Знаменитые случаи из практики психоанализа /Сборник. М.:

Она поднялась.

- Хорошо, - сказала она. - Раз вы ничего не говорите... и раз вам все равно, я ухожу. Мне теперь ясно, что вы просто не хотите меня больше видеть. Я ухожу — и не вернусь. - И, шурша юбкой, она двинулась из комнаты.

Любопытно, размышлял я, как ей удалось разыграть историю, которую она только что рассказала. Интересно, заметила ли она это сама?

Разумеется, Лора вернулась. Она приходила четыре раза в неделю на протяжении последующих двух лет. В течение первого года нам удалось лишь незначительно продвинуться в том, что касается ее симптомов, в особенности депрессии и спорадического переедания. Симптомы не прекращались: более того, через несколько месяцев, последовавших за «ме­довым месяцем» психоанализа - когда, как это обычно случается, наступило полное освобождение от всех симпто­мов и Лора, подобно множеству пациентов, в это приятное время полагала себя «излечившейся» - ее бедственное сос­тояние усугубилось. Приступы ненормального аппетита ста­ли более частыми, а острые депрессии стали происходить не только с меньшими перерывами, но и каждый раз при­обретали большую интенсивность. Таким образом, внешне казалось, что мое лечение не слишком помогает пациентке и даже приносит ей вред. Но я сказал - и это знала также Лора - что терапия разбудила скрытые процессы, которые, пусть медленно и незаметно, действуют против невроза.

Это вполне обычный процесс лечения, известный тем, кто сам прошел через психоанализ и кто занимается искус­ством. Внешне все выглядит так же, как и до терапии, а часто даже хуже, но в глубине психики незаметно для на­блюдателя и для большинства типов исследования происходит

процесс изменения структуры личности. Почти не­ощутимо, но целенаправленно основа невроза ослабляется, и в то же самое время создаются новые и более прочные опоры, которые, в конце концов, служат изменившейся личности. Если бы это понимали критики психоанализа (или - что еще важнее - друзья и родственники подверга­емых анализу; ведь именно они жалуются, что, впрочем, понятно, на отсутствие видимого прогресса), это предуп­редило бы множество недоразумений по поводу процесса лечения и сделало бы возможным более рациональное об­суждение его достоинств как формы терапии.

Где-то около года как будто не наблюдалось никаких успехов. Иногда даже казалось, что Лора теряет под собой почву. В основном все происходило так, как я писал: она вспоминала о своем прошлом, а затем сразу или некоторое время спустя мой консультативный кабинет превращался в подмостки, на которых она драматически разыгрывала свою жизнь, причем мишенью, принявшей на себя трагические последствия ее жизненного опыта, был я. Таким способом она, используя климат вседозволенности, сложившийся во время терапии, пыталась найти компенсацию за пережитые в прошлом фрустрации, получить удовлетворение и уте­шение, которого она была лишена. Поскольку такое эмо­циональное поведение должно было отнять у нее множество способов реального удовлетворения, предлагаемых жизнью, и направить ее энергию и дарования по непродуктивным и даже самодеструктивным каналам, я позволил ей на про­тяжении первого года почти беспрестанно осуществлять, так сказать, необходимый ей «дренаж». Идея этой полной вседозволенности, которую я допустил во время терапии, заключалась в том, чтобы держать перед ее глазами зеркало ее собственного поведения и дать ей возможность увидеть не только экстравагантность методов, используемых ею для достижения невротического удовлетворения, но и бессмысленность,

Действительно, этот первый год был, можно сказать, испытательным и не только для Лоры, но и для ее психо­аналитика. Я часто желал, чтобы она нашла кого-нибудь другого, чтобы возложить на него свои заботы, а в тех многочисленных случаях, когда она угрожала прервать ле­чение, у меня появлялась надежда, с которой я ничего не мог поделать, что я никогда больше ее не увижу.

Мне часто вспоминается один эпизод из того времени. Я привожу его здесь не только для того, чтобы показать то напряжение, в котором она меня держала, но также чтобы проиллюстрировать мою технику работы с ней и ту скрытую динамику невроза, в которой просматривается будущее и которую удалось раскрыть с помощью этой техники.

Согласно моим заметкам, то, что я собираюсь изложить, произошло на одиннадцатом месяце психоаналитической работы. К этому времени уже стабилизировался рисунок лечения, и я располагал большинством доступных фактов из жизни Лоры: поверхностная психодинамика расстройства ее личности была ясна нам обоим. Она в то время пере­живала период относительного спокойствия и была довольна своим состоянием. Прошло чуть больше месяца со времени ее последнего припадка, ее работа в галерее продвигалась успешно, и к тому же у нее незадолго до этого завязалось знакомство с приличным молодым человеком. Именно с

этой темы началось то, что заполнило два критических по своему значению занятия. Дело в том, что Лора была в этом весьма заинтересована и стремилась к тому, чтобы это перешло в более прочные и обещающие отношения, чем большинство из ее предыдущих романтических зна­комств.

