Прими же подарок за доблесть и честь -
Сверши над предавшим священную месть.
И тот, кто наград за предательство ждал,
В испуге дрожа, на колени упал:
“Великий и мудрый владыка земли.
Рабу твоему справедливость пошли!
Ворот не открой я ночною порой —
Стоял бы Отрар неприступной скалой”.
“Ты прав, — Чингисхан был угрюм и жесток,
Народ свой предав, Чагатаю помог.
Но трупа поганей смердишь за версту.
Ты череп, как ворон на белом снегу.
Ты подлости сын или времени знак -
Постичь до конца не могу я никак.
Я многие видел на свете края,
У твари последней есть святость своя.
Все верно — мой воин и злобен, и лют.
Батыры младенцев без жалости бьют.
И большее зверство им всем по плечу,
Я воинов страшной науке учу.
Жестокость и жалость — увы, не друзья,
И вместе в душе им ужиться нельзя.
Я помню об этом и ночью и днем,
И все же я твердо уверен в одном -
Отчизну свою ни один не продаст,
Хоть каждый и сжечь, и зарезать горазд.
Ты думал наград и почета достичь?
Надежду возмездьем одним ограничь.
Кто родину предал, сомненья гоня,
Тот завтра предаст с потрохами меня.
Чтоб больше так низко не мог ты упасть
Использую богом мне данную власть.
И ты не жалей, что награды лишен:
Предавших предать — справедливый закон.
Сочувствия, помни, к предавшему нет.
Исполним и мы справедливый завет.
Подать Каир-хану отважному меч,
Пусть снимет предателю голову с плеч!
Постой, Чингисхан, дай снять камень с души.
Сомненье развеять мое разреши.
Отец этой твари народом любим,
Он был одарен уваженьем моим.
Я думал, что сын — продолженье отца.
Не мог благородный родить подлеца.
Сомнение смерти страшнее, не лгу,
Без веры в друзей умереть не могу.
Позволь у отца этой твари узнать,
Как мог его отпрыск предателем стать?”
Недаром Чингис любопытным прослыл:
Он к просьбе врага снисходителен был.
И вот уже держит нелегкий ответ
Высокий старик, благороден и сед.
Каир усмехнулся и тихо сказал:
“Я новое нечто сегодня узнал.
Мне мысли, старик, любопытны твои.
Я знал, что змееныш отродье змеи.
Сомнения также особого нет,
Что сокола сокол рождает на свет.
Но горькую правду осилить сложней -
Что соколу сыном приходится змей”.
И белый, как снег, головою поник,
Беззвучно и страшно заплакал старик:
“Закончилась жизнь, доказав без труда,
Я соколом не был, Каир, никогда.
Не вылечит боли ни смерть, ни слеза,
Хоть душу разрушь или выплачь глаза.
Судьба справедлива: я знаю одно,
И в смерти покоя душе не дано.
Вина моя в том и причина всех бед:
Лишь Карашокы появился на свет -
Бездетному родичу отдан был в дар.
По воле моей он покинул Отрар.
Я, верно, рассудком в ту пору ослаб,
Его собирая за Афросиаб.
Мы сеем беспечно поступков зерно,
Которым бедою взойти суждено.
Я землю родную не мог не предать,
Коль сына посмел на чужбину отдать.
И годы спустя возвратился он к нам, -
Так клин разрывает бревно пополам.
Судьбою наказан безжалостно был,
Кто предков священный завет позабыл.
И горе тому, кто нарушит закон:
Ребенок, что отчей землею рожден,
Пока не созрел для борьбы и невзгод,
Пока не постиг, что священен народ,
Пока не узнал, что священна земля,
И реки ее, и холмы, и поля,
Он воздухом родины должен дышать,
Где в муках земных родила его мать.
Забыл я завет, и расплата страшна:
Со мною судьба расквиталась сполна.
Потеряна слава и отнята честь,
Грядущих столетий исполнена месть.
Ты должен, обязан во имя творца
С предателем-сыном казнить и отца.
Грядущие дни да усвоят урок -
Будь с нами, Каир, как с врагами, жесток.
И милость твою не забудут века,
Хоть город исчезнет под толщей песка,
Священную кару скорее верши,
Да прокляты будут две подлых души!
Руби, и мгновенья не трать на слова,
Пока не слетела твоя голова.
Коварен Чингис — передумает вдруг,
Погибнуть хочу я от дружеских рук”.
Вздохнул Каир-хан и уста отворил,
Как будто не им, а векам говорил,
Печальная речь над землей поплыла:
“История наша сложила крыла,
Чингис нашу славу развеял в степях,
Вокруг лишь развалины, пепел да прах.
В последнем бою пал последний поэт,
И подвиг Отрара не будет воспет”.
Чингис усмехнулся:
“Пощады не жди,
Нет тени надежды у вас впереди,
И подвиг Отрара с тобою умрет,
Я вырезал всех, кто продолжил бы род”.
Печально старик головой покачал:
— Я злобы такой на земле не встречал,
Но я, Каир-хан, сообщить тебе рад,
Что мальчика вывел неделю назад
Из стен осажденных ночною порой.
Он жив и свободен, как ветер степной”.
Слеза Каир-хана коснулась щеки,
В бессилье и боли он сжал кулаки:
“Похвален поступок — продолжится род.
Но сколько же весен над миром пройдет,
Пока станет мужем спасенный юнец
И сына родит на земле наконец.
И сколько промчится томительных лет,
Пока средь потомков родится поэт,
Пока он отыщет в минувшее путь,
Дыханием степи наполнится грудь,
Пока подойдет золотая пора,
Где ясны границы и зла и добра,
Иссякнут моря, пересохнет река,
Пройдут на земле не года, а века”.
Сквозь слезы, сквозь боль, ослабевший от ран,
На город горящий смотрел Каир-хан.
Достарыңызбен бөлісу: |