоряться изменениям, тогда как изменения в шариате, по самому смыслу его, составляют уже вопрос совести и верований мусульман» (цит. по: [Магомедов Р., 1940, с. 5J).

В работах историков нередко отмечается, что подобные реформы, осуще­ствленные в разных областях горного Кавказа, разрушали систему общинного самоуправления через замену прежнего схода всего взрослого мужского насе-

416 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

ления как высшего законодательного и контролирующего органа общины схо­дом представителей домохозяйств с совещательными функциями, а также вве­дение назначения и контроля над должностными лицами сельских администра­ций и др., тем самым формализуя подобную систему. В итоге это, например в Осетии, «подрывало основы общинной самоорганизации и нарушало искон­ные прерогативы самой сельской общины» [Кобахидзе, 2003, с. 230—231]. На самом деле трудно представить, чтобы государство (империя) не стремилась так или иначе формализовать порядок управления и самой жизни в своих раз­ных (причем предельно разных) провинциях. На то оно и государство (импе­рия). Однако ситуация «на местах» не выглядела слишком уж мрачной.

В отношении Дагестана сошлюсь на мнение наиболее авторитетного ис­следователя горской общины М. А. Агларова, который пишет:

Ценнейшим политологическим опытом того времени (второй половины XIX в. — Ю. К.) явилось и возрождение колониальными властями сельского са­моуправления на основе модернизированных адатов. Было сохранено прежнее административное деление в виде наибств, что соответствовало тысячелетнему этноадминистративному укладу горцев. Местные джамааты получили статус сельских обществ. Было возрождено (ликвидированное в имамате. — Ю. К.) вы­борное сельское управление по дошамилевским старинным образцам. Созданы выборные сельские суды, которые имели разновидности: суды по шариату, суды по адату, словесные суды, маслаат. Главу сельского общества выбирали на сходе ежегодно, затем он утверждался начальством. К 90-м годам старшины стали на­значаться без выборов... За сельскими обществами сохранялось право законода­тельной инициативы и законодательной функции по вопросам конкретного об­щества и наибства. Частичное возрождение самоуправления и возвращение горцев к гражданскому состоянию снова окрылили горцев... Это был новый чрезвычайно богатый и актуальный опыт самоуправления «при властях».

[Агларов, 2002, с. 65] (см. также: [Агларов, 2003])

Красноречивая оценка

Российская администрация не решалась, по крайней мере на первых порах, навязывать своих ставленников обитателям горных местечек и округов. Начав еще во время войны «перекупать» наибов и иных должностных лиц имамата (как ранее подкупала ханов и др.), она сохранила за многими из них— про­явившими лояльность к новой власти — соответствующие должности.

«В числе наших проводников, — замечал в своих впечатлениях о поездке в Дагестан в 1867 г. (т. е. без малого через 10 лет после воцарения мира и новой власти в крае) Н.Воронов,— ...был и один из распорядителей защиты этого аула (имеется в виду дидойское селение Китури.— Ю. К), долго отстаивав­шегося против натиска наших войск. Этот недавний враг теперь принадлежит

В различии оценок преобразований общественной жизни населения Осетии и Даге­стана, которые осуществляла российская администрация, следует учитывать особенности пережитого каждым из них. Население Осетии не было активно вовлечено в Кавказскую войну, не входило в состав появившегося в ту пору исламского государства и, соответст­венно, его жизнь не была надлежащим образом трансформирована. Однако именно Осетия оказалась полигоном апробирования империей на Северном Кавказе активных средств и методов управления горцами, подразумевавших их достаточно активное вовлечение в об­щероссийский порядок. О несовершенствах же и издержках местного самоуправления в Да­гестане, которые, безусловно, имелись, см.: [Далгат Э., 1989; Егорова, 1970].

Глава 4. Соседи

417

В отличие от многих территорий Северного Кавказа, где российская адми­нистрация и в ходе войны, и по ее завершении активно переселяла горцев в от­крытые и доступные контролю местности, в Дагестане этого не делалось. Только еще в ходе военных действий были предприняты ограниченные пере­мещения незначительных групп горцев на равнину — в Грузию [Изменения па линии, 1853, с. 228], позднее не было и их. И это понятно— свободных рав­нинных территорий по соседству не имелось, и для того, чтобы осуществить нечто подобное, пришлось бы перекраивать карту региона, тревожить других подданных (весьма лояльных к власти) — целесообразности же в этом не ви­делось. Да и сами горцы вовсе не желали кардинально менять свою жизнь. «Сколько раз слышал я, — писал в мемуарах русский офицер, — от Муссы... что лучше жить в лохмотьях в горах, чем в богатстве на равнине, и что все со­кровища земли не стоят капли воды из родника родной земли» [Бенкендорф, 2000, с. 378].