- Я не хочу разрушить и эту связь, - сказала она, -но я боюсь, что будет именно так. Я отчаянно нуждаюсь в вашей помощи.

- А каким же образом, вы думаете, вы можете ее разрушить? — спросил я.

- О! - легко ответила она, - да тем, что выкажу свою обычную собачью натуру. Вы же знаете - должны знать, раз сами на это указали - знаете, что я могу быть склонна к собственничеству, могу слишком многого требовать. Но я хотела бы, пусть даже просто для разнообразия, не быть такой. Потому что мне хотелось бы, чтобы эта любовная связь хорошо для меня закончилась.

- Вы имеете в виду брак? - спросил я.

Она рассмеялась: - Ну раз уж вы должны все знать, скажу вам, что несколько раз я мечтала наяву -вы называете это фантазиями - о том, чтобы мы с Беном поженились. Но вообще-то это не то, к чему я стремлюсь. Я хочу любить и быть любимой.

- Если то, что вы говорите, искренне, - сказал я, - то вам не нужна моя помощь в этом.

Она сердито вдавила в пепельницу сигарету, которую курила.

-Вы чудовище, -пожаловалась она, -просто чудовище. Я вам рассказываю о том, что, как мне кажется, является признаком реального прогресса, а вы тут же на меня вы­ливаете ведро холодной воды.

- В чем же, по вашему мнению, проявляется про­гресс?

- Заметил.

- И что же? Это для вас ничего не значит? Разве это не показывает, как далеко я продвинулась?

- Показывает, —сказал я, -если, конечно, это искренне.

- Черт возьми! - возмутилась она. — Вы называете меня ненасытной; но ведь это вы все находите неудовлетворитель­ным. Ну, ничего. Я вам еще покажу.

Она закурила еще одну сигарету и некоторое время молчала. Вполне естественно, что мой скептицизм слегка пошатнул ее уверенность в себе, что входило в мои наме­рения, поскольку я знал по опыту, как крепка в ней привыч­ка высказывать заранее заготовленные, полуаналитические формулировки, которые были сознательно направлены на то, чтобы произвести на меня впечатление или ввести меня в заблуждение. Я как раз размышлял о том, насколько целесообразно придерживаться затронутой ею темы, чтобы, таким образом, понять ее действительные цели в отношении этого нового знакомства, когда она опять заговорила.

- Так или иначе, - сказала она, - я не об этом сегодня собиралась говорить. Мне приснился сон... Рассказывать вам об этом?

Я знаю, что пациент начинает вести себя так, когда хочет рассказать сновидение - т. е. сначала сам предлагает, а затем останавливается, ожидая, что его попросят; дразняще помахивает им перед глазами аналитика как соблазнитель­ным плодом, но требует, чтобы за ним протянули руку -психоаналитику следует быть очень внимательным. Такой способ представления сновидения как бы сигнализирует об особом значении сновидения, и можно предвидеть, что в нем содержится некий чрезвычайно важный ключ к неврозу пациента. Бессознательно пациент тоже «знает» об этом и,

прибегая к такой необычной форме общения, он неявно выражает особую ценность этого сновидения для него. Более того, привлекая внимание таким образом, он предлагает сновидение как нечто гораздо более значительное, чем про­сто сновидение, так словно бы он капитулирует и собирается сдать всю территорию функционирования невроза. Это «рас­сказать вам об этом?» выдает недостаток у него решимости отказаться от невроза, который приносил ему удовлетво­рение: он хочет авансом получить гарантии того, что эта жертва не будет бесполезной, что аналитик оценит ее (и одарит пациента за это своей любовью) и что он (пациент) получит не меньшее удовлетворение от новых, более здо­ровых процессов, которые придут на смену старым. По этой причине аналитик должен очень осторожно протянуть руку к предлагаемому искусительному плоду, ибо схватить его -значило бы ограбить пациента, лишить его первого шага к ответственной самостоятельности и обречь себя на сделки и обещания, которые он не вправе давать.

Поэтому когда Лора предложила мне этот дар — свое сновидение - я, хотя мне чрезвычайно не терпелось его услышать, ответил ей уклончивым, но всегда находящим­ся наготове напоминаем «главного правила»:

- Вы получили инструкцию всегда говорить все, что приходит вам в голову во время наших бесед. И если вы думаете о сновидении, расскажите его.