В отдельных важных пунктах горного края были устроены крепости, в ко­торых разместились военные гарнизоны, и этого, как показал опыт, оказалось достаточно ¹⁰⁴. Уже много позднее, перед Первой мировой войной, была пред­принята попытка устроить русское поселение в Верхнем Гунибе (где пленили Шамиля) — дагестанцы же расценили это как «оскорбительную для нацио­нального сознания затею», так что среди русских особо не нашлось желаю­щих принять участие в ее реализации [Самурский, 1925, с. 55]. Со временем на территории Дагестана появились города с русским населением — Темир-Хан-Шура (с 1832 г. — военное укрепление, с 1866 г. — в статусе города и центра области), Порт-Петровск (в 1844 г. заложен как укрепление, с 1857 г.— го­род), но они выполняли лишь функции административного центра, транспорт­ного узла и военных укреплений и не оказывали сколь-либо существенного влияния на жизнь основного населения края

В 1840-х гг. строились планы организации казачьих поселений по Аварскосу Койсу. «Хорошо, — писал современник, — что кишевшая тогда бойня в Дагестане не позволила предпринять подобный рискованный шаг. Набрались бы беды несчастные казаки и их се­мьи» [Кривенко, 1896, №4, с. 201].

14 3ак 4349

Ю. /О. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

План «цивилизационной» переориентации горцев через распространение среди них грамотности на местных и русском языке остался почти нереализо­ванным. В городах, при военных поселениях появились светские школы и училища, но число учащихся в них даже в конце XIX в. не достигало 2 тыс., из которых лишь четверть приходилась на жителей сельской местности [Народы Дагестана, 2002, с. 109]. Горцы с большим недоверием и опаской глядели на русские школы. Абдула Омаров вспоминал о реакции своего отца на его жела­ние обучаться в такой школе: «Он считал для себя унизительным, что сын его поступил в русскую школу, где, по его мнению, станут обучать меня Еванге­лию и потом заставят выкреститься». И далее об отношении горцев в целом к русскому-чужому:

Горцы судят обо всем по-своему: они думают, что русские обучают детей прежде всего читать Евангелие, как у них обучают читать Коран, потом учат догматам христианской религии и т. д. Всякую русскую рукопись они называют Евангелием, и потому порядочный мусульманин не бросит бумажки, исписанной по-русски, в нечистое место, предполагая, что, может быть, там написано имя Божие. Они веруют в Евангелие и в Иисуса Христа, но уверены также и в том, что в настоящем Евангелии велено Богом, чтобы все христиане последовали Магомеду, когда он явится, и что священники выкинули это место из Евангелия. Они также уверяют, что глубоко ученый священник (как они выражаются) от­крывает истину и переходит в ислам.

[Омаров А., 1869, с. 45]

Как отметил русский офицер, «горцы любят более всего свою националь­ность» [Глиноецкий, 1862, т. 24, с. 74].

В аулах жизнь начинала идти нормальным, во многом соответствовавшим привычным установлениям адата чередом. Дома начали перестраиваться (баш­ни в значительном своем числе были взорваны русскими войсками), открыва­ясь большими окнами и галереями в сторону улиц (это уже в 1867 г. наблюдал Н. Воронов) [Воронов, 1870, с. 26], хотя и в начале XX в. некоторые из селе­ний еще выглядели крепостями [Ган, 1902а, с. 229]. В домах начал появляться достаток— горцы трудолюбивы, бережливы и умеренны в желаниях, ограни­чиваясь необходимым. Скудная для кого иного пища не была таковой для гор­ца— «постоянного и притом добровольного постника, довольствующегося в день несколькими комками толокна» [Воронов, 1868, с. 28]. Но главным усло­вием обретения достатка являлся мир и стабилизация отношений с соседями различных категорий. Тот же Н. Воронов отмечал, что менее чем за десять лет мирной жизни баранта дидойцев увеличилась в восемь раз, и выпасают они ее

за который всегда нужно отблагодарить деньгами (имеется в виду устоявшаяся практика подношений таких писем муталимами „наибам, богачам, авторитетным лицам", о которой рассказывал Абдурахман [Лбдурахман, 1997, с. 95].— /O.K.). Орчабер обыкновенно со­ставляется лицами духовного звания и состоит из нескольких выписок из Корана, в которых призывается благословение Аллаха на путешествующего, причем последнему, не называя ни его имени, ни его звания, придаются всевозможные хвалебные названия, часто такие, о каких европейцу даже и в голову не придет и которые только и способен выдумать житель Востока». Тот же автор рассказывал и о готовности местных жителей выдавать своих доче­рей за русских из «алчности к деньгам» и при условии выплаты «приличного выкупа и уго­щения» родным невесты, обязательного признания ее законной женой, а не наложницей, без насильственного перевода в другую веру и с передачей детей ее родственникам [Глиноец­кий, 1862, т. 24, с. 69—70, 73—74J.

420

/О. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

[Дагестанский сборник, 1902, с. 81—83, 88—89]

Условия для стабильного развития хозяйства горцев (стабильное не озна­чает изобильное) появились уже в первое десятилетие по окончании войны. Население не могло этого не осознавать. Однако у «населения» был собствен­ный подход к оценке происходящего.

Николай Ильич Воронов, напомню, вдумчиво и доброжелательно наблю­давший все в Дагестане, отметил характерную особенность отношений горцев с посторонними (с начальством, с русскими начальниками).