— Ладно, — сказала она, - вот, что мне снилось... Я находилась в каком-то зале, который напоминал танцеваль­ный, но я знала, что на самом деле это была больница. Ко мне подошел мужчина и сказал мне, чтобы я разделась и сняла всю свою одежду. Он собирался произвести гинеко­логический осмотр. Я сделала так, как он мне сказал, но мне было очень страшно. Пока я раздевалась, я видела, что он что-то делает с женщиной в другом конце помещения. Она то ли сидела, то ли лежала в какой-то забавной штуковине

После своего рассказа Лора спокойно легла на кушетку, закрыла глаза и скрестила руки на груди.

- Ну, - сказала она после короткого выжидательного молчания, — что же это означает?

- Лора, - укоризненно сказал я, - вы не знаете, что для того, чтобы мы смогли понять, нужны ассоциации.

- Первое, о чем я думаю, - это Бен, — начала она. — Вы знаете, он работает в университете. Мне кажется, что доктор, который мне снился... а может быть, это были вы. В любом случае, кто бы это ни был, я бы не позволила ему меня осмотреть.

- Почему нет?

- Я всегда боялась врачей... боялась, что они могут причинить мне боль.

- Как они могут причинить вам боль?

- Не знаю. Может быть, уколоть меня иглой. Это звучит несерьезно. Я никогда не думала об этом. Когда я иду к дантисту, я не возражаю против иглы, но с врачом совсем другое дело... (Тут я заметил, что пальцами она крепко сжала локти, при этом большими пальцами нервно пог­лаживая локти изнутри.) Я просто дрожу, когда представляю, что мне делают укол в вену. Я всегда боялась, что врач что-то мне сделает.

- А такое когда-нибудь случалось? Она кивнула.

-Однажды, в колледже, при анализе крови. Я потеряла сознание.

- А что с гинекологическим осмотром?

- Меня никогда не осматривал гинеколог. Я даже думать не могу об этом, что кто-то будет шуровать внутри ме­ня. — Снова молчание. Затем она сказала: - О! Это же секс. Я боюсь секса. Врач в сновидении все-таки Бен. Он хочет меня, но я пугаюсь и отворачиваюсь от него. Вот в чем дело... На следующий вечер после концерта он приходил ко мне домой. Я сделала для нас кофе, и мы сидели и разговаривали. Было так хорошо, спокойно —никого, кроме нас. Затем он попытался заигрывать. Мне это нравилось до тех пор, пока он не стал домогаться сношения. Тут я его остановила. Я не могла повести себя иначе, мне стало просто страшно. Он, наверное, думает, что я девствен­ница или что он мне безразличен. Но ведь дело не в том. Я люблю его и хочу, чтобы он любил меня. Вот поче­му мне сейчас так нужна ваша помощь, доктор Линд­нер...

- Но ведь ты занималась любовью с другими муж­чинами, — напомнил я ей.

- Да, - сказала она, теперь уже всхлипывая, - но это уже было просто последнее средство для того, чтобы удер­жать их немного подольше. Если вы помните, у меня всего несколько раз было по-настоящему. В большинстве случаев я занималась любовью с мужчиной, чтобы дать ему какое-то удовлетворение. Но я бы сделала все что угодно, чтобы не позволить ему войти в меня, вставить в меня... мне кажется, это как игла.

- Но почему, Лора?

- Я не знаю, - закричала она. - Не знаю. Скажите вы мне об этом.

- Я думаю, что тебе об этом скажет сновидение.

- То сновидение, которое я вам только что рассказала?

-Да... В нем было еще кое-что, о чем ты не размышляла. Что тебе приходит в голову, когда ты думаешь о другой женщине из сновидения, о женщине, которую осматривал врач?

- Эта штуковина, в которой она сидела, - воскликнула Лора. — Она была похожа на... на кресло на колесах -кресло, в котором ездила моя мать. Правильно?

- Очень может быть, - сказал я,

- Но почему же он осматривал ее? Что это может означать?

- Подумай о том, что такой осмотр означает для тебя.

- Секс, - сказала она. - Половое сношение - вот что это означает. Так вот, что это означает - я поняла! Из-за полового сношения моя мать оказалась в кресле. Это пара­лизовало ее. И я боялась, что то же самое случится со мной, и поэтому избегала этого... Но откуда у меня по­явилась эта дурацкая идея?

Как и множество подобных «идей», живущих в нас, эта родилась в Лоре задолго до того, как она достигла возраста, в котором могла думать самостоятельно. Это представление возникло из того чувства ужаса, которое она испытала, разбуженная посреди ночи таинственным шумом, исходив­шим от ее родителей, страстно предававшихся любви, когда Лора была неспособна понять, что эти звуки означали. Она не могла также понять вследствие напряженного климата ненависти, непрерывной вражды между ее родителями; вот почему эти звуки, стоны, вскрики, это «Майк, мне больно», эти возмущения и даже смех заронили в ней страх перед половыми отношениями, перед жестокой животностью и болью. И когда ее мать поразил недуг, естественным образом ассоциации перебросили мостик между таинственной дра­мой, которая разыгрывалась, когда она спала, и которая иногда будила ее, и тем ужасным финалом, приковавшим ее мать к креслу.