При расспросе о житьс-бытье дидойцы не преминули пожаловаться на свою судьбу: и хлеба у них своего на год не станет, и овец мало, и лес плох, и пастбищ не хватает, а к тому еще зимы длинные и снежные... Словом, жить совсем плохо. Из дальнейших расспросов, однако, оказалось, что дидойцы даже продают избы­ток хлеба от своих урожаев, что и овец у них вдоволь, и лес есть, и пастбищ не­мало. Но такова уже политика горского джамаата: хитри, жалуйся на судьбу, прикидывайся нищим, — авось от подати избавят или, по крайней мере, ее не надбавят.

Аналогичные впечатления он вынес из общения с гидатлинцами, телс-тлинцами («жаловались... также на недостаток леса, которого у них и прежде было мало, а после покорения Дагестана стало и того меньше: солдаты выру­били»), куядинцами («посмотрите, какие у нас каменистые угодья! Только и сладости жить на нашей земле, что живешь на родине»):

Нужно помнить, что горцы вообще стараются больше скрывать, чем заяв­лять о своих достатках, в особенности же перед начальством... а потому все официальные дознания по этому предмету (т. е. о поголовье скота, урожае и т. п. — Ю. К.) можно принимать не иначе как за крайний minimum показаний.

[Воронов, 1868, с. 13,29—30; 1870, с. 5,6]

Такая позиция горцев понятна— это общеизвестная хитрость крестьян в отношении «начальства», крестьян, желающих быть и оставаться «себе на уме». Здесь она уточнялась тем, что на высказанные «гостями» советы, как улуч­шить жизнь — завести огороды, выращивать картофель и др., что по соседству уже начали делать русские и это становилось подспорьем в их хозяйстве, — был один ответ: «Да, оно так, только у нас на это адата нет» [Воронов, 1870, с. 21—22]. Опять-таки черта крестьянская— «непереимчивость». Однако в местной среде она имела очевидный нюанс и вовсе не второстепенный. И рас­спросы и советы исходили от покоривших здешний край чужаков-иноверцев, от которых нельзя было ожидать чего хорошего. Всякое сближение с ними су­лило бедствия — неурожаи, засухи, землетрясения , оно являлось богопро­тивным отступничеством, так что «новый русский» (горец, сблизившийся с русскими) считался предателем святого, а это хуже даже, чем неверующий в

В окрестностях даргинского селения Кища находится родник Хва г1инищ ('Колодец от сглаза'), в котором, согласно преданию, некогда текло молоко, однако после того как в позапрошлом веке в его чаше искупался некий русский («неверный»), в нем течет вода, правда вкусная и холодная [ПМА, 2006, л. 23 об.].

Глава 4. Соседи

421

Бога чужак-христианин [Амиров, 1873, с. 11—12]. Новую власть вынужденно терпели, большей частью скрывая тайное неприятие. К ней привыкали, при­глядываясь, очень медленно.

Налоги вряд ли кто хочет платить. Платить их чужаку (мноверцу)-покори-телю желают и того меньше. Стремление горцев утаивать доходы понятно. В середине 1860-х гг. население Дагестана было обложено налогом в размере от 1 до 3 руб. с дыма (жители большей части горных округов выплачивали мини­мальный налог) [Хашаев, 1961, с. 69]. Что он реально означал для конкретных хозяйств, сказать трудно. Обычно историки называют его «тяжелым бременем» (см., напр.: [Хашаев, 1961, с. 69J), но авторитетный специалист говорит дру­гое: «Частичное возрождение самоуправления и возвращение горцев к граж­данскому состоянию снова окрылили горцев, даже ничтожные подворные на­логи они воспринимали как незаконные» [Агларов, 2002, с. 65]. Важным яв­лялся не размер налога, но обязанность его уплаты, претившая взглядам на порядок «своего» бытия в мире. В истории взаимоотношений с ближайшими, ближними и дальними соседями, которую запечатлела память народа, позиция подчинения в подавляющем большинстве случаев определялась именно обя­занностью заплатить или регулярно выплачивать определенную дань. Приме­ров этому приведено здесь было немало. Поэтому-то и в новых условиях, в от­ношениях с новыми соседями, когда восстановилось «гражданское состояние» и самоуправление (через кого это произошло для местного населения — дру­гой вопрос), любой налог воспринимался незаконным посягательством на «са­мостийность» и самодостаточность горских общин и их сообщества. С ним мирились поневоле, возмущаясь им как таковым между собой.

Умиротворенность Страны гор, которую отмечали посещавшие ее лица, была внешней, не внутренней. Это была затаенность. Не случайно Абдурах-

422 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

ман, сын Джемалэдцина Казикумухского и зять Шамиля, сопровождавший по­следнего в поездке по России и отметивший, что там «кроме уважения и по­честей мы ничего не видели», заключил книгу своих мемуаров фразой: «Ис­кренняя дружба магометанина с христианином невозможна. В этом я не явля­юсь лицемером» [Абдурахман, 1997, с.172, 181].