Я объяснил это Лоре, пользуясь материалом, уже до­бытым с помощью анализа. Для нее эта интерпретация оказалась поистине прозрением. Хотя нам это может пока­заться очевидным, для Лоры, которая в глубине всячески сопротивлялась этому, это было полной неожиданностью. Только встав с кушетки, она почти сразу же почувствовала значительное облегчение от давления тех чувств, которые мучили ее до этого дня. Сознание того, что половая жизнь невозможна для нее, что она физически создана так, что радости любви для нее навсегда закрыты, чувство неудов­летворенности собой и многообразные мысли и пережи­вания, вращавшиеся вокруг центральной темы сексуальных отношений - все это исчезло, словно растаяв в воздухе.

- Я чувствую себя свободной, - сказала Лора, под­нявшись с кушетки. - Мне кажется, что это самый важный час в наших беседах. - У двери она остановилась и повер­нулась ко мне с влажными и блестящими глазами. - Я знала, что могу на вас рассчитывать, - сказала она. - И я очень вам благодарна - поверьте мне.

Когда она ушла, я мысленно за десятиминутный пере­рыв между приемом пациентов (когда я обычно делаю за­метки, просматриваю сообщения, читаю) пробежал истек­ший час. Я тоже испытывал удовлетворение и облегчение. И хотя я не думал, что это самый важный сеанс - у аналитика и пациента разные мерки — тем не менее я не склонен был и недооценивать его потенциальное воздейст­вие на решение трудностей Лоры. Поэтому с удовольствием ожидал следующей беседы, предвкушая, что то настроение, в котором она меня покинула, продлится, и надеялся, что она воспользуется им, чтобы закрепить свой успех.

Тот разговор, который я только что описал, состоялся в субботу. В понедельник Лора явилась в назначенное время. В тот же момент, когда я увидел ее в комнате ожидания, я понял, что что-то случилось. Она сидела в небрежно

137


136

наброшенном пальто, уперев подбородок в ладони. В ответ на мое приветствие она лишь вяло подняла взгляд.

- Вы уже готовы? -спросила она бесцветным голосом.

Я кивнул и пригласил ее в следующую комнату. Устало поднявшись и уронив на кресло пальто, она медленно пошла передо мною. Когда я закрыл за нами дверь, она боком плюхнулась на кушетку, оставив ноги на полу. Одной рукой она прикрыла глаза, а другая свисала с кушетки.

- Не знаю, зачем мы возимся, - сказала она тем же лишенным выражения голосом.

Я закурил сигарету и уселся на свой стул, намереваясь слушать. Она вздохнула.

- Вы даже не хотите спросить меня, что случилось?

- Нет нужды спрашивать, - ответил я, - вы сами расскажете мне, когда это потребуется.

- Да, наверное, - ответила она, снова вздохнув. Она подняла ноги с пола и попыталась найти более удобное положение. Ее юбка скомкалась под ней, и неко­торое время она занималась тем, что расправляла ее, как это обычно делают женщины в первые минуты каждого сеанса. В такт дыханию она пробормотала несколько руга­тельств от нетерпения... Наконец, она устроилась.

- Думаю, вам можно не говорить о том, что я легла в постель с Беном? — спросила она.

- Если вы думаете об этом ... - ответил я.

- Я думаю, что вы, должно быть, вуайор, - язвительно прокомментировала она после паузы. - Наверное, таким способом вы получаете удовольствие.

Я ничего на это не ответил.

- Поэтому же вы, наверное, аналитик, - продолжала она. -Сублимируетесь... кажется, так это называется? Иг­раете в любопытного Тома, только ушами...

- Лора, — спросил я, - почему вы так агрессивно настроены?

- Потому что я вас ненавижу, - ответила она. - Я ненавижу ваш характер.

- Продолжайте. Она пожала плечами.

-Это все. Мне больше нечего сказать. Я пришла сегодня только для того, чтобы сказать вам, как я вас презираю. Я это сказала, и мне нечего добавить... Мне можно идти? -Она села и потянулась за сумочкой.

- Если это именно то, чего вы хотите, - сказал я.

- Вам все равно? - спросила она.

- Не совсем так, - сказал я. - Конечно, мне будет жаль, если вы уйдете. Но, как я сказал, если вы этого хотите...

- Снова двусмысленные разговоры, - вздохнула она. Ну, ладно. Черт с вами. Я уже здесь и могу, по крайней мере, быть здесь до конца этого сеанса. В конце концов, я плачу за это. - Она снова упала на кушетку и снова замолчала.

- Лора, - начал я, - вы, кажется, стремитесь вызвать отрицательную реакцию с моей стороны. Почему?

- Я же сказала вам - потому что я вас ненавижу.

- Это понятно. Но почему вы стараетесь вызвать у меня отрицательное отношение к вам?

- Нам - что? - снова нужно возвращаться к этому? -спросила она. - Потому что это - как вы говорите - моя модель поведения. Я стараюсь довести людей до такой точки, когда они отталкивают меня, тогда я чувствую себя ненуж­ной, жалею себя и у меня появляется повод для того, чтобы наказать саму себя. Правильно?

- Приблизительно. Но почему вы это делаете здесь и сегодня?

- Вы, должно быть, тоже не слишком хорошо к себе относитесь, - сказала она.— Сколько раз вам это повторять? Я ненавижу, вы мне противны, я вас презираю. Вам мало?

138


139

- Но почему?

- Из-за того, что вы заставили меня сделать в этот уик-энд!

- Вы имеете в виду Бена?

- Бен!— сказала она презрительно. - Конечно же, нет. Какое отношение имеет одно к другому! Произошло всего лишь то, что я легла с ним в постель. Мы переспали вместе. Это было хорошо... замечательно. Первый раз в моей жизни я чувствовала себя женщиной.

- И что же потом?.. — начал было я.

- Вы можете помолчать! — прервала она меня. — Вы хотите знать, почему я вас ненавижу, и я вам говорю. Это не имеет никакого отношения к Бену или к тому, что случилось в субботу вечером. Это связано с моей матерью. С тем, о чем мы говорили в прошлый раз... вот почему я вас ненавижу. Она не выходила у меня из головы все эти дни. С момента нашего разговора не могу не думать об этом. Я думаю о том, какая ужасная у нее была жизнь. И о том, как я с ней обращалась. Вы меня заставили вспо­минать... и мне вспомнилось, как ужасно я с ней поступала... Вот почему я вас ненавижу — потому что вы заставили меня вспомнить. — Она легла на бок и посмотрела на меня через плечо. -А вы, -продолжала она, -вы подлец... вы сделали это нарочно. Вы специально все сделали так, чтобы я вспом­нила, какой дрянью я была по отношению к ней. Я полжизни старалась забыть ее и это проклятое кресло. Но нет же. Вы не даете мне забыть. Вы вызвали ее из могилы, чтобы она мучила меня. Вот почему я вас ненавижу!

Эта вспышка чувств опустошила Лору. Снова отвернув голову, она на несколько минут замолчала. Затем протянула мне руку.

- Дайте мне салфетку, - потребовала она. Я дал ей коробку с салфетками, 'Которая стояла на моем столе. Взяв одну, она приложила ее к глазам.

— Предложите мне сигарету, - попросила она, снова протянув руку.

Я вложил ей в руку сигарету и коробок со спичками. Она снова закурила и выдохнула дым.

- Даже забавно, - сказала она. - Забавно, как я цеп­лялась за всякую мелочь, чтобы поддержать свою ненависть к ней. Знаете, что бы ни случилось, я всегда обвиняла во всем ее. Я всегда считала, что в том, что нас покинул отец, виновата она. Я решила, что она довела его своими приста­ваниями и жалобами. Я старалась скрыть от себя то, что он был просто ничтожеством —ленивый, эгоистичный сукин сын и бабник. Я прощала ему то, что он никогда не уделял внимания нам. Я думала: «А почему нет, в конце концов? Почему ему нельзя проводить время там, где он хочет, ночевать где-нибудь и иметь отношения с другими жен­щинами? Какой ему толк от матери с ее безжизненными ногами и искушенным телом?» Я как бы выбросила из головы то, как он себя вел до того, как она заболела. На самом деле, он всегда был таким, всегда был бездельником. Даже когда я была еще маленькой, он относился ничуть не лучше ни к ней, ни к нам. Но ведь я любила его — Господи Боже! Как я любила этого человека. Я едва могла дождаться, когда он придет домой. Пьяный или трезвый - для меня это не имело никакого значения. Он начинал суетиться вокруг меня, и поэтому я его любила. Мать говорила, что я его любимица. Наверное, так оно и было. По крайней мере, он обращал на меня внимание больше, чем на других. Когда я слышала, что они ругаются, я всегда обвиняла ее. «Чего она к нему придирается?» - думала я. «Почему она не оставит его в покое?» И если он уходил, я винила ее. Всегда, до прошлой субботы, я во всем винила ее. И за это я заставляла ее страдать, делала ей всякие гадости, о которых я вам никогда не рассказывала и которые всегда старалась забыть - и даже забыла - до прошлой субботы.

140


141

Я делала это, чтобы наказать ее за то, что она его выгнала, за то, что она лишила меня его любви. Его любви!

Хотите послушать об одном из таких случаев? То, что я сделала, я обдумывала почти два дня... Может быть, если я расскажу вам об этом, мне удастся от этого избавиться.

...Каждый день по пути домой она играла в одну и ту же игру сама с собой. Поэтому-то она предпочитала идти домой одна. Ведь нельзя, чтобы когда это случится, по­близости были другие дети. Как бы тогда она объяснила им все? Ведь все знали, что у нее нет отца. Даже заполняя форму при поступлении в пятый класс, где говорилось: «Отец - жив или мертв - нужное отметить», она пометила крестом "мертв». И что бы она сказала, если бы он неожи­данно выступил из-за дверей, или из-за угла, или подбежал бы к ней, схватил ее и поцеловал, как он это обычно делал? Разве бы она могла сказать: «Девочки, это мой отец?» Ко­нечно же, нет! Поэтому лучше было возвращаться домой одной, представляя себе, что он стоит у холма, или за угольной тележкой, или прячется за киоском у входа в метро... или что шаги, которые, как ей казалось, раздавались сзади, были его шагами.

Но игра заканчивалась. Заканчивалась при входе в дом, в тот самый дом, в котором они жили на протяжении всей жизни. Если его не было здесь - в вонючем вестибюле, на прогибающихся ступеньках, на площадке первого этажа пе­ред их дверью, - игра должна была закончиться. А его не было: его никогда не было...

Поднимаясь по ступенькам, она слышала радио, и внут­ри у нее все сжималось от отвращения. «То же самое, -думала она, — всегда то же самое, будь оно проклято. Но почему, почему хотя бы раз не может быть по-другому?» Она толкала дверь плечом и с шумом захлопывала ее за собой; но Анна, которая, как обычно, дремала в кресле, не реагировала на шум.

Оставив книги на кухонном столе, она пошла в спальню и резким движением выключила радио. Затем она открыла шкаф, повесила в него пальто и громко захлопнула дверь, думая: «Может быть, это разбудит ее!» Но Анна продолжала спать.

Проходя мимо, она мельком взглянула на мать. Анна беспомощно лежала в своем инвалидном кресле, напоминая брошенную тряпичную куклу. Ее выкрашенные пергидролем волосы падали на лоб. В том месте, где они были расчесаны на пробор, открывались корни и можно было видеть их естественный цвет - каштановый, перемежавшийся теперь с сединой. Ее подбородок лежал на груди, и от одного угла рта к воротнику потрепанного коричневого платья протя­нулся след струйки слюны... На плечах висела мятая зеле­ная кофта, которая была расстегнута; из рукавов высо­вывались тощие кисти, заканчивавшиеся ярко-красными ногтями. Они напоминали куриные лапы, ухватившиеся за кресло. Проходя мимо нее, Лора подавила презрительное восклицание,

В кухне Лора налила себе стакан молока и выпила его, стоя у раковины. Затем она хотела выполоскать стакан под краном, но он выпал из ее рук и разбился.

- Это ты, Лора? - раздался голос Анны.

-Да.

- Подойди сюда. Я хочу тебя о чем-то попросить. Лора вздохнула.

- Сейчас. Только уберу осколки. Она вытерла руки и вошла в комнату.

- Ну, что?

Анна сделала движение головой.

- Там, на туалетном столике, - сказала она, - лежит чек. Это пособие. Я написала заказ в магазин. Отнеси. На обратном пути зайди к привратнику и отдай ему плату за квартиру.

143


142

- Ладно, - устало сказала Лора. Она взяла пальто из шкафа. У двери она остановилась и повернулась к Анне, которая уже нащупывала выключатель радио. - Еще что-нибудь? - спросила она, разыгрывая игру, в которую они играли два раза в месяц.

Анна улыбнулась.

- Да, - сказала она. - Я не вписала этого в заказ, но если у них есть в магазине та карамель в шоколаде, то...

Лора кивнула и закрыла дверь. Она поспешила выйти из дома, убегая от музыки, раздававшейся из радио.

Когда она вернулась, нагруженная пакетами, то на мгно­вение зашла в спальню, чтобы приглушить радио.

- Ты могла бы, по крайней мере, включать его не так громко, - пробормотала она. - Слышно за два квартала. В кухне, еще не сняв пальто, она избавилась от покупок.

- Ты все принесла, Лора? - спросила Анна.

-Да.

~ А за квартиру заплатила?

- Ага.

- У них была карамель?

На этот раз Лора не ответила. Где-то в глубине ее тлеющая ненависть разгорелась с новой силой.

- Лора! - позвала Анна.

- Ну, что тебе надо? - Сердито закричала девушка.

- Я спросила тебя, была ли у них карамель.

Лора уже была готова ответить, когда ее взгляд упал на оставшийся на кухонном столе пакет. Как будто загип­нотизированная, она открыла его и засунула туда руку. Она вынула оттуда два квадратика карамели. Не ощущая вкуса, она быстро прожевала их и проглотила.

До нее донесся звук движущихся колес. Она повернулась и увидела, что Анна выезжает из спальни. Быстро схватив мешочек, девочка метнулась в столовую и стала так, чтобы ее и Анну разделял овальный стол.

- Ты купила карамель? - спросила Анна. Лора кивнула и подняла руку с сумкой.

- Дай сюда, - сказала Анна и протянула руку.

Лора покачала головой и спрятала руку с бумажным мешочком за спину. Озадаченная Анна двинулась в кресле вокруг стола к девочке, которая, дождавшись мать, быстро перебежала к противоположной стороне стола так, чтобы он их снова разделял.

- Что за ерунда? - спросила Анна. Вместо ответа Лора сунула в рот еще одну конфетку.

-Лора! -потребовала Анна. -Отдай мне мои конфе­ты! - Она ухватилась за колеса своего кресла и начала вращать их вперед. Она покатилась вокруг стола за девочкой, которая легко ускользала от погони. Три раза объехала Анна вокруг стола, пытаясь настичь беглянку, смотревшую на нее суженными глазами. Наконец, она остановилась утом­ленная. По-прежнему отделенная от нее столом, Лора за­пихивала в рот конфеты и усиленно их жевала.

-Лора, -задыхалась Анна, -что на тебя нашло? Зачем ты это делаешь?

Лора вытащила из-за спины пакет и дразняще протянула его через стол.

- Иди и возьми, - сказала она, тяжело дыша, - ес­ли тебе так нужно. - Она триумфально потрясла мешоч­ком. - Смотри, уже почти ничего не осталось. Так что быст­рее.

Внутри, в самой глубине ее существа, прыгало пламя. Огонь возбуждения согревал ее, наполняя ее тело чувством власти, и все сильнее разгорался в ее душе. Она безумно смеялась, кричала, танцевала. Вкус шоколада во рту одур­манивал ее.

Ее мать всхлипнула.

- Отдай мне мою карамель... Пожалуйста, Лора, Лора высоко подняла пакет.

144


145

- Иди и возьми! - прокричала она и попятилась спиной в переднюю.

Анна снова начала вращать колеса, пытаясь ее пресле­довать. Когда Анна достигла спальни, Лора была уже у двери. Дождавшись, пока мать подъехала поближе, она вы­порхнула за дверь, с треском захлопнув ее за собой.

Опершись на перила, Лора слушала, как Анна кулаками барабанила по деревянной двери и рыдала в гневе и отча­янии. Дикое возбуждение нарастало в ней. Почти не соз­навая, что она делает, она запихнула оставшиеся конфеты в рот. Из глубины ее существа по всему телу прокатилась волна смеха и вырвалась в припадке безумного веселья, несмотря на то, что Лора пыталась ее остановить. Звук безрадостного ликования взорвал тишину подъезда, мно­гократно отразившись эхом от потолка - это было то самое эхо, которое впоследствии вместе со звуком шагов и дождя преследовало Лору в ее снах...

Недели, последовавшие за этими двумя напряженными часами, были очень трудными для Лоры. По мере того, как она старалась пробиться сквозь окрашенные чувством вины воспоминания, вытеснение которых было теперь устранено, ее самоуважение, и так никогда не поднимавшееся слишком высоко, падало все ниже и ниже. С горьким чувством она рассказывала вереницу отвратительных историй о своем му­чительном прошлом, не скрывая ни от себя (ни от меня) ни малейшей детали. Стремясь признаться во всем, она выводила на свет все свои низкие поступки - по отношению к семье, друзьям, учителям, коллегам - на протяжении всех этих лет. Под влиянием нового, но еще не утвердившегося до конца видения, стиль ее общения со мной изменился. Она больше не чувствовала необходимости изливать на меня язвительность своей ненависти и презрения, поносить мир и меня за то, что ее недостаточно любили. Теперь она явно перегибала палку в другую сторону: все казались ей очень

милыми, терпимыми; она не заслуживала доброго мнения о себе ни от кого, в особенности от меня.

Под стать своему новому настроению Лора изменила также стиль своей жизни. Она стала чрезмерно аскетичной в одежде, прибегла к строгой диете, бросила курить, отка­залась от алкоголя, косметики, танцевальных вечеров и других развлечений. Решение отказаться от новой для нее радости полового общения с ее новым любовником, Беном, было для нее очень трудным, но, сжав губы, она решительно сообщила ему о своем новом намерении и не нарушила своего слова.

В свою очередь я на протяжении этих недель признания и искупительного раскаяния по-прежнему не обнаруживал своих мыслей и чувств по отношению к происходящему, сохраняя установку на вседозволенность. Я никак не ком­ментировал ни «грехов», припоминаемых Лорой, ни тех мер, к которым она прибегала, чтобы искупить их. Вместо этого, выслушивая ее рассказы, я старался переформули­ровать ее невроз в терминах динамической информации, которой я располагал в тот момент. Разумеется, я видел, что сдвиг в анализируемом содержании, в поведении был всего лишь вариантом старой модели, но выполненным осознанно. В основе своей Лора по-прежнему была Лорой. То, что она стремилась теперь разрушить саму себя и свои отношения с людьми более продуманным и очевидным способом; то, что оружие, направленное ею теперь против себя, превозносилось (по крайней мере, миром, начинаю­щимся за дверью аналитического кабинета) как высокая ценность, ни на йоту не изменило того фундаментального факта, что ядро ее невроза, несмотря на всю проведенную работу, осталось нетронутым. Коротко говоря, Лора по-прежнему испытывала глубинную тревогу, ее по-прежнему мучили таинственные желания, смысл которых оставался неясным.

146


147

Ни она сама, ни ее друзья так не думали. Можно сказать, они были поражены тем, что они называли «прог­рессом». Более того, до меня даже дошли слухи, что моя репутация в Балтиморе - небольшом городе, где визит к психоаналитику всегда становится популярной темой на вечеринках, - взмыла высоко вверх. И действительно, для рядового наблюдателя могло показаться, что Лора пошла на поправку. Если прибегнуть к жаргону людей, поднато­ревших в психоанализе, она начала «приспосабливаться». Ее строгая диета, аскетичность ее поведения и одежды, ее отказ от плотских радостей и развлечений, ее взвешенность и приверженность «серьезным» занятиям и прежде всего ее «добрые» отношения с потенциальным мужем Беном (без секса - слова, произносившиеся шепотом) - все это было принято как признаки далеко идущих и устойчивых изме­нений в ее личности, которыми она была обязана «чуду» психоанализа. Те, с кем она общалась в этот период, разу­меется, никогда не стремились проникнуть под маску ее личности. Поскольку она больше не расстраивала их сбо­рища демонстрацией своей «стервозности», поскольку она больше никому не навязывала своих проблем и не звала никого на помощь в минуты отчаяния, их совесть была теперь спокойна относительно нее. Коротко говоря, никто не дал себе труда разобраться в сути дела; именно потому, что Лора перестала беспокоить кого-либо и стала таить свою беду в себе, именно потому, что в глазах окружающих ее людей она представляла собой пассивный идеал массы, который каждый из них отчаянно, но бесплодно искал, именно поэтому на всех произвел такое впечатление «новый образ», который Лора надела на себя.

Но мы знали - Лора и я, что битва еще не окончена, ибо только нам было известно, что происходило за закры­тыми дверями с номером 907 в Лэтроуб Билдинге. В этой комнате все маски сбрасывались долой: может быть, они

снимались, потому что здесь они не могли скрыть правды, а может быть, этому помогала мягкая убеждающая сила самоисследования и достигнутого видения. Первое из этих объяснений она приняла значительно менее охотно: явная маска самоуничижения.

Наконец, пришло время, когда настала необходимость остановить ежедневные теа си1ра* Лоры, остановить мара­фон признаний, начавшийся на второй год нашей работы. Три фактора повлияли на мое решение помещать ей двигать­ся путем, по которому пошел психоанализ. Первый и наи­более важный - это понимание опасности, связанной с такой программой бесконечного саморазоблачения. По мере того, как она искала все новые свидетельства своей вины, становилось очевидно, что чудовищность ее поведения в прошлом сокрушает ее. Как бы она ни старалась, я видел, что она никогда не сможет успокоить свою совесть теми актами самобичевания, которые она непрерывно и изобре­тательно выискивала; я уже начал опасаться результата этой затянувшейся гонки раскаяния и искупления. Она могла привести к полнейшему бессилию ее «Я», к дальнейшему падению ее самоуважения. И я даже не берусь предположить, до чего это могло довести.

Вторая причина, не менее важная, по которой необ­ходимо было отвратить Лору от избранного ею способа исповедоваться, заключалась в том, что это было непро­дуктивно в смысле терапии. Как я уже сказал, этот пси­хический гамбит самоотрицания всего лишь заменил один набор невротических симптомов другим, но не затронул основную патологическую структуру. Более того, он обес­печивал точно такое же невротическое удовлетворение, кото­рого она достигала с помощью старой техники. Та мука, от которой она страдала и которая была создана ею же самой, была своего рода эквивалентом жалости к себе, прежде вы-

*теа си1ра — моя вина (лат.).—

жүктеу/скачать 1.3 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: